Текст книги "Без ума от Венсана"

Автор книги: Эрве Гибер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Эрве Гибер

Без ума от Венсана

В оформлении обложки использован портрет Венсана работы Эрве Гибера (1983).

Перевод Алексея Воинова

В ночь с 25 на 26 ноября, сделав из купального халата парашют, Венсан упал с четвертого этажа. Он выпил литр текилы, покурил конголезской травы, нанюхался кокаина. Товарищи, увидев, что он не дышит, вызывают пожарных. Внезапно Венсан встает, доходит до машины, заводит ее. Пожарные догоняют его, врываются в дом, поднимаются вместе с ним в лифте, заходят в спальню, Венсан бранится. Он говорит: «Дайте мне отдохнуть», они ему: «Болван, ты можешь уже не проснуться». Родители безмятежно спят в соседней комнате. Венсан выставляет пожарных за дверь. Он сладко засыпает. Без четверти девять мать трясет его, чтобы отправить на работу, он не может пошевелить даже пальцем, она отвозит его в больницу. 27 ноября, получив известие от Пьера, я навещаю Венсана в Нотр-Дам-дю-Перпетюэль-Секур. Через два дня он умирает от последствий разрыва селезенки.

Я познакомился с Венсаном в 1982 году, когда он был ребенком. Он остался в моих мечтаниях, я должен был дождаться, когда он станет мужчиной, я продолжал его любить за то, чем он больше не был. Шесть лет он вторгался в записи моего дневника. Через несколько месяцев после его смерти я решил отыскать следы Венсана на этих страницах, листая их от конца к началу.

Что это было? Страсть? Любовь? Эротическое наваждение? Или одна из моих выдумок?

Видел в витрине одного волшебного магазина коробочку из черного бакелита в форме летающей тарелки, которая посредством увеличительных стекол и зеркал создает эффект голограммы. В специальном углублении нужно расположить какую-нибудь вещь, к примеру, золотое украшение, колечко, и на прозрачной крышке появляется стереоскопическое отражение. Кажется, можно его стащить, но оно неуловимо. Я хотел было купить это устройство, чтобы заключить в него на память что-нибудь, принадлежащее Венсану, но все, о чем я думал (прядь волос, фотография) не подстегивало моего желания обладать подобным предметом. В этом ковчеге хорошо бы смотрелся лишь его член.

Я никогда не пользуюсь расческой; я вытираю волосы полотенцем, потом расчесываю их пальцами, чтобы привести в порядок. Вчера – не знаю, почему, – я заметил одиноко лежащую на полке ванной комнаты маленькую расческу, которую подарил мне Венсан (он подарил мне так мало вещей), я взял ее, причесался, расческа стала магическим символом. Венсан оставил инструкцию по ее применению: «Если однажды я тебе понадоблюсь, причешись, и я появлюсь». Я прислушиваюсь, но телефон не звонит. На следующий день я снова причесываюсь: расческа станет волшебной только на второй раз. На третий день причесываюсь снова: она станет волшебной только на третий раз, и т. д.

В заднем зале «Селекта», где, дожидаясь его, я, чтобы успокоиться, сменил множество мест, я признаюсь ему в любви. Он опускает глаза, серьезно улыбается, без всякого стеснения, без сарказма; кажется, что моя боль в этот момент моральной слабости для него схожа с бальзамом.

Я бы хотел, чтобы эта разновидность героизма, – которая заключается не в стонах и криках, не в призывах к нему, а в сдерживаемом переживании более или менее терпимой нехватки его тела, объятий, – вызвала у него, словно ответная порча, ощущение невыносимой нехватки этих объятий и заставила его бежать ко мне.

Он уезжал, я спешил, я был пресыщен. Я попросил Ханса-Георга[1]1
  Ханс-Георг Бергер – фотограф, близкий друг Эрве Гибера (здесь и далее прим. Переводчика).


[Закрыть] проводить его на автобусе до аэропорта и встретить там Гектора[2]2
  Гектор Бианчиотти – журналист, писатель, друг Гибера.


