Текст книги "Блудный брат"

Автор книги: Еугениуш (Евгений) Дембский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Может, они и нетяжелые, но у меня каждый раз спину ломит, – пожаловался тот, что с «той» стороны. Меня обрадовало, что здесь существуют столь знакомые понятия, как ревматизм, так что, возможно, существовало и виски с пивом.

– Радуйся, что не работаешь в конюшне сумистов, – захихикал второй, «наш», взваливая себе на спину очередного наемника.

Несколько минут спустя новая машина тронулась с места. Подвеска у нее была намного лучше, двигатель гудел тихо, но энергично. Я уже знал, что мы сидим в

микроавтобусе и что ни водитель, ни конвоир – если только у них не было специальных устройств для наблюдения – не могли видеть, что происходит в глубоких удобных креслах за их спиной. Я сразу же устроился так, чтобы опираться лбом о стекло, и видел все – двор, охранника, ряд высоких сосен, прикрывавших территорию для пересадки от вида с шоссе. Охранник был мне незнаком, одежда и оружие предполагали одно из двух – либо он и его снаряжение прибыли вместе с нами, либо «здесь» почти не отличалось от «там», «наш мир» от «их мира».

Мы выехали со двора другой дорогой и включились в поток машин на автостраде, ведшей в другом направлении. Так мы ехали минут пять, когда меня начал грызть червь сомнения, через десять минут он уже гарцевал у меня в голове, словно дикий мустанг в тесном загоне, через пятнадцать мне пришлось открыть загон. Червь подбежал ко мне, подбоченился и смело спросил:

– Эй, ты?! Ты видел когда-нибудь страну, охваченную войной или космическим вторжением, в которой за пятнадцать минут езды не заметил бы ни следа мундира, ни единого ствола, нацеленного в каком бы то ни было направлении, ни миллиметра колючей проволоки, ни тени затемнения, ни малейшего окопа, даже вырытого руками ребенка?

Я поморщился и зашипел, чтобы он не орал так громко. Он притих, но не спускал с меня полного сомнений взгляда. Я вынужден был признать, что в его длинном вопросе, состоявшем из нескольких примеров, каждый был вполне обоснован. Нас обгоняли обычные «форды», «ниссаны», «меркурии» и «меркаторы», «мазды», «кобры», грузовые «маки» и «гарпии» и множество других, но мне ни разу не удалось увидеть в окне ничего, что не было бы знакомо мне раньше. В голове промелькнула абсурдная мысль – это вовсе не «та сторона», это наша прекрасная Америка, именно здесь нужно навести порядок. Может, кто-то собирался совершить переворот, может, он хочет свергнуть власти штата? Я почувствовал, как по лбу стекает холодный пот, но вспомнил недавнее краткое онемение и швырнул этим аргументом в сомневающегося червя. Тот великодушно согласился, что это, скорее всего, не Америка, наша Америка, но повторил вопрос про убежища. Я дал уклончивый ответ, сказав, куда он может меня поцеловать.

По краям дороги появились дома, сначала изредка и довольно далеко от шоссе, к каждому, видимо, вела собственная дорога, но, судя по виду этих домов или по великолепным деревьям, заслонявшим их от шоссе, плата за дороги и стоимость их содержания вряд ли существенно отражались на кошельках владельцев. Через несколько минут дома приблизились к автостраде, здесь жили достаточно богатые, но не крезы, затем дома попросту прижались к обочине, невысокий забор, живая изгородь или редко посаженные рябины, видимо, исполняли роль защиты от шума. Через каждые несколько сот метров жил кто-то, кому этого не хватало, но таких было немного. Большинство жителей периферии выросли среди городского шума, привыкли к нему и чувствовали себя лишенными чего-то существенного, когда он утихал. Я помнил, как мне самому приходилось привыкать к тишине дома Пимы, когда я переселился туда из квартиры в центре Чикаго.

