Текст книги "Твое имя"

Автор книги: Эстер И

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

4. Бесконечно невозможный

Отдел аналитики «Архимиджа» составил список знаменитостей и вымышленных персонажей, которые появляются на его страницах. Затем эти четыреста с лишним человек были распределены по порядку в зависимости от того, сколько раз они предстают в качестве главных героев произведения. Я была в шоке, увидев Муна на первом месте.

С тех пор как состоялся концерт, я научилась принимать Муна именно таким, каким он себя показывал, не потому, что боялась за всем этим обнаружить какую-то хитрую манипуляцию, а потому, что была уверена, что, узнав все, я не открою ничего важного. Мне не нужны были закулисные съемки его выступлений. Я не хотела видеть изнанку его жизни.

На самом деле моей целью было еще глубже погрузиться в дебри фантазии. Все, что мне было нужно, – это свобода мечтать о Муне. Но его первое место в рейтинге наводило на тревожный вывод о том, что мое воображение – одно из немногих мест, где я все еще чувствовала себя по-настоящему свободной – на самом деле было местом моего самого унылого конформизма. Я знала, что мои чувства к Муну не были уникальными или особенными, и я даже понимала, что он имеет законное право на свою массовую популярность. Но я считала, что тот факт, что я пишу о нем рассказы, предполагает более высокий уровень преданности, некое элитарное отличие от обычных участников фэндома.

Сначала я усомнилась в неповторимости моей любви и, следовательно, в ее истинности. Я мельком увидела будущее, в котором я ничего не чувствовала к Муну, как люди на грани расставания, которые испытывают одновременно облегчение и меланхолию. Я чуть не потеряла сознание от дезориентации. Моя любовь, которую я с гордостью считала будоражащей силой, на самом деле была именно тем, что уравновешивает меня.

Я ошарашено уставилась на список.

Вдруг нахождение Муна в этом списке показалось мне нелепым. Это выглядело так, словно «мучительное» и «божественное» смешали вместе. Мун не был персонажем. Он был основой, универсальной константой. Он был выше самого себя. Природой Муна была масштабность. Я смотрела на него с той стороны, с которой никто другой еще не смотрел. Мой Мун не имел ничего общего с Муном других авторов. Мой Мун не был Муном на первом месте в списке. Мой Мун был всем этим списком.

На небо спустились сумерки. Свернув на оживленную улицу, я увидела, как люди, которых уже нельзя было назвать молодыми, спешили домой, по одному исчезая в зданиях. Их холодная красота была словно в противовес смертельному восприятию овощей и туалетной бумаги, выпирающих из их холщовых сумок. Когда за ними закрылась дверь, издалека все равно было заметно, как они поднимаются по лестнице, так как золотистый просвет проникал на лестничную клетку. Где-то в квартире несколько раз вскрикнул ребенок, не веря своим ушам. Я завидовала его неиссякаемой чувствительности и тому, как он не обращал внимания на отношения окружающих, которые становились все более бесцеремонными и давили на него.

Это был первый теплый день в году. Теперь парни вернулись в Сеул, завершив свое мировое турне выступлением на том же стадионе, где они начали путешествие четыре месяца назад. Мне следовало бы быть дома и смотреть прямую трансляцию их финального шоу. Вместо этого я бродила по всему Берлину, ходя кругами у квартала Мастерсона, чтобы дать ему как можно больше шансов найти меня. Я знала, что могла бы просто позвонить ему и потребовать встречи. Но у меня не было желания навязывать ему свое присутствие, и я бесстыдно предпочла встретиться с ним будто бы случайно.

К тому времени, когда я добралась до улицы, где живет Мастерсон, уже стемнело. В баре на первом этаже играла ритмичная, трансовая музыка. Снаружи в стеклянной витрине светилось меню напитков, похожее на большое стихотворение. Я спряталась под разбитым фонарем напротив дома. К моему облегчению, в его спальне на втором этаже было темно.

Как раз в тот момент, когда я собиралась уходить, в комнате зажегся свет. В окне появился Мастерсон. Почему, подумала я с раздражением, он оказался в том единственном месте в мире, где я не могла быть? Он посмотрел на меня сверху вниз с несчастным выражением лица и протянул слабую руку к стакану. Был ли он заперт в комнате против своей воли? Я дала ему понять, что спасу его, – я развела руки в стороны друг от друга, изображая свободу и освобождение. Но потом я подумала, что он может истолковать это как то, что я хотела свободы для нас двоих. Поэтому я застенчиво показала свои ладони, а затем прижала их к груди.

«Твоя рука – я чувствую ее у своего сердца», – имела ввиду я.

Он не мог оторвать от меня глаз. Казалось, он был охвачен меланхолическим очарованием. Я знала, что должна заставить его думать обо мне любой ценой, ведь любовь – это акт размышления о человеке необычного цвета. Наше восприятие этого цвета всегда меняется. Сначала это отвращение, в другой момент это желание. Мне пришлось рискнуть и вызвать первое ради появления второго.

Мастерсон слегка помахал мне. Но ничто в его лице не говорило о том, что он рад меня видеть. Я все еще пыталась понять выражение его лица, когда он оглянулся через плечо. Он пошевелил губами, затем покачал головой с кривой улыбкой. Был ли кто-нибудь еще с ним в комнате? Он отошел от окна, открыв мне прекрасный вид на часть белого потолка, где две полосы лепнины сходились под прямым углом. Один лишь вид этого уголка, говорящий о глубоком внутреннем мире его владельца, наполнил меня болью.

Внезапно раздался громкий хлопок. Все, что я увидела, – это поворот руки Мастерсона, закрывающего окно на замок. Я сильно заморгала, пытаясь понять, что только что произошло. Затем белая занавеска задернулась, и свет погас. Я пошатнулась, не веря своим глазам. Окно все это время было открыто настежь. Он был там, прямо там. Я могла бы заговорить с ним, я могла бы протянуть ему руку. Этого было бы достаточно, чтобы снова быть с ним – перебежать улицу, встать на цыпочки и вытянуть руку вверх, просунув ладонь внутрь.

Мун и Т/И живут в Сеуле уже полгода. Они получили наследственные визы, чтобы иметь возможность оставаться в стране. Т/И начала работать репетитором английского языка у угрюмого сына богатого бизнесмена. Однажды вечером, возвращаясь домой с работы, Т/И выходит из метро на остановку раньше, чтобы прогуляться. Она видит молодого человека, танцующего на бетонной площадке у входа в парк. Она прищуривается, чтобы получше разглядеть его в темноте. Это Мун. Вокруг него собралась небольшая толпа, в основном девушки, что вызывает у Т/И приступ сильной ревности. Она стоит сзади. Почему он не рассказал ей об этих вечерних выступлениях? Какие еще секреты он может хранить от нее? Мун, поглощенный собственными томными движениями, не видит ее. Он бьет локтями друг о друга так, что кости громко щелкают, затем разводит их в стороны, показывая два свежих круглых синяка.

Т/И идет домой, охваченная грустью.

Она лежит в постели и удаляет все фотографии Муна со своего телефона. Ей надоело разглядывать эти фотографии по дороге на работу, в ожидании увидеть и потрогать настоящего Муна, придя вечером домой. Она осознает, что ее разочарование фотографиями на самом деле доставляет ей удовольствие, поскольку это укрепляет представление о реальности. Но реальность недостаточно реальна. Сам Мун недостаточно реален. Она слишком сильно хочет его. У нее неестественный аппетит. Он просто уже не может дать ей больше. И все же она хочет всего, чем он не является, и всего, чем он никогда не будет. Сейчас он существует для нее в отрицательном образе. И это тоже ее желание. Ей не преодолеть это противоречие. Она любит то, чего не может иметь. Ей никогда не получить этого – вот почему она это любит. Но если она не сможет иметь то, что ей нравится, она умрет.

Она спрашивает себя: может, ей выбежать из квартиры и поймать такси до Пхаджу? Пройдет время. Она станет чужой для Муна, а он – для нее. Только тогда она снова вернется в Сеул. Она будет следовать за ним по городу, прослушивать его телефон, взламывать его аккаунты. Да, именно так. Она должна стать шпионкой. Она увидит истинное «я» Муна только после того, как исчезнет из его сознания.

Она слышит приближающиеся шаги. Мун идет по коридору. Может ли она в самом деле его оставить? Ключ входит в замок. Хруст металла вызывает у нее рефлекс собаки Павлова. Нет, она останется. Она швыряет свой телефон в стену, испытывая отвращение к себе за то, что принимает это частичное удовлетворение от их отношений.

В ту ночь они с Муном целуются несколько часов. Расстроенная, она отодвигается и говорит:

– Ты так хорошо ко мне относишься, я очень благодарна, но что дальше? – Два тела, скользящие вверх и вниз друг по другу, она начинает воспринимать как акт отчаяния в ответ на невозможность истинного слияния.

– Почему бы нам не пожениться? – говорит Мун.

– Ну конечно, – говорит Т/И. – И завести детей, чтобы я ходила беременная десять лет подряд. А что будет после этого?

– Мы можем умереть вместе…

Т/И нетерпеливо постукивает пальцами по его груди.

– А что будет потом?

Ее одолевает сонливость. Она прижимается лицом к шее Муна и покрывает ее поцелуями, нежно втягивая кожу зубами. Она чувствует себя здесь как дома. Она так глубоко погружается в этот уголок его тела, что даже забывает о присутствии самого Муна.

На следующий день у нее распухают губы. На работе ее угрюмый ученик откладывает ручку и спрашивает, можно ли ему поцеловать ее. Она удивленно поднимает глаза на юношу. Его лицо уже склоняется к ее лицу. Т/И не будет отворачиваться, она понимает это в одно мгновение.

Чувство вины, любопытство и даже амбиции завязываются узлом у нее в груди, когда она и ее ученик целуются, склонившись над его словарем. Их рты напротив друг друга издают звуки, похожие на помехи в радиоприемнике. Она замечает, что ее ученик пользуется тем же дезодорантом, что и Мун, бренда, который нравится парням их возраста.

В тот вечер по дороге домой Т/И выходит на одну остановку раньше, чтобы еще раз посмотреть на Муна. Она стоит в глубине толпы в сиреневых сумерках и внимательно смотрит. Его шея вся в синяках от ее поцелуев прошлой ночью, поэтому в полумраке Т/И не может разглядеть, где та начинается и заканчивается. Кажется, будто его голова парит над плечами. Будто бы она его обезглавила, но голова еще не упала в подтверждение этого.

Я гуляла по городу с ощущением неопределенности. Мне было трудно дышать. Я чувствовала резкие вкусы и запахи, которые вызывали у меня отвращение.

Впереди меня по улице шла толпа ночных тусовщиков. Немного поодаль в том же направлении шла пара незнакомцев, и вдруг среди них я увидела Лиз. Она вздрогнула, узнав меня, но продолжала притворяться, что не заметила. Раздраженная этой тонкой уловкой, я протянула руку и потянула ее из толпы.

Я искоса посмотрела на нее, когда мы проходили под фонарем на тихой улице. Резко очерченные тени разделяли ее лицо на множество геометрических форм. Она то и дело в волнении приподнимала уголки рта, сверкая коренными зубами.

– Прости, если я тебя напугала, – сказала она. – Но это твоя собственная вина. Ты постоянно убегаешь куда-то. У меня не было ни шанса стать естественной частью твоего окружения, оставаясь на месте. Теперь я сваливаюсь на тебя как неприятный сюрприз.

– Чего ты хочешь от меня? – холодно спросила я.

– Не будь таким, – взмолилась она. – Я не смогу этого вынести. Пожалуйста, я хочу, чтобы ты чувствовал себя со мной в безопасности.

– Прекрати. Я не Мун. Я не стану помогать тебе воплотить в жизнь эту дурацкую фантазию.

– Нет, – сказала она.

– На что именно?

– На все… нет.

Ее подбородок так сильно задрожал, что я забеспокоилась, не распространится ли этот тремор на остальную часть ее лица. Она обняла меня за плечи.

– О, как я зла на твою мать. – Она прислонилась своей головой к моей. – На ее месте я бы никогда не привела тебя в мир, где не на что опереться и где нет места определенности. Я бы держала тебя в своем чреве настолько долго, насколько это возможно, даже если бы это означало мою собственную смерть.

Почему-то я никогда не представляла себе Муна младенцем. Я также никогда не представляла себе, как он умрет. Казалось, он пришел в этот мир уже завершенным, и я ожидала, что он исчезнет точно также.

– Внутри своей матери ты был идеально круглым, цельным сам по себе, – продолжала Лиз. – Ты ни в чем не нуждался. Но потом ты родился, и начался кошмар. Тебя тянуло во все стороны. Твои руки, ноги, шея, даже твои волосы – они не должны так выглядеть. Они стали длинными из-за твоих постоянных попыток дотянуться и привязаться к чему-то в этом огромном мире.

Я посмотрела через ее плечо. Мы стояли на широком перекрестке. Большие городские часы показывали время. Это было пугающе конкретное число.

– Меня тошнит, – сказала я.

– Пойдем со мной. – Лиз взяла меня за руки. – Все, что я хочу делать, – это готовить, убирать и заботиться о тебе. Я не буду ничего от тебя требовать, тебе даже необязательно любить меня. Просто позволь мне быть твоей матерью.

– Нет. – Я высвободила руки. – Нет, так не пойдет.

Шатаясь, я прошла мимо Лиз прямо в вино-водочный магазин. Яркая люминесценция магазина заставила меня прищуриться. Увидев свое отражение в витрине, я была поражена: основные черты моего лица грубо выделялись, отчего я не была похожа на саму себя. Я навалилась на стеклянный прилавок и начала выгребать из коробки все неоновые пластиковые зажигалки. Мужчина на кассе посчитал, что в общей сложности они обойдутся в двадцать евро.

– Эй, – окликнула Лиз, стоя у меня за спиной, – в чем дело?

Я закрыла глаза и попыталась визуализировать боль. На фоне приступа тошноты я испытывала острые приступы шока. Я не могла различать цвета. Прилавок под моей щекой пах руками и монетами.

– Я не знаю, что мне делать остаток вечера, – пожаловалась я. – Я пойду домой, и что потом? Что мне делать со всем тем временем, которое у меня впереди? Но при этом мне не хватает времени. Для чего – я не знаю.

– Это просто, – ответила Лиз. – Ты находишь людей, которых любишь, и следуешь за ними на край света. Все остальное не имеет значения.

– Но что, если они повернутся и плюнут в меня? Что, если они сделают то, что люди делают по отношению к бродячим собакам? – Я вспомнила Мастерсона у его окна. – Как будто они стирают собаку с лица земли.

Меня трясло от отвращения к самой себе. Мужчина на кассе постучал костяшками пальцев по прилавку и повторил цену: двадцать евро. Но вдруг я услышала корейскую речь.

Я оторвалась от стойки и увидела на плазменном экране у себя над головой сводку новостей из Сеула. Профессор Музыки, одетая в красный оверсайз костюм и черные солнцезащитные очки, редко появлялась на публике перед толпой репортеров. Бесцветным голосом она объявила, что Мун покинул группу после последнего выступления «Парней» и что ее компания не будет сообщать никаких дополнительных подробностей по этому вопросу.

Затем, не попрощавшись и даже не поклонившись, она скрылась в черном микроавтобусе. Далее в выпуске новостей был показан сюжет, в котором я в розовой накидке пожимаю руки поклоннику с выражением блаженной щедрости на лице, которое я никогда не считала возможным.

Когда меня вырвало прямо на зажигалки, мужчина сказал, что цена осталась прежней – двадцать евро. Он был прав: моя рвота не была чем-то таким, за что я могла бы заплатить.

Никаких подробностей после известия об уходе Муна из группы не последовало. Остальные парни скрылись от публичности и на неопределенный срок приостановили выпуск своего следующего альбома. В интернете царила полнейшая неразбериха. Неужели Мун уволился по собственной воле? Он умер? Может, он переселился на Луну, целиком посвятив себя научному прогрессу?

Примерно в это же время я, наконец, получила ответ от Мастерсона. Но это было не письмо. Вместо этого он отправил рекламный буклет компании, которая проводила терапию для людей, влюбленных в того, с кем у них был «бесконечно невозможный» шанс на развитие отношений. Компания специализировалась на лечении людей, чьим «недостижимым объектом любви» была знаменитость, которая понятия не имела об их существовании.

Подчинившись робкому стремлению обрести душевный покой, я решила попробовать терапию. У меня был бесплатный вводный видеосеанс с доктором Фишвайфом, который звонил из своего офиса в Лос-Анджелесе. Его лицо находилось так близко, что его глаза часто выходили за пределы верхней рамки экрана, и на виду был только рот. Отдельно от лица его пурпурные губы казались слишком вычурными, как будто бы они специально были созданы для искажения звука.

Доктор Фишвайф постоянно называл Муна «недавно умершим».

– У меня есть клиенты, влюбленные в людей, которые были мертвы изначально, – сказал он. – Это самые вопиющие случаи. Считайте, что вам повезло. Легче смириться со смертью, которая происходит в реальном времени.

– Я должна повторить еще раз? – возмутилась я. – Мун не умер. Он ушел из группы.

– Он все равно что мертв. Примите эту установку, и вы быстрее восстановитесь.

– Я не могу восстановиться на основе иллюзии.

– Разве вы не понимаете, что вся ваша ситуация – это иллюзия? Случаи, подобные вашему, настолько серьезны, что на данный момент все, на что мы можем надеяться, – это на менее серьезные иллюзии, а не на их отсутствие.

– Он может вернуться.

– Ну и что дальше? Ваши шансы встретиться с ним по-прежнему равны нулю.

Доктор Фишвайф старался выглядеть заботливым. Я свернула окно.

– Ничего страшного, если я никогда с ним не встречусь. – Я уставилась в потолок. Мне просто нравится ощущать то, как мы вместе движемся сквозь время. Он нужен мне там. Мне нужно знать, что в этот самый момент он смотрит на свои руки где-то на другом конце света. Возможно, я совсем неправильно его поняла, раз в моем воображении он превратился в абсурдную карикатуру. Но даже тогда мне необходимо знать, что я делаю все это в ответ на что-то реальное.

– Вам не нужно, чтобы он возвращался. Он вам даже живым не нужен. Просто представьте, что он главный герой вашего любимого фильма, и теперь этот фильм окончен.

– Нет, – отрезала я. – Я устала воспринимать реальность как то, что происходит исключительно со мной. Моя маленькая жизнь, вероятно, не может вместить в себя весь человеческий опыт.

Я слышала, как доктор Фишвайф листает свои записи.

– Ваша личная история, – сказал он, – действительно указывает на высокий риск стать жертвой недостижимого объекта любви, литературного героя, который совершает необычные волевые действия, часто себе во вред. Продолжайте работать со мной, и я смогу научить вас читать романы как профессор феминологии, а не как странный, мечтательный ребенок.

– Я не читала о Муне ни в одной книге. Однажды я видела его на концерте. И люди, которые работали с ним, говорят, что он пахнет травой после дождя.

– Значит, он настоящий. Поэтому он заслуживает лучшего, чем те чувства, которые вы якобы испытываете к нему.

– Извините, но я ни на что не претендую.

– Вы устроились на удобном расстоянии от него, чтобы тосковать, не страдая. Извините, но вы не влюблены. Вы фанат. Скучный, вялый, зажравшийся. Если бы вы действительно любили его, то вы сейчас были бы в Сеуле.

Я была слишком ошеломлена, чтобы ответить.

– Самый лучший способ разлюбить, – продолжал доктор Фишвайф, – это осознать: если ты можешь разлюбить, значит, это никакая не любовь. На последующих сеансах, помимо приема органических пробиотиков, мы сможем справиться с презрением к себе, лежащим в основе вашей склонности искать любовь там, где ее нет, и маскироваться под человека, не имеющего к этому отношения.

Я вышла из видеосеанса. Затем я открыла карту мира и увеличила изображение Сеула. Я не была там десять лет. Переключив вкладку, я забронировала билет в один конец.

5. Реальная жизнь

Вавра думала, что я уехала в примирительное путешествие с Мастерсоном. Поэтому, когда я позвонила из аэропорта в Инчхоне и сообщила, что вообще поехала не с ним и не вернусь в квартиру по крайней мере еще месяц, она начала сурово расспрашивать о моих отношениях с Мастерсоном, моей работе и даже о предстоящем визите в иммиграционное бюро. Я смотрела на одинокий чемодан, вращающийся по кругу на багажной ленте, сбитая с толку разговорами с Ваврой о видимой части моей жизни.

– Или ты там для того, чтобы найти себя? – вдруг спросила она с надеждой.

– Что? – переспросила я. – Нет.

В автобусе в Сеул я сидела рядом с мужчиной, который возвращался из деловой поездки, и, судя по его телефонному разговору, она очень его расстроила. Я слышала успокаивающее попискивание его жены на другом конце провода.

– Я знаю, знаю, знаю, – говорил он. – Я знаю, знаю, знаю.

Как только он повесил трубку, то заснул так крепко, что мне стало неуютно, как будто он слишком много всего рассказал мне о себе.

Я отодвинула маленькую занавеску на своем окне. Масштаб был поразительным. Ряды идеально прямоугольных жилых многоэтажек – в среднем по тридцать этажей – закрывали мне вид на горный хребет.

Люди целыми семьями сидели на кожаных диванах, высоких, как горы. Когда рядом с эстакадой появилась река Хан, я была поражена ее шириной. Река была словно гигантская черная змея с мускулистой спиной, извивающейся по искусственному ландшафту со спокойным великодушием, которое показалось мне зловещим.

Я вышла у пешеходного моста в Сонсу-доне. Мой дядя, которого я не видела много лет, ждал меня в своей машине. Мы подъехали к четырехэтажному зданию, облицованному грязной серой плиткой. На втором этаже находился ресторан, где готовили армейское рагу, и ресторан, где готовили калгуксу[3]3
  Традиционное корейское блюдо из лапши, которая подается в бульоне с различными дополнительными ингредиентами. Название переводится как «лапша, нарезанная ножом», потому что в приготовлении используется лапша, приготовленная вручную, которую нарезают ножом из тонкого брусочка теста.


[Закрыть], кофейня, где можно было посидеть, и кофейня, где можно было купить кофе с собой. В подвале был прокуренный бильярдный зал.

На углу верхнего этажа здания находилось сооружение, которое, по-видимому, было пристроено на скорую руку позже: у него были гофрированные стены и форма, напоминающая грузовой контейнер. Мой дядя сказал, что именно здесь я и остановлюсь. Квартира-студия была временно арендована у сына двоюродного брата моего дяди, который находился в отъезде на обязательной военной службе.

– Мир, – я представила себе, как этот мой дальний родственник бормочет что-то себе под нос, приступая к своим обязанностям. – Чего я ищу, так это мира.

Мой дядя работал в корпорации, производящей электронику, и ему нужно было возвращаться в офис. Но он поднялся наверх, чтобы быстро осмотреть квартиру. Был июнь. Мы постоянно повторяли, что не можем поверить, насколько вокруг жарко. И это, казалось, было нашей последней, но совершенно бесполезной линией защиты от чудовищной силы внешних факторов. Мы оба обливались потом, и это заставляло нас стесняться. Мы не очень хорошо друг друга знали, но наши тела беспечно раскрепощались друг перед другом. Когда он подумал, что я не смотрю, он наклонился и вытер салфеткой свой пот с пола.

После того как мой дядя ушел, я вышла прогуляться, но не успела пройти и двух кварталов, как ко мне обратилась женщина средних лет.

– У тебя такие яркие глаза, – сказала она.

Я не была уверена, стоит ли мне ответить или подождать, что она еще скажет. В ее внешности не было ничего такого, что могло бы помочь мне понять ее намерения. Она была одета в простую одежду, без макияжа и была похожа на многострадальную мать. Я поблагодарила ее и пошла дальше, но она пошла за мной. Я заметила, что она прихрамывает.

– У тебя добрые глаза, – продолжила она. – Но в них печаль.

– Что вы имеете в виду? – осторожно поинтересовалась я.

– Давай пойдем куда-нибудь и поговорим.

– О чем? – спросила я, снова уступая своему любопытству.

Она воодушевленно схватила меня за руку и потянула с удивительной силой.

– Иди сюда. Я объясню, когда мы найдем какое-нибудь тихое место.

Я высвободилась из ее хватки и пошла обратно в квартиру. Эта встреча слишком потрясла меня, чтобы мне хотелось продолжать прогулку. Я оглянулась и увидела, что она ковыляет за мной с заискивающей улыбкой. Хотя она, скорее всего, и не рассчитывала меня догнать, это навело меня на мысль, что она была уверена в том, что найдет меня снова.

Весь остаток дня я не видела ни одного соседа. Я только слышала их быстрые шаги по коридору, когда они возвращались вечером с работы, и надменные гудки их электронных дверных замков. Но мужчина, который жил прямо напротив меня, несколько раз ковылял туда и обратно, опираясь на что-то, похожее на трость. Его поступь выражала великую решимость, даже мужество. Я была уверена, что в юности он был старательным любовником. Он держал входную дверь открытой, подперев ее большой пластиковой банкой с кимчи. Это позволяло сигаретному дыму и шуму вечерних новостей проникать в мою комнату. Вдруг оттуда заиграла пятая симфония Бетховена.

Мой дядя, который жил гораздо южнее, позвонил, чтобы узнать, как дела. На своем ломаном корейском я рассказала, что были небольшие проблемы, но на этом все.

– Я просто очень невежественна, – пояснила я абстрактно. Он был удивлен тем, как я себя назвала, и предупредил, что я никогда не должна говорить так о себе публично. Корейское слово, обозначающее «невежественный», по-видимому, звучало гораздо резче, чем я предполагала. За десятилетия употребления этого слова я ни разу не слышала его в особо уничижительном смысле и не была уверена, что когда-нибудь услышу, если бы дядя не сказал об этом.

Также он был то ли шокирован, то ли сбит с толку моими вопросами о городе и, казалось, отвечал на них общими фразами, не давая прямой ответ, что только усиливало мое замешательство. Только после того, как мы повесили трубки, до меня дошло, что я задавала свои вопросы, ожидая услышать ответ «да» или «нет». Но задавала их с такой интонацией, будто бы это были декларативные заявления. Все, в чем я не была уверена, я озвучивала так, что он думал, что я выражаю это с абсолютной уверенностью.

На следующий день я села в метро на станции Сонсу. Ранее я слышала, что «Парни» до своего дебюта были частыми гостями в маленьком ресторанчике в Каннаме. Я стояла перед двойными дверями вагона метро. Справа от меня сидела женщина, державшая на коленях коробку из-под пиццы, красиво перевязанную желтой лентой. Над ее головой висела реклама клиники пластической хирургии. Фотографии пациентов «до» и «после» наводили на мысль, что идеальный мужчина должен казаться неспособным на преступления в состоянии аффекта.

Поезд мчался по эстакаде. За окном виднелось море четырехугольных крыш, выкрашенных в один и тот же ярко-зеленый цвет, так что казалось, будто плодородный ландшафт был разделен тектоникой плит. На одной из крыш мужчина сидел на корточках перед развешенным бельем и курил сигарету. В другой руке он держал зажженную зажигалку. Пока белая простыня хлопала у него за спиной, он смотрел вверх на сплошную синеву, натянутую, как воздушный шарик, так что мне казалось, он мог бы поднять зажигалку и взорвать все небо.

Когда я вышла со станции метро в Каннаме, «Парни» начали появляться повсюду: на плакатах, рекламе, экранах, даже на значках, приколотых к рюкзакам школьниц в форме. Головокружительный ассортимент товаров с образом Муна: жареные цыплята и парки развлечений, массажные кресла и банковские вклады, и каждый образец служит лишь для того, чтобы материализовать утверждение «Мун не танцует» и абсурдно ожидать, что люди заплатят за это. Я не была рада его видеть. Напротив, я была шокирована вульгарным совпадением городского пейзажа с моей личной страстью.

Я нашла ресторан в тихом переулке. Там не было нормальных посетителей. Там были только фанаты, сидевшие на полу за низкими столиками. Они фотографировали стены и потолок, которые были полностью оклеены изображениями «Парней». Я случайно пришла в тот момент, когда компания покидала стол, за которым обычно сидели «Парни». Теперь он был прикручен к полу, что подтверждало его неприкосновенность. Все в ресторане продолжали фотографировать меня, чтобы сфотографировать столик «Парней». Я подумала о том, чтобы прикрыть лицо, чтобы на их фотографиях не было моей яркой индивидуальности, но фанаты с радостью нажимали кнопки на своих телефонах.

Я пристально смотрела на варево из Лунного пряника[4]4
  Юэбин, Лунный пряник – китайская выпечка, которую традиционно употребляют на Праздник середины осени.


[Закрыть], блюда, которого не могло существовать в те времена, когда Мун часто посещал этот ресторан. В пряном кроваво-красном бульоне плавали шарики клейкого рисового пирожка, которые выглядели так, словно их только что вытащили из чьих-то суставов. Я притворилась Муном, незнакомым и взъерошенным, уставшим от тренировок, склонившимся над своей пиалой. Но всякий раз, когда я выходила подышать свежим воздухом и натыкалась на стену фотографий перед собой, я видела звезду, которой уже стала.

Неожиданно напротив меня сел синеволосый иностранец.

– Я надеюсь, ты не против, – сказал он по-корейски. – Я просто хочу знать, каково было нашим «Парням» сидеть здесь. Он заглянул в мою миску и рассмеялся. – Я так и знал. Я знал, что ты тоже любишь Муна. Ты сидишь на его месте.

– Ты можешь сидеть здесь до тех пор, пока не начнешь путать меня с Муном, – ответила я.

– Без обид, но я бы никогда не спутал тебя с Муном. Особенно в наше время.

Парень напустил на себя заговорщический вид. У него хорошо получалось переигрывать. Я спросила, имеет ли он в виду внезапный уход Муна из группы, который, добавила я, по серьезности равносилен исчезновению страны с карты. Парень был рад убедиться, что я принадлежу к той же любящей Муна «фракции», что и он.

– Лучше наслаждайся этим, пока можешь, – тихо продолжил он, указывая на стены. – Ходят слухи, что из города уберут все изображения Муна. Скоро все будет так, как будто его никогда и не существовало. Вот почему я и моя команда поклялись помнить о нем до самой смерти. Прямо сейчас мы вместе обедаем. Присоединяйся к нам. Ты мне нравишься. Мне нравится то, как ты любишь Муна.

Я прошла за ним в другой конец ресторана. Его «командой» оказалась парочка, тоже иностранцы, которые были не в том состоянии, чтобы замечать мое присутствие. Парень и девушка сидели лицами друг к другу, скрестив ноги, сцепив все двадцать пальцев между собой в большой шар. Один произносил «Мун», затем другой делал задумчивую паузу, прежде чем снова произнести «Мун», – и так продолжалось бесконечно. Я слышала «Мун» так много раз, что это слово начало призматически распадаться на похожие звуки.

– Моан[5]5
  В оригинале используется созвучное с «Мун» слово moan, с английского – «страдание», «горевание».


[Закрыть].

– Моун[6]6
  В оригинале используется созвучное с «Мун» слово mown, с английского – «уничтожать», «губить».


[Закрыть].

По словам синеволосого парня, они втроем познакомились на онлайн-форуме о Муне, и, когда они впервые встретились лично, эти двое сразу же влюбились друг в друга. До встречи друг с другом их страсть к Муну вытесняла партнера за партнером. Эти бывшие избранники, будучи «безбожниками», не понимали, как их можно любить параллельно с Муном. Эти парень и девушка тоже не совсем понимали это. Поэтому романтическая любовь так и осталась разочарованием. Удовлетворить возлюбленного означало предать Муна, что равносильно предательству самого себя, ведущему к раздражению и подавлению. Как только расцветала одна ветвь, увядала другая. Но, встретив друг друга, эти парень и девушка поняли, что могут любить только того, кто тоже любит Муна. На самом деле, они должны были любить Муна больше, чем друг друга, чтобы поддерживать тот минимум любви, который существовал между ними двумя. Эта пара даже не знала настоящих имен друг друга. Все, что им требовалось для разговора, – это слово «Мун».