[Закрыть]; я устроил так, чтобы приезд Гектора совпал с отъездом Венсана. Вернувшись в свою мастерскую, я нахожу оставленную им на бюро записку, невероятно ласковую, с рисунком, он зовет меня Гибертино, благодарит за то, что я терпел его. Он здесь порозовел, он хорошо спал и ел, он поправил свое здоровье, обещает больше не нюхать порошок. Повели Гектора на концерт Рамо в Сан-Луиле-Франсе, я скучаю, я представляю Венсана в самолете, мы решаем уйти в антракте. Венсан появляется из-за колонны. В первую секунду кажется, что это призрак. Во вторую оказывается, что он решил не уезжать, а жить со мною в Риме. В третью, что он не смог подняться в самолет. Вчера я позаботился о том, чтобы подтвердить его билет в туристическом агентстве. Его багаж висит за спиной, мы выходим из церкви. На самолет было продано слишком много билетов, и пилот, увидев его физиономию, отказался взять его к себе в кабину. Ответственный за чартер проводил Венсана до церкви и хотел в качестве компенсации оплатить ему ночь в роскошном отеле, на следующий день утром его посадят на первый самолет в Париж, в тот же день Венсан должен вернуться на работу, он еще не знает, что его уволили. Гектор отводит меня в сторону и спрашивает: «А это кто?». Я говорю: «Это Венсан». Он восклицает: «Так это Венсан?». Интонация означает: «Это он-то – Венсан?».

Первая фраза, которую я написал о нем в конце вечеринки, где мы познакомились: «Среди всех детей я подойду к тому, чье очарование наименее очевидно, и поцелую родимое пятно на его лице, все родинки у него на бедрах и на затылке».

Прошлой ночью битый час он примерялся войти в меня, наваливаясь сверху, сбоку, используя крем, когда я лежал на спине под ним, взял другой крем, потом масло, за которым отправил меня на кухню, стоймя мы не пробовали, потому что он слишком мал. Я хотел взять презерватив – розовый, с небольшим резервуаром; когда я вынул его из упаковки, чтобы надеть ему на член, я спросил: «А нужно ли?». Он сказал: «Ты ведешь себя так, будто смыслишь в этом, это пугает». Он хотел снять презерватив, он говорил: «Ты действительно дрейфишь, что подцепишь СПИД, да?». Я постоянно просил прощения, говорил, что у меня слишком узкая, слишком сухая задница. У него еле вставал. В какой-то момент он лег на меня, схватил меня за ноги, чтобы положить их себе на плечи, прошептал: «Изогнись». Невозможно было возбудиться, я стал настоящим акробатом. Он стонал, он был внутри, он искал мои губы, он просунул в них свой язык, мне казалось, что он имел меня, будто женщину. Он во второй раз поцеловал меня, его губы были сухими, он поил меня своей слюной, этой драгоценной жидкостью, которой он плюется на улице.

Странное впечатление от того, что продолжаешь писать книгу, которая была отдана издателю полгода назад и контракт на которую уже подписан: писать ее на разлетающихся листках бумаги, не перепечатывая на машинке, и приносить частями или отсылать по почте издателю по мере того, как случаются разные беды и радости, – некий способ сократить расстояние, отделяющее тебя от уже готовой книги, быть еще ближе к ней, еще глубже внутри нее, словно писать, считывая уже завершенный текст.

Когда он узнал, что я, уже не в силах терпеть, в конце концов все-таки открыл письмо, которое отправил ему Пьер на мой адрес, никакого упрека не было, он сказал лишь: «Теперь я знаю, что ты странный».

Я рано лег спать, остальные были в гостиной, они не услышали звонка, я спал, я встал, чтобы взять трубку, это был Венсан, я не узнал его голос, таким счастливым он казался, он спросил: «А который у тебя час?». Он объяснил, что не приехал, потому что нашел работу грузчика на съемках одного фильма, сказал, что там есть звезды, ошибся в их именах, добавил, что набрал десять килограммов, он разговаривал со мной долго, я вернулся в кровать счастливый, мне было приятней знать, что там у него все хорошо, нежели видеть, как он стеснен подле меня.

В Прадо, на следующий год, мы разошлись по залам в разные стороны. Когда я увидел его при выходе в саду, рядом был мужчина, его словил какой-то педофил. Я пошел на мужчину, сделав большие глаза и рыча, как волк, мужчина удрал, Венсан спросил, что на меня нашло.

Я вернул наркотик другу, который мне его раздобыл.

Слишком жестокий договор: для нашего свидания нужно, чтобы у него все было плохо и у меня все хорошо.

Венсан не пришел; дело не только в том, что мне недостает его плоти, это еще и крушение надежд: мечта о путешествии не сбылась, внезапно скрылась главная перспектива. Этим утром я будто бы потерпел аварию.

Иметь с собой наркотики, когда я провожу вечер с Венсаном, даже если я ими не пользуюсь, означает запастись средством, дабы идти до конца в желании захватить его тело.

У меня болела голова, я попросил его помассировать мне шею. Его сухие, шероховатые, потрескавшиеся из-за лечения микоза ладони легко прошлись по моим плечам, мое сердце ощутило их нежность, словно они были покрыты шелком.

Он сказал мне, что фантазирует о том, как женщина засовывает в вагину какой-нибудь овощ, и сразу спросил: «А какая фантазия у тебя?». У меня не получилось об этом сказать.

Последние двa-три дня я думаю о другой книге (всегда радостно предвидеть новую книгу), хотя и говорю себе, что больше не смогу что-либо написать: поддельный дневник путешествий или поддельный роман, кругосветное путешествие в доме на колесах с Венсаном, с огнестрельным оружием, и, может быть, Венсан превратится в этом повествовании в женщину, которую зовут Джейн? Как Джейн Мейнсфилд.

Мне кажется, в последний раз он сказал мне: «Никогда я не смогу причинить тебе боль».

В то время у меня было мало денег, но всегда был флакон дорогих духов. Прежде чем уйти, он приказывал мне надушить его тело, вылив из флакона все до последней капли.

Каждый день благословляю его за то, что он не пришел.

Все ко мне очень внимательны, они восхитительны, но я не совсем здесь, я с тем, кого тут нет, я отсутствую, чтобы отыскать отсутствующего. Если бы он был тут, вероятно, я был бы нигде.

Он по-прежнему запрещает мне прикасаться к его заднице, говорит, что она предназначается для какашек.

Подозреваю, что он сознательно испортил конец нашего последнего вечера, потому что уже тогда решил не приходить ко мне, он, наверное, вычислил, что моя злоба ослабит тоску. Он больше не придет, но догадливо дарит мне любовную силу мельчайшей надежды.

Ночью я не отрывался от него и в какой-то момент прошептал: «Тебе бы понравилось, если бы я полизал твои яйца?», он ответил: «Мне все нравится», он уже спал.

Я слушаю диск, который он мне подарил (регги). Мне не нравится. Это хороший урок.

Он говорит: «Когда ты у меня сосешь при свете, я вижу, что вот в этом месте у тебя на голове мало волос».

«Этим вечером, вернувшись домой, я перед зеркалом стянул с себя одежду, весь день я повсюду натыкался на свою рожу, теперь я вижу, что у меня хотя бы красивый торс, особенно мне нравятся вот эти мускулы на предплечьях, а тебе они тоже нравятся?».

Мы с Венсаном провели полночи, пытаясь устроиться поудобнее. Это напомнило мне о бессонных юношеских ночах, проведенных вдвоем, о самых первых ночах, когда чувственность истощала его, когда тщетные поиски удовольствия становились более волнующими, чем само долгожданное наслаждение, а тела начинали источать странный запах, уже превосходивший занятие любовью, эссенцию абсолюта.

Он строит дурацкие планы: экспортировать в Африку подводные велосипеды, чтобы осматривать дно, стать порно-актером или артистом-комиком, понастроить туристических бунгало на заброшенной платформе в Конго.

Пять дней и пять ночей с Венсаном в этом чужом городе, пять монотонных оргазмов: он отдается бездеятельно и покорно, я орошаю его ляжки. Я вновь ощутил дыхание любви, лишь когда распрощался с ним, сразу после того, как он исчез.

Вчера вечером, когда я был слегка пьян и смотрел на свою правую руку, лежащую на обеденной скатерти, освещенную рождественскими гирляндами, развешанными на олеандрах, мне показалось очевидным, что эта рука была создана только для того, чтобы ласкать Венсана; но утром подобное чувство показалось мне чрезмерным.

Он говорит: «Давай поласкаем друг друга прежде, чем я уеду; хочешь, чтобы я лег сверху или снизу?».

Снова увидев Изабель[3]3
  Изабель Аджани.


[Закрыть], я сказал, что она может оплатить свой долг после предательства, отдавшись человеку, в которого я влюблен, Венсану, ибо ее образ заставляет его мечтать. Она спросила меня: «Он красивый?» – «Нет, это настоящий монстр». – «А он, он тебя любит?». Я напрягся, не зная, что ответить, и зашевелил губами, издав звук, соединявший одновременно «Даааа» и «Эээээ».

Медовое мыло, которое он мне подарил, тает ужасно быстро, я теперь пользуюсь им только, когда мою свой член; появляется опьяняющий аромат.

Губами сдерживал его движения во время танца.

Едва войдя в дверь, он требует включить порно, последний раз он отказывался его смотреть. Я замечаю, что на нем моя черная рубашка с белым узором, он добавляет, расстегивая первую пуговицу: «И еще твоя майка». Я наклоняюсь, чтобы найти кассету с девочками. Когда я вновь поднимаюсь, он уже без майки сидит возле меня на диване. Я снова вижу его великолепную кожу; красные пятнышки, появившиеся месяц назад, исчезли; вижу родинки на плечах, я едва решаюсь поцеловать его, я ласкаю его робко, как будто добился этого в первый раз, я говорю ему: «Ты даришь мне священный дар», а он: «Правда, я недурен собой?».

Он танцевал под «Поцелуй» Принца, сунув мне член в рот; теперь я мог бы просить его о чем угодно.

Когда он везет меня на машине своей матери, он гонит, шпарит, стопорит, дает задний ход, мотает меня, я не возникаю, не показываю, что счастлив.

Он хочет взять меня с Максом кататься на лодках в Булонском лесу, он говорит: «Это мой лучший дружбан, предупреждаю, он не в курсе, что мы спим вместе, для него между нами ничего нет, надеюсь, ты продержишься». Т[4]4
  Тьери Джуно, любовник Эрве Гибера.


[Закрыть]. говорит мне, что они прикончат меня веслом.

После ужина он спрашивает меня, закрывается ли дверь ванной на ключ; выходя оттуда, показывает мне полоску бурого порошка на крышке унитаза, он говорит: «Я приготовил это для тебя, это темный сахар, он хуже белого, зато дешевле». Чем он там занимался все время, пока дверь оставалась закрытой? Уходя, он быстро целует мой член. Он возвращается, он забыл свой героин, я чищу зубы, он кусает меня за ягодицу. Только что, когда мы были в кровати, он изображал, что трахает меня в зад.

Он принимается вспоминать, что мы пережили вместе, он говорит: «Мы в самом деле были прелестны в ту первую ночь, которую провели в гостиничном номере в Агадире».

Я его долго ласкал, это случается не так часто, я был уверен, что он думает: «Никто меня так не ласкает».

Он спал рядом со мной, я всегда прошу, чтобы он остался, но на этот раз я не настаивал, он задремал у меня на руках, слушая музыку, как незадолго до того перед телевизором, пока набиралась его ванна; забыв обо всем, и о том моменте, когда пора опомниться, я продолжаю сосать и дрочить ему, пока он спит, я кладу его руку на мой член, я сжимаю ее, по движениям его пальцев убеждаюсь, что он не подозревает о том, что я кончаю, я засыпаю возле него, внезапно просыпаюсь, сползаю с кровати, чтобы выключить свет, он полностью раздевается, оставаясь на покрывале, я спрашиваю, почему он не хочет укрыться, он говорит, что потеет, позже он скрючивается в приступе кашля, вздрагивает и садится, начали петь птицы, пять часов утра, я рассказываю Венсану об Амазонке, он идет к окну, наливает целый стакан водки на кухне. Проснувшись посреди следов, оставленных этим обожаемым мной и исчезнувшим телом, я был готов полоскать рот нашатырем и посыпать серой простыню и подушки.

Теперь, глядя на вену на своей правой руке, я хочу проткнуть ее у него на глазах тонкой иглой шприца.

Эпизод, о котором я позабыл: я знал Венсана чуть больше года, я должен был присутствовать на встречах фотографов в Арле, я пригласил его поехать со мной, он не мог, я на всякий случай оставил ему название гостиницы. Вечером, когда я собирался на показ, я увидел его возле решеток Арен[5]5
  Арены, или римский амфитеатр, одна из главных достопримечательностей города Арль. Построены в конце I века н.э. На Аренах проходят различные культурные мероприятия.


[Закрыть]. Я был так счастлив, что даже похолодел от этого, парализованный леденящим счастьем. Он говорит мне: «Я сейчас околею, я ехал весь день автостопом, чтобы добраться к тебе, пойдем в твою гостиницу». Я мечтал и мечтаю лишь о том моменте, когда окажусь с ним в гостиничной постели, и, тем не менее, мои губы сухо возражают ему: «Пойдем туда попозже, сначала посмотрим выставку». В конце показа Венсан объявил мне, что уезжает обратно; за ледяным счастьем последовало жгучее горе.

Из-за того, что я видел, как он танцует под эту мелодию, он снова появляется в пустом пространстве, внезапно наполнившемся музыкой.

Мне снится сон: Венсан сосет у меня, наконец-то мне удается засунуть член ему в рот, я замечаю у него под языком маленькие белые звездочки, точно такие же, как на ночнике в виде звездного глобуса, который я оставил включенным, когда ложился.

Хорошая выдумка, как звонить ему, когда я страшусь этого: сделать погромче музыку и говорить под ее звуки, музыка поглощает тревогу.

Он рассказывает мне омерзительные вещи: в этом африканском ресторане, где он проводит вечера, у большинства типов СПИД, на кухнях трахают без презервативов бедных голодных девочек, расплачиваясь куском жареного акульего мяса.

Прямо перед тем, как он пришел, я брился вечером второй раз, чтобы не царапать его кожу.

Он приходит в нейлоновом, красном, как мак, комбинезоне мотоциклиста, из которого нелепо торчит его голова, я хохочу, он говорит мне, что раз так, то он пойдет обратно, я удерживаю его, он не хочет рассказывать, чем занимался днем, он говорит, что никому не признается в том, что у него ломки без героина, я прошу его показать руки, он принимается демонстрировать свой комбинезон, снимает его, как кожуру с банана, сверху вниз, показывает белое хлопковое нижнее белье на пуговицах, облегающее его талию, теперь он заявляет, что весь день занимался кроссом, он отталкивает мою руку, позже вечером он достает из своего комбинезона член, я потребовал от него ласки, он, стоя, дает у него пососать, глядя, как трахают девок на видео.

Я отдал ему лампу из медного сплава, слоновой кости и лакированного синим кобальтом дерева, которой он восхищался; я купил ее пятнадцать лет назад на первые заработанные деньги, добавив двадцать золотых долларов, которые дала мне на хранение бабушка, когда мне было десять лет.

Он был в полутора тысячах километров, я вновь танцевал с другим и с такой силой отдавался танцу, словно он мог меня видеть; я хотел ошеломить его.