Через несколько километров появился второй ряд домов, на первый план выдвинулись мастерские, магазины, мотели, отели – все то, что живет за счет потока путешествующих, перемалывая все – людей, автомобили, отходы, добрые и извращенные намерения, – собирая деньги и поджидая очередных супругов, заглянувших ненадолго, чтобы изменить с секретаршей, супруг, привозящих с собой жеребцов ради нескольких минут удовлетворения, скрежещущие коробки передач, протекающие бензобаки, хрипящие радиоприемники.

Предместья.

Неуловимая граница между началом собственно города и концом периферии. О, кажется, проехали? Начались улицы, несколько развязок, плавные улитки, клеверные листы. Здесь архитекторам хватало места, а городским властям – денег. Потом стало теснее и дороже. Я пытался углядеть какую-нибудь деталь, которая позволила бы мне однозначно определить, где мы, по какую сторону мира. Ничего. Гамбургеры, кола, распродажа, уценка, картошка-фри, цыплята, рыба, мода, шик, дешево и так далее и тому подобное… Не прозевай, не проспи, не забудь… Я на мгновение прикрыл глаза.

– Еще не проснулись? – послышалось спереди. – Уже пора, а?

Обрадовавшись, я едва не изобразил первые признаки пробуждения, но сдержался и не пошевелился, решив подождать, пока кто-нибудь очнется первым. Один раз я уже подставился с часами, было бы идиотизмом все время лезть на первый план. Я продолжал сидеть, скорчившись, как и прежде, и через несколько минут услышал:

– Ну что, умник? До сих пор никто еще не дал себя поймать на твой трюк! – торжествующе рассмеялся водитель.

Второй презрительно передразнил его смех:

– Хе-хе-хе! Потому что никто раньше времени не очнулся и не притворялся. Но когда-нибудь это произойдет, и тогда я его накрою. – Мне стало его жаль, и я едва не сказал ему, как он почти обманул меня, а это уже кое-что. – Как иначе узнаешь, что никто тебя не обманывает?

– Как? – Водитель резко свернул и снова весело рассмеялся. – Уж лучше скажи, что на самом деле мы делаем из них собачьи консервы, и подожди бунта. Бели он и впрямь начнется – значит, обманывают, хе-хе-хе!

«Ну вот, уже что-то, – подумал я. – Уже какой-то намек… Они… Что это?» Какая-то витрина привлекла мое внимание, мы проехали мимо нее слишком быстро, я зажмурился и начал восстанавливать по памяти то, что мелькнуло на сетчатке глаза. Прежде всего – рекламные щиты возле той витрины, по одну и другую сторону, были намного менее агрессивными, словно приглушенные выставленным товаром. А что там было? Что-то на «а», может, на «о»? Омле… А! Амулеты!!! Да, амулеты! Гм, я бы не удивился, если бы кто-то открыл такой магазин в центре города, но о подобном мне прежде слышать не доводилось. Я позволил себе легкую, тщательно скрытую под капюшоном улыбку, но мне не дано было ее завершить. Внезапно над городом взвыли сирены, прохожие метнулись к подворотням. Они не спешили, не паниковали, похоже было, что у них уже в крови: сигнал – прячься. Яркие агрессивные рекламы на экранах и щитах начали гаснуть, только теперь я заметил большие цифры, видневшиеся почти возле каждой подворотни. Именно туда бежали прохожие. Я заметил, что некоторые, находясь в шаге от каких-либо ворот, пробегали несколько десятков метров до других, видимо, они прекрасно знали местонахождение убежищ и не боялись налета. Учения! Автомобили сворачивали вправо, освобождали средние ряды и останавливались. Водители быстро, но без страха в глазах запирали машины и исчезали в ближайших воротах. Наша машина ехала дальше, даже прибавила скорость. Но никого это не удивляло, никто не удостаивал нас даже мимолетным взглядом. Это могло означать лишь одно: общество вынуждено подчиняться приказам, но все знают, что это учения, или в состоянии отличить учебную тревогу от настоящей. Наша машина тоже не столь уж выдающееся событие, вероятно, по городу ездит не один подобного рода привилегированный автомобиль. Мелькнула мысль, что я не принимал во внимание возможность участия так называемого государства в афере с переброской наемников через границу между мирами. Машина резко затормозила.

– Всегда они тут стоят, – процедил сквозь зубы водитель. – Чер-рт бы их побрал!.. Здравствуйте! – громко крикнул он, не скрывая неприязни. – У меня пропуск на стекле, в чем дело?

– Проверка, – буркнул кто-то из-за машины. Сирены смолкли. Наступила тишина, необычная тишина в центре большого города. – Спасибо, – сказал полицейский. – До свидания.

– Как бы не так, – проворчал водитель и резко рванул с места.

Сквозь стекло я увидел барьер, полицейскую машину с вращающимся маячком на крыше и троих полицейских. Поблескивающий маячок был, похоже, единственным движущимся предметом в поле зрения, по крайней мере в моем. Машина прибавила скорость и помчалась по освобожденным другими водителями улицам, со стороны это должно было выглядеть как кадр из постапокалиптического фильма, и все происходящее начинало меня интриговать. Что ж, прекрасно. Я уже опасался, что переживу очередное приключение, не принимая в нем особого участия, впервые в жизни. Водитель выжимал из машины все, что было у нее под капотом, видимо, желая воспользоваться спокойствием на улицах. Конвоир даже что-то пробормотал на одном из эффектно украшенных скрежетом шин поворотов, но водитель лишь захихикал. Конвоир обиделся и замолчал. Зато пошевелился один из моих спутников и повалился на пол. Конвоир буркнул что-то насчет безответственности и, держась за спинки, добрался до лежащего на полу, чтобы усадить его в кресло. На время этой операции я на всякий случай закрыл глаза, а когда открыл, центр закончился. Теперь я видел, словно на пущенной назад пленке, как постепенно становится реже застройка, уменьшается число магазинов, ухудшается качество асфальта. Потом остались лишь придорожные магазины и дома за ними, потом только дома, а когда пришла очередь домов для богатых, вдоль дороги потянулось ограждение из густой сетки. Сквозь нее не удалось бы просунуть и кончик пальца, через густое сплетение почти ничего не было видно. Я поспорил бы на последние чистые носки, что на этом ограждении висело по крайней мере несколько разновидностей датчиков – сенсоры, инфра, ультра и сотни других; комар, который перелетит через эту сетку и будет все еще в состоянии размножаться, должен считать себя счастливчиком. Я почувствовал, что вскоре мне представится возможность познакомиться с этой территорией изнутри. Так оно и случилось. Мы свернули на дорогу, ведущую к воротам. Я закрыл глаза и в очередной раз подумал, чтобы приободрить себя: интуиция, подтвержденная могучим логическим мышлением, способствует удаче.

Контроль у ворот был чистой формальностью, но это были лишь внешние ворота, потом, метров через пятьдесят, нас остановили снова, и на этот раз машину тщательно перетряхнули, а каждому из пассажиров откинули с лица капюшон и с чем-то сравнили – видимо, нас успели сфотографировать, без моего, черт побери, ведома. Еще несколько сот метров – воинская часть, вот куда нас привезли, но народу здесь было не слишком много – и машина затормозила перед казармой, ничем не отличавшейся от других. Водитель и конвоир выскочили из машины, а я не догадался приподнять голову и посмотреть, что они собираются делать. Через несколько секунд ответ ударил мне в нос – они просунули в машину шланг и пустили смесь аммиака с чем-то еще похуже. Я был одним из первых, выскочивших из газовой камеры на колесах, громче всех кричал, громче всех протестовал против того, чтобы нас возили по миру с голыми задницами. Я уже знал, что не стану высовываться, в армии самый лучший цвет – серый, никого не интересуют рядовые солдаты, они составляют стержень армии, но кого это волнует? Важны самые строптивые и самые дисциплинированные, это они – в зависимости от перевеса тех или других – выигрывают и проигрывают сражения и войны. Этот закон я сформулировал пару десятков лет назад, в соответствии с ним из каждой армии следовало уволить именно середнячков и сражаться лишь силами представителей крайностей, это было бы дешевле и здоровее для общества, поскольку солдафоны и свободолюбцы к тому же представляют для общества опасность. Война выглядела бы совершенно иначе, если бы было известно, что в ней принимают участие только анархисты, коммунисты, сатанисты и пигмеи. Помню, когда я сформулировал этот закон вслух, сержант Кашель отвел меня в сторону, положил руку на плечо, пристально посмотрел в глаза, а затем ударил другой рукой сначала в живот, а потом в нос. Когда я, застигнутый врасплох, упал на колени и посмотрел вверх, Кашель наклонился и процедил: «Умник, были уже такие, кто хотел при случае избавиться от нежелательных элементов, но армия должна быть армией. И только попробуй еще раз пошутить так же вслух! – Он повернулся, чтобы уйти, но в последний момент что-то его остановило, он посмотрел на меня и добавил с явной укоризной: – Один дебил так пошутит, а другой возьмет и воспримет это всерьез». Потом сплюнул и скрылся за углом казармы. Проанализировав поведение сержанта, я понял, что его реакция была столь резкой потому, что мои «директивы» могли изменить любимую армию Кашля, саму по себе чудесную, по его мнению, в качестве орудия для реализации планов какой-нибудь сволочи.

Водитель смотрел на нас с некоторого расстояния, сдерживая улыбку – либо он когда-то уже схлопотал за свое хихиканье, либо видел подобное множество раз. Конвоира я вообще не видел, вероятно, он ушел в казарму сразу же после того, как подключил шланг, и как раз в этот момент он вышел из здания в обществе сержанта, макушка которого напоминала мяч для гольфа – голая и покрытая мелкими шишечками. Сержант подошел ближе и небрежно отдал честь, несколько иначе, чем это делается обычно, – приложенная ко лбу рука была согнута, словно он прикрывал глаза от солнца. Я окаменел, хотя из глаз у меня все еще текли слезы, а в носу отчаянно жгло. Открытый от удивления рот представляет собой мало эстетичное зрелище, но помогает перевести дыхание, во всяком случае, меня это наверняка спасло от удушья. Я смотрел на сержанта Кашля, который мгновением раньше вернулся ко мне в воспоминаниях, а теперь – в реальности. Он окинул группу кашляющих и чихающих голышей бдительным взглядом, не пропустив и меня, но я не заметил в его глазах ничего напоминающего улыбку или понимание, ничего, что говорило бы о том, что сержант Кашель – знакомый мне сержант, а не его копия с той стороны мира. Видимо, это все же была копия. Но подобие было потрясающим – так же как и Кашель, он приподнялся на носки и крикнул:

– Не могли бы вы выстроиться в две шеренги? – И если бы он не добавил: – Жопы подравняйте, мать вашу… – я бросился бы ему на шею.

Но Кашель, наш любимый Кашель, не употреблял слов крепче, чем «черт», да и то, услышав известие о начале Третьей мировой войны. Водитель пожал плечами и толкнул в плечо стоящего ближе всех, показав ему на прочерченную на асфальте линию.

– Можно побыстрее? – рявкнул Кашель, может, и не Кашель, но точно сержант. – А то хотелось бы успеть еще сегодня.

Я вздохнул, с сожалением и облегчением одновременно. Кашлю было абсолютно чуждо чувство юмора. Подобная ирония в словах и голосе не свойственна была органам речи сержанта Кашля, нашего сержанта Кашля. Этот был усовершенствованной версией нашего, отличавшейся наличием казарменного юмора и умением употреблять ругательства. Я подумал, что когда-то предпочел бы именно эту модель, но сейчас ощутил идиотскую ностальгию по «своему» Кашлю, отверг нового и решил ему не поддаваться. Мы выстроились в некое подобие двух шеренг, на лице сержанта отразилась боль, в этом отношении он был похож на моего Кашля.

– Сегодня вы только получите форму и распределите между собой койки и шкафчики, – сказал сержант. – Настоящее…

– Простите… – Я поднял руку, чтобы задать вопрос. Мешок тут же свалился, и я, вместо того чтобы заняться вопросом, занялся мешком. Сержант нахмурился, я посмотрел на него подтягивая вверх мешок. – Простите, на этот раз за мешок. – Я лучезарно улыбнулся. – Я хотел спросить, как нам вас называть? – Сержант вытаращил глаза, давление внутри его организма явно возросло – я видел, как затрепетали ноздри, словно клапаны котла. – Если нужно будет вас позвать, или еще что…

– Меня позвать? – рявкнул он. – А зачем вам меня звать? Я что вам, прислуга в отеле? – Он сделал шаг в мою сторону, затем второй и остановился в метре от меня. – Я что, должен вам кофе в постель приносить?

– Сержант… – Я слегка наклонился вперед и заговорил тихо, но отчетливо: – Если это армия, а очень на то похоже, то у меня звание капитана. Ну и что – я вам буду кофе носить? – Я обошел остолбеневшего сержанта и, сопровождаемый аплодисментами коллег-наемников, направился в сторону здания.

Я вовсе не собирался разозлить сержанта или сделать его объектом насмешек. Я хотел выяснить, действительно ли это, черт побери, сержант Кашель или нет. Если я получу нагоняй, значит, это чужой сержант, обиженный и ищущий любого повода, лишь бы на мне отыграться. Если же этот человек – Кашель, или Теодор Л. Лонгфелло, то его чувство справедливости не позволит ему измываться над Оуэном Йитсом, поскольку Кашель знает, что Оуэн Йитс действительно капитан в отставке; во-вторых, он знает, что не кто иной, как он сам, учил его основам боевых действий; в-третьих, если кто-то был недоволен сержантом, то тот сперва вспоминал все свои грехи и лишь потом соответствующим образом реагировал. Но если он не считал себя виноватым в собственных глазах – беда курсанту. Естественно, я не помнил, чтобы он когда-либо счел себя виноватым, но подобное поведение он в конечном счете превратил скорее в ритуал. Посмотрим.

Направляясь к зданию, я увлек за собой остальных, но у самых дверей отодвинулся, пропуская идущих следом, а сам огляделся вокруг, словно кого-то искал. Будда замедлил шаг раньше, и в конце концов мы остались одни. Я подошел к пластиковому столу с двумя скамейками, на крышке которого кто-то услужливо разложил полтора десятка пачек разных сигарет. «ГГ» среди них не было, я схватил «марльборо» и закурил. Будда поставил ногу на скамейку, опираясь локтем о колено.

– Ну и как думаешь, мы там?

– Судя по тому, что мне удалось увидеть, – похоже, да.

– Ты что-то видел?

– Почти все, – похвастался я.

– Как? Ведь… Эй! Ты же первый отравился их препаратом?

– Неправда. Я потерял сознание по собственной воле. Гипервентиляция. Достаточно долго и глубоко подышать, чтобы мозг принял решение: «Слишком мало двуокиси углерода в легких. Восстановить!» И тогда ты теряешь сознание, поскольку именно количество углекислого газа, а не кислорода, в легких управляет дыханием. В свою очередь, в бессознательном состоянии ты дышишь неглубоко и медленно, пока количество углекислоты не придет в норму. Так что я вдохнул намного меньше снотворного, чем вы, и очнулся тоже быстрее. Все ясно?

Он кивнул и несколько раз хлопнул в ладоши. Я без особого удовольствия выкурил «марльборо», затем кивнул в сторону здания, и мы направились туда. Я выбрал первую с краю комнату, ближе всего к выходу, затащил в нее Будду и толкнул на койку возле двери.

– И что дальше? – спросил он, укладываясь на спину и заложив руку за голову.

– Поиграем в армию, Бобби. Так мне кажется. Но, похоже, не слишком долго, нам не за это платят.

– А за что? – спросил один из наемников, входя в комнату. – Можно тут с вами?

– Конечно!.. – Я описал рукой дугу, показывая на остальные четыре койки. На первый вопрос я не ответил.

Ответа я попросту и сам не знал.

16

Два дня спустя никто уже не смеялся над моим именем. Мне удалось этого добиться, ни разу не ввязавшись в драку, и я сразу же об этом пожалел. Пока отряд посмеивался над Ари Зоной, я мог, например задумавшись, не среагировать на обращение и отнести это на счет недовольства собственным именем. Но с тех пор как я завоевал симпатию всего отряда, ссылаться на это было уже невозможно.

– Что ж, ничего не поделаешь, придется быть внимательнее, – сказал я Будде. Мы сидели под деревцем, опередив в беге по пересеченной местности всех остальных на пятьсот метров. Успех пришел к нам обоим с равным трудом, и это меня радовало. – Долго мы тут не пробудем, это точно, вряд ли нам станут платить за поправку собственного здоровья.

Я с наслаждением вздохнул. Воздух был прохладным и свежим, впрочем, каким он еще мог быть в четыре утра? Сержант Гарднер гонял нас весьма основательно, живо напоминая этим сержанта Кашля. Вот только, к сожалению, это был не Кашель. Несколько раз я пытался застать Гарднера врасплох – кричал ему в ухо его «настоящую» фамилию, напоминал старые истории, призывал к откровенности, но толку от этого не было никакого, каждый раз он смотрел на меня с отвращением, словно я пытался поцеловать его между ног, и гонял вдвое дальше и втрое быстрее, чем остальных. Я сбросил полтора кило и потребовал новые форменные брюки. К моему удивлению, я их получил.

– Мы отсюда уедем, это факт. – Будда глубоко вздохнул, оперся о ствол и пнул носком ботинка землю. – Если учесть, сколько было упражнений на всех этих штуках с равновесием и прочим?.. – Он посмотрел на меня, словно сам боялся произнести нужное слово.

Мне тоже нелегко было его выговорить:

– Космос…

– Я туда не хочу! – предупредил меня Будда.

– Угу. Но зачем ты мне об этом говоришь?

– А кому? Гарднеру? Ведь не он здесь самый главный.

Я выглянул из-за ствола и оценил расстояние до ближайшего бегуна.

– Пошли вперед, расстояние будет медленнее сокращаться. – На самом деле я боялся, что нас могут подслушать, единственное в окрестностях дерево так и просилось, чтобы под ним вести тайные беседы, а перед этим увешать его микрофонами. Мы прошли немного дальше. – Мне ничего не приходит в голову. Мы полностью зависим от наших работодателей.

– Мы должны узнать, был ли здесь Красински! – мстительно рявкнул Будда. – И куда он делся.

– Согласен. Может быть, ты знаешь, как это сделать? Может, прогуляешься по тому невинному газончику между нашим лагерем и служебным зданием?

Будда посмотрел на меня и содрогнулся:

– Ты что? После того, что нам показал Гарднер?

– Вот именно. – Услышав сзади тяжелые шаги, я быстро сказал: – Во всяком случае, ничего не предпринимай без меня. Выдержим еще несколько дней, ничего больше не остается.

Нас догнал Попкорн Суинберн и замедлил шаг.

– Сначала меня это просто бесило, – прохрипел он. – Но теперь думаю, раз мне платят такие бабки за то, чтобы я набрал форму… – Он рассмеялся.

Мне показалось, что он не настолько глуп, как притворяется, и потому не разделил его радости:

– Примерно так же радовался один худой миссионер, что дикари его так хорошо кормят…

– Думаешь? – Он искоса посмотрел на меня.

– Следовательно, существую…

Я перешел на бег, словно хотел первым добежать до гарнизона. Гарднер уже ждал нас у ворот. Я пробежал мимо него и остановился. Сначала я собирался бесшумно подойти к сержанту и спросить о чем-нибудь, но понял, что при виде меня у него, похоже, включаются особые резервы адреналина и у меня не слишком много шансов поймать его на лжи. Я оставил его в покое.

– Похоже, сержант Гарднер тебя боится, – сказал Будда… Роберт, когда мы стояли под душем. Я не посвящал его ранее в свои подозрения относительно сержанта, и он не был свидетелем моих неудачных попыток. – Во всяком случае, каждый раз, когда ты исчезаешь из его поля зрения, у него такая рожа, будто он наконец отлил после восьми кружек пива.

– Я не говорил тебе, что у Ари Зоны чин капитана, впрочем, как и у меня, оба мы в свое время оставили службу. Сержант в это верит, ведь они проверяли наши данные. – Я намылил торс и лицо, благодаря чему мог гримасничать сколько угодно и говорить странным голосом, и даже Пима не поняла бы, что я лгу. Я не собирался пока что посвящать кого бы то ни было в свои подозрения. – Вполне могу представить, что в данной ситуации он чувствует себя неловко.

Я смывал пену с лица, когда Гарднер открыл дверь и появился на пороге, махнув два раза рукой перед лицом, чтобы разогнать клубы воды, часто ошибочно называемой паром.

– Господа… – У него явно были проблемы с тем, как следует называть наше подразделение, мы не были отрядом, ротой или командой, и, в числе прочего, на этих привычках сержанта строилась моя уверенность, что именно Кашель перешел на «ту», или теперь «эту», сторону. – Через сорок минут у вас встреча с майором Фиттельбаски, он ответит на все ваши вопросы, и у него есть для вас предложение, которое должно вам понравиться. Через сорок минут.

Кто-то присвистнул, но не слишком убежденно. Гарднер вышел. Я поискал регулятор, но солдат здесь не слишком баловали – нужно было покрутить обычные краны, чтобы перекрыть воду. Выйдя из-под душа, я вытерся – очередной анахронизм, купальные полотенца – и надел свежую одежду, наполовину гражданскую, наполовину военный мундир. Три четверти из объявленных сорока минут я провел в гамаке позади здания, выкурив за это время четыре сигареты. «Голден гейт» кончился в первый же день, местные «марльборо» не пришлись мне по вкусу, я выкуривал их вдвое больше, чем «ГТ». Кроме того, я выпил три банки «будвайзера». Машинально я прочитал все, что производитель написал на банке, но мне не удалось найти ничего, чем эти банки отличались бы от банок моего мира. В очередной раз я отверг пораженческую мысль – что мы ввязались в обычную контрабанду наркотиков из Панамы в США, никто здесь ничего не знает о пленке Уэста, и вообще все полное дерьмо.

Фиттельбаски напоминал поставленную вверх ногами пробку для ванны – он был шире, чем выше. И он был до боли конкретен:

– Вам предлагали три тысячи долларов в месяц за охрану. Да. – Он прошелся вперед и назад, заткнув пальцы за пояс на спине. Учитывая его тушу, это требовало немалых усилий для его локтевых суставов. – Предлагаем небольшое изменение – одиннадцать тысяч в месяц.

Он сделал паузу, которая должна была подчеркнуть эффект. Никто не произнес ни слова, краем глаза я перехватил несколько направленных в мою сторону взглядов, но вступать в спор с представителями местной власти было не в моих интересах. Я спокойно ждал, но той же тактике последовали все – майор, сержант и мы. Пауза затягивалась, и неясно было, как ее прервать. Наконец я поднял руку и встал, видя одобрение в глазах Фиттельбаски.

– За три тысячи мы согласились рисковать жизнью, так? Чем мы должны рисковать за вчетверо большее жалование?

– Гм, оригинальный вопрос, – пробормотал Фиттельбаски, тем самым косвенно сознаваясь, что уже по крайней мере несколько раз принимал участие в аналогичных разговорах. Часть моих сомнений развеялась. – Нас не интересует ваша жизнь. Мы просто купили вашу готовность, ваши услуги и ничего другого брать от вас не собираемся. Только условия будут иными. Не служба в каком-нибудь заштатном гарнизоне за три штуки в месяц. Мы предлагаем вам орбитальные корветы!

– Так я и чувствовал! – крикнул кто-то сзади. – Все было чересчур уж хорошо, а теперь у нас нет выбора – или мы соглашаемся, или… – Оратор жестом и голосом изобразил вспарывающую горло бритву.

– Глупые шутки! – возмутился Фиттельбаски. – Получите деньги за десять дней, мы вычтем стоимость вашего содержания и доставки туда и обратно, остальное ваше. Все. Понятно?

– Ну, тогда я… – начал тот же голос, кажется, парня по фамилии Вудсток. Довольно симпатичный, но, как оказалось, легкомысленный тип. – Хотя ладно, подожду, что скажут остальные и что вы нам еще скажете. Ведь мы ничего про эти корветы не знаем, что мы будем там делать? Вам нужны стюарды, кочегары или официанты?

– Не совсем. Во-первых, я хотел бы уже сейчас знать, кто не согласен сотрудничать на новых условиях. Прошу меня понять – я должен буду сообщить определенные детали, которые не должны достичь нежелательных ушей. Сделаем перерыв на перекур. Подумайте, кто хочет остаться здесь, на базе Какодоган-9. Пять минут! – Он бодрым шагом вышел из зала, за ним выскользнул Гарднер, несмотря на то что кто-то звал сержанта, чтобы тот остался и кое-что объяснил.

Я встал и вышел вслед за ними. На улице я закурил и глубоко затянулся. Из-за зданий доносились голоса тренирующихся солдат. Послышался рев двигателя какой-то машины, затем наступила тишина. Лишь сзади слышался шум, казалось, будто все перессорились друг с другом. Я порадовался, что мне не нужно ни о чем раздумывать, что решение принято намного раньше и я уже не могу его изменить. Впрочем, жизнь научила меня, что крайне редко удается расторгнуть договор без каких-либо ограничений. Наверняка я не стал бы рисковать, тем более на территории противника и без какой-либо подстраховки. Из-за угла появились Фиттельбаски и Гарднер. Майор остановился передо мной, сержанту пришлось волей-неволей сделать то же самое. Только теперь я заметил, насколько жесткий взгляд у глаз, скрывавшихся в складках жира на лице майора.

– А вы, капитан? – дружелюбно спросил он. – Вы уже приняли решение?

– Конечно. Ведь для этого я сюда и приехал.

– Ну да, в самом деле. – С убежденностью и верой в свои актерские способности он играл роль симпатичного толстячка, недотепы и прекрасной души человека, по недоразумению вынужденного подчиняться суровым военным законам. – Мы прекрасно понимаем, капитан, что вы находитесь и особом положении, вам надлежит пользоваться…

– Нет. Спасибо. Я наемник. И не имеет значения, в каком звании.

– Это вам спасибо, вы снимаете определенную напряженность… – улыбнулся он, но у меня не было никаких сомнений, что ему глубоко наплевать на мое великодушие, и он показал бы мне, где раки зимуют, начни я требовать к себе особого отношения. Может быть, он меня даже провоцировал. – Спасибо. Я могу сообщить о вашем решении коллегам? – Он показал на помещение за моей спиной, откуда все еще доносился шум голосов.

Я шагнул в сторону и утвердительно кивнул. Майор прошел мимо меня, Гарднер немного поколебался и двинулся следом. Я ткнул его указательным пальцем в бицепс и прошептал:

– Ты хотел бы от меня избавиться, Кашель?

Не замедляя шага, он обернулся через плечо и неожиданно что-то беззвучно произнес. Я долго думал, но ничего, кроме «нет», мне в голову не приходило. А если это действительно было «нет», то было ли это «нет» Кашля, который меня любил, или Гарднера, который хотел еще немного показать мне, что такое армия. Черт возьми, надо же было задать столь дурацкий вопрос!

Я вошел в зал и поискал взглядом сержанта, но он на меня не смотрел.

– … отказывается? – закончил свой вопрос Фиттельбаски. Он обвел взглядом лица присутствующих, не встретив ни единого возражения, и на лице его появилась гордость, смешанная с легкой иронией. – Должен сказать, что это просто великолепно. С завтрашнего дня вы начнете совмещать физическую подготовку с некоторыми элементами, необходимыми во время службы на корвете. Сами понимаете, там требуются некоторые специфические умения. – Он малоприятно улыбнулся и вышел.

Сразу же снова поднялся шум, но Гарднер поднял руку и крикнул: