Текст книги "Моя жизнь"

Автор книги: Эрнест Сетон-Томпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Снова тихое грудное урчание было боевым ответом крысы.

И на этот раз она не далась врагу – снова прыгнула и опять забилась в темный угол ямы.

Борьба длилась долго.

Но один раз во время прыжка над самой головой змеи крыса на мгновение подставила свою грудь. И роковая минута пришла. Свернутая в спираль шея змеи мгновенно выпрямилась вверх, смертоносные зубы впились в тело.

Со смертельным ядом в крови отважная крыса бросилась на ближайшую змею, схватила своими беззубыми челюстями покрытую чешуей шею и крутила, крутила ее изо всех сил, пока не затрещали кости. В предсмертных судорогах змея забила хвостом и припала к земле.

Крыса бросилась душить другую змею. И что из того, что та укусила ее, все равно смерть близка, живой она не сдастся врагу.

Теперь на очереди третья гремучая змея. Крыса не могла больше прыгать. Ее задние ноги были парализованы, но отвага оставалась несломленной. Больные челюсти не потеряли способности душить. Крыса порвала брюхо у извивающегося врага и перекусила ему спину уцелевшими зубами.

И теперь, волоча свои задние ноги, крыса добралась до четвертой змеи. И эта змея также укусила крысу. Минуты жизни крысы были сочтены, но отчаянная храбрость все еще звала ее к борьбе. И крыса, схватив змею за шею, кусала и душила ее, пока та не растянулась на земле.

Гремучие кольца на хвосте звучали все слабее и слабее. Это была предсмертная тихая песнь последней из четырех великанов-змей. И, вытянувшись, рядом лежала крыса – тихо, совсем тихо, сраженная смертью на поле битвы.

Мы стояли, оцепеневшие от страшного зрелища. Я весь дрожал, а Броди ломал свои костлявые руки и шептал, сам не понимая того, что он при этом чувствовал:

– О боже мой, боже мой, что за храбрость! Какая отчаянная отвага! Как я восхищен ею! Как я ненавижу ее! Она отняла у меня моих гремучих, и я так зол на нее… нет, я преклоняюсь перед ней!

* * *

Как-то раз один из моих товарищей по школе сказал мне:

– Почему бы тебе не отправиться в субботу в долину Дона? В этот день там собираются охотники и устраивают состязания в стрельбе. Для этой забавы туда привозят много живых птиц.

В чем заключалась забава охотников и как происходило состязание в стрельбе, я так и не понял. Но возможность увидеть много птиц была для меня очень заманчивой.

В ближайшую субботу сейчас же после завтрака я отправился в указанное место. Я нашел там небольшую кучку людей, вооруженных двуствольными ружьями. Телега, запряженная одной лошадью, стояла в стороне. На ней было множество клеток с птицами.

Небольшая площадка, огороженная веревкой, была отведена для стрельбы. Там я заметил две лошади.

Я подошел к телеге. Билль Лон, охотник и птицелов города Торонто, снимал клетки, наполненные птичками. Птицы рвались на свободу, просовывали головы и лапки сквозь узкие отверстия решетки. Какой-то мальчуган стал тыкать в них палкой, стараясь загнать обратно.

– А ну-ка брось это дело! – прикрикнул на него Билль.

Я не отрывал глаз от клетки: там были снежные подорожники, чечетки и береговые жаворонки. Билль охотно рассказывал про птиц, и от него я узнал много интересного, нового.

Скоро началась стрельба.

– Подайтесь назад! – скомандовал Билль.

Помощник Билля посадил в западни, которые стояли на площадке, по птице. И как только охотник с ружьем наготове кричал: «Тяни!», дверца западни открывалась и птица стремительно вылетала на волю.

Пиф-паф! – на снег падало искалеченное, окровавленное маленькое тельце.

Пиф-паф! – и около другой западни происходила та же трагедия.

Много птиц погибло в этот день на моих глазах. Их безжизненные тельца подбирал какой-то человек и складывал в корзинку.

– Для чего вы это делаете? – спросил я.

– Для чего, ты спрашиваешь? Мы их на кухню в больницу доставляем, а там из них варят супы для больных и готовят разные блюда. Иначе бы закон давно запретил эту игру.

На сердце у меня было тяжело, словно камень лежал, – я никак не мог понять этих людей.

Перед тем как идти домой, я спросил Билля, сколько ему платят за каждую пойманную птицу.

– Один доллар за дюжину снежных подорожников и по шестьдесят центов за двенадцать жаворонков или чечеток.

Я попросил продать мне трех птиц.

– Охотно, – ответил Билль. – Бери, какие тебе приглянутся.

Я выбрал жаворонка и двух чечеток.

Мы посадили их в плетенку из-под клубники, и я побежал домой.

Еще когда мы жили на ферме, я заметил, что птица, посаженная в металлическую клетку, очень сильно бьется об ее проволочные стенки, вероятно, потому, что тонкая проволока решетки кажется ей ничтожным препятствием и она рвется на волю. Это всегда кончается смертью маленькой пленницы. Если же птицу посадить в клетку с решеткой из деревянных прутьев, она, конечно, тоже будет стремиться на свободу, но о стенки биться не станет, и это сохраняет ей жизнь.

Вернувшись домой, я тотчас же начал мастерить деревянную клетку. Сделал сначала основу клетки площадью 3 х 2 фута и 1 фут высотой. Из дранки я настрогал прутьев для решетки. Работая над клеткой, я придумал увеличить ее высоту посередине на один фут, чтобы дать возможность летать чечеткам. Таким образом, у жаворонка была достаточно большая площадь, чтобы бегать, а у чечеток – дополнительно к этому еще надстройка (1 фут х 1 фут), в котором я устроил жердочку.

Жаворонок все бегал взад и вперед по клетке, а чечетки летали, когда им хотелось. Мне доставляло большую радость кормить моих питомцев и угадывать, что они больше всего любят. Их любимым лакомством была так называемая соловьиная смесь. Я приготовлял ее из гороховой муки, оливкового масла и желтка круто сваренного яйца. Все это я протирал сквозь дуршлаг, и в результате получалась червеобразная масса, которую мои птицы клевали с жадностью. Очень любили они также и канареечное семя.

Чечетки быстро стали брать корм из моих рук, и, когда им попадались особенно лакомые кусочки, они сначала пробовали, а потом передавали друг другу.

Жаворонок же все дичился.

«Надо больше проводить с ним времени, – подумал я про себя, – тогда дело быстрее пойдет на лад».

С этой мыслью я перенес клетку в комнату, где спал и готовил уроки.

Чечетки меня очень радовали. С каждым днем они становились все доверчивее и начали садиться ко мне на руку. Тогда я выпустил их из клетки. В радостном возбуждении они летали по комнате, а потом одна из них опустилась мне на плечо. Я сидел на месте, затаив дыхание. Вот прилетела и вторая. Так повторилось два раза. После этого я уже мог кормить их, когда они сидели у меня на плече.

Скоро чечетки стали откликаться на мой зов. Я очень привязался к этим милым доверчивым птичкам.

Совсем другим был жаворонок. Он продолжал дичиться и все бегал взад и вперед по своей клетке, издавая протяжный жалобный крик.

Приближалась весна. Малиновые шапочки чечеток становились все ярче и ярче. Жаворонок продолжал по-прежнему бегать взад и вперед по клетке, издавая свое жалобное «чип-чип».

Теряясь в догадках, как приручить своего жаворонка, я решил выпустить его из клетки и предоставить ему ту свободу, которую дал чечеткам. Я открыл дверцу и отошел в сторону. Жаворонок выскользнул осторожно, боязливо. Потом бросился вперед и с громким «чип-чип-а-тураль-чип» взвился вверх, как бывало, подымался в небеса. И снова все с большей и большей силой, дико, слепо он поднимался вверх, пока не ударился о потолок и не упал замертво к моим ногам.

Я сидел, держа трупик жаворонка в руках, и плакал. Я не думал, что так получится. Мне так хотелось, чтобы он жил у меня! И пока я горевал, чечетки прилетели, вдвоем сели ко мне на плечо и щебетали какие-то нежные слова, которых я не мог понять.

Я открыл окно и осторожно спугнул их. Тихо напевая, они полетели в голубую даль – на север, к себе на родину, оставив меня в опустевшей комнате с мертвым жаворонком в руках.

Это был урок, которого я до сих пор не забыл.

Глава IV
БОЛОТО И ОСТРОВ БЛИЗ ТОРОНТО

Только через год по приезде в Торонто мы с братьями узнали, что от пристани, которая находилась на улице Юнг-стрит, к острову курсирует маленький пароход «Букет». Изредка, когда нам удавалось скопить десять центов на билет, мы, не помня себя от радости, садились на этот пароход и пускались в путешествие.

Самым большим удовольствием для моих братьев было купаться и ловить рыбу. Но меня влекли к себе птицы.

В камышах звенели голоса болотного крапивника, краснокрылой американской иволги, и в песни их то и дело врывались громкие, раскатистые призывные крики какой-то птицы, которую я долго не мог определить.

Над пристанью и над хижинами у берега кружилось множество красногрудых дроздов-робин, мухоловок, белогрудых ласточек, а на отлогом берегу западного конца острова гнездились целыми тысячами береговые ласточки. Позже я узнал, что на самом острове в зарослях осоки обитали также прославленные певчие воробьи и береговые жаворонки. Весной и осенью появлялись мириады диких уток, гусей, куликов.

В Торонто было три известных охотника, которые существовали исключительно на доходы со своей охоты на птиц, – они поставляли дичь в рестораны и отели. Это были Билль Лон, Сэм Гамфрейс и Билль Ланг.

Я очень привязался к Биллю Лону. Это был замечательный спортсмен, очень талантливый и добрый человек, хороший товарищ и один из лучших естествоиспытателей Канады, хотя он никогда не вел никаких записей.

Зимой, когда озеро и болото были скованы льдом, Билль расставался со своим ружьем и ловил птиц сетями. У него была длинная сеть 10 х 30 футов, которую он сам сплел из тонких суровых нитей. Билль расставлял свою сеть на острове на открытом ровном месте. Для приманки он посыпал землю семенами и ставил около сетей в стороне клетку с заводной – приманочной – птицей. И всегда, когда прилетала стайка птиц, из клетки раздавалась призывная песнь.

Однажды он заметил, как сосновый сорокопут пробовал схватить приманочную птицу через решетку клетки. Билль передвинул клетку ближе к берегу, так, чтобы ее можно было накрыть сетями. Сорокопут снова набросился на пленную птицу. Билль дернул веревку, и сорокопут попался в сети.

– Я пробовал освободить его из сетей, – рассказывал Билль, – но сорокопут клевал меня так больно своим острым клювом, что изранил все руки, и мне так и не удалось достать его живым.

В начале зимы прилетали большие стаи подорожников. Билль говорил мне, что он всегда знал, когда они прилетят, потому что накануне появлялось очень много сорокопутов.

Подорожники были главной добычей Билля. Однажды он накрыл сетью четыреста семьдесят штук и за один день поймал их целую тысячу. В другой раз в его сети попалась триста шестьдесят пять краснокрылых черных дроздов. Попадались также жаворонки и чечетки, но только в меньшем количестве.

В те дни в окрестностях Торонто летало довольно много орлов. Мы часто видели зимой, как они хватали мертвую рыбу в огромном озере Онтарио, которое редко покрывалось льдом.

У Билля было много интересных наблюдений над орлами. В лощине недалеко от берега стояла одинокая сосна. Она была излюбленным местом отдыха могучих птиц. Под этой сосной Билль построил себе низенькую лачужку и прикрыл ее ветками и травой. В течение месяца он отсутствовал. Но как-то на рассвете, когда Билль зашел туда, чтобы укрыться от града, он услышал, как орел опустился на сосну. Билль просунул ружье в щель стены и одним выстрелом сбил орла. Потом один за другим прилетело еще несколько орлов, и Билль убил их тем же способом.

Он рассказал мне также об одном трагическом происшествии с юношей, который охотился в этих местах. Он выстрелил и ранил пернатого великана в крыло. Орел упал на землю, потом поднялся на ноги и бросился бежать вдоль берега. Охотник стал преследовать его и, забыв об опасности, подошел слишком близко. Своими могучими лапами орел схватил юношу и изо всей силы впился когтями в его тело.

На следующее утро друзья нашли юношу мертвым. Орел все еще продолжал держать его в своих когтях. По кровавым следам на земле можно было догадаться о страшной предсмертной борьбе, которая здесь произошла.

Заболоченные берега Дона в окрестностях города Торонто, оживленные множеством птиц, были излюбленным местом моих прогулок на протяжении восьми лет. Вернувшись из Лондона домой в 1881 году, я стал с особенным рвением изучать птиц, которых было так много в этих местах.

После того, как я прожил четыре года на северо-западе, я снова посетил любимое болото. Со мной был мой старый друг доктор Вильям Броди. Нас теперь особенно интересовала флоридская болотная курочка.

30 июня 1885 года я сделал следующую запись в дневнике:

«Солнце только что поднялось над горизонтом, когда мы пришли на болото, а птицы уже давно проснулись и отыскивали себе корм. Мы пробирались осторожно по болотным зарослям, выслеживая пернатых пловцов на открытой воде. Птиц здесь было очень много. Прерывистое кряканье раздавалось со всех сторон, а время от времени среди хора птичьих голосов к нам доносились звуки какого-то протяжного, словно насмешливого крика.

Несколько раз сквозь просветы в тростниках мы видели водяных курочек с выводками в пять-шесть птенцов. Когда мы приближались к ним, они переставали ловить ряску на открытой воде и прятались все дальше и дальше в тростники. Обычно, когда мы были невдалеке, курочка-мать что-то громко кричала, как будто желая нас предупредить, что хотя она и спряталась, но находится близко и следит за нами. Возможно, этим криком она также давала знать своим цыплятам об опасности и придерживала их около себя.

После ряда неудачных попыток нам наконец удалось подойти к стайке водяных курочек на расстояние сорока ярдов и подстрелить самочку. Несколько времени спустя мы добавили в наш ягдташ двух самцов. Самцы усердно отыскивали себе корм у самого края тростниковых зарослей и были гораздо менее осторожны, чем их подруги. В ответ на каждый выстрел ружья раздавались громкие, раскатистые выкрики самцов, как будто они не в силах были сдержать свой смех, услышав этот слабый гром, которым кто-то пытался их испугать.

В течение этого утра мы застрелили на болоте пять флоридских курочек, а видели в пять раз больше. Непонятно, почему их считают редкими в этих краях.

Молодые были разных возрастов. У младших был более развит характерный для этого вида коготь на пальце крыла. Доктор Броди высказал предположение, что этот коготь помогает молодым курочкам пробираться среди зарослей травы.

Когда мы рассказали о своих новых наблюдениях профессору Торонтского университета Рамзею Райту, он сначала не поверил нам, но когда мы показали ему крыло курочки, он сказал, что это «открытие для науки».

Глава V
СЧАСТЛИВЫЕ ДНИ

Однажды я прочел объявление, что вышла в свет книга доктора А. М. Росса «Птицы Канады» и что она находится в продаже в книжном магазине Пиддингтона.

На следующий же день, весь дрожа от волнения, я отправился туда. Да, она действительно была там. На ней была написана цена – один доллар. Чего бы я только не отдал за то, чтобы у меня был доллар! Если бы это была книга по искусству, я мог бы рассчитывать на помощь отца. Но отец был против моих занятий естествознанием, и я боялся обращаться к нему с просьбой. Я знал, что мне не на кого рассчитывать, кроме как на себя самого.

Никогда еще деньги не были для меня такой драгоценностью, как теперь. Я был готов заработать эти сто центов любым честным путем. Прежде всего я стал всем предлагать и наконец продал своих кроликов, чудесную пару, за пятьдесят центов. Половина необходимой мне суммы была выручена. Неделю спустя я предложил одной женщине свои услуги – перенести дрова с улицы во двор. Она заплатила мне десять центов. Теперь у меня было уже шестьдесят центов. Потом я продал все свои камешки и получил еще двенадцать центов. Я предлагал свои вещи барышникам. Наконец я стал собирать насекомых для одной англичанки. Прошло несколько недель, и я накопил девяносто центов. На потом счастье изменило мне, и я никак не мог набрать остальных денег. Никому не нужен был мой труд, никто не хотел покупать мои ценности. Между тем не было дня, чтобы я не ходил к витрине книжной лавки Пиддингтона и не смотрел жадными глазами на чудесную книгу, которая должна была открыть мне все тайны природы.

Прошло целых два месяца, прежде чем мне удалось получить недостающие десять центов. Вот как это было. Мой брат Вальтер и я должны были ежедневно нарубать определенное количество дров для кухни. Я аккуратно выполнял свою норму, Вальтер редко. Брат очень любил хорошо одеваться, я же обращал мало винмания на свою одежду. Чтобы заставить Вальтера хорошо работать, наш старший брат Джо однажды сказал, что он подарит новый красивый галстук тому из нас, кто ежедневно в течение месяца будет аккуратно выполнять свою долю работы. Вальтер принял этот вызов с восторгом – он мечтал о новом галстуке. Меня же эта награда мало привлекала.

Первые дни Вальтер горячо взялся за дело, но под конец месяца у него не хватило выдержки, и он отстал. Премия выпала на мою долю. Джо дал мне двадцать пять центов на руки, чтобы я сам выбрал себе галстук по вкусу.

Когда я шел в магазин, я думал про себя:

«Ни один человек в здравом рассудке не стал бы тратить 25 центов на галстук. Какой в нем толк?».

«Но, – заговорила моя совесть, – ведь эти деньги даны тебе на галстук».

Немного погодя я стал колебаться:

«Пятнадцать центов – это прекрасная цена для галстука, и тогда у меня останутся на руках долгожданные десять центов».

Я поддался соблазну. За пятнадцать центов я выбрал себе великолепный галстук – по белому полю маленькие розочки. Десять центов остались у меня.

Итак, у меня в кармане был доллар.

Звеня серебряными монетами, я смело вошел в лавку, но должен признаться, что сердце билось у меня очень сильно.

– Пожалуйста, – сказал я продавцу, – дайте мне книгу Росса «Птицы Канады».

Он отвернулся с равнодушным видом. Как я боялся, что он скажет: «Ты опоздал: уже все распродано». Или же: «Цена поднялась до ста долларов».

Но он сказал холодным, безжизненным тоном:

– В зеленом или коричневом переплете?

Я с трудом прошептал:

– В зеленом.

Продавец взял одну книжку с полки, открыл ее, посмотрел что-то на обороте переплета и сказал своим монотонным голосом:

– Один доллар, десять центов долой за наличный расчет, итого девяносто центов. Будьте любезны.

Я выложил деньги, как будто в полусне, и чуть было не забыл взять свои десять центов. Схватив драгоценную книгу прежде, чем продавец успел завернуть ее, я убежал, боясь, что он вдруг заставит меня вернуться.

Как было мне досадно, что я раньше не знал о скидке при наличном расчете! Я ведь так страдал эти два месяца, тщетно пытаясь достать десять центов. Счастливая минута могла наступить значительно раньше. Из-за этих никому не нужных десяти центов мне пришлось даже пойти на сделку со своей совестью. Но теперь книга моя. Я не сомневался, что владею ключом ко всем тайнам природы, что чудесный любимый мир не будет больше загадкой для меня.

Всю дорогу домой я шел медленно, уткнувшись носом в книгу.

Должен признаться, что я ждал большего.

«Но это, наверное, не книга виновата, – утешал я себя, – должно быть, я просто не знаю, как с ней обрашаться».

Я был на седьмом небе от счастья, хотя и немного разочарован.

По мере того, как я все больше и больше обнаруживал слабые места книги, у меня росло желание внести в нее поправки. Эта книга – тот самый экземпляр – лежит до сих пор на моем письменном столе, и почти на каждой странице ее поправки и дополнительные заметки, вписанные пером. На иллюстрации положены краски. На белом листке в самом конце книги и на стороне переплета – мое добавление, озаглавленное: «Ястребы и совы (определитель птиц)». Эти страницы положили начало моей книге «Определитель птиц Канады».

* * *

В те дни Уильтон-авеню была фактически северной границей города. За ней уже были поля, потом кладбище, дальше лощины и темные леса, которые подступали к низменности Дона. Найдя эти чудесные дикие места, мне кажется, я пережил такую же большую, возвышенную и чистую радость, какую испытал Бальбоа, открыв Тихий океан, или же Лассаль, найдя Миссисипи. Они были мои, эти таинственные леса и лощины, мне принадлежала честь этого открытия!

Я приходил сюда каждую субботу, захватив с собой легкий завтрак и пращу. В одну из этих прогулок, огибая высокий холм, я попал в лощину и там увидел чудесную полянку, покрытую густыми зарослями леса. Я долго пробирался сквозь ее густую свежую зелень, и, казалось, не было ей конца. Ручеек спускался небольшими каскадами, вода его была прозрачная, кристально чистая. И сердце наполнялось радостью от каждой песенки птицы, от цоканья белок.

Здесь не было следов человека – я не сомневался, что я первый посетил эти места. Этот райский уголок был мой!

Я никому не рассказал о своем открытии и всегда тайком уходил сюда. Здесь я решил построить себе хижину. На берегу ручейка, защищенном стеной зелени, мне казалось, будет хорошее место для моей хижинки: я хотел, чтобы хижина до половины уходила в землю, а для этого нужно было вырыть яму. А земля на этом берегу была особенная, там была голубая глина, и рыть ее оказалось трудным делом, особенно потому, что моя самодельная лопата работала плохо, а другой у меня не было. Я утешал себя мыслью, что индейцы всегда обходились самыми примитивными орудиями. Кроме лопаты у меня были еще молоток, ручная пила и дюймовое долото. Все это мне посчастливилось найти среди груды пепла на месте пожарища одной столярной мастерской. Рукоятки к этим инструментам я сделал сам.

Две субботы ушло на то, чтобы вырыть яму, которая должна была служить основанием моей хижины. Яма была десяти футов в длину, шести футов в ширину и трех футов в глубину, конечно, только с задней стороны, с фасада хижина должна была стоять на уровне земли.

Теперь передо мной была новая задача – нужно было найти строительный материал. Камней здесь совсем не было. Деревьев в моем лесу росло много, но у меня не было топора. Что же оставалось делать? Я стал подыскивать себе готовый материал.

В долине Дона, на расстоянии полумили от моего участка, была еловая роща, и там, скрытые в высокой траве, лежали кедровые сваи. Все они были восьми футов длиной, шести дюймов в диаметре. Это было как раз то, что мне требовалось, и, поскольку сваи лежали на моем участке, постольку они принадлежали мне.

Я принялся перетаскивать кедровые сваи одну за другой на место постройки хижины. Наверное, каждая из них весила фунтов двадцать пять – так мне казалось в начале пути, но когда я подходил к голубому берегу, то эти сваи наверняка весили не менее пятидесяти фунтов – ведь мне было всего лишь четырнадцать лет и я был очень худеньким, хотя и выносливым мальчиком. По моим расчетам, мне нужно было двадцать свай. Я перетаскал их все двадцать за две субботы и совершенно выбился из сил. Теперь только я вспомнил, что мне еще нужен материал для крыши. Я начал поиски и нашел в лощине штук шесть сваленных бурей деревьев.

С этим материалом я принялся за постройку хижины. Работы я не боялся, мне уже приходилось плотничать, но как мне не хватало инструментов и как мне нужен был сильный товарищ!

Я начал выкладывать фундамент, подвел его вплотную к отвесной стороне берега. Потом я сложил боковые стены из восьмифутовых свай. В передней стене я оставил место для дверей шириной в два фута. Хижина получилась в длину из десяти половиной футов. Для задней стены у меня не было подходящего материала – нужны были бревна в десять с половиной футов. Я снова отправился в лес на поиски и нашел пять бревен нужной длины. На углу хижины бревна легко укладывались крест-накрест, и я тут не встретил затруднений. Самое мучительное для меня было скрепить концы бревен на месте, где должны были быть подвешены двери. С большим трудом я наконец скрепил их клиньями, которые потом нужно было прибить гвоздями к притолоке дверей.

Гвозди! Как мучительно было прибегать к их помощи! Ведь индейцы совсем не знали гвоздей. Но что поделаешь, когда нет орудия, чтобы заточить деревянные шипы! Скрепя сердце, я стал собирать старые гвозди и продолжал строить свою хижину.

Дверь мне удалось сделать следующим образом. На берегу реки я нашел доску шириной в двенадцать дюймов. С грехом пополам я распилил ее на две части своей ножовкой и сбил вместе при помощи поперечных брусьев. На одной половине двери я оставил два выступающих конца. У порога я продолбил дыру долотом и другую – вверх по прямой – на притолоке двери. Длинным шестом я приподнял перекладину и навесил дверь.

Сооружая крышу, я сначала положил поперек четыре длинных шеста, в сверху навалил много ивовых веток и травы, которую я нарвал в ближней долине.

После этого оставалось только заштукатурить хижину. Это была нетрудная работа сама по себе, но на нее у меня ушло много времени. Я тщательно законопатил мхом все щели, а потом замазал стены толстым слоем глины.

И вот моя хижина была готова!

Она стала настоящим жилым помещением, когда я поставил себе койку и сделал вертушку на двери, чтобы можно было запереть хижину.

Если бы вы только знали, как я был счастлив!

Я собирал ракушки, перья и всякие диковинки леса и раскладывал их по полочкам. Я воображал себя Робинзоном Крузо. Я играл в индейцев – бегал нагишом, с перьями в волосах и все точил свой старый нож, чтобы он стал настоящим охотничьим ножом и чтобы им можно было снимать скальпы.

Я научился шить мокасины из овечьей шкуры. Правда, они выдерживали не более двух-трех дней, но зато это были волшебные мокасины.

Я мечтал, что когда-нибудь мне удастся восстановить первобытную жизнь индейцев.

Однажды, после того как меня высек отец, я побежал из дому со всех ног. Мне хотелось навсегда покинуть родной кров. Было только одно место, где я мог найти себе приют, – это была моя хижина. Здесь я мог спокойно обдумать все, здесь можно было пожить некоторое время и подготовить побег.

Когда я стал приближаться к своему любимому уголку, боль в моей спине стала утихать и сердце наполнялось радостью. Пробираясь по лощине, я заметил большие следы человека, и мне стало как-то не по себе. Скоро следы пропали. А когда я подходил к зарослям, заслонявшим хижину, мне послышались чьи-то голоса. Я продолжал свой путь. И вдруг сердце мое замерло – я увидел, что в моей милой хижине трое бродяг играют в карты и пьянствуют.

Сейчас же я повернул обратно. Все мои мечты рухнули. Снова болело тело от ударов отца и тоской щемило сердце. Я отошел в сторону и в слезах упал на землю.

Прошло несколько недель, прежде чем я решился снова посетить свою хижину. Хижина была пуста, но в ней было грязно и неуютно.