355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эрнст фон Вайцзеккер » Посол Третьего рейха. Воспоминания немецкого дипломата. 1932–1945 » Текст книги (страница 7)
Посол Третьего рейха. Воспоминания немецкого дипломата. 1932–1945
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 02:10

Текст книги "Посол Третьего рейха. Воспоминания немецкого дипломата. 1932–1945"


Автор книги: Эрнст фон Вайцзеккер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ЖЕНЕВА И ОСЛО (1931 – 1933)

Впервые я увидел Норвегию в 1900 году, когда был морским кадетом. Мое первое впечатление от этой мрачной, но удивительно привлекательной страны сложилось из образов ее покрытых облаками гор и одиноких гранитных островов, выраставших из серо-зеленоватого моря. Входя в Тронхеймсфьорд, мы прошли вокруг одного из них – Мунхольмена, на котором располагался старый монастырь, а затем каждое утро занимались возле него греблей, близ стоянки «Шарлотты». Я помню молчаливых мужчин и женщин и прием под дождем на берегу озера Сельбушеэн.

Позже, после круизов по фьордам с их длинными проходами и поездок в горы, в моей памяти сложились более яркие и привлекательные картины Норвегии. Поэтому я был рад вновь увидеть эту страну в 1931 году.

Конечно, мы отправились туда по морю через Копенгаген. Возможно, это было лучше, чем прибывать в Осло через континентальную Данию, Ютландию и затем на датском пароходе. Обсуждая проблему германо-датской границы в Ютландии, датчане склонялись к тому, что путь к сердцу Скандинавии лежит через Шлезвиг-Гольштейн.

Но к тому времени, как мы прибыли, в Норвегии не осталось никаких следов скандинавской общности (до 1814 года Норвегия входила в состав Дании, затем до 1905 года – Швеции. – Ред.).Вразрез с местными обычаями, кабинет в Осло засиживался далеко за полночь, обсуждая притязания Норвегии на западное побережье Гренландии, обойдя Данию (в 1814 году, при расторжении датско-норвежской унии, Германия была оставлена за Данией. В 1933 году в Гааге суверенитет Дании над всей Гренландией был подтвержден. – Ред.).Спустя некоторое время негодование против политики Дании выхлестнулось и за пределы Осло. Раздражение копилось давно и уходило своими корнями в «темные» столетия датского господства в Норвегии.

Возможно, под воздействием именно этих настроений началась кампания за возвращение старого норвежского языка, ибо современный норвежский оказался весьма близок к датскому. Мне довелось слышать речь президента, выступавшего перед королем на открытии стортинга (парламента) на старонорвежском языке, так называемом «ландсмаале».

Избранный король Норвегии Хокон VII (бывший Карл Датский, зять английского короля. – Ред.)не смог воспрепятствовать всеобщему оживлению. Он был братом датского короля Христиана, в юности служил в датском флоте и говорил по-норвежски с легким датским акцентом. О своем положении в Норвегии король, философски улыбаясь, как-то заметил, что ему не разрешали никуда совать свой нос, за исключением собственного носового платка.

Однако фактически за двадцать пять лет правления Хокон VII смог проявить себя как сильный и грамотный политик, и было бы ошибкой не учитывать его влияние. Обычно он шутливо обращался ко мне «герр коллега» (коллега), поскольку мы оба провели определенную часть нашей жизни на флоте. Сам же я обращался к королю с большим уважением, и он относился ко мне благосклонно.

Не оказалось ничего сложного и в том, чтобы поддерживать добрые отношения с официальными норвежскими кругами и норвежцами в целом. Казалось, их природными свойствами являются любовь к правде и свободе. Норвежский национальный характер сформировался из круга занятий этого народа – рыболовства и плавания в бурном море, земледелия на бедных почвах и др. Редко доводилось слышать, как эти люди смеялись или пели. Как части первозданных скал выступали на улицы их столицы, так и некоторые твердо укоренившиеся идеи выступали постоянной составляющей норвежской ментальности. С норвежцами всегда было все ясно и всегда было легко разговаривать прямо и открыто.

Моя жена однажды сказала, что норвежцы казались ей теми существами, которых и имел в виду Создатель, когда творил мир. Местное население не скрывало своих религиозных пристрастий. В протестантской Норвегии епископ Бергграв, как сигнальный маяк, отправлял свои лучи из города Тромсе (стоявшего на острове на севере страны), где в то время находилась его официальная резиденция, к своей широко рассеянной по стране пастве, вплоть до саамов, проживавших на дальнем севере страны.

