Текст книги "Рецепт моего (не)счастья (СИ)"

Автор книги: Ева Ночь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 10

Илона

Хотите знать, как приколотить парня к себе намертво?

Записывайте. Второй обязательный ингредиент в рецепте личного счастья – это недоступность. Доступные девушки хороши, бесспорно. Но те, что не даются в руки, будят воображение, заставляют мужчину ощутить себя охотником или ловцом, – выигрышно отличаются от безотказных.

Важное примечание: не переборщить. Если игра в недотрогу перейдёт всяческие границы, мужчины со слабым охотничьим инстинктом могут охладеть и обратить взор в сторону более доступных объектов.

Нет, конечно, я не играла с Островским. Это происходило как-то само по себе. В силу моральных принципов, вбитых мне в голову, и чувства собственного самосохранения.

Я пускала слюни на его смс. Я пузырилась от восторга, когда слышала в телефоне его голос. Я крепко сжимала крест-на-крест ноги, когда видела его лицо с экрана. Внутри меня творилось что-то невообразимое. Ёкало, томилось, рвалось наружу, как птица, что вынуждена томиться в клетке.

Я зависала с блаженным выражением на лице и грезила наяву. Тут учиться нужно, а я в эйфории пребываю, почти в нирване.

Людка только языком цокала, как бабка старая, да головой качала, неодобрительно поджимая губы.

– Поплыла ты, мать. Прям нехорошо плывёшь – горишь и таешь, как свеча, в которой огня слишком много.

– А что в этом плохого? – пыталась я возражать.

– Да ничего, собственно, кроме одного: никто не знает, что у него на уме. Такие, знаешь ли, на нас не женятся. Мы для них что-то вроде развлечения. Разобьёт тебе сердце, а потом попробуй по кусочкам собрать. Уж лучше не влюбляться сильно, понимаешь? Лучше уж позволять себя любить и благосклонно принимать знаки внимания. Как парень погудеть он вполне. А для жизни надо искать что-то другое.

– Почему? – не хотела я её понимать, хотя внутри что-то такое скребло осторожной лапой. – Чем он отличается от других парней?

– Ну, он из другого мира, – компетентно поясняла Людка. – Видно же: не из простых. А у таких всё давно схвачено. Они там деньги на деньгах женят, а золушки если и появляются в их арсенале, то совсем для других целей. У него небось невеста имеется. Договорная. Ну, там папы договорились между собой. Укрепят связи браком. Женится он на какой-нибудь швабре силиконовой.

– Мы просто общаемся, – делала я морду кирпичом, но эта силиконовая швабра из ума не шла. Я так и видела рядом с Островским какую-нибудь неземную красотку – холёную, знающую себе цену, разодетую в пух и прах. Конечно, на фоне таких вот девушек из высшего общества я смотрелась цыплёнком: ни внешности, ни лоска.

– Знаю я ваши общения, – продолжала ворчать Людка. – Охмуряет он тебя, сразу видно.

– Да что тебе видно-то! – злилась уже я. – Он, между прочим, ни одного плохого слова не сказал, ни одного непристойного намёка не сделал!

– Ну, время покажет, кто из нас прав, – вздохнула Людка и оставила меня наконец-то в покое.

Я не собиралась с ним встречаться. Дала себе передышку до субботы, а там уже будет видно, что и как. И стоит ли.

И тут он выпрыгнул из-за угла буквально, как необратимое явление. С цветами. В кафе меня повёл.

Я стойко решила держаться на расстоянии, не позволять ни ему, ни себе лишнего. Так сказать, поставить замок на доступ к телу.

Собственно, все теории нужно проверять практикой и экспериментами, иначе до правды можно так и не дойти.

Вот сейчас всё и станет ясно-понятно, что он из себя представляет.

Если он думает, что накормит меня обедом и я расплачусь от умиления у него на груди, то глубоко ошибается. Или если он воображает, что может купить меня за картофельное пюре с котлетой, – тоже мимо.

Но букет… это было круто.

Цветы мне дарили, конечно. Может, не такие шикарные, как эти розы, но именно этот букет воспроизвёл на меня неизгладимое впечатление. Мне было приятно, круто, до слёз. Именно поэтому я труханула ещё сильнее, чем раньше.

Мне бы от Островского мчаться без оглядки, а я иду за ним вслед, как приклеенная. Ну, почему бы и не пообщаться вживую, раз уж так получилось? Это были отговорки, надуманные причины, однако никто не запрещал мне радоваться. Ведь у каждого из нас должны быть светлые дни и обязательно – запоминающиеся воспоминания.

Ну вот мне двадцать, а я толком на свидании не была. И в кафе ходила с парнями всего несколько раз – кофе попить. Самое время расширить «ассортимент» и попробовать экзотическое блюдо. И да, я буду очень осторожной, памятуя наставление «матушки» Людмилы.

– Давай сделаем так, – очнулась я уже возле шикарного авто. Это что, его?! Правда, что ли?! – Кафе выбираю я и плачу сама за себя тоже я.

Деньги у меня были. А возможность выбрать заведение служило гарантией того, что денег на обед у меня хватит. Потому что если он на такой тачке гоняет, то я даже представить боюсь, куда он может меня затянуть и чем это потом для меня обернётся. Мама и жизнь учили: нельзя быть ничем обязанной, чтобы не отдать больше, чем у тебя есть.

– Илон, – попытался настоять на своём Островский. Судя по плотно сжатым губам и обострившимся скулам, а также опасно сверкнувшей синью в его глазах, ему не понравилось моё почти деловое предложение.

– Давай сделаем так, как хочу я, – я тоже умею быть упрямой, если нужно. – Уступи, пожалуйста, – попросила чуть мягче. – Тебе же ничего не стоит исполнить мой каприз, а мне так будет спокойнее.

Он рассматривает меня с любопытством и раздражением. Кажется, у кого-то схемы сгорели. Островский пытается, но пока никак не может понять, почему я на этом настаиваю. Видимо, он к такому не привык.

– Ты из этих, что ли? Из тех девушек, что борются за своё равноправие? Или поклонница западного образа жизни?

– Как бы ни то и ни другое. У меня собственная философия жизни. Очень простая и понятная.

– Хочу услышать её, – распахивает он дверцу авто, но я качаю головой:

– Кафе, куда мы сейчас отправимся, находится неподалёку. Лучше нам пешком пройтись. К тому же, прекрасная погода, есть возможность подышат воздухом. Не знаю как ты, а я сейчас не так часто прогуливаюсь.

Островский захлопывает дверцу, хмыкает и отправляется за мною вслед.

Нет, всё же это великолепное чувство: ощущать себя немножечко всемогущей, когда такой шикарный экземпляр мужской фауны шагает за тобою вслед, готов тебя слушать и даже способен перенести удар по собственным амбициям. Но это мы как раз сейчас проверим, когда зайдём в молодёжное кафе. Вынесет ли его психика подобное заведение?

Глава 11

Богдан

Она меня интриговала. Я всё ломал голову: настоящая или выделывается? Действительно существует или я уснул и снится мне полный бред, где главное действующее лицо – девушка, которая не хочет в шикарной тачке прокатиться и предпочитает пообедать в забегаловке вместо приличного ресторана?

Может, потому что я давно с подобным не сталкивался, я не верил. А если точнее – я с таким не сталкивался никогда. Ну, кое-какие элементы манипулирования проскакивали у некоторых девушек, однако, их хватало ненадолго, и я гадал: как быстро сдастся Бояркина? А если чудо существует и она такая и есть, то как долго я смогу ходить возле неё кругами?

Ухаживать за девушками я умел. Но почти весь опыт сводился к соблазнению. С Илоной почему-то немного выходило по-другому. Невольно я втягивался и пускал её туда, куда никому хода не было.

В кафе, куда она меня привела, людно. В основном – студенты, и поэтому я в своём костюме смотрелся, как предмет, случайно принесённый в это место ветром. Но меня это не смущает. Кому в диковинку – пусть пялятся.

Каждый взрослый мужчина должен уметь чувствовать себя в своей тарелке в любом месте. Тут главное – настроение и самооценка. Я не страдал комплексами.

Запахи фастфуда и выпечки накрывают с головой. И от этого – дыра в груди. Становится легко и тяжело одновременно.

Мы пристраиваемся в хвост очереди с подносами. Илонка поглядывает на меня искоса, но вряд ли она увидит, что я шокирован, потому что я не чувствую ни малейшего дискомфорта.

– Прости, – всё же считает нужным повиниться она. – Но другие места мне не по карману, а здесь вполне нормально кормят за приемлемую цену.

– Не переживай, – сжимаю её ладонь и чувствую, как меня шарахает током. Так сильно, что перед глазами светлеет. Простое прикосновение к ней выбивает и дух, и воздух из лёгких. Я точно помешался. Не помню, чтобы простое касание так много значило бы и так много дарило ощущений.

Мне хорошо, будто я оказался в нужном месте и в нужное время, а главное – рядом с человеком, который мне почему-то близок.

Мы усаживаемся за столик в углу – как раз место освободилось, и я прошу провидение, чтобы мы смогли побыть с Илоной один на один как можно дольше.

Она храбро сражается с салатом и котлетой, а я впитываю звуки и запахи, приглядываюсь к шторке, что колышется от дуновения ветра или сквозняка – сложно понять сразу. По поверхности стола лихо скачет солнечный зайчик.

– Ты ешь, – выводит меня из задумчивости Илонкин голос. – Это правда вкусно.

Кажется, она огорчается и жалеет, что потянула меня за собой. Я поспешно откусываю от куска хлеба и ковыряю вилкой плов, а затем, замерев, качаю головой и хочу ей всё объяснить.

– Дело не в еде.

Я вздыхаю, пытаясь успокоиться, отрешиться, немного прийти в себя.

– В такие кафешки любила ходить моя мама. Мы вместе бродили. Ей нравился шум толпы, энергетика молодости, как она говорила. Сопричастность к жизни, пуповина, что связывает тебя с горсткой здоровых и счастливых людей.

Илона в лице меняется, отставляет остатки салата и второго.

– Мама умерла, когда мне было пятнадцать, – произношу я самые тяжёлые слова. Но Илона и так догадалась. – Это было давно, и мне почти не больно. Ты ешь, я не хотел испортить тебе аппетит. Но и не хотел, чтобы ты думала, будто я брезгую. Это не так. Это просто другое.

Она сама берёт меня за руку. Странно. Я чувствую её тепло, вижу глаза, участие в них. В другое время и при других обстоятельствах я бы сказал: «Не жалей меня, не надо», а сейчас то, что происходит между нами настолько естественно, что не хочется марать воздух напрасными словами.

Может, потому что мне нужны её жалость, её ободряющее пожатие. Может, мне как раз не хватало этих слов, этого разговора, потому что чем больше проходит времени, тем чаще кажется: её не было в моей жизни. Но ведь мама была, и оттого, что её не стало, она не выветрилась ни из моего сердца, ни из моей памяти. Да я и не хотел её терять. Не мог.

– Кажется, я поблагодарить тебя должен, – шепчу, сжимая Илонкины ладони.

У меня словно плотину прорывает. Я вспоминаю, рассказываю, восстанавливаю картинки, реставрирую старые фотографии счастливых мгновений.

– А я без отца росла, – признаётся Илона, когда я немного успокаиваюсь. Мы наконец-то приступаем к еде, и каждому из нас гораздо легче, чем до этого. Такие мгновения необычайно сближают. – Его просто не было в нашей жизни. Позже оказалось, он даже не знал, что я есть. Мама ему не сказала. Но, может, и к лучшему. Я встретилась с ним, когда мне восемнадцать исполнилось. Чужие люди. Ни он ко мне ничего не чувствует, ни я к нему. Так бывает, наверное. У него своя семья. У меня, оказывается, две сестры по отцу. Но воспитала меня мама. Валик, отчим, три года назад появился, я уже почти взрослая была.

– А я один. Гипотетически, есть брат, – кривлю губы, молчу, взвешивая, готов ли поделиться и этим с девочкой, которую почти не знаю. – У нас разница в три года. Он меньше.

Я умолкаю, но Илона всё верно понимает. Я вижу это по её глазам.

– После смерти мамы отец женился трижды. Так что у нас в доме не выбывали очаровательные мачехи. По всей вероятности, четвёртая на подходе, почти моя ровесница.

Она смотрит на меня с сочувствием, и вот этой жалости мне точно не нужно. Именно сейчас я понимаю, что, наверное, выгляжу, как нищий с протянутой рукой, как маленький мальчик, которому чего-то недодали.

– У меня нет душевной травмы по этому поводу, – выдавливаю из себя вымученную улыбку. – Это просто жизнь. У отца она своя, у меня – своя. В пятнадцать я ещё бунтовал, а в двадцать пять, наверное, равнодушен ко всему, что происходит в его жизни. У нас… непростые отношения. Ещё больше меня попустило, когда я узнал, что живёт в мире ещё один юноша, который, вероятнее всего, приходится мне братом. И родился он, когда мама была жива и здорова. В общем, всё сложно, но не смертельно.

– Вероятно или брат? – склоняет она голову набок и водит ладонью по столу.

– Генетическую экспертизу отец если и делал, то я об этом не знаю. Но фамилия у Юры осталась прежней – по матери. То ли они сами так решили, то ли предположение не подтвердилось. Однако чёткого ответа я так и не знаю. Пойдём? На нас уже смотрят подозрительно. Наверное, думают, что мы вознамерились их вилочки прикарманить.

Илона смеётся. Смех её очень правильно ложится мне на душу. Это был очень нужный и правильный разговор. Иногда есть такая необходимость – выпускать воспоминания из себя. Особенно, когда есть человек, который не просто послушал, а проникся, повёл себя искренне. По крайней мере, это выглядело именно так.

Я проводил её до общаги – прокатил наконец-то на своей шикарной тачке, но ни восторга, ни воодушевления в Илоне не увидел. Она точно особенная. Не такая, как все. И, наверное, мне придётся ой как постараться, чтобы ухаживать именно за этой девчонкой.

А то, что я за ней приударю, – решение твёрдое, и обжалованию не подлежит.

Глава 12

Илона

И покатилось солнце за горизонт.

Это была какая-то странная, но жизненно необходимая для нас встреча, которая немного всё изменила.

Богдан проводил меня до порога общежития. Попыток обнять или поцеловать не делал. Смотрел только пристально и странно, будто хотел наглядеться впрок. А у меня сердце в груди ухало, падало куда-то вниз, колени становились тяжёлыми, и ноги переставлять было невероятно трудно, словно по пудовой гире привязали к каждой щиколотке.

Мне хотелось думать, что я для него что-то значу, что я ему нравлюсь, что это не просто догонялочки, когда мальчик хочет завалить девочку и поставить очередную зарубку на спинке кровати.

Что вся эта история с мамой, отцом, то ли братом, то ли нет, – настоящая, а не придумана только для того, чтобы меня разжалобить, сделать мягче, сыграть на струнах жалости и получить желаемое.

Я верила, что это были откровения. Я смотрела в его глаза и видела боль. И уж если Островский сыграл, то по нему сцена рыдает слезами, размером с грузовик.

Людке, естественно, я ничего не рассказала. Вернулась крепко задумавшаяся и молчаливая.

– Ты что, Илон? – испугалась она. – Он тебя обидел? Видела вас в окно.

Людка вездесущая. Как только успевает везде.

– Нет, не обидел, – сказала и снова погрузилась в собственные мысли. Эта встреча всколыхнула во мне так много. Может, поэтому я позвонила маме.

– Я тебя очень люблю, – сказала я ей. – И Валику привет передавай, ладно?

Мама тоже всполошилась не на шутку. А я вдруг подумала: мы никогда не знаем, что может ждать нас завтра. Мы спешим, многого не замечаем, часто ругаемся с родителями, огорчаем их. Мы даже не задумываемся, что однажды их может не стать. А мы можем не успеть попросить прощения или сказать, что любим их.

История Богдана встряхнула меня. Я и представить не могла, что мамы вдруг не станет, мыслей таких не допускала, а тут… разрыв шаблона буквально.

В этот вечер Богдан не позвонил. А я, кажется, привыкла к его звонкам, смс-кам, смайликам. Телефон молчал, а я поглядывала на него с досадой.

Эмоциональные качели – это меньше всего, что мне сейчас нужно. У меня сессия на носу, мне учиться нужно, а я, как влюблённая дурочка, в тёмный экран телефона пялюсь.

Людка кидала обиженные взгляды. Поджимала губы. Вздыхала. Качала головой. Она меня раздражала, но я терпела. Людку терпеть можно. А молчание Островского – нет.

Гордость не позволяла мне позвонить первой. Я мысли об этом допустить не могла. Я девочка с принципами. Но все мои принципы летели в разные стороны, и я не знала, что делать.

Ближе к ночи в голову полезли самые страшные и идиотские мысли.

Может, что-то случилось? Ведь не может быть так, чтобы проходу не давал, вздохнуть мешал – и тишина? А вдруг он в аварию попал?

И тут же мозг дорисовывал мрачные картины, которые я гнала прочь и ругалась мысленно самыми страшными словами, какие только знала.

Я уже было решилась нажать на кнопку вызова, когда телефон тихонько пиликнул. Входящее сообщение! Наверное, я ещё никогда так не радовалась смс-ке!

«Вынужден срочно улететь. Не грусти. Встреча в субботу – в силе. И не вздумай отвертеться!»

Да я и не собиралась. Подумаешь. Мне и самой нужна перезагрузка на выходных. Поэтому да, встретиться вполне реально.

Я чувствовала, что глупо-глупо улыбаюсь, прижимая телефон к груди. Я даже вышла из комнаты вон, чтобы Людка своими вздохами и взглядами, расспросами и поучениями не испортила настроение, которое сразу же резко поднялось и пробило потолок, открывая ярко-синее небо, где вовсю переливалась радуга моей незамутнённой радости.

– У-и-и-и-и! – скакала я, как сумасшедшая коза от избытка чувств и тихонько подвывала ощущениям внутри.

Меня распирало от счастья. Я ни о чём другом думать не могла. Я видела только его – Богдана Островского перед глазами, грезила наяву и уже позволяла думать себе о чём-то таком запретно-сладком, от которого внутри всё замирало.

Мне всего двадцать, и я нормальная девчонка. И в какой бы строгости меня ни воспитывали, какие принципы ни прививали, от чувств, симпатий, ощущений – не спрятаться ни скрыться.

Каждая Барби мечтает найти своего Кена. Каждая девчонка подспудно верит, что где-то там обязательно ждёт её принц. Точнее, не ждёт, а мчится к ней навстречу.

Ветер в ушах свистит, буреломы пытаются копыта его коня свернуть набок, а он идёт лесами тёмными, преодолевает горы непролазные, решает глобальные задачи по ходу, но однажды непременно ворвётся в её жизнь, предстанет перед нею весь такой прекрасный, на колено – бух! коробочку с кольцом из кармана – нате вам!

«Выходи за меня замуж!» – скажет и с такой любовью посмотрит, что останется только расплакаться от чувств и кричать: «Я согласна!».

Островский был моим помешательством, считай, с первого взгляда. Такие вещи трудно объяснить. И поэтому, как бы я ни сопротивлялась и ни уговаривала себя, как бы ни правдивы были суровые Людкины слова о наших разных социальных статусах, сердце хотело верить и в «бух!», и в «нате вам», и вообще во всякую романтическо-розовую чушь, над которой я раньше посмеивалась и фыркала, когда кто-то при мне начинал вздыхать и страдать.

Как говорится, всему своё время. Моё настало, когда Богдан переступил порог той загородной дачи, где мы с ним столкнулись с неизбежностью трамваев, что летят друг другу навстречу по одним и тем же рельсам.

Я не хотела анализировать, сомневаться, казаться гордой. Душа хотела петь, читать милые смс, слышать его голос, видеть его лицо.

Сердце ждало субботы, до которой – страшно вслух произнести – целых два дня. Огромных два столетия, до которых ещё дожить нужно. Но я собиралась. Непременно. Дожить, дождаться, чтобы снова встретиться.

Это было моё время надежд и девичьих грёз. Время, замершее в ожидании чуда. И чудо не замедлило явиться. Я его всё же дождалась!

Глава 13

Богдан

Если бы кто спросил: согласен ли я вычеркнуть эти месяцы из своей жизни, чтобы получить забвение и ничего не помнить, я бы не согласился. Потому что это были самые лучшие мгновения моего существования. Все до одного, до мельчайшего мига, до крошечного атома, из которых складывался микрокосм наших с Илоной отношений.

Чтобы успеть на свидание в субботу, я почти сорвал деловые переговоры. Всё равно от них толку – ноль, но об этом нельзя было говорить отцу, а поэтому я продолжал делать вид, что мы весьма заинтересованы в проекте, который устарел миллион лет назад и даже в роли ископаемого хребта динозавра вряд ли бы сгодился.

Но для отца этот договор был очень важен, поэтому я не стал перечить, хоть и упекли меня из города буквально внезапно. У папы бывают моменты, когда шоковая терапия – это по-нашему, это олд скул и хард рок. Он свято считал, что трудности закаляют, и вот эта поездка – воспитательный момент в его духе.

Приближался грозовой фронт. Вылеты самолётов откладывались, и это сводило меня с ума. Но я всё равно шёл к цели, мчался к девушке, что за эти два дня стала и ближе, и дороже.

Я не знал, что так бывает. Не думал, что когда рвёт крышу – это так здорово. Она стала неким смыслом, а вдумываться, почему так, откуда это наваждение, зацикливание на девчонке с хвостиками, я не стал. Да и не хотел. Просто летел на свет и радовался. Меня к ней тянуло, манило, несло без тормозов.

Я безбожно опаздывал тогда. Вылетел на полтора часа позже. Понимал: она не будет ждать, уйдёт из условленного места, но я сел в автомобиль и нёсся по мокрой трассе, нарушая правила. Будто какое-то сумасшествие в меня вселилось, и жизнь, казалось, не стоит ничего, если я опоздаю, если она уйдёт, если я не приду и обижу её.

Телефон сдох, и я не смог к Илонке дозвониться. Матерился сквозь зубы и жал на педаль газа. Я всё равно её найду. Какая разница, собственно? Ведь я могу оправдаться, у меня веские причины, она поймёт. Но почему-то всё равно мчался, упрямо стиснув зубы.

Ливень хлынул внезапно, хоть и предполагалось, что ему всё же быть. Я опаздывал. О-паз-ды-вал. Безбожно. Непростительно. Возмутительно. И не мог ни о чём думать, кроме этого. Опаздывал, но всё равно летел, как одержимый, словно от этого зависела моя жизнь.

Я увидел её издалека – промокшую насквозь, уходящую вдаль. Бредущую по лужам, будто ей было всё равно, куда идти. Сорок три минуты. Я опоздал на целых сорок три минуты.

– Илона! – выскочил я под дождь, что уже перешёл на лёгкую трусцу: не лил, а капал, пузырился забавно, будто в лужи кто шампуня подлил.

Она обернулась, не веря собственным ушам. Посмотрела на меня так, что у меня сердце остановилось, а затем побежала ко мне. Бежала, не разбирая дороги, разбрызгивая воду.

И я рванул ей навстречу. Мчался, слушая свист ветра в ушах и мерный шум дождя. Я подхватил Илону на руки, кружил и прижимал, вглядывался в мокрое лицо, тонул в глазах.

Она обхватила руками мою шею, и тогда я её поцеловал. Это был наш первый поцелуй – мокрый, дождливый, пахнущий адреналином и тоской.

Это был такой поцелуй, какого не было никогда прежде. Дело было не в касании губ, не в наших движениях, и даже не в том, что поцелуй – это уже акт любви. Это было другое. Что-то трепетное, нежное, только наше.

– Я скучал по тебе, – выдохнул, оторвавшись с трудом. – И очень-очень спешил. Самолёт в грозу попал. Ливень стеной. Телефон сдох, – перечислял я все веские аргументы, которые без конца крутил в голове, пока ехал сюда.

– А я ждала тебя. Хотела уйти и не смогла.

И вот за это бесхитростное признание я любил её ещё больше.

Любил?.. Да, именно так я и подумал и не испугался. Это было правильно. Только говорить об этом пока не стоит. Испугаю ещё. А мне не нужно, чтобы Илонка пугалась или шарахалась от меня.

– Поехали ко мне? – предложил я, снова целуя её в щёки, шею. Остановиться практически было невозможно. – Переоденемся, обсохнем, пообедаем. Ничего такого, не бойся.

Я уговаривал, а она смущённо смеялась.

– Два дня назад я бы сказала «нет», – заявила она, задрав нос.

– А сейчас? – посмел я надеяться, и не прогадал.

– А сейчас я скажу «да». И поверю тебе, понимаешь?

Я понимал. Очень хорошо понимал, что не должен подорвать её доверие.

– Я помню: не пьёшь, не куришь, глупостями не занимаешься, – ухмыльнулся весело и поволок её к машине. – Но знаешь? Меня всё устраивает. А на счёт глупостей… всему своё время.

Она не артачилась, не сопротивлялась. Боялась только в машину садиться, чтобы не испортить сиденья, чем насмешила меня.

– Я чуть машину не угробил, так мчал к тебе, а ты сейчас за сиденья переживаешь.

Я сказал, не подумав, а Илона побледнела и притихла.

– Никогда больше так не делай, ладно? – попросила тихо, как только мы тронулись с места. – Ничего бы не изменилось, если бы ты приехал позже.

– Изменилось бы. Ты могла уйти.

– Ну и что? – упрямилась Илона, и я понимал: она права, сто раз, но сейчас она рядом, и мозг услужливо ей поддакивал, и отключался, когда думал, что может её не увидеть.

В тот день ничего не было, конечно же. Я не мог её обмануть. Да и робел, как мальчик. Странные, непривычные для меня ощущения.

Я хотел, чтобы Илона сидела рядом, закутанная с головы до ног в мой тёплый халат. Чтобы пахла после душа моим гелем и шампунем. Чтобы наши мокрые вещи висели рядом на балконной верёвке. Илона их развешивала сама, заботливо, по-женски правильно. Я, наверное, ничуть не хуже это делаю, но всё равно не так.

Мы пили горячий чай и разговаривали, целовались немного. А я даже руки не распускал, хоть и очень хотелось.

Это было, конечно, странное свидание. Самое странное из всех, что у меня были.

– Я хочу, чтобы ты никуда не уходила, не исчезала, – сказал я тихо, когда, разомлевшая от пиццы, которую мы заказали на дом, Илонка неожиданно вырубилась – заснула, смешно поджав ноги и уткнув нос в ворот тяжёлого махрового халата.

Я перенёс её на кровать в спальне. Уложил заботливо и одеялом укрыл, чтобы не замёрзла. А сам, как последний дурак, пристроился на диване в гостиной, потому что понимал: лягу рядом – буду приставать. Я не святой, а это выше меня: находиться близко к девушке и не тронуть её. Но я обещал. А обещания привык исполнять.

Не такой уж я и пропащий, как многие обо мне думают. Хотя в тот момент мне было плевать на всё: кто что обо мне думает, какие испытания меня ждут и чем закончится тягомотина с отцом.

У меня другое было в голове. И это другое, единственное, важное, спало на моей кровати, раскидав светлые волосы по подушке и сладко посапывая во сне.