Текст книги "Иезуит."

Автор книги: Эрнесто Медзаботта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Куда вы меня несете? – вопил несчастный. – Я вынес пытку и сказал всю правду, вы должны отпустить меня на свободу.

– Ну, попробуй уйти, – сказал с наглым цинизмом один из палачей, глядя на обугленные кости вместо ступней Греко.

На улице слышались нетерпеливые крики и шум приближающейся толпы.

– Бросай его проворней! – командовал Марио.

– Никак не поднимешь кверху, такой тяжелый, дьявол! – острил один из палачей.

Греко, наконец, понял, куда его тащат. Страх смерти еще больше исказил черты его лица.

– Боже! В колодец!.. Смерть!.. – закричал он с таким отчаянием, которое тронуло бы камни, но не палачей.

Между тем шум на улице увеличился так, что можно было слышать голоса многих людей.

– Сюда! Ко мне! – кричал герцог Браччиано. – Они заперлись в подземелье, но я разнесу все и камня на камне не оставлю!

Греко уже подняли вверх, чтобы бросить в колодец, однако он, услыхав голос Браччиано, сделал сверхъестественное усилие и освободился от палачей, но стать на свои обожженные ноги не мог и упал на землю. Палачи его снова подхватили, и в то время, когда разбитая дверь упала, и герцог Браччиано вломился со своими людьми в подземелье, несчастный Греко уже летел на дно глубокого колодца.

Генерал папских войск и его достойный лейтенант совершенно спокойно стояли среди комнаты, будто ничего особенного и не произошло.

– Как это вы, мой уважаемый кузен, – совершенно хладнокровно сказал герцог Сора, – с вооруженной силой вламываетесь во дворец юстиции, ломаете двери, – никак не ожидал!

Затрагивать папского племянника совсем не было в планах Орсини, он хорошо знал, что Григорий XIII, несмотря на свою бесхарактерность, готов на самые крайние меры, если кто-либо осмелится задеть его любимца; хотя бы пришлось поднять весь Рим.

– Я искал моего верного слугу, – отвечал, несколько сконфузясь, Браччиано, – мне сказали, что он здесь, между тем я его здесь не вижу.

– Позвольте, кузен, просить вас отпустить ваших людей, – говорил герцог Сора, – мне необходимо переговорить с вами.

Браччиано невольно вздрогнул: именно в то время, когда он слушал генерала, взор его упал на орудия пытки, но вскоре он оправился и подумал:

– Не осмелятся!.. – И жестом приказал своим людям выйти.

– Ну-с, теперь, дорогой кузен, я прошу меня выслушать, – сказал спокойным голосом герцог Сора. – Вы ищете здесь Греко, которому обещали свое покровительство за участие его в убийстве в прошедшую ночь…

Герцог Браччиано хотел протестовать.

– Греко был здесь только что, – продолжал генерал, – и показал многое, впрочем, он перенес довольно стойко пытку и сначала не хотел признаться ни в чем, но, увидав, что вы его покинули на произвол судьбы, он показал всю истину. И мы имели случай узнать весьма прискорбные обстоятельства о вас и о синьоре Виктории…

– Пожалуйста, прошу вас не мешать имя синьоры Виктории в это несчастное дело, – вскричал, побледнев, герцог Орсини.

– Мне и самому кажется так, – прибавил генерал, – и вследствие этого я приказал, чтобы чересчур длинный язык Греко урезали, заставив его замолчать окончательно.

– Каким образом?

– Очень просто. Я велел бросить опасного свидетеля в колодец, и в настоящее время он напился воды настолько много, что уже не будет в состоянии болтать в продолжение целой вечности.

Герцог Браччиано был озадачен и не знал, радоваться ему или печалиться.

– Греко был верный слуга! – пробормотал он.

– Даже чересчур верный. При первом прикосновении железа к его ногам он показал на ваш счет много ужасных вещей, которым я, конечно, не поверил.

Герцог Браччиано многозначительно взглянул на племянника папы.

– Значит, вы мой друг? – прошептал он.

– Да, в этом случае я поступил, как истинный ваш друг, – отвечал начальник папской гвардии и повторил все то, что он только что слышал от своего достойного лейтенанта Марио. – Мы, бароны, до тех пор сильны, пока держимся друг друга, но если между нами возникнет распря и плебеи воспользуются ею – мы погибли.

Орсини понял и, крепко пожав руку генералу, сказал:

– Я с вами совершенно согласен и благодарю; с этих пор, герцог, я ваш; услуга, оказанная Орсини, не может пропасть!

Марио Сфорца, бывший немым свидетелем этой сцены, самодовольно улыбнулся, ему было приятно, что всякого рода столкновение таких важных персон, как герцог Орсини и папский племянник, – устранено.

Таким образом, убийство несчастного Перетти, племянника кардинала-монаха, осталось не наказанным. Бароны никак не могли предвидеть, что этот неизвестный бедный старик Монтальто вступит на римский престол под именем Сикста V и будет избран Провидением карающей силой.

РАСКАТЫ ГРОМА

ЗАЛЫ Ватикана были полны народа. Посланники иностранных держав, кардиналы, епископы, синьоры наполняли эти залы, еще так недавно при папе Григории XIII пустые. В царствование покойного власть была разделена между кардиналами Сан-Систо, Гуастовиллани и герцогом Сора. Эти три персоны в свою очередь делились с министром-кардиналом Комо. Затем и римские бароны, между которыми, как мы знаем, одну из видных ролей играл герцог Орсини, распоряжались каждый по своему произволу, так что папе Буонкомпаньи ничего не оставалось; а потому иностранцы и итальянские князья, имевшие надобность в политических делах в римской курии, обращались не к папе Григорию XIII, а к тем лицам, в руках которых была сосредоточена власть.

С вступлением на папский престол Сикста V обстоятельства резко изменились. Он взял в свои железные руки все, что касалось внутренней и внешней политики государства. Окружающие были поражены тактом и энергией, которые проявил Сикст V на первых же порах его вступления на престол, он вовсе не был похож на того скромного монаха-отшельника, каким он казался в продолжение многих лет. Новый папа предстал глазам изумленной публики во всем величии государя и первосвященника; будто он всю свою долгую жизнь занимал высокий пост политического деятеля. Прежде всего, он желал установить равенство перед законом всех подданных от знатного барона до простолюдина. С непреклонной энергией и жестокостью он преследовал и того, и другого, если нарушался закон. Исповедуя простой народ, папа хорошо знал, как тяжело он был угнетен богатыми синьорами. Свидания эти вполне подтверждали правдивость истории, рассказанной куртизанкой Диомирой кардиналу-монаху. Изучая общественную жизнь, Сикст V пришел к убеждению, что современное общество совершенно безнаказанно страдает от трех страшных бичей: баронства, бандитов и папских сбиров, названных убийцами, от которых народ ищет защиты даже у бандитов. Сикст V в душе поклялся уничтожить, вырвать с корнем это страшное зло. На четвертый день по вступлении на престол новый папа, как мы знаем, показал, что его главная цель будет заключаться в правосудии, приказав повесить четырех бандитов, несмотря на просьбы всех кардиналов. Распоряжение это напугало баронов и дало надежду бедному народу. Первые притихли, а вторые подняли головы и уже не позволяли себя безнаказанно грабить и насиловать; зная, что им будет оказана законная помощь, они перестали преклоняться перед произволом синьоров и их клевретов и без церемонии крутили им руки назад и представляли в суд. Произошло что-то необычайное: для баронов, вельмож и кардиналов настал суд правильный, неумолимый, даже жестокий. К этому они не были приучены до сих пор. Племянник именитого кардинала Альтана, князь святой Германской империи, за нарушение закона был послан в крепость св. Ангела и приговорен к смертной казни. Папа Сикст V утвердил приговор. Только вмешательство германского правительства спасло осужденного, и он был освобожден. Сикст V хотя и был окружен друзьями, занимавшими важные посты при св. престоле, но ни один из них не смел помыслить превысить свою власть и перейти назначенную им границу; папа управлял государством вполне самостоятельно, отнюдь не поддаваясь постороннему влиянию.

В утро, о котором идет речь, главный зал Ватикана был переполнен иностранными посланниками и итальянскими вельможами. Каждый непременно преследовал свою цель. Испанцы интриговали против французского короля Генриха III, сторонники последнего указывали Сиксту V на чрезмерное тщеславие герцога Гиза, стремящегося быть сильнее папы; великий эрцгерцог Тосканский и другие итальянские князья употребляли все возможные усилия, дабы заручиться расположением папы. Словом, главный зал Ватикана напоминал минувшие времена, когда папа Григорий VII провозгласил с кафедры св. Петра свой страшный катехизис, известный под названием Dictatus papae, послуживший римской теократии, когда короли и императоры Европы оспаривали друг у друга честь вести за узду белого мула, на котором ехал римский первосвященник. Царствование Сикста V напомнило это минувшее время всемогущества папского престола. Между тем как посланники ждали очереди заявить его святейшеству свои полномочия, Сикст V очень любезно толковал с великим герцогом Тосканским.

– Итак, – говорил папа, – наше избрание доставило удовольствие вашему высочеству? Будьте уверены, что до тех пор, пока царствует Сикст V, Тоскана может рассчитывать на покровительство св. престола.

Одна из замечательных черт характера бывшего кардинала Монтальто была благодарность. Сикст V не забыл услуги, оказанной ему при выборах кардиналом Медичи. Окружающие с завистью видели, как его святейшество любезно разговаривает с герцогом Тосканским, родным братом кардинала Медичи.

Прошли те времена, когда внимание папы не ставилось ни во что!

Между тем в приемной произошло волнение. Церемониймейстер вбежал в зал, запыхавшийся и сконфуженный.

– Что случилось? – спрашивал его государственный секретарь святого престола кардинал Рустикуччи.

– О, ваша имененция, случилось то, чему верить трудно, – отвечал церемониймейстер.

– А именно?

– Герцог Паоло Орсини желает представиться его святейшеству.

Действительно, все с удивлением увидали входившего герцога Браччиано. Убийца папского племянника Перетти сначала, когда кардинал Монтальто был избран, было решил бежать из Рима, но после передумал, уверенный, что новый папа не посмеет тронуть его и с совершенно невинным видом, как будто он не принимал никакого участия в убийстве Перетти, отправился в Ватикан, желая представиться папе и лично поздравить его с восшествием на престол. Наглость, на которую способен был только такой закоренелый злодей, как Паоло Орсини!

Кардиналы и посланники, окружавшие папу, расступились и дали дорогу герцогу.

– Никто из приближенных вашего святейшества, – сказал Орсини, – не осмелился доложить вам о моем приходе, я сам решился преклонить колена пред моим государем и поздравить его…

Все взоры невольно обратились на папу; самые смелые трепетали, предвидя бурю неминуемую. Между тем Сикст V, смерив презрительным взглядом Орсини, не удостоил его ни одним словом приветствия и продолжал разговор с герцогом Тосканы. Орсини вспыхнул от стыда и сказал:

– Ваше святейшество, быть может, не расслышали слов первого римского барона?

Сикст V повернул голову и снова презрительно смерил с головы до ног убийцу своего племянника и опять не сказал ни одного слова. Вероятно, взгляд папы был чересчур красноречив: Орсини не выдержал и невольно, будто под влиянием какой-то сверхъестественной силы, упал на колени. Герцог ди Сора, утвержденный новым папой, в звании командира гвардии, сделал шаг вперед, впрочем, вовсе не с целью защищать герцога Орсини, а для того, чтобы по первому знаку его святейшества броситься на дерзкого злодея. Обстоятельства переменились теперь, герцог ди Сора был на службе у Сикста V, и союз, заключенный ими в подземелье, был забыт.