Все полагали, что он способен на нечто большее. После вторжения немцев в 1940 году епископ был интернирован, восприняв это как величайшую несправедливость. Предпринимавшиеся тогда попытки облегчить его положение во время интернирования закончились ничем, частично из-за упорства некоторых его собственных сограждан.

Норвегия считалась райским местом для индивидуалистов, отшельников и эксцентричных личностей. Проживавшие здесь многочисленные художники и писатели не любили появляться в обществе. В один из новогодних дней я умудрился проникнуть в дом художника Мунка (1863 – 1944, наиболее известное произведение – «Крик» (1893), охранявшийся эскимосскими собаками-лайками. Дом этот оказался очень холодным, все в нем находилось в художественном беспорядке. В Норвегии все желали жить по-своему и за своей собственной оградой. Мне даже говорили, что, прежде чем войти в гостиницу, лучше оставить свой рюкзак за дверью и лишь затем попросить убежища. Тогда путника всегда принимали более радушно.

Мы путешествовали по всей стране. Чем дальше к северу, тем все казалось грандиознее, и самым впечатляющим оказывались открывавшиеся перед нами не сравнимые ни с чем красоты природы. Казалось, что природа и человеческие существа стремятся к бесконечности – подобно линиям долгот на картах в проекции Меркатора.

На столь обширном пространстве у нас было двадцать почетных консулов, большинство из них – норвежцы. Я посетил почти всех, находившихся в различных городах, начав с Кристиансанна на юге, затем через Ставангер, Тронхейм, Тромсе до Хаммерфеста на севере, и добрался до Киркенеса на самой финской (до 1920 года – российской, после 1945 года – советской и российской. – Ред.)границе. Большинство консулов оказались бизнесменами и масонами, не имевшими ясно выраженных политических взглядов. Они умело выполняли возложенные на них официальные функции.

Некоторое беспокойство у них вызывали немецкие Wandervogel (путешественники), которые в то время хотели совершать поездки на Крайний Север. Только с одним консулом мне никак не удавалось связаться. Он находился на отдаленном острове Варде, по другую сторону мыса Нордкап. В течение девяти месяцев он не отвечал ни на письменные, ни на телеграфные запросы. Но тем не менее говорили, что он еще жив.

Отправившись навестить его на острове, я обнаружил, что его офис закрыт. Тогда кто-то на улице указал мне на дальний угол дома, где, как он сказал, занавесив окна, консул спал после запоя. После того как я увидел Варде, я не стал порицать его поведение. Жившие на острове люди были во многом похожи на мох, прилипший к голой гранитной скале.

В южной части страны население более близко контактировало с внешним миром. Во время экскурсии в Конгсберг я был поражен улицей, состоявшей из прелестных вилл на окраине города. Наш консул объяснил мне, что они построены в результате доходов, полученных от войны 1914 – 1918 годов. Когда я пристальнее вгляделся, то обнаружил, что там же находится и другой ряд домов, датировавшихся 1870 – 1871 годами, а самый внутренний ряд состоял из домов, построенных во времена Крымской войны (1853 – 1856). Оставалось только задуматься над тем, как скоро здесь появится новый ряд.

Норвежцы старались не ввязываться в европейские конфликты, поэтому их стали считать пацифистами. Оставаясь мореплавателями, они были на стороне скорее англичан, чем немцев. Но предпочитали не иметь дело ни с теми ни с другими. Их политические интересы ограничивались Скандинавией. Норвежцы плохо ладили с датчанами, предпочитая шведов.

Не позднее чем в 1911 году, вскоре после отделения в 1905 году Норвегии от Швеции, помню, как прекрасной летней ночью в Молде (порт на северном берегу Молде-фьорда в Мере-Ог-Ромсдал в Южной Норвегии), когда мы пили пунш на шканцах «Германии», эксцентричный норвежский подполковник рассказал мне, что больше всего на свете мечтает о том, как бы вступить в войну со Швецией.

Однако к 1931 году давно существовали дружеские отношения со Швецией, воплощавшиеся в фигуре кронпринцессы Марты. На самом деле ни одно скандинавское государство действительно не думало о вовлечении в конфликт с тем или иным скандинавским государством. Но в то же время им оказалось непросто оказать содействие кому-либо.

Предметом обсуждения в летние месяцы оказался скандинавизм (или панскандинавизм). Он породил конгрессы, на которых обсуждалось множество вопросов, в основном речь шла о высоких материях, не имевших практического выхода. Пять государств – Финляндия, Швеция, Дания, Исландия и Норвегия – занимали совершенно различные позиции в отношении возможной угрозы войны. Реальная солидарность никоим образом не могла основываться только на пацифизме.

В Лиге Наций существовала так называемая «группа Осло», состоявшая из представителей Скандинавских стран, иногда выступавшая вместе с другими странами, занимавшими нейтральную позицию. Но эта группа оказалась совершенно неспособной выдвигать какие-либо серьезные политические требования, ограничившись чисто теоретическими разработками общих подходов к вопросам мирного урегулирования в Лиге Наций. Для достижения эффективных результатов, например проведения политики активного нейтралитета, Скандинавским странам нужно было преобразоваться в ассоциацию, построенную на единых принципах.

В Женеве я с радостью встретился с моими новыми норвежскими друзьями. 2 февраля 1932 года здесь открылась конференция по разоружению, в которой мне довелось участвовать. Необходимость жизни на две страны, нахождение между Осло и Женевой вовсе не привлекали меня, тем более что решения конференции были предопределены еще до ее открытия. В начале лета нашей делегации пришлось устроить своего рода забастовку, поскольку великие державы блокировали любое позитивное решение. Вскоре после этого мне удалось оставить нашу делегацию, поскольку я ожидал в Осло визит немецких военных кораблей вместе с командующим флотом адмиралом Гладишем.

Посещение флота означало для меня возможность удачно совместить обе мои профессии, визит пришелся на то время, когда в Норвегии кабинетом заправляла аграрная партия. Военным министром оказался молодой человек по имени Квислинг (Видкун Квислинг (1887 – 1945) – организатор (1933) и лидер нацистской партии в Норвегии. Содействовал захвату в 1940 году Норвегии германскими армией и флотом, в 1942 – 1945 годах премьер-министр правительства, сотрудничавшего с оккупантами. Казнен. – Ред.).Говорили, что первоначально он был ревностным коммунистом, но после визита в Советскую Россию стал столь же ревностным противником большевиков. Коллеги из аграрной партии не принимали его всерьез. На него смотрели как на нордического чудака, говорили, что он без тормозов, и с ним необычайно трудно разговаривать.

Правда, лично мне Квислинг не давал никаких оснований жаловаться на него. Во время посещения флота он демонстрировал исключительное дружелюбие. Кто мог тогда представить, что вскоре его имя станет нарицательным обозначением политика, предавшего интересы своей собственной страны?

В 1932 году мне пришлось снова отправиться в Женеву. Кроме всего прочего, великие державы находили ситуацию, вытекавшую из их саботажа процесса разоружения, несколько непристойной. Наше часто звучавшее требование egalite des droits{Уравнивание в правах (фр).} нашло отражение в декларации пяти держав, принятой 11 декабря, где в сжатом виде Германии гарантировали равные права в отношении вооружения и безопасности. Так нам удалось достичь значимого результата в дипломатической стратегии, и дверь для продолжения работы конференции снова была открыта. Мне же было суждено возвратиться к своему приятному месту работы в Осло.

Но спокойный период длился недолго. Уже утром 31 января 1933 года нам пришло известие из Берлина, что Адольф Гитлер получил всю полноту власти.

Современные читатели знают, к каким страшным переменам привели эти события. Поскольку первый кабинет Гитлера в основном состоял из людей, не являвшихся членами нацистской партии, вначале многим показалось, что последнее слово будет не за национал-социалистами. Для тех же, кто, как мы, находился за пределами Германии, перемены виделись достаточно серьезными.

Никогда не проявляя активного интереса к внутренней политике, я все же был склонен рассматривать события в этой сфере с точки зрения их благоприятствования достижению прочной внешней политики. Детство, школьные годы и служба на флоте сделали меня монархистом. Я полагал, хотя и не абсолютизируя, что конституционная монархия во главе с мудрым правителем является именно той системой, которая в обычные времена более всего отвечает немецкому характеру.