Я пришел гораздо раньше, поезд еще пустой; вымотанный ночной попойкой, я решаю отдохнуть в своем купе в темноте. Резкий свет с потолка, штора опущена, мне хочется и выключить свет, и поднять штору, но, так как эти два движения не сделать одновременно, после короткого неосознанного колебания я поднимаю штору до того, как выключить свет, и оказываюсь в нескольких десятках сантиметров, отделенный лишь оконными стеклами стоящих рядом поездов, от двух парней, которые, сидя друг против друга, тычут себе в вены; я вижу их, они видят меня в ярком свете купе, но это слишком священный, слишком сильный и слишком решающий момент, чтобы откладывать его из-за какого-то вуайериста; у меня колотится сердце, мне страшно, и в то же время я зачарован, ибо у меня такое чувство, будто я присутствую на спектакле (я никогда не видел такого, разве что в кино, и каждый раз подобная сцена выглядела чересчур демонстративно, равно как и кровотечение из носа: даже если все по-настоящему, – поверить не удается), более интимном, чем половой акт, безрассудно неистовом и сообщническом; я погасил свет, когда они меня заметили, я отступаю в темноту, я наблюдаю за ними, я смотрю на них неотрывно, это невероятно красивый спектакль, полный такой красоты, которая могла бы вызвать у меня желание, очертя голову, принять в нем участие, оказаться по ту сторону этих стекол; готово, они нашли вену почти одновременно и потом бросают шприцы на пол, снимают повязки и растирают руки, встряхивают ими, поднимают, словно чтобы дать веществу побыстрее добраться до сердца или мозга, закрывают глаза, закуривают, не бросая в мою сторону ни единого взгляда; тот, который виден лучше, когда я сажусь, начинает чесать шею, затылок, потом поднимает штанину, чтобы почесать лодыжку; они больше не разговаривают; он встает и приближается ко мне всего на несколько сантиметров, чтобы открыть окно в коридоре, он снова садится, наслаждаясь свежим воздухом, потом снова встает, чтобы выбросить шприцы из окна, я опасаюсь, что он швырнет их в мою сторону и они стукнутся о стекло, но нет, я для него больше не существую, он просто бросает их на пути; они снова друг против друга в купе пустого поезда, а я продолжаю упиваться созерцанием; внезапно они тоже оказываются в темноте; через миг мне удается различить две красные точки их сигарет, которые поднимаются и начинают порхать над выключателем неработающего ночника; они выходят в коридор, я приклеиваюсь носом к окошку, чтобы не терять их из виду, один сел в соседнем купе, где ночник работает, другой ушел дальше по коридору; в темный коридор вваливается проводник и прогоняет их, словно обыкновенных бродяг. По возвращении я рассказываю эту историю Венсану, он говорит, что колоться отвратно.

1988. Я застаю Венсана в его магазинчике, он читает почерневшую от огня книжку, почесывая ступню.

Мы оба кончили; это было впервые, да?

Венсан говорил мне: «У меня грибок», он говорил: «У меня чесотка», он говорил: «У меня сифилис», он говорил: «У меня вши», и я прижимал его к себе.

В ванной комнате отеля в Сабль-д’Олон, в которой он выплеснул половину воды из ванны, я сел позади него на корточки и начал сосать его член, просунув голову меж ягодиц, он сказал мне: «У тебя хорошо получается, если бы у тебя была грудь, я бы сейчас же на тебе женился». Позже, во второй половине дня, лежа валетом на одной из кроватей, я сосу у него, пока он дрочит мне, я смотрю на нас, я спрашиваю у него, могу ли я сфотографировать эту сцену, его член, выходящий в слюне из моего рта, и его руку, которая дергает за мой член, он отказывается, я кончаю, он говорит, что я скорчил страшную рожу.

Отныне в своем ежедневнике я из суеверия добавляю рядом с его именем вопросительный знак.

Рядом с ним я смотрю порнокассеты с девочками, ласкаю его тело, засунув руку под одежду, его рука не позволяет мне прикоснуться к его члену, через полчаса он убирает руку, я тереблю его член, просунув руку в штаны, которые мне не удалось расстегнуть, я вижу сбоку от нас картинку, вызывающую у меня особое волнение, на экране появляется мальчик, лижущий то входящий, то выходящий из вагины член; Венсан рядом со мной засыпает.

Этим утром в постели Т. и К.[6]6
  Тьери Джуно и его подруга Кристин.


[Закрыть] я дрочу, выдумывая вечный сценарий: у меня есть право лизать Венсана, – мы договорились об этом, – но мне нельзя у него сосать; каждый раз, когда я буду пытаться, несмотря на запрет, это делать, он имеет право бить меня до крови.

Так как однажды я провел праздничный вечер с ним (это было прошлое Рождество), каждый новый праздник для меня проходит в его присутствии.

Я совершенно случайно нашел, заглянув, хотя не должен был туда заглядывать, в коробку диска, который больше не слушаю, малюсенький блестящий солодкового цвета кусочек опиума, который сделал нас счастливыми два года назад, и который, я думал, Венсан у меня стянул. Новый ритуал позволяет мне получить доступ к его телу, пока он наливает в стакан воду, кладет туда лед и накрывает все алюминиевой фольгой с дырочкой, закрепляет резинкой, насыпает поверх кучку сигаретного пепла, чтобы лучше тлел потрескивающий шарик; но прежнее очарование улетучилось.

Еще один вечер с Венсаном, один из последних? Он дарит мне на день рождения маленькую деревянную расческу и медовое мыло, я случайно вытащил из помойки обертку, которую он оставил, не предупредив, что там записка, я читаю ее, таю, настолько она кажется мне ласковой; уходя, он забирает ее у меня и прячет в свой бумажник.

Теперь он хочет познакомить меня со своим братом, которого я еще не знаю; он говорит, что мы с тем похожи.

Он перечитал мою книгу «Путешествие с двумя детьми», он говорит, что она показала ему его уродливые черты.

Я храню воспоминание о вечере долгие и долгие часы, долгие дни, прежде чем рассказать о нем. Чаще всего он остается в памяти в виде какого-то образа: поздно ночью, сидя на своей постели, я держу Венсана на руках, он вытянулся, почти потеряв сознание, с закрытыми глазами, одна рука поддерживает его затылок, другая держит его под ляжками, из-за моих ласк его майка поднялась кверху почти до самой шеи, его трусы я не снимал; союз моих ладоней и его тела исчерпан, в этой тесной позе Пьеты я могу касаться его тела только краешком губ, когда прикладываю их то к его соску, то к его источенным герпесом губам, то к кончику его члена, оставшаяся на его груди слюна (героин + гашиш) заставляет его проснуться.

Он пришел на два часа позже. Я, жадно хватая его в охапку, кидаю его на постель; зажимаю ему голову локтем, вырываю ему волосы, с силой щиплю его нос, выворачиваю ему пальцы, давлю ему на глаза, просовываю руку под его одежду, чтобы ощутить жар его тела.

Когда я сотру его с карты, этого жалкого маленького придурка?

Он должен бояться противостоять мне: из страха снова стать придуманным мной персонажем.

Я жду того, кто смог бы разделить со мной жизнь в ближайшие пару лет и кто, вероятно, ее со мной не разделит.

Мой сон: мы целой ватагой заходим в дом, но отопление не работает, большинство собирается уматывать обратно, и Венсан, как ни в чем ни бывало, говорит: «Как-нибудь справимся», что я толкую, как «Лично я остаюсь с тобой». Вся моя ночь вертится вокруг этих сладких слов.

(Как я люблю Венсана: готов вскрыть себе грудь, чтобы положить сердце к его ногам.)

Он словно золотая рыбка, лучившаяся светом весь вечер, к концу дороги угасает, чтобы избежать моей ласки, я тянусь губами к черной дыре.

Столько разных личин, которые я хотел надеть на Венсана: личина шлюхи, личина ребенка, личина проходимца, личина садиста, личина первого встречного.

Я люблю Венсана, вот в чем проблема. А как же мое подлинное одиночество? Бернар[7]7
  Фотограф Бернар Фокон.


[Закрыть] говорит мне, что невозможно заставить другого человека разделить тот пыл, который ты к нему питаешь.

Он берет меня с собой к своему дилеру, он сходил за деньгами к приятелю, я добавляю оставшуюся часть, мы поднимаемся на шестой этаж, тип перед телевизором поглощает гамбургер, который он заказал на дом, там же находится еще один парень, довольно красивый, худой, весь в черном, я видел, как он приехал на мотоцикле, пока ждал Венсана в машине; пол-одиннадцатого, дилер не может отыскать клочок белой бумаги, в который завернут порошок, он помнит, что показал его своему приятелю, но не знает, куда припрятал, он заглядывает под валяющиеся в беспорядке вещи, начинает нервничать, его приятель говорит, чтобы он успокоился, доел, посмотрел телевизор, подумал о чем-нибудь другом, и тогда он вспомнит, но он не вспоминает, он зовет Венсана в коридор, чтобы спросить, не доносчик ли я.

Венсан великолепный, элегантный, нежный, веселый: он называет меня «мой Гибер» и услаждает мой слух, целует меня. В конце вечера он меня бросает, отказывая в ласке, говорит, что Библия осуждает гомосексуалистов, добавляет, что каждый раз, когда я мог им попользоваться, это случалось только потому, что он был до смерти пьян.

Когда я смотрел на покрытые легким пушком щеки этой красивой девушки, не пользующейся косметикой, мне показалось, что это кожа Венсана, которую я так люблю целовать.

Зашел увидеться с Венсаном к нему на работу в метро за несколько часов до его отъезда в Португалию, куда он не хотел меня с собой брать. Он говорит о моем себялюбии, я нахожу его безобразным.

Я позвонил ему, я решился задать ему этот вопрос: «Ты бы не смог мне продаться? Четыре сотни за полчаса, я у тебя полижу». Это неправда, я не осмелился.

Он рассказывает, что курил косяк, сидя на роже торговки конфетами, и она лизала ему задницу. Он говорит, увеличивая громкость музыки: «Не так уж и поздно». Я отвечаю: «Соседей все равно нет дома, ты можешь меня избить, никто не услышит».

Венсан приходит, опоздав на час, он говорит: «Я приготовил для тебя новую смесь духов, „ваниль-мускат“», – и расстегивает рубашку, чтобы дать мне почувствовать запах, я целую его грудь.

Вчера вечером у члена Венсана был запах, как у новых книг «Зеленой библиотеки».

Внезапно вечером – может быть, из-за наркотика, – мне показалось очевидным, что Венсан – мой убийца, что я только из-за этого с ним встречался, и что сегодня он равнодушно, нелепо убьет меня с душераздирающей банальностью.

Венсан прямо напротив меня, у меня нет к нему ни малейшего влечения, у него голые ступни, и столь далеко то время, когда я мог сосать их часами напролет (я вспоминаю об этом, он ничего об этом не помнит); даже поцеловать их краешком губ было бы ненормально.

Накануне он переезжал и приходит теперь измотанный, он еле поднялся ко мне на шестой этаж, он просит меня растереть его икры мазью; на этот раз в картине есть что-то ничтожное, но она все равно мне нравится.

Он лежал рядом со мной раздетый, но я был настолько пьян, что моя память ничего не сохранила от той обнаженности: словно он не был голым, словно его здесь не было.

Обожаю такое: он устраивает в моей кровати настоящую сцену, он требует, чтобы я его насиловал, чтобы, лаская его, я постоянно сдавливал его соски. Он боится доверить свой член моим губам, боится, что внезапное безумие заставит меня его съесть.

Это уже не Китон, это Борис Карлофф: когда я вижу, как он идет со шрамом на лбу, тараща свой черный глаз, перемазанные волосы торчком, меня охватывает ужас, близкий к хохоту.

Он уходит, я спотыкаюсь, я хочу вставить в розетку вилку, которую случайно уронил, меня шарахает током.

Вечер с Венсаном, что-то новенькое: меня вырвало.

Если бы я не остановился на Венсане, я бы желал весь земной шар: непрерывная икота похоти, взгляд оборванца.

Я вновь достал его фотографию, долго смотрел в изображенные на ней глаза, еще раз был очарован тем, как аккуратно расположена родинка с левой стороны его торса (я одолжил «Лейку» Т.: я навел резкость на глаза или на соски?). Сегодня вечером мне остается только сделать фотографию фотографии, возложенной словно на жертвенник, освещенной тремя лампочками миниатюрного светильника, купленного на распродаже. Фотография фотографии: способ отчасти утратить ясность переживания, отделить его самого от его ложного присутствия.

Писать о нем – значит получать удовлетворение.

Оцепенение возвращения: удушающая жара, гнетущая пустота этих праздничных дней и растущая одержимость, похожая на гигантскую, нелепую марионетку: член Венсана, измученный и вялый, влажный, ничтожный.

Всегда счастлив вновь увидеть его там, где не ожидаю, увидеть его лицо, его несимметричные глаза, это тяжелое веко, опускающееся от усталости, его узкий и сочный потрескавшийся рот: на портрете Хорста кисти Берара[8]8
  Кристиан Берар (1902-1949) – художник, сценограф, Декоратор. Портрет фотографа Хорста П. Хорста (1906-г999) написан в 1934 году.


[Закрыть], посреди страниц альбома, который листаю, в этих фотографиях Бастера Китона, вклеенных в его «Мемуары», которые я читаю, чтобы спастись от мрачной запутанности Фолкнера.