В числе присутствовавших находилось немало друзей Орсини, но все они со страхом отвернулись от него, лишь один венецианский посланник, помня услуги, оказанные республике покойным отцом Орсини, бросил умоляющий взгляд на Сикста V, как бы прося его пощадить Орсини. Папа любил венецианскую республику и не хотел отказать в просьбе ее представителю. Он улыбнулся посланнику, сделал общий поклон всем присутствовавшим и, опираясь на руку кардинала Рустикуччи, вышел из зала. Герцог Браччиано, наконец, пришел в себя и, поняв, что далее оставаться в Ватикане значило бы рисковать своей головой, поспешил убраться. Его никто не задержал, так как приказа о его аресте не было дано папой. Приехав домой, Орсини, запасшись деньгами, убежал из Рима.

Когда папа узнал о побеге Орсини, он, улыбаясь, сказал кардиналу Рустикуччи.

– Видите, друг мой, меня зовут волком, однако достаточно одного моего взгляда для того, чтобы убежал самый кровожадный лев.

– В писании сказано: «Ты вырвешь зубы у дракона», – отвечал Рустикуччи, – ваше святейшество, предназначено самим Провиденьем исполнить великие слова пророчества.

– Да, – продолжал задумчиво Сикст V. – Провиденье мне вверило стадо, которое я должен охранять от зверей. Но, быть может, народ не доволен, что я его защищаю; его пугают строгие меры.

– Не думаю, ваше святейшество. Достаточно одного имени Сикста V, чтобы успокоить правого и устрашить виновного. Народ понимает это и ценит.

– Во всяком случае, я уже не сверну с моего пути и, что бы ни случилось, буду идти по нему прямо. Позови ко мне римского губернатора, – прибавил Сикст V.

Государственный секретарь ушел, и вскоре явился римский губернатор.

ПОЛБУТЫЛКИ

ПЛОЩАДЬ «Navona» во времена папы Сикста V походила на узкое поле, посреди которого красовался дворец Орсини, где теперь дворец Браски. Это было излюбленное низшим классом народа место, здесь был рынок, тут толпились разные продавцы, в особенности продавцы вареных бараньих голов, столь любимых римлянами; крики продавцов, по преимуществу съедобного товара, сливались в общий нестройный гул. Остерии, окружавшие площадь, прекрасно торговали, в особенности в базарные дни. Продавцы и покупатели, напрыгавшись вдоволь на площади, чувствовали потребность промочить горло вином. Самая популярная остерия была у Григория Форконе, старого бандита дома Орсини, не раз исправно исполнявшего темные поручения всемогущего синьора, отправляя на тот свет каждого, кто имел несчастье не понравиться синьору Орсини или кому-нибудь из его приближенных. Говорили, и не без основания, что Григорий Форконе был одним из убийц Викентия Вителли, лейтенанта герцога Сора, изменнически заколотого по приказанию Орсини. Григорий Форконе получил от Орсини в награду за службу небольшой домик, где устроил остерию и торговал на славу.

Хотя бывший разбойник и занялся мирным ремеслом, но народу он продолжал внушать страх. Всем было известно, что Форконе продолжает иметь сношения с всемогущим герцогом Браччиано. Супруга знаменитого трактирщика Гертруда была как раз под стать ему, высокая, толстая брюнетка, обладавшая страшной физической силой. Единственный человек, которого боялась трактирщица, был ее муж Григорий. В базарные дни остерия с самого утра была полна народа. Монахи, сбиры, солдаты, студенты, иностранцы со всех концов Европы наполняли остерию, и, казалось бы, могли вполне удовлетворить жадность каждого трактирщика. Но Форконе не был доволен. Два обстоятельства были причиной дурного расположения духа экс-бандита: одно из них было чисто политического свойства, другое коммерческого, касалось остерии. К первому относилось падение всемогущего дома Орсини, не знавшего границ своему произволу при всех папах, и уничтоженного окончательно монахом, называемым Сикстом V. Недавно папские сбиры проникли во дворец Орсини и арестовали бандита. В прежнее время такая дерзость им всем стоила бы жизни, а теперь, напротив, сам Виргинио Орсини и все домочадцы помогали, аресту. Глава банды Людвиг Орсини, который никогда никого не боялся и делал все, что хотел, вынужден был бежать в Венецию. Наконец, сам герцог Браччиано, Паоло Джиордано Орсини, союзник и равный испанскому королю, вынужден был также бежать из Рима. Укрывшись в своем укрепленном замке Браччиано, окруженный многочисленным отрядом, герцог, тем не менее, дрожит каждую минуту, что его потребуют в Рим для суда по приказанию папы Сикста V. Григорий Форконе чувствовал себя в полной безопасности под защитой всемогущего Орсини, а теперь все это уничтожил новый папа. Дома Орсини не существует.

Другая причина, как замечено выше, чисто коммерческого свойства, также весьма беспокоила Григория. По приказанию римского губернатора все трактиры были обязаны продавать бедному народу самую небольшую меру вина, как, например, полбутылки. При папе Григории XIII был тот же закон относительно продажи вина, но на него никто не обращал внимания. Тот же Форконе публично кричал, что если кто-нибудь предъявит ему подобную нелепость, то он, Форконе, убьет его без разговоров. Но Григорий XIII умер; новый римский губернатор подтвердил старый закон, и никто не смел ему противиться. Лишь Григорий Форконе, экс-бандит всемогущего Орсини, ворчал, как зверь, и всеми средствами избегал исполнения приказания губернатора. В то утро, о котором идет речь, остерия была полна народа. Вино лилось рекой, посетители требовали не полбутылки, а целые фиаски. В это самое время в зал вошли два человека: солдат и монах.

– Ты точно на иголках, – говорил старый монах своему товарищу-воину, – кто бы мог подумать, видя тебя в настоящую минуту, что ты один из храбрейших капитанов Европы.

– Я боюсь не за себя, вы это хорошо знаете, – отвечал воин. – Что будет, если нас узнают?

– Ровно ничего. Я убежден, что народ, напротив, станет меня приветствовать, я сделал для него все, что было можно.

– Да, но не забывайте, что здесь мы окружены сторонниками Орсини.

Монах только что хотел ответить, как его внимание было привлечено страшным шумом, раздавшимся в противоположном конце остерии. Произошла самая обыкновенная история. Двое сбиров или бандитов играли в кости и поссорились. Сначала послышалась брань, потом началась драка, наконец, пошли в ход ножи. Жена Григория, увидев, что дело может кончиться плохо, выбежала из-за стойки и стала разнимать драчунов.

– Остановитесь, несчастные! – кричала толстая Гертруда. – Если вы и не сделаете вреда друг другу ножами – и тогда вы не спасетесь от виселицы. Помните, что царствует Сикст V (Bicordatevi che regna Sisto)!

Эти слова были самые страшные в ту эпоху. Бандиты опустили ножи и мигом присмирели. При виде столь быстрой перемены монах приятно улыбнулся и сказал:

– Ну что, Александр, ты все еще думаешь, что мы были бы в опасности, если бы нас узнали?

– Я думаю только то, что народ вас с триумфом вынес бы отсюда на своих плечах, – отвечал тот, которого монах называл Александром, – но, клянусь короной испанского короля, я бы расхохотался тому в лицо, кто бы сказал мне в прошедшем году, что в Риме я увижу что-либо подобное!

– Да, потому что никто не преклонялся перед законом, его попирали; а закон, как ты сам знаешь, есть фундамент власти, ибо он составляет благосостояние народа. Лишь угнетенные узнали, что закон не есть только мертвая буква, а строго охраняется властью, они подняли головы; а угнетатели, наоборот, склонили их.

Между тем трактирщик, давно наблюдавший за солдатом и монахом, занявшими лучшее место, наконец не вытерпел, подошел к ним и спросил, что им угодно?

– Принесите нам полбутылки вина, – сказал монах.

Форконе изобразил недовольную гримасу и сделал вид, будто плохо расслышал. Полбутылки вина на двоих посетителей, занявших лучшее место! Он повторил вопрос.

– Полбутылки вина, я уже говорил вам, – отвечал совершенно спокойно монах.

– Чтобы вы подохли с вашей полбутылкой! – заорал во всю глотку трактирщик. – Здесь не подают по полбутылки. Убирайтесь ко всем чертям!

Солдат невольно положил руку на пистолет, монах его удержал и продолжал:

– Однако синьор Григорий, римский губернатор, приказал всем трактирщикам продавать по полбутылки вино, для того чтобы бедный народ мог также…

– Тысячу чертей и тому, кто отдал такой дурацкий приказ, и тем, кто его исполняет! – вскричал рассвирепевший бандит. – Повторяю, здесь не подают по полбутылки, убирайтесь вон!

– Напрасно вы все это говорите, господин трактирщик, – отвечал монах, вставая, – вы можете горько раскаяться в ваших словах. Пойдем, брат, – обратился он к товарищу, – здесь нам не место.

Экс-бандит послал вслед уходившим страшное ругательство.

Монах и солдат почти во всех трактирах встречали то же самое. В одном месте на площади они натолкнулись на следующую сцену.

Бандит, у которого на рукаве была вышита монограмма, означавшая, что он принадлежит к знаменитому дому всемогущего синьора Колонны, подошел к продавщице яиц и спросил, сколько стоят лежащие на тарелке яйца.

Получив ответ, он взял яйца, завернул их в платок и сказал с иронией:

– Ладно. Ты получишь за них деньги, если потрудишься прийти во дворец синьора Колонны, где я живу.

– Я на это не согласна, – отвечала продавщица, – или плати деньги, или положи яйца на место.

– Уж не ты ли заставишь меня возвратить яйца? – нагло вскричал бандит.

– Конечно, я и все эти окружающие люди, – отвечала женщина. – Слава Богу, прошло то время, когда вы безнаказанно обижали бедный народ. Теперь царствует Сикст (Adesso regna Sisto).

Монах выразительно посмотрел на товарища, тот улыбнулся и опустил глаза, как бы в знак согласия.

Между тем бандит вовсе не желал возвращать яйца и намеревался уйти.

Тогда торговка стала кричать:

– Помогите, добрые люди, меня грабят!

Толпа народа мигом окружила продавщицу яиц. Один из простолюдинов, высокий, здоровый малый, с открытой физиономией, смело подошел к бандиту и сказал:

– Вот что, любезный, если ты бережешь свою шкуру, советую положить яйца на место и убираться подобру-поздорову.

Бандит побледнел от злобы и вскричал.

– Помните, что вы делаете, я принадлежу к дому синьора Колонны, вам это даром не пройдет!

– А я принадлежу к дому Сикста, – отвечал со смехом малый. – Сикста, который может повесить твоего Колонну и всех римских баронов!

Взрыв аплодисментов и общий хохот были ответом на эти слова.

– Да, да, господа бандиты, кончилось ваше золотое время! – кричал народ.

– Или отдай яйца, или мы тебе кишки выпустим твоей же шпагой!

– Смерть бандиту! Смерть разбойнику!

Один из юношей вскочил на стол и громко крикнул: «Да здравствует наш святой отец! Да здравствует Сикст!»

Вся толпа народа, как один человек, подхватила это приветствие. Крики: «Да здравствует папа Сикст!» потрясали воздух.

Бандит понял, что тут шутки плохи, возвратил яйца и удалился, оглушаемый хохотом и свистом толпы. Народ его не тронул, сознавая свою силу.

В тот же день в Ватикане папа Сикст V вел дружескую беседу с герцогом Пармским Александром Фарнезе, племянником кардинала Фарнезе. Герцог Александр пользовался всеобщим уважением как справедливый, честный человек и как знаменитый в целой Европе воин. Про Александра Фарнезе говорили то же, что и про Ледигиера: что победить его нельзя. Он пользовался большой популярностью: достаточно было его появления в Бельгии, чтобы народ остался верен католицизму и был совершенно спокоен, тогда как во Фландрии вспыхнуло всеобщее восстание. Все были убеждены, что если бы герцог Александр правил в восставших Провинциях, то порядок не был бы нарушен. Папа Сикст V очень любил и уважал герцога Пармского. Его дядю кардинала Фарнезе новый папа тоже очень уважал. И, несмотря на то, что кардинал Фарнезе был серьезным соперником Сикста в конклаве, он был возведен на самую высшую ступень духовной иерархии.

– Ну что, мой милый Александр, – говорил папа, – не кажется ли тебе Рим несколько измененным?

– Признаюсь вам, святейший отец, – ответил герцог, – я до сих пор не могу опомниться после того, что видел. Когда лет пять назад я был в Риме, все управляли им, кроме папы: бароны, бандиты, кардиналы, иностранные посланники. Теперь все это изменилось каким-то чудом, отошло в область преданий. Управляет только папа и никто больше. Право суда прежде было пустое, ничего не значащее слово; народ покорно склонял голову перед своими тиранами, между тем как теперь…

– Да, теперь дела идут несколько иначе, – прервал его папа, – теперь честные торжествуют, а негодяи трепещут. Мои сбиры проникают во дворцы всемогущих синьоров, арестовывают их бандитов, и ни Орсини, ни Савелли, ни Колонны не смеют противиться правосудию. Виселица работает и видит, как умирают злодеи. Как тебе нравится эта перемена?

– Она превосходна, ваше святейшество, и одобряется всеми честными людьми. Не далее как вчера мой дядя кардинал Фарнезе говорил с восторгом обо всех ваших распоряжениях.

– А, твой дядя кардинал одобряет мои действия! – вскричал, приятно улыбаясь, папа. – Я в восторге, что заслужил похвалу человека, которого глубоко уважаю.

– Но я не скрою от вашего святейшества, что мой дядя, одобряя ваши распоряжения, боится одного…

– А именно?

– Что всемогущих синьоров будут преследовать, а простой народ будет распущен.

– Совершенно лишняя боязнь, мой милый Александр, – перебил Сикст V герцога. – У меня перед законом все равны, от знатного барона до простого плебея.

– Простите, ваше святейшество, мою солдатскую откровенность, – продолжал герцог, – но я не далее как сегодня утром видел нарушение закона плебеем…

– Понимаю. Ты говоришь о трактирщике, можешь успокоиться; Сикст V не позволяет нарушать закон ни знатному барону, ни простому трактирщику; завтра он будет наказан.

И действительно на другой день около 8 часов утра Форконе, выйдя на крыльцо, увидал рабочих, которые делали какие-то подмостки и врывали столбы прямо против его трактира.

– Какого черта вы тут строите? – спросил с неудовольствием Форконе. – Вы заслоняете свет в мое заведение.

Один из плотников взглянул, улыбаясь, на трактирщика и сказал:

– Не беспокойтесь, господин Григорий. Эта постройка только на сегодня, завтра мы ее разберем.

– Это все равно, но по чьему приказанию вы это делаете?

– По приказанию начальства.

– А!.. Но какого же черта начальство приказало построить перед дверьми моего заведения?

– Виселицу.

Этот ответ вполне удовлетворил Форконе и даже развеселил его. Войдя в трактир, он сказал жене, приятно улыбаясь:

– Знаешь, сегодня мы будем торговать превосходно.

– Почему ты так думаешь? – спросила жена.

– Ставят виселицу против нашей остерии.

В девять часов к виселице пришел отряд солдат, и стала собираться толпа народа. Всем было странно, что казнь происходит именно здесь, против трактира. Около десяти часов явился еще отряд сбиров и прямо отправился внутрь трактира. Начальник отряда обратился к хозяину с официальным вопросом:

– Вы Григорий Форконе?

– Я, что вам угодно?

– Следуйте за мной и позаботьтесь о спасении вашей души, исповедуйте ваши грехи вот этому благочестивому отцу, – сказал начальник, указывая на капуцина, стоявшего близ виселицы.

– Как позаботиться о душе? Зачем? – вскричал Форконе, ничего не понимая.

– Вы должны умереть.

– Как я?! За что?

В эту минуту сбиры бросились на Форконе и скрутили ему руки назад.

– Боже великий, мой муж! – заголосила супруга трактирщика. – За что вы его связали?

– За то, что не исполнил закон, утвержденный папою, не отпустил бедным людям полбутылки вина, – отвечал равнодушно начальник.

– О я несчастная!.. Долго вы его продержите в тюрьме?

– Ни одного дня, даже часа, – отвечал начальник, – можете быть уверены.

Несчастная женщина вскрикнула и упала в обморок. Все это произошло скорее, чем мы рассказали. Форконе до такой степени испугался, что на него нашел столбняк, казалось, он ничего не понимал, что вокруг него делается.

В это время к нему подошел капуцин и стал шептать, чтобы раскаялся в грехах и приготовился к смерти.

Эти слова вывели приговоренного из оцепенения.

– Мне раскаяться? Да в чем, спрашиваю я вас, – вскричал он не своим голосом, делая усилия, чтобы порвать веревки, которыми был связан. – Раскаяться в том, что я сказал одно неосторожное слово? Будьте же все вы прокляты с вашим папою и его правосудием!

– Припомни хорошенько все твои дела, – говорил тихим торжественным голосом капуцин, – и ты сознаешь все грехи твои, ты сам увидишь, что приговорен к смерти не за неосторожное слово. Припомни, как ты в замке Браччиано зарезал беззащитного по приказанию Людовика Орсини…

Экс-бандит затрясся всем телом.

– А Юлий Савелли, – продолжал капуцин, – убитый тобой в то время, когда выходил из дома своей возлюбленной… А Викентий Вителли, которого твои сообщники смертельно ранили, а ты его докончил. Припомни все это, и ты убедишься, что тебя отправляют на виселицу не за одно неосторожное слово.

– Боже! Этот голос и эти блестящие глаза! – вскричал Григорий. – Я их узнаю! Ты тот самый монах, который был у меня вчера в остерии и спрашивал полбутылки вина!..

– Но кроме вчерашнего дня мы с тобой, Форконе, встречались и прежде, – говорил капуцин. – Припомни того монаха, который на коленях молил тебя помочь ему отыскать убийц Франциска Перетти, его племянника…

Приговоренный отшатнулся назад, вся его фигура изобразила страшный ужас, бледными губами он прошептал:

– Кардинал Монтальто! Сикст V!

– Да, Сикст V, которого Провидение предназначило наказать злодеев. Умри же, Форконе; если ты жил, как кровожадный зверь, то сумей хотя бы умереть по-христиански, принеси раскаяние в грехах перед лицом Господа Бога!

Экс-бандит упал на колени и стал молить о пощаде.

– Помилуй меня, святейший отец, ради всего святого помилуй, – говорил он, – не дай мне умереть, сошли меня на самую ужасную каторгу, но оставь мне жизнь.

– А ты помиловал Юлия Савелли, Викентия Вителли, Франциска Перетти?

– О, я раскаиваюсь, я раскаиваюсь, я был злодеем, но простите меня, святейший отец, я умоляю вас: простите. Вы можете это сделать, вы всемогущи, каторга самая страшная пусть будет моим уделом, но оставьте мне жизнь.

– Нет, нет и нет, – возразил Сикст V, – потому что, если ты будешь жить, умрет правосудие, кровь невинно зарезанных тобою вопиет о мщении. Раскайся же в своих грехах, Форконе, и умри. Помни, что в царствование Сикста V всякий, кто посягнет на жизнь ближнего, должен кончить так, как ты.

Экс-бандит поднял голову и посмотрел на папу, в его глазах он прочел свой приговор.

Между тем приготовления к казни были окончены; толпа народа, окружавшая виселицу, с нетерпением ждала конца этой страшной драмы. Капуцин, тщательно закрывший лицо, стоял в нескольких шагах от виселицы. Только один приговоренный знал, кем он был. Когда палач надел петлю на шею Григорию, тот, повернув голову в сторону, где стоял капуцин, вскричал:

– Отпусти же мне грехи, по крайней мере, я хочу умереть прощенный!

Капуцин поднял глаза к небу и медленными шагами отошел. Петля перехватила шею бандита, скамья была вынута из-под его ног, и он повис.