Мне было также ясно, что каждое время требует своих форм, и всегда полагал, что было бы неправильным делать проблему, требующую конституционных решений, личным убеждением, в том смысле, что, например, государственные гражданские службы должны были в 1918 году устроить забастовку в целях сохранения монархии или поступить подобным же образом в 1933 году, стремясь сохранить республику. Salus publica suprema lеx{Благо народа пусть будет высшим законом (лат.).}.

Меня удивило, что Гинденбург лично способствовал утверждению национал-социалистической диктатуры. В декабре 1932 года, направляясь из Женевы в Осло мимо Боденского озера и затем через Берлин, я изменил своей привычке покупать Vцlkisher Beobacter (газета НСДАП. – Ред.) ради получения представления о ситуации. Я больше не верил в победу нацистов, ибо в то время они только что (в ноябре) потерпели поражение на выборах, потеряв часть голосов.

Мне рассказывали, что однажды, когда при Гинденбурге упомянули имя Гитлера в качестве возможного канцлера, он ответил: «Гитлер – канцлер? Как главный почтмейстер, он может лизать меня сзади, как это делают перед наклеиванием марок».

Находясь за границей, я явно занизил темпы роста национал-социалистического движения и не сумел точно представить его цели. Впрочем, в то время никто не смог бы получить истинное представление об их намерениях. Сам же я судил о партии на основании знакомства с несколькими ведущими ее членами, с которыми мне доводилось встречаться в Женеве и чья наивность в вопросах внешней политики казалось просто обескураживающей. Никто не относился к ним серьезно.

Однажды, 31 января 1933 года, я вынужден был довести до сведения моих коллег, находившихся в Осло, что я буду выполнять инструкции, поступающие из Берлина, до тех пор, пока они не расходятся с моими принципами. Но новое правительство имело полное право (а возможно, и должно было это делать) набирать представителей государства, работавших за рубежом, из своих рядов. И поскольку я не происходил из партийных выдвиженцев, меня бы вовсе не удивило, если бы меня отозвали.

В обязанности иностранной службы входили посреднические функции, а это означало, что если ее зарубежный представитель действует успешно, то он приобретает доверие обеих сторон, своего собственного правительства и той страны, в которой аккредитован. Поскольку и Нейрат, и особенно Бюлов в течение длительного времени находились во главе министерства иностранных дел, я мог утверждать, что пользовался доверием собственной страны.

Однако даже в Осло вскоре заметили, что появились разногласия между теми, кто оказался ответственным за проведение нашей внешней политики, и теми, кто ее фактически проводил. В работу министерства постоянно вмешивались неквалифицированные представители партии. В самые первые дни существования нового режима Геринг отправил в Newspaper for Commerce and Shipping, выходившую в Гетеборге, угрожающую телеграмму, которую вся Скандинавия сочла нелепой. Так в Норвегии появились первые ласточки нацистской пропаганды.

В то время норвежцы относились к новому движению в Германии достаточно сдержанно. Король с удовольствием говорил мне, что в его стране с приблизительно 3 миллионами жителей ему не доводилось править жестко, применяя диктаторские методы. Но если бы население превышало вышеприведенную цифру в двадцать пять раз, он бы ощущал беспокойство и неуверенность. Другие пророчествовали, что Германия находилась в ужасном застое. Немецкая колония заняла выжидательную позицию. В течение тех шести месяцев, что я оставался в Осло, нацистская партия предприняла всего лишь несколько начинаний.

Во время кратковременной поездки в Германию 1 апреля мне довелось увидеть в Альтоне (центр Гамбурга) разбитые витрины еврейских магазинов, пострадавших во время «хрустальной ночи». И в Берлине я чувствовал, что находившаяся теперь у власти партия состоит не из пустословов и демагогов, но из опасных революционеров, тех людей, что были способны выполнить свои угрозы. Больше не нужно было имитировать итальянский фашизм с его комически шаржированной брутальностью, наступила пора активных революционных преобразований. Мне даже казалось, что больше всего происходящее приближалось к коммунистическим методикам.

Первыми жертвами нацистов стали неарийцы. Представителям еврейской интеллигенции до 1933 года разрешалось продолжать пользоваться теми большими преимуществами, которые они получили во времена Веймарской республики. Сейчас все видели, что им угрожает реальная опасность. Антисемитизм на самом деле не относился к особенностям, свойственным немцам (после событий 1918 – 1922 годов, когда в Германии попытались раздуть «пожар мировой революции», после трудных послевоенных лет и кризиса 1929 – 1933 годов (когда все и каждый показали свое истинное лицо) менталитет немцев в этом отношении круто изменился, на чем и сыграл Гитлер. – Ред.), но теперь он превратился в оружие революционной пропаганды, как бы он ни нравился среднему классу и государственным чиновникам.

1 мая, в новый официальный немецкий праздник, заимствованный у международных левых партий, повсюду, даже в моем ведомстве, происходили инциденты с флагами. В соответствии с инструкциями из Берлина нам следовало поднять флаг со свастикой вместе с черно-бело-красным флагом рейха. В немецком консульстве в Кристиансанне группа социалистов, промаршировавшая мимо него 1 мая, сорвала флаг со свастикой, а затем бросила его в море. К счастью, мне самому удалось быстро погасить конфликт благодаря пониманию, проявленному со стороны министра иностранных дел, еще до того, как Берлин сумел послать мне более суровые распоряжения.

Всем иностранным государствам приходилось обращать внимание на то, что происходит в Германии. Переговоры по разоружению снова явно замедлились. Во время поездки, совершенной мной вместе с моей женой в первой половине мая в Олесунн и Молде и обратно через прекрасный Румсдалс-фьорд, меня не оставляло чувство беспокойства, поскольку я видел, что политический курс нацистов вел к новой войне.

Вскоре, без всяких явных причин, мне пришлось задать себе в Норвегии вопрос, справедливо ли продолжать мою деятельность в правительстве. Если я оставался на службе, то обязательно стал бы уступать новому образу мышления и начал говорить иначе. Дома мне удавалось этого избегать. Противореча давно сложившемуся обычаю, мне пришлось объяснять в своих сообщениях в Берлин мои собственные шаги. То есть писать для новичков в политике (вместо того, чтобы просто сообщать о получаемых мною сведениях в министерстве иностранных дел Норвегии).

С другой стороны, мне казалось необходимым дать новым немецким властям урок – не преподносить сказанное иностранным государствам в той грубой форме, что была им свойственна, вызывая совершенно недвусмысленную реакцию. Обычно мне приходилось принимать на себя функции буфера.

Находясь в Норвегии, было трудно выяснить, кто в Германии был главным советником по вопросам внешней политики. Фон Нейрат оставался на своем посту в должности министра иностранных дел вплоть до 30 января 1933 года. Именно он пытался как можно дольше сохранить в нашем министерстве прежнюю расстановку кадров, но в начале апреля все же был вынужден предложить мне занять должность статс-секретаря, поскольку фон Бюлов чувствовал себя не очень хорошо.

Я заявил, что прекрасно понимаю, как сложилось так, что за последние два месяца ему пришлось трижды предлагать свою отставку, чтобы сохранять лицо в министерстве иностранных дел. Но я не принял предложение фон Нейрата, согласившись с фон Бюловом, что нам не следует оставлять наши посты. В то время мы не могли обойтись без таких высококлассных специалистов. Позже я также посоветовал Бюлову оставаться на службе до тех пор, пока шторм не уляжется. Я не верил в то, что Третий рейх продержится долго.

Тем временем, чтобы играть на руку политическим новичкам, Альфред Розенберг (1893 – 1946, с 1923 года главный редактор газеты «Фелькишер беобахтер», печатного органа НСДАП. С 1933 года руководитель внешнеполитического отдела партии, с 1941 года – министр оккупированных территорий. – Ред.) открыл в Берлине свой Aussenpolitishes Amt (офис внешней политики), названный АПА.

Мне же заявили, что меня переводят в дипломатическую миссию в Берн. Но прежде чем туда отправиться, я должен был провести два месяца в министерстве иностранных дел в качестве главы отдела кадров. Это означало столкновение с партией в ее излюбленной сфере деятельности.

В связи с новым назначением мне в основном довелось общаться с эрбпринцем (то есть будущим князем. – Ред.) Вальдеком, назначенным в министерство иностранных дел с этой особой целью. Он относился к тем немецким князьям, которые видели будущее Германии за национал-социалистической партией. Я имел с ним продолжительные дебаты. Точно следуя партийным инструкциям, он не слишком задумывался о личном составе, и штат квалифицированных чиновников таял буквально на глазах. Тогда я потребовал, что, если будут продолжаться сокращения, оставшиеся должны быть наделены полномочиями, предполагавшими вотум доверия. Однако мои расчеты оказались слишком оптимистическими. Действительно, партия требовала от нас вначале провести обширные изменения в нашем кадровом составе, а с другой стороны, не выказывала никакого доверия к тем, кто остался.

В то время нам даже удалось сохранить нескольких еврейских чиновников, захотевших остаться в министерстве иностранных дел. Мы ничего не могли сделать только в том случае, если документально подтверждалась враждебность по отношению к НСДАП{НСДАП – Национал-социалистическая рабочая партия Германии (официальное название гитлеровской партии).}. Я надеялся, что мы сможем запретить членство в партии в нашем ведомстве, точно так же, как это было сделано в армии, поскольку наши зарубежные представители не могли вовлекаться в политику партии.

Если это не представлялось возможным, самым подходящим, вероятно, оставалось коллективное членство всего ведомства в партии. Но мои предложения не были приняты. В сложившихся обстоятельствах казалось вполне естественным распространение чувства неуверенности среди чиновников. Самые активные пытались найти свои пути проникновения в партию, другие оказались слишком гордыми, чтобы проделывать это. Третьи предпочли двигаться по накатанной колее, находились также и те, кто верил, что Третий рейх канет в вечность, как дурной сон. Когда речь шла обо мне, я объяснил Вальдеку, что поскольку я никогда не принадлежал ни к какой партии и не хотел этого, то намеревался следовать своим принципам и в дальнейшем. На некоторое время меня оставили в покое.

В 1933 году казалось совершенно непривычным видеть людей в партийной форме в коридорах министерства иностранных дел. В то же время все чувствовали, что за ними следят (что, наверное, было правдой). Обнаружили, что один из секретарей в течение длительного времени делал копии всех значимых личных документов в департаменте и пересылал их в партию. Общее доверие, составлявшее источник жизненной силы нашей службы, ушло в прошлое.

Генерал Курт фон Хаммерштейн-Экворд (1878 – 1943, с 1930 года командующий сухопутными силами рейхсвера, с 1 февраля 1934 года в отставке, с 1939 года на службе, 25 апреля 1943 года скоропостижно скончался. – Ред.), являвшийся для меня олицетворением здравого смысла, которого в качестве главнокомандующего вооруженными силами сместил генерал Вернер фон Бломберг (1878 – 1946, с января 1933 года министр рейхсвера, с 1935 года – главнокомандующий вооруженными силами и военный министр, с 1936 года генерал-фельдмаршал, в 1938 году уволен в отставку. – Ред.), знал того, кому он был противопоставлен. Он заявлял мне, что мы обречены жить при режиме Гитлера, что должны его строить в течение ближайших десяти лет. Но я совершил ошибку, о которой достаточно скоро стало известно и за рубежом, поверив, что безрассудная финансовая политика Гитлера в короткое время вызовет общую экономическую катастрофу в Германии (как оказалось, не вызвала – напротив, привела к бурному промышленному росту и всеобщей занятости), что, в свою очередь, приведет к смене режима.

Больше всего в Берлине мне не нравилось отношение национал-социалистического движения к христианской церкви. Сначала я серьезно воспринял попытки объединения различных ответвлений протестантской церкви под эгидой так называемого рейхс-епископа Мюллера (бывшего армейского капеллана), пока Вальдек не объяснил мне истинную подоплеку его действий. Он рассказал мне, что истинной целью Мюллера было только создание своего рода орудия, которое можно было бы потом использовать против Римско-католической церкви.

В маленькой церкви, находившейся в берлинском районе Тиргартен, я наблюдал за следующей церемонией, которая мне показалась необычайно значимой. Перед алтарем установили партийный флаг. Во время проповеди несколько раз сменялись носители штандарта, и каждый раз они салютовали в манере, свойственной фашистам, прежде чем флаг снова устанавливался у Распятия.

Вот почему я с удовольствием покидал Берлин. Как дипломат, работавший за рубежом, я, по крайней мере, должен был выполнять конкретную и спокойную работу, ведущую к пониманию и установлению добрососедских отношений. Я направлялся в Осло, чтобы распрощаться с ним, и город открылся передо мной в самом лучшем и дружелюбном свете. Мы плыли на норвежском судне, нам сопутствовал свежий бриз на протяжении всего нашего плавания по проливам Каттегат и Большой Бельт, а затем по Кильскому каналу в сторону Гамбурга.

В конце лета мы с женой прибыли в Берн.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю