Текст книги "Стерилизация человека"

Автор книги: Эрнст Генри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Эрнст Генри
Cтерилизация человека

* * *

Эта книга – сборник фантастических повестей и рассказов. Я не литературный критик и потому не могу претендовать на право художественных качеств. Но художественная и научная фантастика наших дней, если она серьезна и талантлива, где-то неизбежно переходит в политику, и тогда историк-публицист вправе высказать свои впечатления. Больше того, грани между фантастикой и действительностью теперь так часто стираются – не только в науке и технике, но и в политике, – что публицист волей-неволей то и дело вынужден вмешиваться как будто не в свое дело. Ему приходится писать о том, как великое и грандиозное в современной истории соприкасается с чудовищным.

Это не так просто. Времени оглянуться назад и всмотреться в безбрежную даль, осмыслить происходящее до конца, глядеть через грани столетий у публициста, как правило, нет. То, что пишешь, и по глубине, и по широте взгляда далеко отстает от того, что надо бы написать. Идти в ногу с захватывающей дух действительностью конца XX века трудно; приходится не идти, а нестись. Многого еще не видишь, измерить другое еще нельзя. Но кое-что сказать о чем-то важном в современной западной фантастике все же стоит.

В этот сборник входят два романа и несколько рассказов. Не все они одного жанра, и не все одинаково талантливы. Что-то общее почти во всех тем не менее есть; чем больше вчитываешься, тем больше общее бросается в глаза. Постепенно начинаешь понимать: из книги западных писателей сквозит страх перед научно-технической революцией.

Страх перед той самой революцией, которая, по мнению большинства философов и политиков современного буржуазного мира, должна стать для него золотым дождем, разрешить его противоречия, открыть для него эру невиданного благоденствия. Страх перед чем же? Перед тем, куда эта революция может завести старое классовое общество. Вот почему данный сборник можно считать не только художественной, но и политической литературой.

Перед нами, например, два рассказа датского писателя Нильса Нильсена, считающегося ведущим скандинавским фантастом. Один и них – о действующей в третьем тысячелетии нашей эры в городе А-14 (бывшем Брюсселе), в некоем “универсальном автоматизированном государстве”, “размножительной фабрике”. Фабрика принадлежит к системе “министерства нормирования людей” и механическим способом, сотнями тысяч, производит стандартных мальчиков и девочек. Дети еще в зародыше проходят мозговую стерилизацию, лишены способности самостоятельно мыслить, полностью утратили силу воображения; не умеют играть, не умеют плакать, не знают слова “неповиновение”. Воспитывают их электронные няньки-роботы. Читателю становится страшно. Он видит двигающийся, говорящий, но духовно мертвый мир. Наука накормила и даже перекормила человека, но она же его и убила. Не лучше ли жить без науки, без стремления идти вперед, без мечтаний?

Другой рассказ того же автора – о концерте, который а 2141 году дает последний существующий на Земле живой музыкант. Вся музыка уже давно автоматизирована, играют одни машины и роботы, великие классики совершенно забыты. Исполняются только ходячие, предельно несложные танцевальные мелодии вроде “Умба-ум” или “Би-ба-бу”. Последний живой музыкант играет скрипичный концерт Бетховена. Играет – и после короткого оце-пеяения в зале вызывает у публики гомерический смех, переходящий в свист и шиканье. Его не могут понять. Машины побеждают. Люди “автоматизированного государства” умеют танцевать, но разучились чувствовать.

Действие еще одного произведения – “Гибель 31-го отдела” – происходит уже не в далеком будущем, а, видимо, еще в нашем веке, Под видом фантастического детектива описывается нынешнее высокоразвитое “индустриальное общество” Запада. Автор этого выделяющегося своей динамической сжатостью и злой сатирической остротой романа – шведский писатель Пер Валё. Он пишет о нашем времени. Но и у него тот же испуг перед автоматизацией жизни в его мире.

В глаза читателю глядит еще одно чудовище: гигантский пресс-концерн, захвативший всю печать и все издательское дело в своей стране и уже не знающий конкуренции. Свобода слова существует теперь только для него одного; газет и журналов, ему не принадлежащих, больше нет. Он и есть общественное мнение. Печать еще не так стандартизирована, как музыка и воспитание детей в рассказах Нильсена, но дело идет именно к этому. Исполинская психологическая машина душит все. Последние самостоятельно мыслящие писатели, журналисты, критически настроенные публицисты, ищущие подлинные факты репортеры еще живы, но и их покупают – и обманывают. Загнанные на чердачный этаж занимаемого пресс-концерном небоскреба, они все еще лихорадочно пишут, критикуют, обвиняют, все еще пытаются говорить правду – но уже только для самих себя. Им платят, и платят немало, их статьи набирают, но не печатают. В конце концов концерн их убивает.

Машина ломает человека и тут. По сути дела, и Валё, и Нильсен говорят об одном и том же: о том, что когда-нибудь придет, если руль научно-технической революции останется в руках капитала и его общества. Придет конец настоящей культуры.

Особняком в сборнике стоят рассказы двух норвежцев, известных своими прогрессивными взглядами, – Юна Бинта и Тура Оге Брингсвярда: первый рассказ (“Буллимар”) – о судьбе изуродованного лучами солнца космонавта, второй (“Бумеранг”), искрящийся воображением рассказ о придуманном негритянским ученым небывалом способе мести расистам. И в том и в другом рассказах меньше пессимизма, нет испуга перед действительностью.

Но центральное место в сборнике занимает другое произведение. Это – последний роман шведской писательницы Карин Бойе “Каллокаин”, написанный тридцать лет назад. Захватывает он с первых же слов, и сегодня он не менее актуален, чем в то время, когда писался.

Карин Бойе умерла в 1941 году. В Советском Союзе ее до сих пор знают только как поэтессу и автора небольших рассказов. Против ее книги можно выдвинуть ряд возражений, и я тоже их выдвину. Тем не менее я считаю, что это одно из наиболее сильных произведений западной литературы за последние десятилетия. Совершенно бесспорно, во всяком случае, что “Каллокаин” – крупнейшее антифашистское произведение. Шведская писательница обладала большой внутренней мощью.

Карин Бойе пишет о некой тоталитарной Мировой Империи, существующей неизвестно где и неизвестно когда. Многое в ней напоминает идеи Гитлера о “тысячелетнем райхе” и корпоративные идеалы Муссолини. Карин Бойе писала эту книгу в год, когда Гитлер ринулся на западную половину Европы – Францию, Бельгию, Голландию, Данию, Норвегию – и готовился к тому, чтобы наброситься на другую половину, начав покорение мира. Весь Запад в то время дрожал перед ним, считая его непобедимым. Очевидно, это отразилось и на шведской писательнице.

Но Мировая Империя Карин Бойе затмевает тогдашний гитлеровский рейх. Это роман не о раннем фашизме; не о том фашизме, который видело наше поколение, который еще только борется за мировое господство, но не побеждает. В книге Бойе изображен фашизм, доведенный до конца; вросший в почву, расправившийся с врагами, достроивший свое царство; фашизм, который мы не увидели. Каков он?

Карин Бойе пишет спокойно, задумчиво, даже тихо; нигде не нажимает на педаль, никогда не вскрикивает. Стенаний и проклятий у нее не найти. Эта писательница в полной мере владеет тем литературным приемом, который англичане называют “силой недоувеличения”: умением удваивать впечатление, понижая голос. Ошибочно считать, что ее повесть – сатира или гротеск, как говорится в одной из шведских работ по истории литературы Швеции; она ни то, ни другое. Скорее всего ее можно назвать сновидением глубоко испуганного человека. И о сне этом рассказывает кто-то, кто сам взят из сна. Герой повести, от имени которого ведется рассказ, – вначале фашист, и даже преданный, убежденный фашист. Он искренне считает тоталитарное корпоративное государство, в котором живет, естественным и разумным. “Так надо, так хорошо”, – думает он. Тем страшнее то, о чем он рассказывает.

Это чудовищное государство. Смутно говорится о том, что возникло оно после какой-то “великой войны” (не после второй ли – снилось писательнице?), знаменуя конец “цивильно-индивидуалистической эпохи”. Новый. военно-корпоративный порядок действует уже много лет. Он прост. Со всеми свободами покончено навсегда. Каждый житель подчинен строжайшей казарменной дисциплине, все города, как дивизии, под номерами. Есть города химиков, города текстильщиков, обувщиков, мукомолов. Каждый город закрыт для остального мира и по краям опутан колючей проволокой. Выехать, из одного в другой простым жителям нельзя.

Когда население какого-то города из-за нехватки рабочей силы или нарушения предписанного соотношения полов приходится пополнить за счет населения из другого места, отобранные властями переселенцы покидают своих близких навсегда; больше они их не увидят и едва ли о них услышат. Всех вновь прибывающих в город сопровождает полиция. Право па разъезды (под особым наблюдением) имеют только служащие транспортных линий, но и те живут в специальных городах. Люди на все времена разделены на не соприкасающиеся Друг с другом профессии.

Вся жизнь, с утра до утра, проходит под ежеминутным надзором фашистской полиции. Надзор не утаивается. На стенах в каждой квартире висят аппараты “ухо полиции” и “глаз полиции”, работающие при свете и в темноте. Полиция видит все, слышит все, знает все, и это уже норма. Введены и другие правила. Каждый обязан доносить на другого: жена на мужа, сын на отца, сосед на соседа. Так и живут. Все горничные на службе полиции; каждую неделю они подают рапорт о семье, в которой живут. Им же дано право вскрывать все письма. Почтовая связь между людьми, однако, почти прекращена. Цензура пропускает только письма, содержащие короткие, деловые и проверенные сообщения.

На всех жителей заведены досье. Здания с секретными картотеками занимают огромные пространства. На организованных властями собраниях – других не бывает – в каждом из четырех углов сидит наблюдатель.

Изобретен новый способ допроса: укол препаратом каллокаин, после чего у людей сразу и совершенно безболезненно развязывается язык. Изобретатель каллокаина – он же герой романа – с удовлетворением отмечает: “Мысли чувства больше не будут принадлежать нам одним, наконец-то будет покончено с этой нелепостью!.. Как могут они быть личным делом каждого?” Вслед за изобретением каллокаина издается закон о “преступных помыслах” и “антиимперском складе характера”. Закон с обязательной силой применяется при следствии и в судопроизводстве. Газеты извещают население: “Мысли могут быть наказуемы”.

Но на мысли времени почти не остается. Каждый час в жизни человека распределен с математической точностью. Все для него решено – на время после работы тоже. Пять вечеров в неделю он или она является на военную или

...

конец ознакомительного фрагмента