Текст книги "Любовная лихорадка"

Автор книги: Эустакиу Гомиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Люк в винный погреб в полу коридора: железный замок, охватывающий две посеребренные дужки. Они спускаются по простой деревянной лестнице в поисках какой-нибудь провизии и со смехом теряются в закоулках погреба. Тепло, повсюду лежат тени. Жидкий свет проникает лишь через крошечное слуховое окно, выходящее в сад: он зеленого цвета, с оттенками белого и желтого. Когда он дробится на части, рассеиваясь по стенам, по днищам бочек с вином и пивом, проходя через ромбики оконной занавески, то напоминает стайку девиц легкого поведения, вспугнутых епископом.

Лагерь

Котрин: Понял. Кажется, вы – из тех, кто зовется пацифистами.

Билл: Нет, я не пацифист. За последние пять тысяч лет люди развязали примерно пятнадцать тысяч войн. И еще пятнадцать тысяч состоятся за куда меньший промежуток времени. Не забывай, что учение Мальтуса скоро восторжествует лет на двести. А наши людские муравейники напитаны насилием, ненавистью и страхом. Ни одному пацифисту пока не удалось предотвратить ни одной войны.

Котрин: А какова причина войн? Человеческая природа?

Билл: Старый вопрос, брат мой. Но я дам на него новый ответ. Причина войн – в нетерпении, алчности и существующих религиях.

Котрин: А хорошая политика и хорошая религия разве не ведут к миру?

Билл: Ни в коем случае. Эти бредни благоприятствуют идеям ненасилия. Как можно сражаться с насилием при помощи ненасилия? Я не люблю драки, но держу свое ружье наготове. Когда я слышу толки о пацифизме, то берусь за него. Когда не станет ни политики, ни религии, может, тогда насилие исчезнет или его смогут обуздать. Но прежде чем такое случится, полетят короны, многие народы будут истреблены, и целые государства исчезнут с карты.

Редакция

Барселос зажег сигару, вставил ее в правый угол рта и начал писать:

«Странные времена! Смерть сопутствует плотскому греху и даже благоприятствует ему».

Тут он прервался, покачал головой. «Это никуда не годится, это детский лепет. Какую смерть я имею в виду? И что, я когда-нибудь верил в плотский грех?» Он зачеркнул, взял другой листок, начал заново:

«Удивительные времена! Смерть, посещая столько очагов, парализует и даже умерщвляет нравственность».

Барселос перечитал вновь, по-прежнему недовольный. «Черт, я удаляюсь от темы. Это все Зила с ее ромом, не иначе. Если не удается сразу перейти к сути, лучше сменить мотив». Он зачеркнул и это.

«Необычайные времена! Мы наблюдаем не только смерть людей от заразы, но и смерть нравственности».

И Барселос прибавил: «в постели баронессы Да Мата». Затем, пораженный, остановился, поймав себя на том, что повторяется. Где-то он уже такое писал. Он зачеркнул снова и принялся яростно дымить в потолок. Потом, чуть отойдя, написал на одном дыхании длинную, головоломную статью об отношении политиков из кафе к Святой Неделе и об упадке праздника Святой Недели из-за упадка самой сахарной отрасли.

Комиссия

Все еще взволнованный и смущенный, со следами усталости на лице по причине бессонной ночи, фонарщик по имени Жозе ду Эжито рассказал новому главному медику следующее:

* он проходил по улице Бон Жезус около половины седьмого, зажигая газовые фонари, и когда в его поле зрения попала часть баронского сада, он заметил, что на одной из нижних веток мангового дерева происходит нечто необычное;

* несмотря на плохую видимость из-за позднего времени и дефект зрения, приобретенный еще в детстве, он смог разглядеть, что на дереве сидели два человеческих существа, совершенно голые;

* услышав смех обоих и приглядевшись, он обнаружил, что это были не кто иные, как сеньора баронесса и врач, следящий за ее здоровьем;

* чтó именно они делали на дереве, выяснить не представлялось возможным, однако ветка качалась, словно налетела буря, и оба рисковали упасть в любую секунду;

* в какой-то момент, очевидно, заметив его, они спрятались в листве и долгое время хранили полное молчание, дабы не обнаруживать своего присутствия;

* после четверти часа ожидания он, Жозе, устав стоять, удалился в задумчивом и даже в угнетенном настроении, и направился домой, будучи потрясен до такой степени, что оставил без освещения три с половиной улицы;

* поэтому он был призван к порядку своим начальником, едва не потеряв работу;

* а чтобы не потерять ее, он счел должным обратиться к комиссии, что не входило в его планы, так как по роду занятий ему приходится видеть многое, и если обо всем рассказывать…

Республиканский клуб

Падре Менделл рассуждал скептически: если даже установят республику, это не будет означать общественного переустройства. Барселос оптимистически полагал, что в новом веке появится развитое гражданское общество, способное породить крепкую власть и сильную армию. Перейра выступал за правление военных.

Перейра: Знаете что? Только военные способны вдохнуть жизнь в нашу банановую республику.

Менделл: В таком случае я предпочитаю монархию. Даже нежизнеспособную.

Перейра: Это из-за недостаточного знакомства с историей. Нас ждет столетие покоя. Военные, когда хотят, могут уважать штатских. А штатские не уважают даже самих себя.

Менделл: Идиотизм.

Перейра: Значит, я идиот? Вы так сказали?

Менделл: Ну, если вы предпочитаете вылизывать армейские сапоги, я не могу быть о вас иного мнения.

Перейра: Вы меня оскорбляете.

Менделл: Вы правы. Я вас оскорбляю.

Барселос: Спокойно, господа. Революция еще не свершилась. Общество наше здоровее, чем о нем думают. Посмотрите на Руя Барбозу.

Бордель

Буйство воображения? Мадам Зила любила, когда в ней признавали наличие воображения, но не любила буйства. Нет, ничего подобного, господин член комиссии. И кроме того, как конкурировать с параллельным рынком и вернуть заведению утраченный престиж?

Новый член врачебной комиссии рассмеялся. Нет, он никогда не станет, подобно Миллеру, изображать сотрудника полиции нравов.

Врач: Но к нам поступили жалобы, мадам. Понимаете? Произошло нечто, выходящее за рамки.

Зила: Жалобы от кого? От моих девушек я не слышала.

Врач: Откуда вы знаете? Есть грешники закоренелые и грешники раскаявшиеся. И потом, вы командуете девицами, как полковник вверенным ему полком. Это не всем по душе. Так или иначе, я оставляю за собой право не называть имен.

Зила: Они ведь знали правила, грязные сучки. Их ни к чему не принуждали. Послушайте, господин член комиссии, я крупно вложилась в это дело. Перестройка здания, четыре новые девушки из Рио. Сервис первого класса, вы не находите? Такого нет ни в Сан-Паулу, ни даже в Париже.

Четверо упомянутых мадам Зила созданий ввели в моду оральный и анальный секс, а также другие подзабытые с древности приемы, к которым городской обыватель быстро привык.

Член комиссии курил, не переставая смеяться. Барселос не отрывал от него иронического взгляда. Прежде чем разрешить (и даже поощрить) эти новшества, мадам Зила ввела некие правила – примерно те же, что при игре в фанты, только с еще более неизбежными последствиями и полнейшим подчинением. Барселос считал, что тем самым она воскрешала групповые сношения, не практиковавшиеся с римских времен. Новый член комиссии – читал ли он «Сатирикон»? Нет, признался тот; но ему нетрудно представить, как там все обстояло.

Берлин

«Сестричка!

Три дня в Страсбурге: незабываемо! Но двинемся дальше: я сейчас в Потсдаме, недалеко от Большого дворца и Сан-Суси. Не понимаю, отчего столько народу толпится в комнате Вольтера, если гробница Фридриха-Вильгельма – зрелище куда более эффектное. Я утомилась так, что едва не свалилась на кровать – королевскую, разумеется. Ален не желает ничего слышать о дворцах, предпочитая им наш номер. Я вся просто измучена от такого пыла – и речь не только о теле! По-моему, меня пора помещать в клинику.

Билота

P. S. Мы долго смеялись над историей о вюртембергском короле, который носится с идеей, будто Луна обитаема. Он поместил на этот счет статью в газете. Король приказал сделать сотни снимков Луны и уверяет, что нашел точные доказательства существования там домов, по-видимому, заселенных. Разве такое возможно? Ах, мы никогда не узнаем.»

Дом Да Маты

Анжелика сидит в погребе напротив Алвина. В этом неярком, приглушенном свете к ней вернулось достоинство. Там, наверху, тусклый день, но здесь время будто остановилось. Алвин с интересом выслушивает три ее последние видения.

1. Анжелика идет по рынку Мадлен с подругой (Жулией Лопес де Альмейда). Там к ним привязывается молодой человек, сын герцога (по крайней мере, он так уверяет). Прекрасно образованный. Они погружаются в цветочные клумбы: лилии, цикламены, резеда. Когда всплывают, пейзаж вокруг стал другим: они в болотистой местности близ Виши, окруженные отвратительными свиньями и утками. Молодой человек оказывается рядом с Анжеликой, весь забрызганный грязью, и показывает ей колом стоящий член. С согласия подруги, он кладет Анжелику и берет ее. К ним приближается свинья.

2. Да Мата утром превращается в устрашающую капибару [5]5
  Капибара– самый крупный в мире грызун, достигающий длины 1,5 м и веса 60 кг. Является ближайшим родственником домашних морских свинок. – Ред.


[Закрыть]. Анжелика достает дубинку и прибивает его. Затем несет его, поджаренного, Барселосу. Вокруг куски лосося, из заднего прохода торчит императорское знамя. Барселос вынимает знамя, берет в руки нож и вилку и начинает поедать барона сзади. Между тем Анжелика под столом отдается щенку.

3. Воображаемым вечером в воображаемой стране воображаемый кавалер, прежде чем улечься с Анжеликой, пускает к ней двух кур орпингтонской породы, чтобы те клевали ее соски. Две леггорнские похлопывают ее крыльями по копчику, а одна плимутская методично пощипывает нижние губы.

Лагерь

Котрин: Что нужно, чтобы стать свободным, поступать правильно и не испытывать страха?

Билл: Нужно не быть никем. Не быть человеком. Быть или не быть человеком – единственное, что важно. Если хочешь стать богом, то приготовься быть несчастливым. Быть несчастливым – быть бесчеловечным.

Котрин: Извините, но я не понимаю.

Билл: Чтобы понять, нужно хранить молчание. А все ведут себя, точно попугаи на птичьем рынке. Повторяют одно и то же, повторяют без остановки. Если бы все больше смотрелии меньше думали, возможно, понимания стало бы больше. Только молчащий ум может наблюдать и оценивать. Молчащий ум – это свободный ум. Хочешь гашиша?

Котрин: Гашиш учит молчать?

Билл: Я тебе скажу, что такое гашиш. Видишь эту жаровню? Между тобой и огнем нет ничего, кроме твоих мыслей об огне, да, огонь – он ласковый, светлый и приятный. Больше ничего. И все же нужно забытьэто и самому стать огнем, убрать прочь время и пространство, расстояние между тобой и огнем. Ты – это вселенная, понимаешь? И существуешь, лишь когда не отделен от нее.

Бар

Зайдя выпить пива, ибо гора свидетельских показаний пробудила в нем жажду – «этому дерьмовому миру настанет конец в 1899-м, или я не Эллой», – солдат Осирес рассказал следующее:

* фонарщик застал голыми под деревом авокадо, в откровенно неприличных позах, баронессу и доктора Алвина;

* оскорбленный и возмущенный их видом, фонарщик подошел к стене, окружающей усадьбу, и сделал им суровое предупреждение; однако те только посмеялись и направились к дому, приглашая фонарщика пойти с ними, на что он не согласился;

* так как они настаивали, а Жозе не соглашался (ссылаясь на страх перед Господом и утверждая, что согласился бы скорее на потерю глаза, чем на столь постыдное падение), то оба начали отпускать насмешки и непристойности в адрес фонарщика, а затем предались разврату под авокадным деревом;

* после чего влезли на нижнюю ветку и сидели там до полной темноты, раскачиваясь на дереве.

Бордель

Барселос: Духу нравится дисциплина, телу – беспорядок. Мадам Зила изучила психологию желания, доктор.

Новый член комиссии прыснул от смеха.

Он вообразил мадам, командующую войском, заставляющую упражнять мускулы: кругом, налево, направо, стой, раз-два, раз-два, раз-два.

Люцерн

«Анжи!

Я рыдала, сидя на берегу Озера четырех кантонов. Не из-за озера, а из-за себя: я совсем истощена. Ален уверяет, что главное – не останавливаться, что надо закончить начатое. Он все еще расхваливает пуловер, который купил мне в Шафхаузене, и не говорит ни о чем больше. Завтра мы возвращаемся в Париж через Монтре.

Счастливо, Билота».

Дом Да Маты

Алвин: Фантазия номер два мне не понравилась. При чем тут Барселос?

Анжелика: А при чем тут капибара? Или почему знамя воткнуто в зад, а не в пупок?

Алвин: Да, но почему Барселос начинает с зада? И почему ты отдаешься щенку?

Анжелика: Фантазия есть фантазия.

Алвин: Так, но фантазии выдумываешь ты. Это ведь не сны.

Анжелика: Моя мысль бродит сама по себе. Я здесь и везде одновременно. Это чудесно.

Алвин: Особенно орпингтонские куры.

Анжелика: Мне больше нравятся плимутские. У них клевки злее.

Алвин: Давай спустимся. Здесь жарко.

Анжелика: Это я горячая. Иди же скорей ко мне.

Необходимое примечание: здесь начинаются наши серьезные расхождения с хронистом. На его взгляд, Анжелика, хрупкий цветок рио-де-жанейрской гимназии, могла предаваться разврату, но до известных пределов. Например, она никогда бы не произнесла слова «задница». Ж. Б. Канистар ошибается. Есть твердые доказательства (можно даже сказать: доказательства по Фрейду) того, что утонченное благородство прекрасно сочетается со скатологическими темами. Но в любом случае, это не имеет значения. Как говорил Монтень, даже забравшись на высочайший в мире трон, все равно сидишь на собственном заду.

Лагерь

Мысли, идеи, аксиомы Мастера Билла, в просторечии Буффало, сказанные по разным случаям и собранные воедино Луишем Игнасиу Котрином, коммерсантом и репортером.

О наблюдателе.Наблюдатель – тот, кого наблюдают. Можно ли что-нибудь понять, если наблюдать глазами совести, глазами прошлого? Наблюдают лишь тогда, когда ум остановлен. В противном случае это все равно что смотреться в зеркало.

О прошлом.Можно уничтожить прошлое, освободившись от него. Если собираешься предаваться удовольствию без упреков совести и без боли, прошлое должно исчезнуть. Удовольствию глядеть на цветок, например. Смотреть на него, вооружившись всем предшествующим запасом знаний о цветах, – значит убить удовольствие. Если похоронить эти знания, удовольствие предстанет в новом свете и в первозданной чистоте.

О дисциплине.Глупо говорить: я должен научить себя любви, ненасилию и прочему. В этом и есть подлинное насилие. Мы не созданы для дисциплины. Животное начало в нас требует другого.

Об отечестве.Знамена, гимны, национализм. Можно ли изобрести большее оскорбление для людского разума? Если подумать об этом серьезно, то уже невозможно быть бразильцем или аргентинцем, русским или поляком. Надо признать, что мало кто серьезно интересуется этой областью истины: для этого человек должен оставаться наедине с собой, вне всяческих групп.

Об истине.Найти правду можно, только если не искать. Любое усилие в этом направлении отдаляет истину: действие есть рассеяние, раздробление жизни. Истина, если она существует, может быть познана только через тончайшее созерцание сущего. А для этого достаточно вслушиваться.

Об удовольствии.Удовольствие – это действие во всей его полноте, возможное только благодаря полноте внимания. Предаваясь удовольствию, надо отказаться от всего другого: анализа, вопросов, размышлений. Если размышлять и спрашивать, растрачиваешь всю энергию. А без энергии действие нельзя считать законченным.

Республиканский клуб

Вот что можно было услышать тем вечером под звучные удары кия:

* фонарщик Жозе ду Эжито застал парочку, предающуюся разврату, под деревом жамбейру, в самый горячий момент;

* заметив, что за ними наблюдают, те двое подползли к стене (не меняя позы) и предложили Жозе перелезть через ограду, на что тот немедленно согласился;

* оказавшись в саду, Жозе и доктор попеременно использовали баронессу, причем та проявила редкое искусство удовлетворять двух мужчин одновременно в разных позах;

* устав развлекаться под деревом, все трое залезли на ветви и с риском для жизни продолжили свои занятия там;

* солдат Осирес, проходя мимо, обнаружил их сидящими на дереве, в райских костюмах, о чем и сообщил.

Дом Да Маты

Счастье, что Барселос повредил в детстве левое ухо, – благодаря этому он не слышал смеха, что доносился из дома, утонувшего в потемках. Вот что он не увидел и не услышал:

а) скачки вверх-вниз, вверх-вниз, оба при этом накачались вином, голые, держали в руках зажженные свечи и хохотали, как сумасшедшие;

б) Алвин съехал по перилам и лег внизу, зажав в руке член, с криками: «Да здравствует Республика!»;

в) Анжелика исполняла Волленгаупта на фортепьяно, Алвин при этом ласкал ее клитор;

г) ржание на веранде, стук копыт в главную дверь (Алвин, подойдя к окну, увидел коня через занавеску и испугался);

д) громкость музыки нарастала, Алвин тем временем вместо пальцев стал использовать банан;

е) я тебя поимею, сказал он ей, очищая банан и съедая его;

ж) Алвин поставил ее на лестнице так, что розовый зад вздымался кверху, черный треугольник оказался почти весь сзади, а самая сочная часть посредине, и погрузился в нее.

Цирк

В разгар праздника, на котором обильно текло пиво – вот что Ла Табль считал «истинно бразильским праздником», – двое акробатов решили проявить чудеса креативности, скинув одежду и кувыркаясь в костюмах Адама. Для пущего интереса они в какой-то момент намеренно свалились и по-дурацки полетели в сетку. Смех в партере, восторженные аплодисменты шлюх. В довершение этого у обоих кое-что встало; акробаты вскочили на ноги, вытащили двух девиц и поволокли на арену. Те покорно подчинились, дав себя раздеть, и улегшись вместе с братьями на сетку, так что публике все было видно. Парочки сплетались воедино, кусали друг друга, совокуплялись, являя редкостное зрелище отличной пластики и высокого мастерства. Возбуждение в цирке достигло предела, когда одна из девиц, постанывавшая под тяжестью горы мускулов, вытянулась и кончила, не скрывая величайшего наслаждения. Запах секса, как известно, заразителен. Все полезли на сетку, кто уже голый, кто раздеваясь по дороге, и вскоре она опасно прогнулась под весом стольких тел. «Кто здесь кто?» – прорычал взбешенный Ла Табль, полезший разбираться, куда же делась Жанна.

Дом Да Маты

з) погружается и выходит наружу, погружается и выходит, при четвертом погружении Анжелика опирается на перила, перегибается и впускает Алвина в зад.

Редакция

Барселос: Надеюсь, ты не думаешь, что я это опубликую?

Котрин: Воля ваша, шеф. Делайте с этим, что хотите. Человек – это загадка.

Барселос: Загадка, да? Пять часов убито. А вышло полное дерьмо.

Котрин: Делайте с этим, что хотите. А вообще чего вы хотите, шеф?

Барселос: Чего я хочу? Я посылаю тебя к конокраду и получаю анархистский манифест. Садись и пиши нормальную заметку. Одну чертову заметку про конокрада. Что непонятно?

Котрин безнадежно глядит в окно. На подоконнике – ласточкино гнездо.

Дорога

Километрах в пяти от Кампинаса барон пожелал омочить ноги в реке Капибари. Лусио испытывал почтение и насмешку одновременно: можно ведь и погибнуть, заразившись от воды, почти стоячей, – настолько мелкой была речка. Барон был на этот раз побрит. Вид голого барона, с опаской вступающего в холодную воду – омыть свои струпья – был зрелищем настолько тягостным, что Лусио отвернулся. Мимо пролетела, галдя, стайка зеленых попугайчиков. Барон повернулся к негру и приказал принести хлыст. Затем начал хлестать себя, но не больно. Все это напоминало игру. Закрыв глаза и скривив губы, барон попробовал наконец ударить посильнее, но у него не получилось: не хватало размаха. Тогда он обратился к Лусио, чтобы тот взялся за дело. И – о такой сцене двести лет мечтали миллионы негров – Лусио нанес барону десять звучных ударов. Избитый старик заплакал и обнял древесный ствол.

Дом Да Маты

Два оленя перепрыгивают через ручей, убегая от собаки провансальца. Тот, с луком и стрелами, спешит следом. На собачьей голове – сколы фарфора. Алвин, взвесив вещицу в руке, подносит ее к глазам.

Алвин: А старик капризный.

Анжелика: Ревнивый. Не надо было сюда входить.

Алвин: Зачем ему библиотека? Ты же говорила, что он ненавидит книги.

Анжелика: Но обожает всякую писанину. Ему нравится, когда все сохраняется на бумаге. Смотри, вот его дневник.

Алвин: Дай взглянуть.

Он открывает наугад и читает: «2 мая 1888. Завтракал хорошо, сделал 1200 шагов по веранде». Чуть подальше: «4 мая 1888. Завтракал просто отлично; гулял по саду; 2100 шагов». Через две страницы: «После ужина баронесса уткнулась в книгу; воспользовался этим и сделал еще 1600 шагов; 3500 в день – наполеоновская победа!». Алвин, заинтригованный, медленно пролистал тетрадь и обнаружил в ней только это: шаги, шаги и еще раз шаги. Если бы барон ходил по прямой, то уже обогнул бы всю землю. Вот идиот!

Анжелика (смеясь): Прелестно, правда?

Алвин (обхватывая ее за бедра): Знаешь что? Твой старик заслужил все, что мы ему уже сделали, делаем сейчас и еще только собираемся делать.

Лагерь

Котрин с поникшей головой крадется вдоль бараков, стараясь не шуметь. Он знает, что за ним наблюдают. Если в него засадят пулю, может, это и успокоит его больную совесть. Когда Билл в темноте приглашает его сесть, Котрин колеблется. Билл выглядит спокойным, посасывает трубку. В ней гашиш. Прежде чем Котрин приступает к оправданиям (шеф, заметка, давление сверху), Билл шумно вздыхает и говорит: ничего страшного. «Ничего страшного, и не надо терять из-за этого уважение к себе». Самое большее – охране лагеря придется усилить бдительность. Это пустяки по сравнению с дружбой – дружбой Котрина. Хочешь гашиша?

Дом Да Маты

Темная, душная комната с деревянной лошадкой посредине. Запах старой кожи. На лошадке – четыре комплекта конской упряжи: ремни, стремена, седла, шпоры. Анжелика раскрывает объятия.

Анжелика: Это убежище барона, когда он в мрачном настроении.

Алвин: Вот как? А что же делает барона настолько мрачным, что он ищет убежища в таком жутком месте?

Анжелика: Политика. Разговоры в кафе. Старость. Тогда он проводит здесь часы, иногда целые дни: одевает на лошадку упряжь и садится в седло. Снимает с себя одежду и скачет, словно это настоящий конь. Смешно, правда? Даже поесть не выходит. Время от времени зовет меня.

Алвин: Зачем?

Анжелика: Чтобы я похлестала его.

Алвин: О нет! Старик ко всему еще и мазохист?

Анжелика: Он говорит, что это полезно для кровообращения. Я бью сильно, но он просит еще сильнее. Я прохожусь по бокам, по ногам, по заду, а как-то раз хлестнула по лицу. После этого он обычно мастурбирует. Имей в виду, что я презираю его за это.

Париж

«АННА

ФАЛЬЯУБЕР НЕНАВИДИТ МЕНЯ ТЧК ТЕОДОРИКО НЕРВНЫЙ ПРИПАДОК ТЧК КАВАКО БОЛЕН ТЧК АЛЕН ТЮРЬМЕ ТЧК БИЛОТА»

Дом Да Маты

Пурезинья в гостиной ласкает подушку, пока в соседней комнате обсуждают, что с ней делать. Чтобы привлечь внимание, она громко кричит и хнычет: есть хочу! Алвин взывает к гуманизму Анжелики: «Разве ты не видишь, что ей негде спокойно умереть?»

Пурезинья выбрала сладкое. Когда-то она попробовала лимонного варенья. Алвин привел ее в кладовую, где лежали груды сластей на гигантских блюдах: зефир, печенье, сухофрукты, лимоны в сиропе. А наверху, на полках, еще и еще – запасы на год вперед.

Когда Пурезинья встала на цыпочки и потянулась к банке с вареньем, Алвин обхватил ее сзади и просунул руку в разрез плиссированной юбки.

Лагерь

Котрин крадется вдоль бараков с неспокойной совестью. Здесь царство Билла, думает он. Он теперь знает, что такое гашиш, и Бог свидетель, он на грани того, чтобы потерять уважение к себе. Наблюдатель – тот, кого наблюдают. Бесполезно глядеть на цветок, вооружившись знанием о нем. Мы не рождены для дисциплины, но нужно хранить молчание. Я гляжу на ту лошадь в темноте и понимаю смысл гашиша. Я – не пацифист, и это прекрасно. Только идиоты проповедуют ненасилие. Сколько народов необходимо стереть с лица земли? Все народы – как попугаи на базаре. Надо стать для себя целой вселенной, но прежде всего надо стать огнем. Для этого достаточно посмотреться в зеркало.