355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эрнест Жозеф Ренан » Апостол Павел » Текст книги (страница 15)
Апостол Павел
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 11:13

Текст книги "Апостол Павел"


Автор книги: Эрнест Жозеф Ренан


Жанр:

   

Религия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

"He Апостол ли я? He свободен ли я? He видел ли Иисуса Христа, Господа нашего? He мое ли дело – вы в Господе? Если для других я не Апостол, то для вас Апостол; ибо печать моего апостольства – вы в Господе. Вот мое защищение против осуждающих меня. Или мы не имеем власти есть и пить? Или не имеем власти иметь спутницей сестру, жену, как и прочие Апостолы, и братья Господни, и Кифа? Или один я и Варнава не имеем власти не работать? Какой воин служит когда-либо на своем содержании? Кто, насадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада? По человеческому ли только рассуждению я это говорю? He то же ли говорит и закон? Ибо в Моисеевом законе написано: "не заграждай рта у вола молотящего". О волах ли печется Бог? Или, конечно, для нас говорится? Так, для нас это написано; ибо, кто пашет, должен пахать с надеждой, и кто молотит, должен молотить с надеждой получить ожидаемое. Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное? Если другие имеют у нас власть, не паче ли мы? Однако мы не пользовались сею властью, но все переносим, дабы не поставить какой преграды благовествованию Христову. Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища, что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника? Так и Господь повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования. Но я не пользовался ничем таковым. И написал это не для того, чтобы так было для меня; ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою. Ибо, если я благовествую, то нечем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую! Ибо, если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если не добровольно, то исполняю только вверенное мне служение. За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно, не пользуясь моею властью в благовествовании. Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобресть: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобресть Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, не будучи чужд закона перед Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобресть чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобресть немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтоб быть соучастником его. He знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы – нетленного. И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух; но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным".

Что касается вопроса о поведении женщин в церкви, мы заранее можем ожидать, что о нем апостол будет говорить с присущей ему резкой решительностью. Он порицает смелые попытки коринфских женщин и призывает их обратиться к порядкам остальных общин. Женщины в церкви не должны никогда разговаривать, даже ставить вопросы. Дар языков – не для них, они должны быть покорны мужу. Если им желательно что-нибудь узнать, они должны спрашивать о том дома мужа. Появляться в церкви женщине без покрывала так же стыдно, как явиться туда обритой или стриженой. К тому же покрывало необходимо из-за ангелов. Предполагалось, что ангелы, присутствующие при божественной службе, могут быть введены в соблазн длинными волосами женщин, или, по крайней мере, что вид последних отвлекает их внимание от их дела, которое состоит в том, чтобы относить к Богу молитвы праведников. "Всякому мужу глава – Христос; жене глава – муж, а Христу глава – Бог... Муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава Божия; а жена есть слава мужа. He муж от жены, но жена от мужа... все же – от Бога".

Замечания, касающиеся "вечери Господней", имеют огромный исторический интерес. Трапеза эта все более и более становилась существенным элементом христианского культа. Все более и более распространялась также мысль, что на ней вкушали самого Иисуса. Конечно, это была метафора, но на языке христиан описываемой эпохи метафора не отличалась вполне ясно от действительности. Во всяком случае, таинство это было по существу таинством единения и любви.

"Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, нe есть ли приобщение Тела Христова? Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба. Посмотрите на Израиля по плоти: те, которые едят жертвы, не участники ли жертвенника?... Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и возблагодарив преломил и сказал: "приимите, едите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание". Также и чашу после вечери, и сказал; "сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание". Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет. Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней. Да испытывает же себя человек, и, таким образом, пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая , о Теле Господнем".

Это осуждение, которому подвергаются непознающие великой святости трапезы Господней, не есть вечная погибель, это временное испытание, даже смерть, т. к. последняя часто является душеспасительным искуплением. "От того, прибавляет апостол, многие из вас немощны и больны, и не мало умирает. Ибо, если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы; будучи не судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром" т. е. на вечную погибель. Пока апостол ограничивается приказанием, чтобы приходящие на агапу ждали друг друга, ели бы дома, если кто голоден, и сохраняли за вечерей Господней ее мистическое значение. Остальное он обещает устроить, когда придет.

Затем, апостол дает теорию проявлений Св. Духа. В туманно определяемые разряды "даров" , "служений" и "действий" он помещает тринадцать проявлений, составляющих всю иерархию, все формы сверхъестественной деятельности. Три проявления ясно указаны и подчинены друг другу; это: 1) функция апостольская; 2) функция пророческая; 3) функция учительская. Затем идут дары, служения и действия, которые, не сообщая столь высокого постоянного положения, служат к непрерывному проявлению Духа. Это: 1) слово мудрости; 2) слово знания; 3) вера; 4) дар исцелений; 5) дар чудотворения; 6) дар различения духов; 7) дар говорить на разных языках; 8) дар истолкования языков, когда на них говорят по предыдущему; 9) дела вспоможения; 10) заботы управления. Все эти функции хороши и полезны; они не должны ни умалять друг друга, ни завидовать друг другу; у всех один и тот же источник. Все дары исходят от Святого Духа; все "служения" исходят от Христа; все "действия" идут от Бога. У тела много членов, но все-таки оно одно; разрешение функций необходимо в церкви так же, как и в теле. Члены церкви точно так же не могут обходиться друг без друга, как глаз – без руки, голова – без ног. Стало быть, всякая зависть между ними неуместна. Конечно, они не равны по достоинству; но самые слабые члены именно и являются самыми необходимыми; самые скромные члены наиболее уважаются, самым заботливым образом охраняются, т. к. Бог пожелал вознаградить их, чтобы в теле не было ересей и зависти. Стало быть, члены должны заботиться друг о друге; если страдает один, все страдают; преимущества и слава одного заставляют радоваться за него и другой. Да и к чему тут соперничество? Есть путь, открытый всем, и лучший из всех, дар, стоящий далеко выше всех остальных. Вдохновленный поистине пророческим наитием и выведенный им из массы перемешанных с заблуждениями мыслей, которые он только что излагал, Павел пишет тут дивную страницу, единственную во всей христианской литературе достойную сравнения с речами Иисуса:

"Если я говорю языками человеческими и ангельскими, a любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, (Бога) подобно как я познан (им). А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше".

Если бы у Павла был опыт в экспериментальной психологии, он пошел бы дальше, он сказал бы: "Братья, бросьте иллюзии. Эти нечленораздельные бормотанья, эти восторги и чудеса – только ваши младенческие грезы. To, что есть не сказочного, вечного, – это то, чему я сейчас учил вас". Но тогда он не принадлежал бы своему времени; он не сделал бы того, что он сделал. Разве мало еще того, что он указал на основное различие между вечными, неувядающими религиозными истинами, и теми, которые исчезают, как грезы детства? Разве он не достаточно сделал для бессмертия, написав, что "буква убивает, дух вносит жизнь"? Горе тому, кто остановится на поверхностном и кто, из-за двух или трех воображаемых даров, забудет, что в этом странном списке, между диаконствами или харизмами первобытной церкви, числятся и заботы о страждущих, распоряжение милостыней, взаимное вспоможение! Павел ставит эти функции на последнем месте, как нечто незначительное. Но его пронизывающий взгляд и тут умеет прозреть истину. "Берегитесь, говорит он, наименее благородные члены наши окружены наибольшим почтением". Пророки, имеющие дар языков, учителя, время ваше преходяще; диаконы, самоотверженные вдовицы, управители имуществом церкви, вы останетесь; вы создаете вечное.

В подробностях указаний, относящихся к проявлениям духа, Павел высказывает свой практический ум. Он ставит пророчество гораздо выше дара языков. He отвергая вполне глоссолалии, он по ее поводу делает замечания, равносильные порицанию. Глоссол говорит не с людьми, а с Богом, никто его не понимает, он поучает только самого себя. Пророчество, напротив, поучает и утешает всех. Глоссолалия хороша только в том случае, если ее истолковывают, т. е. если другие верные, специально для того одаренные, вмешиваются и если им удается найти в ней смысл; сама по себе она подобна неопределенной музыке; слышен звук гусель или свирели, но непонятно, что играют на этих инструментах. Это как глухая труба: сколько ни звучи она, никто не повинуется непонятному сигналу и не готовится к сражению. Если язык произносит невразумительные слова, он говорит на ветер; речь на непонятном языке ничего не значит для ума. Итак, без толкования глоссолалии не должно быть. Мало того, глоссолалия сама по себе бесплодна; ум с ней остается без плода; молитва происходит внутри человека, и он в ней не участвует.

"Ибо, если ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина как скажет "аминь" при твоем благодарении! Ибо он не понимает, что ты говоришь. Ты хорошо благодаришь, но другой не назидается. Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками; но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтоб и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке. Братия! Не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, a по уму будьте совершеннолетни. В законе написано: "иными языками и иными устами буду говорить народу сему, но и тогда не послушают Меня, говорит Господь". Итак, языки суть знамение не для верующих, а для неверующих; пророчество же не для неверующих, а для верующих. Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие, – то не скажут ли, что вы беснуетесь? Но когда все пророчествуют, и войдет кто неверующий или незнающий, то он всеми обличается, всеми судится, и таким образом тайны сердца его обнаруживаются; и он падает ниц, поклонится Богу и скажет: "истинно с вами Бог". Итак, что же, братья? Когда вы сходитесь, и у каждого из вас есть псалом, есть поучение, есть язык, есть откровение, есть истолкование, – все сие да будет к назиданию. Если кто говорит на незнакомом языке, говорите двое, или много трое, и то порознь, и один изъясняй. Если же не будет истолкователя, то молчи в церкви, а говори себе и Богу. И пророки пусть говорят двое или трое, а прочие пусть рассуждают; если же другому из сидящих будет откровение, то первый молчи. Ибо все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение. И духи пророческие послушны пророкам, потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира... Итак, братия, ревнуйте о том, чтобы пророчествовать, но не запрещайте говорить и языками; только все должно быть благопристойно и чинно".

Некоторые странные звуки, которые издавали глоссолалии и где смешивались языки греческий, сирийский, слова anathema, maran atha, имена Иисуса и Господа, сильно смущали простолюдинов. Павел, к которому и по этому поводу обращались, применяет то, что называлось "различением духов", и старается разобрать, что в этих бессвязных речах могло исходить от Св. Духа, что нет.

Основному догмату первобытной церкви, вере в воскресение и близкую кончину мира, отведено в этом послании важное место. Апостол восемь или девять раз возвращается к этому предмету. Обновление произойдет через огонь. Праведники будут судить мир, даже ангелов. Воскресение, из всех христианских догматов наиболее претивший греческим умам, является предметом особого внимания. Многие, допуская воскресение Иисуса, его близкое пришествие и обновление, которое он должен произвести, не верили в воскресение мертвых. Каждый смертный случай в общине вызывал соблазн и недоумение для них. Павел без труда доказывает им, что они непоследовательны: если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес; всякая надежда тщетна, христиане самые жалкие из людей, мудрее всех те, кто говорит: "Будем пить и есть, ибо завтра умрем!" Воскресение Христа обеспечивает воскресение всем. Иисус открыл шествие, ученики его последуют за ним в день славного его пришествия. Тогда наступит царствие Христово, всякая власть, кроме его власти, упразднится; смерть будет последним врагом, которого он истребит; все покорится ему, кроме Бога, покорившего ему все. В самом деле, Сын тотчас же восхвалит Бога и покорится ему, да будет Бог все во всем.

"Но скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые? И в каком теле придут? Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет; и когда ты сеешь, ты сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое; но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело. He всякая плоть такая же плоть; но иная плоть у человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц. Есть тела небесные и тела земные: но иная слава небесных, иная земных; иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе. Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело духовное. Говорю вам тайну: но все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе, ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся; ибо тленному сему надлежит облечься в нетление и смертному сему – облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: "поглощена смерть победою". "Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?" Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом!".

Увы! Христос не пришел. Все умерли один за другим. Умер и Павел, думавший, что он из тех, кто будет жить до великого пришествия. Мы увидим, каким образом это не помешало ни вере, ни надежде. Никакое испытание, какое бы оно ни было подавляющее, не кажется человечеству решающим, когда дело идет о тех священных догматах, в которых оно небезосновательно полагает свое утешение и радость. Нам легко впоследствии находить, что надежды его были чрезмерны; хорошо еще, что по крайней мере те, кто питал их, не были так прозорливы. Павел наивно говорит нам, что если бы он не рассчитывал на воскресение, он вел бы жизнь мирного горожанина, думая только о своих несложных радостях. Некоторые первоклассные мудрецы, напр. Марк Аврелий, Спиноза, пошли дальше, и показывали пример величайшей добродетели без надежды на вознаграждение.

Но толпа никогда не бывает геройской. Для того, чтобы извлечь из человека то огромное количество самоотвержения и самопожертвования, которые основали христианство, понадобилось поколение людей, убежденных в том, что они не умрут, понадобилась приманка огромного, немедленного вознаграждения. Таким образом, великая греза о близком царствии Божьем была создательницей, родительницей новой религии. Вскоре нам предстоит видеть преобразования, которые по необходимости придется претерпеть этому верованию. Около 54-58 гг. оно достигло высшей точки своей силы. Все написанные около этого времени послания Павла, так сказать, пропитаны им. Сирийские слова Maran atha, "Господь грядет" , были паролем, по которому христиане узнавали друг друга, ярким и кратким выражением, с которым они обращались друг к другу, чтобы ободрять себя в своих надеждах.

Глава 15. Продолжение третьей миссии Павла

Великий сбор пожертвований – Отъезд из Эфеса

По своему обыкновению, Павел в конце письма прибавил:

Мое Павлово приветствие собственноручно. Кто не любит Господа, анафема. МАРАН АФА.

Письмо он поручил Стефану, Фортунату и Ахаику, которые принесли ему послание от Коринфян. Павел рассчитывал, что депутаты прибудут в Коринф приблизительно одновременно с Тимофеем. Он опасался, чтобы молодость и робость его ученика не вызвали дурного приема в насмешливом коринфском обществе, и чтобы ему не придавалось слишком мало авторитета. Апостол самым настоятельным образом потребовал, чтобы с Тимофеем обращались, как с ним самим, и выразил желание, чтобы его отослали обратно как можно скорее. Он не хотел уходить из Эфеса без этого драгоценного спутника, присутствие которого стало для него известного рода потребностью.

Павел очень упрашивал Аполлоса присоединиться к Стефану и возвратиться в Коринф; но Аполлос предпочел отсрочить отъезд. С этого времени его теряют из виду. Предание, однако, продолжает считать его учеником Павла. Весьма возможно, что он действительно продолжал апостольскую деятельность, отдавая на служение христианскому учению свою еврейскую эрудицию и изящную речь.

Между тем Павел строил широчайшие планы, в которых он, по постоянному своему обыкновению, видел наитие Духа. С Павлом произошло, то, что часто происходит с людьми, привыкшими к определенному роду деятельности: он уже не мог обходиться без того, что стало делом всей его жизни. Путешествия стали для него потребностью, и он искал случай к ним. Он хотел вновь увидеть Македонию, Ахайю, потом снова посетить Иерусалим, потом отправиться на опыт новых миссий в более далеких странах, до тех пор не просвещенных верой, как Италия, Испания. Ему не давала покоя мысль о посещении Рима. Он часто говорил: "мне надо увидеть Рим". Он предугадывал, что настанет время, когда там будет центр христианства, или, по крайней мере, когда там произойдут решающие события. Путешествие в Иерусалим находилось у него в связи с другим проектом, который сильно занимал его в течение последнего года.

Для успокоения завистливой подозрительности Иерусалимской церкви и для исполнения одного из условий мирного договора, подписанного во время свидания 51-го года, Павел подготовил великий сбор милостыни в церквах Малой Азии и Греции. Мы уже видели, что одним из звеньев, скреплявших зависимость провинциальных церквей от иудейских, была обязательная милостыня. Иерусалимская церковь, частью по вине тех, из кого она состояла, всегда нуждалась. Нищих там было множество. В более давнее время еврейское общество характеризовалось тем, что в нем не было ни нищеты, ни крупных состояний. Но в последние два – три столетия в Иерусалиме были богатые, а следовательно и бедные. Истинный еврей, отворачиваясь от языческой цивилизации, с каждым днем все более и более ограничивал источники своих средств.

Публичные работы Агриппы II наводнили город голодными каменщиками; сносили сооружения исключительно для того, чтобы не оставить без работы тысяч рабочих. Апостолы и окружавшие их, так же, как и все, страдали от такого положения вещей. Требовалось, чтобы викарные церкви, деятельные, трудолюбивые, не дали этим праведникам умереть с голоду. Хотя притязания иудейских братьев переносились небезропотно, в провинции признавались тем не менее их высокое положение и почетные права. Павел относился к ним с величайшим почтением. "Вы должники перед ними, говорил он своим верным. Если язычники сделались участниками Иудейских праведников в их духовном, то должны им послужить и в телесном. Это, впрочем, было подражание давнему обычаю евреев со всех концов света посылать в Иерусалим дань. Павел думал, что если он сам принесет апостолам крупную милостыню, старая коллегия, нелегко прощавшая ему то, что он без нее делает такие великие дела, лучше примет его, и что это будет лучшим знаком его подчиненного положения. Как можно объявлять еретиками и отступниками тех, кто показывает столько щедрости, такие чувства братства и почтительности?

Павел начал устройство сбора уже в 56 году. Он написал об этом сперва Коринфянам, потом Галатам, и, вероятно, и другим церквам. К этому же вопросу он возвращается и в следующем письме к Коринфянам. В церквах Малой Азии и Греции были люди с достатком, но нe было крупных состояний. Павел знал бережливость тех, среди которых жил. Настоятельность, с какой он представляет свое содержание и пропитание тяжелым бременем, которое он не хотел наложить на церкви, доказывает, что он разделял мелочную осмотрительность бедняков, принужденных следить за каждым пустяком. Он подумал, что если в греческих церквах ждут его прихода, чтобы делать сбор, тогда дело пойдет скверно. Поэтому он велел, чтобы по воскресениям каждый откладывал у себя известную сумму, сообразно со своими средствами, для этой благочестивой цели. Это маленькое сокровище милосердия должно было, все увеличиваясь, ожидать его прибытия. Тогда церкви голосованием выберут своих депутатов, и Павел пошлет их с рекомендательными письмами отнести жертву в Иерусалим. Может быть, сам Павел даже пойдет лично, если результат сбора будет стоить того. Столько радости и чести, – пойти в Иерусалим, увидеть апостолов, путешествовать с Павлом, – все это заставляло верных дрожать от счастья. Соревнование в добре, искусно возбужденное великим мастером в деле руководства душами, не давало всем им глаз сомкнуть. Этот сбор в продолжение целых месяцев был мыслью, поддерживавшей в них жизнь и заставлявшей биться все сердца.

Тимофей вскоре вернулся в Эфес, как и хотел Павел. Он принес вести о времени после отъезда Стефана; но надо думать, что он покинул Коринф раньше, нежели туда вернулся Стефан; ибо о впечатлении, произведенном новым его посланием, Павел узнал позднее от Тита. Положение в Коринфе продолжало быть очень натянутым. Павел изменил свои планы, решил сначала пристать к Коринфу, остановиться там ненадолго, затем совершить свое путешествие в Македонию, вторично, но дольше, пожить в Коринфе, и только потом, возвращаясь к первоначальному своему плану, отправиться в Иерусалим, в сопровождении коринфских депутатов. Он счел необходимым немедленно сообщить Коринфской церкви о такой перемене решения. Титу он поручил передать возмутившейся церкви эту весть и еще самые деликатные сообщения. В то же время ученик должен был поторопить с осуществлением сбора, приказанного Павлом. Тит, как видно, сначала отказывался; он, подобно Тимофею, боялся необдуманного и неосмотрительного характера коринфян. Павел ободрил его, высказал ему свой взгляд на качества коринфян, замял их недостатки, решился поручиться ему за добрый прием. Он дал ему в товарищи какого-то "брата", имени которого мы не знаем. Были последние дни пребывания Павла в Эфесе; однако решено было, что он подождет там возвращения Тита.

Но новые испытания заставили его опять изменить планы. Мало было в жизни Павла таких тревожных дней. Впервые он нашел, что мера переполнена, и признался, что силы его приходят с концу. Евреи, язычники, христиане, враждебные к его руководительству, как будто сговорились идти против него. Состояние коринфской церкви сообщало ему какую-то лихорадку: он слал к ней одного посла за другим, ежедневно менял свои решения к ней. Ко всему присоединилась еще, кажется, болезнь; он уже думал, что пришел для него смертный час. Бунт, произошедший в Эфесе, еще более усложнил его положение и принудил его уехать, не дождавшись возвращения Тита.

Страшное препятствие для новой проповеди представлял храм Артемиды. Это гигантское учреждение, одно из семи чудес света, было жизнью и существеннейшим нервом всего города, по своим колоссальным богатствам, по числу привлекаемых им иностранцев, по преимуществам и известности, которые он давал городу, по богатым празднествам, центром которых оно было, и по промыслам, которые оно поддерживало. Суеверие имело здесь прочнейшее обеспечение – материальные интересы, которые всегда так рады прикрыться личиной религии.

Одним из промыслов города Эфеса был промысел ювелиров, делавших маленькие naos Артемиды. Иностранцы увозили с собой эти предметы и потом, поставив их на своих столах или внутри своего дома, видели в них образ знаменитого святилища. Над этим работало очень много рабочих. Подобно всем промышленникам, живущим на счет благочестия паломников, эти рабочие были очень фанатичны. Проповедовать культ, подрывающий значение того, который обогащал их, казалось им ужасным святотатством; как если бы в наши дни стали говорить против культа Фурвьерской или Салеттской Богоматери. Одним из сокращенных выражений Нового учения было: "боги, сделанные руками человеческими, не боги". Это учение достигло достаточной известности, чтобы ювелиры были этим обеспокоены. Начальник их, некий Димитрий, подстрекнул их произвести резкую манифестацию, утверждая, что дело идет прежде всего о чести храма, почитаемого Азией и всем миром. Рабочие бросились на улицы с криком: "да здравствует великая Артемида Эфесская", и скоро весь город пришел в смятение. Толпа хлынула к театру, обычному месту сборищ. Эфесский театр, огромную воронку которого, оголенную от почти всех находившихся при ней сооружений, можно еще видеть в недрах горы Прион, был чуть ли не величайшим в мире. Рассчитывают, что в нем должно было помещаться по меньшей мере 56.000 человек. Высокие ступени шли по поверхности холма и по ним огромная толпа могла хлынуть сверху и в один момент все наводнить. К тому же низ театра был окружен колоннадами и портиками, наполненными всякими ротозеями; находясь по соседству от форума, от базара, от нескольких гимназий, он постоянно был открыт. Беспорядок сразу достиг высшего напряжения; двое фессалоникийских христиан, Гай и Аристарх, присоединившихся к Павлу в Эфесе и приставших к нему в качестве товарищей, находились в руках бушующей толпы. Среди христиан было великое смятение. Павел хотел войти в театр и увещевать народ; ученики умоляли его не делать этого. Некоторые из азиархов, знавшие его, тоже советовали ему не быть таким неосторожным. В театре раздавались самые разнородные возгласы; большинство не знало, зачем все собрались. Много было евреев, которые выдвинули некоего Александра; последний знаком руки потребовал тишины; но когда его признали за еврея, шум удвоился; в течение двух часов ничего не слышно было, кроме крика "Да здравствует великая Артемида Эфесская". С трудом удалось городскому секретарю заставить выслушать себя. Он представил честь великой Артемиды, как нечто недосягаемое ни для каких оскорблений, предложил Димитрию и его рабочим предъявить иск к тем, кем они считали себя обиженными, умолял всех вернуться к законным путям, показал, какие последствия может иметь для города такой бунт, который нельзя будет оправдать в глазах римских властей. Толпа рассеялась. Павел, назначивший свой отъезд на несколько дней позже, не захотел затягивать такого опасного положения. Он решил уехать как можно скорее.

Согласно письму, посланному им с Титом коринфским христианам, Павел сначала должен был бы поплыть в Коринф. Но нерешимость в нем была страшная; заботы его об Ахайе заставляли его колебаться. В последнюю минуту он еще раз изменил маршрут. Ему показалось, что время неудобно для поездки в Коринф; он пришел бы туда недовольным и склонным к строгости; быть может, его присутствие там вызвало бы возмущение и раскол. Он не знал, какое впечатление произвело его послание, и сильно беспокоился об этом. К тому же он считал себя сильнее вдали, чем на месте; личность его мало импонировала; послания, наоборот, были его торжеством; вообще, люди до известной степени робкие предпочитают лучше писать, чем говорить. Итак, он предпочел пойти в Коринф лишь после свидания с Титом, и в случае надобности снова написать непокорной церкви. Считая, что строгость лучше действует на расстоянии, он надеялся, что новое письмо от него возвратит его противников к лучшим чувствам. Таким образом, апостол возвращался к первоначальному своему плану путешествия. Он распорядился созвать верных, простился с ними, велел послать Тита в Троаду, как только он вернется, и отправился в Македонию с Тимофеем. Быть может, он тогда же взял с собою двух Эфесских депутатов, которым поручено было отвезти в Иерусалим дары Азии, Тихика и Трофима. Был, должно быть, июнь месяц 57 г. Павел пробыл в Эфесе три года.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю