Текст книги "Свободен как птица"

Автор книги: Ёсио Марумото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Я?! Так, значит, я разрушила? – Большие круглые глаза Ёсиэ сузились и превратились в натянутую нитку. – Ненавижу! Смертельно ненавижу тебя!

– Что-о? – заорал я и, отшвырнув стол со стульями, схватил Ёсиэ за плечи обеими руками. Ваза, стаканы лавиной рухнули со стола. Проснулась напуганная шумом Миэко.

– Не доводи меня! – Страшно разъяренный, я вцепился в Ёсиэ и стал давить ей на плечи, точно желая втиснуть ее в стул. Ёсиэ вырвалась и хотела бежать.

– Скотина!

Но мне вновь удалось схватить ее за плечи. Ощутив под руками их беззащитную хрупкость, я все же с силой бросил Ёсиэ на постель. Она упала ничком и громко зарыдала. А я сильно, словно регбист по мячу, ударил ее по ягодицам. Раз. Еще раз и еще. Изо всех сил. Ёсиэ затихла и начала всхлипывать.

– Папа! Мне страшно! – Миэко, наблюдавшая всю эту сцену, испуганно просеменила к матери.

* * *

На третий день Ёсиэ начала жаловаться на острую боль в области копчика. Оказалось, там сильная опухоль. Вздутие было какой-то странной, неправильной формы, как будто под кожу залезла лягушка, и мне не удавалось как следует его прощупать – даже при легком прикосновении Ёсиэ чуть не подпрыгивала от боли. Прикладывая пластырь с мазью, я не мог оторвать глаз от ее чуть порозовевшей кожи. Тело у нее было молодое, упругое, совсем как у юной девушки. Я подумал, что Ёсиэ с ее по-детски доверчивой душой всего только на восемь лет старше моего сына Хадзимэ, и меня захлестнула будто прорвавшая запруду волна сострадания и нежности.

– Послушай, – обратился я к ней. Она сидела с таким умиротворенным видом, словно начисто забыла о событиях трехдневной давности. – Как ты считаешь, что самое печальное в этом мире?

Ёсиэ подняла голову и повернулась ко мне. Ее лицо с ввалившимися щеками казалось еще более осунувшимся.

– Ну скажи, что.

– А как ты думаешь?

– Кто знает… – Она отвернулась. – Но что же все-таки?

– Самое печальное, когда любящий человек теряет рассудок. – В ответ на мои слова Ёсиэ сильно, всем телом вздрогнула.

– Да. Это действительно печально, – проговорила она, легла на бок и протянула ко мне руки. Я взял ее ладони в свои и пристально смотрел на нее. Гладил ее маленькое, умещавшееся в моей ладони личико. Глаза Ёсиэ, отвечавшие мне улыбкой, стали светло-карими, из них струилось тепло, и они походили на прозрачные хрустальные шарики, пронизанные солнечными лучами. Я крепко прижал ее к своей груди.

– Ёсиэ, а ты знаешь, что на свете самое страшное?

– Смерть?

– Нет! Мое безумие…

Спустя несколько дней я вышел из дома по делам. Денег у меня не было даже на метро, не говоря уже о том, чтобы зайти в кафе и подождать, не заглянет ли туда кто-нибудь из друзей. Однако немного денег я все же у приятеля перехватил. Когда я вернулся в дом Ёсиэ, комнаты выглядели непривычно. На чисто прибранном столе лежало письмо. На листке, вырванном из блокнота, было написано: «Я не испытываю к тебе ненависти. Я люблю тебя. Все, что я постигла благодаря тебе, я передам Миэко. Пожалуйста, не презирай меня за слабость. Люблю. Прости. Слышишь? Прости. Я уже не в силах идти дальше. Ни одного шага. Прости, что не смогла залечить твои раны. У меня всегда было желание хоть немного облегчить твои страдания, но я сама устала… Нашему родному папе, которого я очень любила, с любовью от Ёсиэ. 16 февраля, 6 часов вечера». Вдоль края листка неумелым почерком Миэко была сделана приписка: «Папа! Береги свое здоровье. Я люблю папу. Папе от Миэко».

В этой квартире я прожил три дня. Звонил к родителям Ёсиэ, но там бросали трубку, не разговаривая. А затем и трубку перестали снимать. Я только лежал в закупоренной комнате, ничего не делая. Есть не мог – не было аппетита. Ёсиэ уходила из дома не впервые, это случалось не раз и прежде. Но обычно она сама в конце концов звонила и возвращалась домой. Однако на этот раз она не позвонила и, видимо, как и писала в письме, была «не в силах идти дальше. Ни одного шага». Вообще я считаю: смысл жизни состоит в том, чтобы любить друг друга, несмотря на любые трудности. Я напрасно заставлял ее «шагать». Как выяснилось, это для нее непосильно. Конечно, я всегда желал ей счастья. И все же дни и месяцы, прожитые нами, были слишком мучительными и далекими от счастья. Со стороны могло бы показаться, что необходимость нашего разрыва вполне оправданна. Но я думал иначе. Не будь Миэко, расстаться бы можно было. Пусть мучительно, но рана со временем зажила бы. Но существовала Миэко, и рана не могла зарубцеваться. Сейчас это можно как-то пережить. Но пройдет несколько лет, душа будет терзаться сомнениями и раскаянием – как мы могли расстаться? И вот тогда муки будут нестерпимы.

На третий день вечером я написал Ёсиэ письмо – оставались вещи, которые нужно было передать в другие руки, ведь когда-нибудь должна же она заглянуть домой хоть на время. Письмо я написал не в надежде, что Ёсиэ переменит свое решение, а пытаясь как-то осмыслить, как мне жить дальше.

Утром четвертого дня, когда я собирал вещи, из журнала выпал обрывок письма Ёсиэ – по-видимому, черновик. Большая часть его была зачеркнута или стерта, но некоторые места можно было разобрать. «Письменный стол, привезенный вчера,– твой. Впервые здесь появилась вещь, которую ты хотел иметь. Еще чувствуется запах дерева. Ты хотел иметь стол, чтобы на нем писать. Да, это твоя вещь. Когда ты находишься в этой комнате…»

Начало письма было сплошь зачеркнуто. Я долго смотрел на этот новый стол, за который ни разу не пришлось поработать.

Затем я, взяв с собой документы, отправился в районный муниципалитет для оформления своего отцовства. Но выполнить необходимые формальности не удалось. Нужна была книга посемейной записи Ёсиэ и Миэко и регистрационная карточка. Кроме того, мне было сказано, что желательно иметь также и мою книгу посемейной записи.

Когда я вернулся в свой дом, меня ждала там еще одна записка, от Акакио, валявшаяся рядом с заявлением о разводе. Слишком короткая, чтобы назвать ее письмом, записка состояла всего из одной строчки: «Я тебя окончательно разлюбила».

* * *

Жена была у себя в комнате – она простудилась и лежала в постели. Я подсел к изголовью Акико и почувствовал легкий запах ее волос. Взяв подписанное заявление о разводе, Акико устремила на меня долгий взгляд, затем произнесла:

– Спасибо.

Привстав с постели, она отвернулась, подтягивая к себе полукруглую вязаную накидку. Набросила ее на плечи. Затем вновь повернулась ко мне и села, склонив голову. Была видна только глубокая складка между ее нахмуренными бровями.

– Благодарю тебя за заботу в течение этих долгих лет, – сказала Акико, прижав к груди руки. Ее коротко подстриженные волосы растрепались со сна. Они слегка трепетали у висков, образуя подобие дымчатого нимба.

Плечи мои затряслись, я стиснул руки и зарыдал. Впервые жена видела меня плачущим.

* * *

Из раздевалки вышел улыбающийся Дзиро, на нем был купальный халат с разбросанными по белому полю синими картинками – видами сорока восьми приемов борьбы сумо. Он, кажется, был недоволен своей прической – завязанным на макушке пучком волос – и шел, приглаживая рукой волосы надо лбом. Дзиро шагал медленно и производил впечатление совсем другого человека, очень мало похожего на того, каким я видел его на помосте. Фигура сына выглядела внушительно и вовсе не казалась приземистой. Он сказал, что свободен до двух часов, и я пригласил его пообедать.

– Не отведать ли нам угрей?

– Можно и угрей. Мне все равно, – ответил он. Догадавшись, что это не слишком его вдохновляет, я предложил:

– А может, лучше свиную отбивную?

– Да, отбивную, пожалуй, лучше… – легко согласился Дзиро.

Мы решили поесть свиных котлет в Асакуса и пошли вдоль широкой улицы, на которой стояли в ряд магазины игрушек, лавки писчебумажных принадлежностей и другие торговые заведения. На брусчатую мостовую падали непривычно жаркие для сентября солнечные лучи. И в обдувавшем нас ветерке тоже чувствовался летний зной.

– Сегодня я сделал только один снимок.

– Правда?

– У тебя действительно удивительная быстрота движений.

– Пожалуй. – Дзиро неопределенно улыбнулся и посмотрел на меня. В его лучившихся радостью, слегка прищуренных глазах не было удрученности.

– Я снимал с выдержкой одна пятнадцатая секунды, и силуэт получился очень смазанным.

– Одна пятнадцатая?

– Это, наверное, предел. для пленки, которой сегодня был заряжен фотоаппарат. Я не предполагал, что будет так темно. Прежде, мне кажется, там было гораздо светлее. В следующий раз заряжу более чувствительную. – Мне хотелось поговорить с сыном о необходимости набрать вес, но вместо этого я только сказал: – А все-таки он мощный, твой противник.

– Ха-ха, – издал короткий смешок Дзиро, продолжая шагать.

– Что, такого противника и одолеть нельзя?

– Да нет. – Дзиро склонил голову, размышляя. – Думаю, все будет в порядке. Просто многое зависит от самочувствия в данный момент.

Мы вошли в котлетную, известную мне еще по прежним посещениям, она находилась неподалеку от Интернационального театра. На мой взгляд, кухня здесь заслуживала всяческих похвал. Однако внешне это заведение выглядело неказисто и, вероятно, поэтому даже в обеденные часы было полупустым.

– Лучше вырезку, чем филе, не так ли? – уточнил я у Дзиро и заказал две двойные вырезки.

– Еще, пожалуйста, рис, мясной бульон, маринованные овощи и две бутылки пива.

Я собрался налить Дзиро пива, однако он, опередив меня, первым наполнил мой стакан.

– Мне, по правде говоря, запрещено пить, но по лицу ничего не заметно.

– Запрещено?

– Да. Ведь нужно опять возвращаться в Кокугикан.

– Я хотел как-нибудь на днях угостить тебя вкусным сасими.[12]12
  Сасими – кушанье из сырой рыбы.


[Закрыть] Намеревался даже съездить на рыбный рынок Уогиси, что в районе Цукидзи, чтобы приготовить угощение, когда ты придешь в гости. Но у меня нет холодильника, поэтому ничего пока не получится.

– Холодильник еще не доставили?

– Скоро привезут. Мне ведь нужен с большой морозильной камерой. Если живую рыбу разделать, а затем порезать на разовые порции, завернув каждую в фольгу и заморозив, то рыба не потеряет вкуса. Все равно как будто свежую ешь. А вот целиком замораживать нельзя.

– Отчего же?

– Нельзя замороженную рыбу оттаивать, а затем снова замораживать. Белки разрушаются. Поэтому надо замораживать кусками: для сасими, для жарения, на суп, для мисосиру. Ты, к примеру, придешь, и я достану из холодильника ровно столько, сколько мы сможем одолеть. Рыбу для сасими надо есть сразу. Порезать кусочками и всю съесть.

– Здорово!

– А вот осьминога замораживать нельзя. Если его порезать, приправить уксусом и положить в холодильник, то он долго сохраняется. Когда нужно есть, достаточно только полить соевым соусом.

– А у тебя, отец, здесь и тостера нет?

– Нет. Но почему ты об этом спросил?

– Ведь ты любил есть поджаренные французские булочки с сыром. Я и подумал, что неплохо бы тебе его заиметь.

– Да, хорошо бы.

Официантка, увидев, что все блюда, принесенные ею, я подвинул к Дзиро, спросила:

– А господин, что же, кушать не собирается?

– Нет. Я уже поел, – солгал я. – Бульон и рис поставьте ему. Он ест за двоих.

– Да, при такой комплекции… Борец ведь. Могу еще риса подать. Бесплатно, сколько хотите, – улыбнулась, уходя, официантка. Особенно радоваться было нечему, и все же в глубине души я был рад, что риса подавали неограниченно, так как опасался, что не хватит денег, если за рис потребуют платить отдельно.

– Действительно, отбивные здесь хороши, – говорил Дзиро, аккуратно отрезая кусок за куском. Он тщательно намазывал их горчицей и поливал соусом. – Недалеко от нашего дома есть котлетная, так я считал, что в ней самые вкусные отбивные. Они там для панировки к котлетам сухой хлеб перемалывают в порошок… – Дзиро сунул в рот очередной кусок и воскликнул: – Ох и вкусно! Пожалуй, здесь даже вкуснее будет.

Он тщательно подобрал палочками всю нашинкованную капусту, поданную к мясу. Покончив с одной порцией, приступил ко второй, съедая все аккуратно и изящно. Рис подавали еще трижды. Таким образом, Дзиро съел его целых пять порций. Я смотрел на сына и предавался воспоминаниям. Полгода назад Хадзимэ помогал мне совершить переезд в Асакуса, и мы ходили с ним пить пиво. Это было в конце марта, немногим более месяца спустя после того, как я передал Акико заявление о разводе. Из-за отсутствия денег я не мог сразу переехать. Кроме того, немало времени ушло на поиски дешевой комнаты. Замечу, что хотя я и сказал «переезд», но в эту тесную комнатушку я перевез лишь письменный стол, два чемодана с книгами и одеждой да один комплект постельного белья. Сборы не заняли много времени. Комнату в Асакуса я снял потому, что она находилась неподалеку от жилья Дзиро, да и плата была умеренная. Вдобавок поблизости находилось много лавок, где продавались овощи, тофу,[13]13
  Тофу – соевый творог.


[Закрыть] что показалось мне очень удобным. Покончив с переездом, мы с Хадзимэ отправились в пивной бар в Адзумабаси. Выпили по нескольку больших кружек пива. Я тогда здорово опьянел и, едва добравшись до своей комнаты, сразу же уснул. Память словно отшибло – забыл все начисто. Единственное, что запомнилось, – это слова Хадзимэ: «Мне хочется, чтобы ты, мой дорогой директор, летал на крыльях, словно птица».

Я не расслышал фразы «словно птица» и переспросил. Хадзимэ, заикаясь и блуждая взглядом в пространстве бара, где дым и пары алкоголя образовывали специфически пахнувшую туманную пелену, сказал:

– Хочу, чтобы ты был свободен, как птица. Мне уже двадцать один год, и я – взрослый человек. Обо мне теперь можешь не беспокоиться. Хочется, чтобы ты взмахнул крыльями и воспарил в небо, как птица.

Мы сидели напротив друг друга, так как к нам за столик, не спросив согласия, посадили еще одного клиента. Место рядом с Хадзимэ занимал мужчина лет шестидесяти, лысый, с красноватым лицом, с реденькими, сверкающими проседью усами. Пиво в стоявшей перед ним кружке нисколько не убывало. Время от времени он, как будто прислушиваясь к нашему разговору, вскидывал на Хадзимэ сонный взгляд. Все, что я помню, – это тусклый взгляд старика и залитое слезами лицо Хадзимэ. Вытирая бегущие по щекам слезы, сын был сам похож на птицу. С того Нового года, когда мы с ним вдвоем пили пиво, я стал часто видеть его плачущим. Теперь стоило только ему выпить, как он начинал плакать… Испытывая тревогу за Хадзимэ, я осушил кружку.

* * *

Когда я поставил свою подпись и печать под заявлением о разводе, но сразу не мог переехать, Акико заявила, что она сама покидает наш дом. Хозяева ресторана, куда она поступила работать, предложили ей пожить у них.

– Акико, тебе вовсе незачем уезжать отсюда. Лишь только я раздобуду немного денег, чтобы снять комнату, как сразу же уеду. Подожди немного.

Мысль о том, что Акико, которой было уже за сорок, будет жить в разлуке с детьми, была для меня невыносима.

– Но я слышала, там из-за твоих долгов квартиру забрали, и ребенок у вас есть. Почему бы вам всем вместе не переехать жить в наш дом? Уж наверное, Кавасима-сан позаботится и о Хадзимэ.

Акико, оказывается, знала все, вплоть до фамилии моей незаконной жены. Квартиру Ёсиэ действительно конфисковали, и, хотя принудительное выселение пока не осуществили, она была уже продана с аукциона.

– Нет, это немыслимо! Это просто глупо! – воскликнул я.

Лишившись собственного жилья, Ёсиэ, видимо, стала обузой в родительском доме. Как же ей тяжко приходится сейчас! Отобрана квартира Ёсиэ. Конфискован мой заложенный и перезаложенный дом. Этот дом, стоимостью самое большее в пятьдесят миллионов иен, имел закладных примерно на восемьдесят миллионов, так как, не располагая другой возможностью получать ссуды из банка, я каждый раз его закладывал, занимая деньги в разных местах под высокие проценты. Когда я обанкротился, была объявлена продажа дома с аукциона. Однако, если бы торги состоялись, мои кредиторы не получили бы всю сумму, занятую мною. Поэтому они пока не подавали на меня в суд. Банки, давшие ссуды по первой и второй закладной, могли сразу объявить аукцион, но они не спешили, выжидая, кора я вновь встану на ноги. Естественно, мне нужно было как можно скорее поправлять свои дела. Я хотел хотя бы свой дом сохранить, чтобы оставить его Акико, и нервничал, думая, как бы не допустить его продажи. У Ёсиэ на худой конец есть пристанище в родительском доме, а у Акико и того нет. В доме ее родителей, умерших несколько лет назад, жила семья старшего брата Акико. К тому же это была всего лишь двухкомнатная муниципальная квартира в пригороде Токио.

Ёсиэ я посылал деньги на жизнь. Взамен потерянной ею квартиры я намеревался приобрести что-нибудь в ближайшем будущем. Акико же нужно было возвращать долги, которые мы назанимали вокруг у соседей, и оплачивать накопившиеся налоговые счета. В итоге ей приходилось регулярно вносить суммы, намного превышающие ее заработок официантки. Я хотел постепенно расквитаться со всеми долгами, а затем записать дом на ее имя. Если бы только удалось наскрести приличную сумму хотя бы для погашения долгов ростовщикам (банки могли подождать), тогда можно было бы выкупить и закладные на дом.

– Это твой дом, Акико! Нельзя тебе отсюда уезжать.

– Но его, наверное, скоро отберут.

– Все будет в порядке. Я вот-вот восстановлю свое издательство, уничтожу закладные и запишу дом на твое имя.

– Не очень-то много радости иметь такой дом, заложенный-перезаложенный. Лучше ты живи здесь, чем снимать комнату. Чего тебе зря платить, если я выезжаю отсюда.

Акико начала укладывать вещи. Через несколько дней был решен вопрос с переездом.

– Тебе лучше завтра уйти из дома, я буду перебираться, – предупредила Акико. На следующий день я не появлялся дома до вечера. Однако, вернувшись, обнаружил, что все стоит на прежнем месте. Акико не переехала. Оказывается, ей помешал Хадзимэ, не позволив увезти вещи.

– Сын заплакал и не дал мне уехать. Мне стало так жаль его, что я, хоть это и неразумно, все же отложила переезд.

Даже после этого случая отношение Хадзимэ ко мне ничуть не изменилось. Я мог только догадываться, что таилось в глубине его сердца.

* * *

Выступления Дзиро проходили с переменным успехом. Борцы, имевшие разряд «макусита идзё», проводили в одном месте не более семи встреч. Программы выступлений печатались раз в два дня, из-за этого мне было трудно заранее планировать свое время. Поэтому на третье выступление Дзиро я не смог пойти и вечером, позвонив ему по телефону, спросил о результате.

– Победил, – ответил Дзиро приглушенным голосом: видимо, рядом кто-то был. Придя в третий раз на состязания, я узнал итог встреч Дзиро: две победы, одно поражение. На этот раз я тоже взял фотоаппарат. Ожидая выхода Дзиро, снимал схватки других борцов, пытаясь тем самым отвлечься от мучившего меня удушья. Однако оно не проходило. Наверное, лучше было отложить камеру и просто наблюдать. В рамке видоискателя даже неповоротливые тяжеловесы казались почему-то проворными. Мне удалось запечатлеть молодого борца. С перекошенным от напряжения ртом он раскланивался после проигранной схватки. Я все не мог оторвать глаз от его фигуры и сделал несколько отличных снимков. Забавно, конечно, но в какой-то момент мной овладел азарт профессионального фотографа, я буквально влез в шкуру этих борцов.

– Тяжко, ох, тяжко, – бормотал я, беспрерывно нажимая на спуск.

Когда в видоискателе появился Дзиро, я сделал одно открытие. Топая во время разминки, он высоко подбрасывал ноги. Я заметил, что, кроме него, никто не мог так высоко поднять колени. Широко расставленные ноги Дзиро являли собой образец совершенной красоты. Но в тот день он снова проиграл борцу, бывшему раза в два его тяжелее. Теперь я стал всегда брать с собой фотоаппарат на состязания. На этот раз у Дзиро было две победы, три поражения, затем на две победы вышло четыре поражения. Поскольку борцы разряда Дзиро проводили всего семь встреч, в итоге У него было больше поражений.

– Сегодня мне показалось, что ты выиграл схватку, – сказал я Дзиро, лицо которого казалось очень бледным и каким-то тусклым.

– Ха-ха! – хрипло рассмеялся он.

«Да, поражение сказывается на нем», – подумал я, подыскивая слова, чтобы ободрить сына. Но в голову ничего не приходило, и я сказал только:

– Ничего, в следующий раз выиграешь.

– Да. – Дзиро взглянул на меня. – Все будет в порядке, – пробормотал он.

Несколько дней стояла солнечная погода, и ветер вздымал на улице пыльные вихри. Щуря глаза из-за кружившего ветра, Дзиро проговорил:

– Знаешь, хотел провести захват слева, но никак не удавалось схватить за набедренную повязку.

– Но когда вы оба упали, мне показалось, что позиция была равной.

– Ха-ха! – Дзиро опять отделался смешком.

Сегодня он выглядел непривычно. Недавно я увидел Дзиро, когда он, возвращаясь после поражения домой, шагал по узкой безлюдной улице. Он меня не заметил и шел медленно покачиваясь, уныло опустив плечи, со склоненной, как у сломанной куклы, головой. Весь вид сына говорил о горьком одиночестве. Такого Дзиро я узнал впервые, прежде мне не доводилось его видеть таким…

Пройдя вдоль Умабаси, мы вышли на широкую улицу, ведущую к храму Ниэнто, где совсем не было магазинов и прохожие встречались редко. На противоположной стороне улицы я заметил маленькую девочку. И ее круглая, как шар, головка, и платье, будто плывущее по земле, и форма выглядывавших из-под платья кукольных ног были точь-в-точь как у Миэко. Девочка побежала в мою сторону. Движимый желанием поскорее приблизиться к ней и рассмотреть, я невольно ускорил шаги. Но девочка тут же остановилась, постояла немного и, повернувшись, помчалась в обратную сторону. Фигурка девочки выделялась на дороге светлым пятном, красное платье даже издали бросалось в глаза. Когда расстояние до девочки увеличилось чуть ли не вдвое, она вдруг неожиданно исчезла. Не вошла в дом, а просто свернула с дороги. Я заморгал глазами, к горлу подступил ком. Подставив лицо навстречу налетавшему порывами ветру, я заговорил с Дзиро:

– Наверное, чтобы потолстеть, надо много спать?

– Да, и, кроме того, есть побольше.

– М-да, пожалуй, что так.

– Знаешь, папа, есть такие спортивные рубашки, которые надевают поверх тренировочных брюк.

– Да, знаю.

– Прежде я не обращал внимания, но, оказывается, тут неподалеку есть магазин, где они продаются очень дешево. Вчера я купил три штуки.

– В самом деле очень дешево?

– Тысяча девятьсот иен.

– За три штуки?

– Нет, за каждую, – пробормотал Дзиро несколько озадаченно. – Впрочем, какая разница! – Он бросил взгляд на меня.

– Конечно, конечно! Тысяча девятьсот – это очень дешево.

– Как ты думаешь, может, Хадзимэ такая нужна? Хочу ему послать.

– Да, Хадзимэ, кажется, тоже носит такие со своими вечно дырявыми тренировочными брюками.

– Пошлю, пожалуй, – сказал Дзиро, как бы разговаривая с самим собой. Заметив это, я промолчал и не сказал ему ни «да» ни «нет».

В котлетной я решил и сегодня сказать, что уже поел. Потягивая пиво, взял немного маринованных пикулей.

– Мне хочется кое о чем поговорить с тобой, отец, – начал Дзиро несколько официальным тоном. – С февраля со мной происходит что-то странное. На бедре появилась опухоль.

– В каком месте?

– Ну, на бедре. Даже набедренную повязку стало трудно завязывать. Я советовался со старшими товарищами и врачу показывался.

– С февраля? Почему же ты раньше об этом не сказал? – спросил я и сразу же вспомнил, чем тогда был занят. Как раз в феврале Акико оставила на моем столе заявление о разводе. Если бы он и захотел со мной связаться, это было нелегко сделать.

– В общем, ничего серьезного. Поэтому я и не советовался с тобой, отец.

– Правда?

– В клинике сказали, что где-то закупорился сосуд. А поскольку я занимаюсь борьбой, то операция – это не для меня. Операцией этот недуг устраняется довольно просто, а мне пока выписали лекарство, и я его принимаю. Но сейчас что-то стало хуже, и я подумал: может, тебе известен хороший врач.

– Так, значит, вена? И сильно болит? – поинтересовался я.

– Обычно не очень беспокоит. Но когда надеваю набедренную повязку, то бывает, что хочется поскорее ее снять. И когда вот так выгибаешься, ужасно больно… К тому же весь какой-то разбитый, вялый. А в последнее время начал худеть.

– Вот как? Говоришь, если сделать операцию, то быстро пройдет?

– Да, но ведь я борец.

– Хорошо, покажем тебя лучшему специалисту. Постараемся вылечить.

– Не стоит особо беспокоиться. Все будет в порядке.

– Нет уж, в таком состоянии ты не сможешь как следует бороться. Правда? – Дзиро молча кивнул. – Согласен? – с болью в душе спрашивал я. – А ведь в эти часы у тебя обычно были состязания.

Дзиро поднял глаза на стенные часы и улыбнулся. Стрелка показывала час. Отведя взгляд от часов, я увидел, что Дзиро смотрит на улицу, залитую ярким солнцем.

* * *

Когда мы вышли из котлетной, я ощутил необычайный прилив энергии. Я даже не пытался представить, в каком месте на бедре и насколько сильно там распухло. Для меня было ясно только одно – надо помочь Дзиро, еще только вступающему в жизнь, как можно скорее преодолеть тяжелые испытания. Благодаря тому что мне стало известно о несчастье Дзиро, обрушившемся внезапно, словно скала, я испытывал ощущение полноты жизни. У меня появилось дело, которое я должен сделать для сына, и оно было в моих силах. Разумеется, я смогу найти лучшего во всей Японии врача. Мне даже представлялось, что, если понадобится, можно раздобыть и мировую знаменитость. Сознание того, что я могу помочь Дзиро, если учесть, какие немыслимо трудные дела мне приходилось проворачивать на протяжении многих лет – например, если срочно требовалось, добывал до трех часов дня, до закрытия банков, миллион иен, – воодушевило меня, вызвало новый прилив сил и вместе с тем привело в состояние, близкое к умопомешательству. «Недочеловек», «мошенник», «негодяй». Эти унижающие мое человеческое достоинство слова, которые я слышал со времени банкротства, а пожалуй, еще и раньше – от партнеров, которых мне волей-неволей приходилось обманывать, – сейчас почему-то вновь зазвучали в моей душе и разбередили ее раны. Чувствуя, как из них сочится кровь, я шагал в сторону широкого проспекта.

Проспект был забит рядами машин. Мы стояли в ожидании зеленого сигнала светофора, чтобы перейти перекресток, и вдруг в моем воображении возникла картина: будто от машины, стоящей напротив, отделились колеса и покатились в разные стороны. А затем и у всех других машин колеса стали отваливаться, но эти катящиеся колеса почему-то не падали, а, медленно выписывая дугу, разъезжались в разные стороны. Дома вдруг все исчезли, и по ту сторону простиравшейся до самого горизонта груды мусора стояли Ёсиэ и Миэко, а среди других завалов мусора виднелись силуэты Акико и Хадзимэ. Я вглядывался в эти темные тени, торчавшие словно сваи в обмелевшей лагуне. Постепенно они утратили человеческие очертания и превратились в настоящие сваи черного цвета. Их поглотил начавшийся прилив. Черный прилив, подобно растущей вширь пелене, захватывал пространство и подступал ко мне. Теперь он казался мне тучей, поглотившей все вокруг. Сам я, окруженный белыми зданиями, стоял в полосе ослепительного света. Пелена тянулась до того места, где стояли эти четыре силуэта, далее все бесследно исчезало…

У входа в овощную лавку я заметил горку из пяти груш и купил их за двести иен, решив угостить Дзиро. Мы вошли за ограду сада, находившегося перед моей комнатой. Дзиро, которому необходимо было сегодня вернуться в Кокуги-кан, не придется делать большой крюк. Поблизости находились заведение по оптовой продаже кожи, мастерская чемоданов и сумок, различные предприятия кустарной промышленности. Моя квартира, состоявшая из одной жилой комнаты, столовой и кухни, находилась в трехэтажном доме. В кем же размещалась мастерская дамских сумочек. Напротив – лавка, где торговали соевым творогом тофу. Через два-три дома на крыше склада стройматериалов была голубятня, где мальчик-подросток держал голубей. В первый же день после переезда я был поражен, увидев, как с наступлением вечера сумеречный свет за окном прочертили черные теки – это начали слетаться голуби. Был час их возвращения. С тех пор если я выглядывал из окна в это время, то обычно в голубятне, находившейся на той же высоте, что и моя комната, обязательно видел мальчика. Мальчик всегда смотрел на меня, а я любовался далью за голубятней и краем неба, начинавшим окрашиваться в серый цвет…

Дзиро стоял неподвижно и рассматривал комнату, в которой, кроме кое-какой утвари, письменного стола и книг, ничего не было. Затем он подошел к окну и начал наблюдать за голубятней. Мне показалось забавным, что каждый, кто приходит в эту комнату, обязательно высовывает голову ^в окно, и я невольно улыбнулся. Дзиро стоял, положив подбородок на руки и опершись локтями на подоконник. Его зад был сильно выпячен. Глядя на сына, я подумал, что у меня, наверное, бывает точно такой же вид, когда приходится смотреть из окна. Когда я начал мыть груши, до Дзиро, видимо, донесся шум воды, льющейся из водопровода.

– Дай-ка я сам помою, – заявил он и, сняв халат, остался в одних трусах. В таком виде, наверное, он обычно бывает во время дежурства по кухне, когда готовит еду для борцов. Смотреть на Дзиро, ловко очищающего груши, было приятно. Увидев, как красиво сын уложил их на тарелку, я невольно отметил, что ножом он владеет искуснее меня. Дзиро удалил сердцевину плодов, и они были точь-в-точь какие подают в ресторанах.

– Как только соревнования закончатся, сразу пойдем к врачу, – заявил я категорически. – Тебе когда удобнее?

– Нужно дождаться последнего дня состязаний, а потом еще собрать вещи. Понадобится дня три. После этого – в любое время.

– Сначала навестим одного моего близкого друга. Он врач – специалист по крови. Возможно, он не компетентен в твоей болезни, но как человек внушает полное доверие. Поэтому зайдем к нему посоветоваться, к какому врачу лучше обратиться.

– Значит, он не хирург?

– Нет, не хирург. Нужно хорошенько подумать, стоит ли делать операцию. Есть очень известный хирург, которого общество американских ученых-хирургов даже приглашало в США для чтения лекций. 'Его мнение меня тоже интересует. Но я думаю, это можно будет сделать и потом. Во всяком случае, мне кажется, что при твоей болезни было бы неразумным полагаться на суждение лишь одного врача. Только консилиум врачей решит, делать или нет операцию. А то как бы не пришлось раскаиваться. Ведь, если врач сделает неправильное заключение, вся твоя жизнь может пойти кувырком. Ты все еще пьешь лекарство?

– Да.

– Думаю, что лучше прекратить. Ты его полгода уже принимаешь и все не поправляешься. Лучше не злоупотреблять лекарственными препаратами – большая нагрузка па печень. Кроме того, они обычно имеют побочные действия. Есть только одно лекарство, которое можно долго принимать, – это корейский женьшень.