Текст книги "Проданная монстру"

Автор книги: Ева Мелоди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Позже следователи пришли к выводу, что это лишь имитация. Пропало несколько драгоценностей что лежали на виду, но сейфы в кабинете отца и в спальне родителей остались нетронутыми. Оружие, из которого была убита мама, нашли у Давида в машине. Алиби у него не было. Ни у кого не осталось сомнений в том, что это он совершил, из ярости, после скандала. Все родственники на суде свидетельствовали, какими оскорблениями осыпала его Марго. Про то что все началось из-за меня никто не заговаривал, родители молчали, Давид тоже. Но это только сильнее мучило меня. Я чувствовала себя виноватой. И в то же время не могла поверить, что Давид сделал такое. Зачем? Даже если бы Марго его бросила… Он не был охотником за деньгами, он сам из очень богатой семьи. У него, пожалуй, даже больше денег и связей.

И в то же время я умирала от чувства вины. Я первая поцеловала его. Мужчину моей сестры. Я испортила их отношения. Может если бы ничего не было, мы бы с отцом были дома… И нападения бы не случилось. Или мы бы тоже погибли. Эти мысли отравляли мою жизнь, а Инга, которая взяла на себя роль главной в семье, после того как мамы не стало, не уставала сыпать соль на мои раны…

Глава 3

– Я ничего не помню… – произношу, вырвавшись наконец из плена воспоминаний. – И не буду обсуждать с тобой ничего, кроме моментов, которые уже озвучила!

«Лгунья», – написано на лице Бахрамова. Оно темнеет. Я его разозлила? Черт, мой визит совсем не для этого… Я должна наоборот, быть с ним дружелюбной, милой. Но как же это трудно, когда тебя колотит от одного лишь взгляда…

– Значит, не помнишь? Я для тебя – абсолютно белое пятно? Этого следовало ожидать. С твоей любовью к психоаналитикам… Точнее твоих родителей, они обожали таскать тебя к ним.

– Я не хочу ссориться, Давид, – говорю торопливо, облизывая пересохшие губы. – Я допускаю что ты невиновен, честно. Ты прав и в том, что я много денег отнесла к мозгоправам, сделала все, чтобы забыть то страшное событие. Разве можно меня винить за это? Но давай уже перейдем к сути моего визита? Я уверена, тебе он неприятен, как и мне. Я здесь ради племянницы, маленькой девочки, которая не знает тебя…

– И только?

– И ради отца, который перенес два инфаркта. Не трогай нашу семью, умоляю. Ведь это не мы тебя посадили…

– В этом ошибаешься.

– Что?

– Твоя семья не просто приложила руку, они сделали все возможное, чтобы мне дали пожизненное, – усмехается Бахрамов. Правда, я не знаю пока, кто конкретно. Занимаюсь как раз этим. Как и расследованием гибели твоей матери. Я все вытащу наружу, Эрика.

– Нет! Только не это! Ты что, хочешь, чтобы наши имена снова полоскали? – прихожу в ужас.

Давид смотрит на меня, на его лице написана ярость.

– Неужели тебе все равно, кто убил твою мать, Эрика? Они тебе что, лоботомию провели? Хотя, мне плевать. Даже если так. Ты не помешаешь мне сделать то, что я решил. Не можешь повлиять на это. Все что ты можешь – это прийти сюда, с влажным блеском на губах, вызывая тем самым в моей голове самые пошлые фантазии, надеясь, что это заставит меня плясать под твою дудку. Как я понимаю, расчет на то, что я недавно вышел из тюрьмы? Что голодный до баб? Чтож, это правда. Я голоден. И возможно…

Давид вдруг резко встает с дивана, направляясь ко мне, а я испуганно пячусь назад, пока не прижимаюсь спиной к стеклянным дверям. Конечно, они и не думают открываться…

– Что? у меня и в мыслях не было… – шепчу, срывающимся голосом.

Меня охватывает жар от его слов, и от близости, от подавляющей мужской энергетики. Лихорадочно пытаюсь понять, зачем Давид делает все это. Чего добивается. Унизить, оскорбить, или показать, что неравнодушен ко мне в физическом смысле? В любом случае, это унизительно, больно…

– Так ты пришла сюда по собственной воле, или… – обрывает фразу на полуслове Бахрамов.

Вижу, что по моему лицу он уже прочитал ответ.

– Ясно. Инга, да? Ее идея? Она тогда больше всех визжала о том, что я больной извращенец. Но мы оба знаем, что это не так, верно?

Бахрамов стоит вплотную, не касаясь, но ощущение что меня каменная плита придавила. Его мощь, жар, запах дорогого парфюма и виски, все это будто сковывает меня плотной оболочкой, почти лишая кислорода.

– Пожалуйста, не трогай Николь… – меня колотит от паники, я уже мало что соображаю, пытаюсь вспомнить за чем я здесь, и ухватиться за это как за соломинку. Боже, какая я жалкая.

– Почему я должен отказываться от общения со своим ребенком? – спокойно задает вопрос Давид. Вот у него, уверена, даже пульс не участился. А я… на грани обморока. Только не хватает упасть к его ногам…

– Твой образ жизни… Ты не женат, у тебя нет постоянной подруги даже. Разве хорошо будет с тобой маленькой девочке? Ты можешь иногда общаться с ней. Я могу… приводить ее.

Прячу глаза, опускаю голову, уставившись на дорогие начищенные до блеска мужские ботинки. И вдруг моего подбородка касается его рука. Дергаюсь, как от ожога, но Давид не отпускает. Заставляя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

– Как ты щедра. Значит, проблема в том, что я не женат? – усмехается мне в лицо. – Но разве это сложно?

– На что ты намекаешь? Ты собираешься… у тебя есть… невеста? – спрашиваю заплетающимся языком.

– Нет пока. Но кажется, у меня начинает вырисовываться кое-какой план… Сейчас мы не будем обсуждать ребенка, Эрика. Вернемся к нашим баранам. Что у тебя есть, что ты пришла предложить мне? Я остался до мозга костей человеком бизнеса, хоть и отсидел прилично. Так давай торговаться. Про Николь не идет речи. Но фирму ты можешь спасти. Два инфаркта вещь серьезная. Волновать твоего отца, почти равно убить его. Так что я, пожалуй, пойду на уступки. Но и ты должна пойти навстречу. Так что ты готова предложить?

Бахрамов отпускает мое лицо, поворачивается спиной и снова идет к дивану. Наблюдаю как он наливает себе виски. Не торопясь снова обернуться ко мне. И я благодарна за эту передышку. Иначе точно был бы обморок. Ох, хоть бы это быстрее закончилось!

– Все что угодно! – выпаливаю в сердцах.

Это вырывается спонтанно, Давид умело манипулирует моим сознанием, его слова про отца болью отдаются в висках, нагнетают ужас, рисуют страшные картины. Папа сейчас очень слаб, едва оправился после приступа, врачи у нас на быстром дозвоне. Про фирму мы ему запрещаем говорить, уверяем что все хорошо, но ему нельзя сейчас о делах думать. Но все это временная мера. Если Давид устроит что-то, в момент, когда мы на грани банкротства…

– Ммм, что угодно. Как это вкусно звучит, Эрика. Очень вкусно. Но я, пожалуй, откажусь.

Давид опускается на диван, вальяжный, равнодушный. Выливает в себя виски, достает сигару и глубоко затягивается. Дым подтягивается в мою сторону. Почти не дышу, боясь закашляться. Ненавижу дым от сигарет. От нарочитого пренебрежения чувствую себя отвратительно пошлой. Вспыхиваю от обиды, за то что он так ведет себя со мной. Хочется подлететь к нему, дать по лицу. Я даже делаю шаг вперед. Ладони сжимаются в кулаки, ногти впиваются в плоть.

– Почему? За что ты со мной так? Что я тебе сделала? Лично я?

– Ничего. Дело не в этом, Эрика. Мы оба знаем, о чем речь идет. О сексе, верно? Что еще может предложить такая куколка как ты, такому прожженному уголовнику, истосковавшемуся по женской ласке? Скажем так, твое предложение довольно интересно, но я не вижу у тебя энтузиазма. А он в этом деле важен, моя маленькая своячница.

Ну вот, он это сказал вслух. Секс. Слово, которое я бы никогда не осмелилась произнести в его присутствии. То, на что намекала весьма прозрачно Инга. В этот момент отчетливо понимаю, насколько глуп мой визит сюда. Это не поможет ничего изменить, только унизит меня, растопчет…

– Неужели так приятно глумиться, видя в каком мы отчаянном положении? – спрашиваю тихо.

– Так ты отчаялась, Эрика? Тогда покажи мне, насколько, – низким голосом произносит Давид. – Я хочу увидеть, как ты умоляешь меня о пощаде. Иди сюда, – хлопает рукой по дивану.

– Зачем? Почему тебе доставляет все это удовольствие? – остаюсь стоять на месте, не собираясь потакать наглости этого мужчины.

– Если бы я сам понимал…

– Мне не нравится эта игра.

– Мне тоже. Но мы заложники ситуации. Придется…

Стеклянные двери, не те, через которые мы вошли, и которые отказывались выпускать меня, другие, те что позади дивана, на котором сидел Бахрамов, раздвигаются. За ними появляется комната, обставленная как спальня. Мое лицо вспыхивает. Так вот что он задумал. Унизить больше просто невозможно.

– Одна ночь, и я пойду на уступки, – хрипло диктует условия Давид. – Не буду жесток с твоими родственниками, как собирался. Фирма, во всяком случае, останется у твоего отца под полным руководством. Хотя это мало что даст. Твой отец не справляется, – добавляет после паузы с сожалением в голосе.

Вот только я не верю, что он и правда нам сочувствует!

Его голос звучит отдаленно, потому что у меня заложило уши, почти не понимаю, что он говорит. Вижу лишь огромную широкую кровать… Все начинает плыть перед глазами.

– Я не собираюсь довольствоваться обещаниями, Эрика. Ты мне уже дала их, тогда, семь лет назад. Пришло время заплатить по счету.

– Хочешь сказать, у меня нет выбора? – усмехаюсь с горечью.

– Выбор есть всегда. Ты можешь закричать, убежать. Можешь спокойно уйти, я не буду останавливать. Насиловать не собираюсь. Только твое решение.

Вдруг понимаю, что гнев имеет вкус. Резкий, острый, незнакомый мне прежде. Я думала, что меня ничто уже не удивит, не шокирует, связанное с Бахрамовым. Но ошибалась. Он еще больший подонок, чем я полагала. Обожает загонять в угол, глумиться. Лениво играть с полупридушенной добычей. Вот что он сейчас делает со мной.

– Не можешь решить? Это плохо, Эрика. Как ты поможешь отцу в бизнесе, не умея принимать быстрые решения?

Бахрамов продолжает разглядывать меня внимательно, словно говоря этим – ты можешь помочь только своим телом. Больше ни на что не способна.

От его пронзительного взгляда у меня сводит живот, а соски становятся твердыми, натягивая тонкую ткань топа. Мне мучительно стыдно что тело дает на всю эту грязь такую реакцию. Ведь разумом отчетливо понимаю, что передо мной хищник, цель которого ошеломить жертву, чтобы насытиться ее испугом и гневом. Его развлекает как мой страх, так и моя ненависть. И мое возбуждение. Он питается всеми этими эмоциями. Я встречала таких мужчин и раньше. Богатых, пресыщенных, живущих и действующих по собственным моральным законам, не совпадающим с общепринятыми. Такие экземпляры всегда вызывали во мне отвращение.

Бахрамов – худший из их представителей. Мнящий себя богом, созидающий собственный мир и безжалостно разрушающий все вокруг. Считающий, что вправе заносить хлыст и определять наказание, сколь бы извращенной такая логика ни казалась.

Дальнейшее помню смутно. Его довольная улыбка, когда делаю медленные шаги ему навстречу. Он поднимается с дивана, раскрывает мне объятия, выглядя при этом страшно довольным. И как это выражение сменяется глубоким удивлением, когда заношу руку и отвешиваю такой силы пощечину, что его лицо дергается в сторону, странно что Давид вообще на ногах устоял. Руку простреливает страшная боль, до крови кусаю нижнюю губу, чтобы спрятать крик, рвущийся наружу.

– Надеюсь, мой ответ очевиден?

Разворачиваюсь и иду к первым дверям, при этом не имея никакого представления, что буду делать, если они не откроются. Во рту вкус крови. Я продолжаю кусать губу, забыв, что завтра съемка, забыв вообще обо всем на свете. Главное, это помогает мне отвлечься от рвущей боли в руке, и сохранять сознание, которое все сильнее «плывет». Только бы не грохнуться в обморок…

Мой привычный мир рушится, я словно оказалась в эпицентре апокалипсиса. Прекрасно понимаю, что меня сейчас могут дернуть назад, за волосы, меня могут изнасиловать, или даже убить. Я осмелилась ударить человека, отсидевшего семь лет в тюрьме. Человека, у которого теперь на одну причину больше, чтобы утопить остатки моей семьи. Знаю, что буду жалеть о своем поступке, что чувство вины меня уничтожит…

Но все равно – это того стоило. Внутри, вопреки всему, впервые за долгое время царит нечто похожее на удовлетворение.

Двери передо мной распахиваются. Я выхожу, стараясь не бежать, не веря в такую удачу. Он отпустил меня… И я даже не буду думать почему. Проникнуть в логику маньяка – нереально. А то что Давид Бахрамов именно такой – почти не сомневаюсь. Я смотрела в его холодные глаза, видела в них бездну. То, как он говорил со мной, то что предлагал – несомненно, этот мужчина глубоко асоциален.

С каждым шагом моя скорость увеличивается, выбежав на улицу, нахожу свою машину и сев за руль, с отчаянием понимаю – я не могу вести. Руку разламывает боль. Наверное, я ее сломала о крепкую башку Бахрамова. Левой рукой достаю из сумочки телефон, вызываю такси.

Поскорее бы убраться отсюда.

Глава 4

Выйдя из такси, бегу в дом, рука болит все сильнее. Сейчас тишина и безмолвие радуют меня, хотя иногда это навевает депрессию. На кухне достаю пакет из морозилки, какое-то готовое блюдо с овощами, прикладываю к руке, боль немного утихает. Поднимаюсь в свою комнату на цыпочках. Мне сейчас не вынести разговора с Ингой. Замираю на пороге своей комнаты.

В моей постели спит Николь.

Замираю, сердце щемит, при взгляде на девочку. Николь не знала матери, как и родного отца. Папа оформил на себя опекунство над ней. С самого детства это очень ранимый, хрупкий ребенок. Не шаловливая, не шумная, она обожает читать, рисовать. Прячется от реальности в других мирах. Может поэтому мы так хорошо понимаем друг друга. Она часто приходит спать в мою постель. Объясняя это тем, что дом холодный. Это правда. Дом слишком большой, на его отопление уходит куча средств. По-хорошему, его надо продать. Мы уже не можем себе позволить такую роскошь, эти времена давно прошли. Но это невозможно, пока жива бабушка. Ангелина Иннокеньтьевна, мать моего отца, очень властная и упрямая женщина. Папа без нее ничего не решает. У моей мамы часто происходили стычки с этой женщиной. Они не ладили. У меня даже иногда мелькала мысль, что бабушку Ангелину ничуть не расстроила ее смерть.

Сбросив одежду, иду в ванную. Быстро принимаю душ, надеясь, что это поможет мне смыть, сбросить гнетущую тяжесть от встречи с Давидом. Если бы так просто было вытравить его из своих мыслей. Которых стало только больше.

Что он сделает теперь? Будет мстить за то, что дала ему по лицу? Я все-таки ненормальная. Кто так ведет себя с человеком, который только из тюрьмы вышел?

С убийцей…

Но я никогда не считала его способным на такое. Убийства совершают слабаки, люди у которых нет других аргументов. У Давида не было никакой причины причинять вред Марго или моей маме.

Он был красив, успешен, из богатой семьи. Гораздо богаче нашей. Скорее, это сестра вцепилась в перспективного кавалера, бегала за ним. Как и толпы других женщин.

Все списали на ревность, состояние аффекта. Полная чушь. Я не видела человека, который владел собой лучше. Давид был полностью в себе уверен. Выдержанный, спокойный. Он никогда не выходил из себя.

Да, я знала его не так много, может быть… Всего год. И по большей части наблюдала с дистанции…

После того как Марго выписали из больницы, я пыталась поговорить с ней. Спросить, почему она не помогает Давиду? Не встает на его защиту. Ну или хотя бы не попытается поговорить с ним, спросить его версию событий… Но сестра замкнулась в себе, стала нелюдимой, хмурой.

Она не помнила, кто напал на нее. Полная амнезия того проклятого дня, с самого утра и до вечера. Последнее что она помнила, это то как застала нас с Давидом на кухне…

Это сделало пропасть между нами еще глубже. Марго смотрела на меня с ненавистью, а имя жениха просто не желала слышать. Известие о беременности и вовсе приняла с истерикой.

Ее убивало, что аборт делать было поздно. Пока она лежала в коме, время ушло. Врачи запретили прерывать беременность. Ребенок развивался нормально.

Но как же она его не хотела!

Крики, истерики, слезы… пока Марго вынашивала Николь, дом превратился в настоящий ад. Нестерпимо было наблюдать за всем этим. Папа, почерневший от горя. Он не знал, как справиться со старшей дочерью, чуть ли на коленях перед ней не стоял. Он тоже не сильно был рад беременности Марго… Главным инициатором того, чтобы с ребенком ничего не случилось, была бабушка.

Я была слишком юна, чтобы сформировать какое-то свое отношение к беременности сестры. Я была оглушена смертью мамы и виной человека, в которого была влюблена.

Но когда Николь появилась на свет… Раньше времени, с помощью кесарева, с всевозможными диагнозами и угрозой для жизни… Я взглянула на маленький сверток в больнице, под аппаратами… и меня затопила любовь.

Сестра на дочь даже не взглянула. Я заходила к малышке каждый день, кроватку поставили временно в комнате бабушки. Там же находилась нянечка для ребенка.

Восстановившись, Марго уехала из дома. Это произошло спустя месяц. Она какое-то время путешествовала по разным странам. Вернулась к вечеринкам, тусовкам. Вела привычный образ жизни…

Она погибла спустя год после рождения Николь, в автомобильной аварии, где-то на юге Италии. Бабушка ездила на опознание. Отец к этому моменту совсем расклеился, начал пить. Известие о смерти Марго спровоцировало инфаркт, в результате я разрывалась между посещениями больницы, заботой о племяннице, хотя конечно у Николь были нянечки, тут речь скорее идет об искренней любви, тепле, которое я старалась дать малышке. Чтобы она не была полностью отданной в чужие руки, которые возились с ней лишь за зарплату. Ну и учебой, конечно. Я привыкла быть отличницей, поэтому мне приходилось нелегко, я засыпала на уроках, начала получать замечания и плохие отметки…

Впрочем, это было самое меньшее из зол, – усмехаюсь своим расшалившимся воспоминаниям.

Выпиваю пару таблеток обезболивающего, чтобы унять режущую боль в руке. Наверное, придется идти к врачу. Вряд ли перелом… но болит все сильнее. Нахожу бинт, кое как завязываю руку. Надо только пережить завтрашнюю фотосессию, за нее уже заплатили, и очень щедро. Я не могу себе позволить нарушить контракт…

Тихонько залезаю в постель, чтобы не потревожить Николь. Но она очень чутко спит. Повернувшись ко мне лицом, открывает глаза.

– Привет, – произносит сонным голосом.

– Мне жаль, что я тебе разбудила.

– А мне нет. Я скучала по тебе. Почему ты так поздно? Ты же ненавидишь уходить из дома по вечерам. Работа?

– Не совсем, – вздыхаю.

– Я хотела спросить тебя… – запинается малышка.

– Да, конечно. Спрашивай.

– Я подслушала разговор… Дедушки и прабабушки. Они говорили… о моих родителях.

Как и всякий любознательный ребенок, Николь спрашивала, конечно же, о своих родителях. Мы старались окружить девочку заботой, любовью. Особенно Ангелина, она очень любила правнучку, баловала ее. Инга, ее муж, дочь – все прекрасно относились к Николь. Но конечно, этого было недостаточно. Девочке было сказано, что ее мама умерла при родах. А отец погиб в далекой стране, еще до ее рождения. Сказать правду никто не решился, хотя мне никогда не нравилась придуманная Ангелиной версия. Я пыталась спорить с ней, но разумеется, меня не послушали.

– Я не все поняла, Эрика. Но кажется… мой папа жив.

– Что? – переспрашиваю испуганно.

– Как ты думаешь, такое возможно?

– Я… не знаю… – у меня перехватывает дыхание, то ли от страха, то ли от боли за девочку. Как бы мы ни старались оградить ее… все равно прошлое неумолимо настигнет. И снова вопрос, что я могу сделать, чтобы облегчить все это, ради племянницы. Такой ранимой, такой маленькой. Ей всего шесть лет… Возраст, когда ты начинаешь осознанно понимать, как тебе необходимы родители.

– Ты можешь поговорить с бабушкой, Эрика? Пожалуйста! Она же все решает. Может, мой папа не погиб… может он просто был очень далеко, а теперь приехал? Если он хочет увидеть меня… то я тоже очень хочу этого – заканчивает Николь почти шепотом.

– Хорошо, дорогая. Я поговорю с бабушкой, – сглатываю слезы.

Как объяснить малышке, что не все так просто? Я уверена, что Давид не причинит ей вреда… Но он может захотеть забрать Николь у нас. Кто знает… У Давида деньги и связи. Он отсидел не полный срок, меньше половины, его адвокаты все эти годы бились, чтобы доказать его невиновность, несмотря на приговор. На это тратились огромные ресурсы.

К этому моменту родителей Давида не было в живых, не было родственников. Он один владел большим состоянием, которое унаследовал. Даже попав в тюрьму, он продолжал управлять империей. Наверное. Я лишь предполагаю, и сопоставляю то что писали в газетах, в интернете.

Человек, который справился со всем этим, заберет маленькую девочку с легкостью, по щелчку пальцев. Кто знает, позволит ли он нам видеться с Николь…

От него зависит так много… А я взяла, и дала ему по морде. Что получив взамен? Свою гордость, самоуважение?

Нет. Сейчас я безумно жалела о своем поступке. Возможно, теперь он будет настроен еще более жестко. И что делать? Ползти к нему на коленях?