Текст книги "Лев мисс Мэри"

Автор книги: Эрнест Миллер Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Эрнест Хемингуэй
Лев мисс Мари
(из африканского дневника)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Мисс Мэри, жена автора, новичок в охоте на диких животных, слишком маленького роста, чтобы справиться с поставленной задачей, но достаточно высокая для противоборства с огромным бродячим львом.

С. Д., егерь Лойтокитокского[1]1
  Лойтокиток – населенный пункт в Кении.


[Закрыть] района. Его звали Денис Зафиро. Инициалы соответствуют начальным буквам шутки времен сафари – «Сумасшедший Джин».

Кэйти, туземец из племени камба и старший в группе охотников, лукав и очень опытен, суетлив, как старушка, суров, как старшина с тридцатилетней выслугой.

Нгуи, ружьеносец автора, «брат» и «свой человек», «бандит», он «охотился, подобно гончей» и обладал массой других достоинств.

Осведомитель, спившийся добровольный шпион из племени масаи, к которому автор был очень привязан, хотя, возможно, его следовало повесить. Чаро, ружьеносец Мэри, еще более хрупкий, чем она, старее старого, покалечен леопардом, чрезмерно храбр и одержим желанием поскорее покончить со львом.

Арап Маина, один из проводников С. Д., который давно, еще до того, как ему перевалило за шестьдесят и он получил эту должность, относился к числу «неуловимых» – браконьеров, охотившихся за слоновой костью.

Не все шло гладко во время этого сафари, потому что многое изменилось в Восточной Африке. Белый охотник долгие годы был моим другом. Я относился к нему с уважением, а он верил в меня, чего я вряд ли заслуживал. Однако доверие его доставалось дорого. Он учил меня, предоставляя возможность действовать самостоятельно, а потом указывал на мои ошибки. Когда я совершал ошибку, он разбирал ее вместе со мной. И если я не повторял ее, он начинал доверять мне чуточку больше прежнего. Он был очень сложным человеком и отличался исключительным мужеством, всеми благими человеческими слабостями и удивительно тонким и очень критическим пониманием людей. Он был безгранично предан семье и дому и все же предпочитал жить вдали от родных. Он любил свой дом, жену и детей, но в душе оставался кочевником. Теперь он уезжал от нас, потому что должен был вернуться к себе на ферму…

– Есть проблемы? – спросил он.

– Мне не хотелось бы попасть впросак со слонами.

– Ничего. Научишься.

– Добавишь что-нибудь?

– Помни, любой из моих людей знает больше тебя, но ты должен принимать решения и заставить их следовать им. Доверь все заботы о лагере Кэйти. Постарайся держаться молодцом.

Есть люди, которым нравится приказывать, и в своем стремлении заполучить бразды правления они с нетерпением ждут завершения всех формальностей передачи им власти. Я тоже люблю командовать – это идеальный сплав свободы и рабства. Можно наслаждаться свободой, а как только становится слишком опасно – прикрыться своими моральными обязательствами. Вот уже несколько лет я распоряжаюсь лишь самим собой, и мне это надоело, ведь я прекрасно знаю свои слабые и сильные стороны, и поэтому у меня было мало свободы и много моральных обязательств. За последнее время я с отвращением прочел различные книги о себе самом, написанные людьми, которые все-то знают о моем скрытом «я», стремлениях и мотивах. Читать эти книги – все равно что читать рассказ о сражении, в котором ты участвовал, написанный кем-то, кто не только не был очевидцем, но порой и родился-то уже после того, как сражение закончилось. Авторы подобных книг, писавшие о моей жизни, исходили из твердого убеждения, что я никогда ничего не чувствовал.

В то утро мне хотелось, чтобы мой большой друг и учитель мистер Уилсон Гаррис.[2]2
  В действительности Филипп Персивал, белый охотник. Двадцать лет назад он помогал Эрнесту Хемингуэю в его первом сафари, после которого были написаны «Зеленые холмы Африки» и «Снега Килиманджаро». Единственное вымышленное имя в этом дневнике. – Прим. Мэри Хемингуэй.


[Закрыть] отказался от тех необычных, стенографически сдержанных выражений, с помощью которых мы общались друг с другом. Мне нужно было задать ему самые невероятные вопросы, но более всего хотелось получить от него подробный, исчерпывающий инструктаж, вроде тех, какие получают английские летчики. Я знал – установившиеся в наших отношениях правила столь же обязательны, сколь и кодекс местных обычаев уакамба[3]3
  Народность в Восточной Африке.


[Закрыть] Я сам, через личный опыт должен был преодолевать свое невежество. Но с этого момента не будет никого, кто мог бы поправить ошибку, и в то утро к моей радости от получения власти примешивалось чувство глубокого одиночества.

Долгое время Уилсон Гаррис и я звали друг друга Старик. Поначалу, более чем двадцать лет назад, когда я обращался к нему так, мистер Гаррис не возражал, коль скоро это отступление от правил хорошего тона делалось без свидетелей. Но после того, как мне стукнуло пятьдесят и я перешел в разряд старейшин, он и сам с готовностью стал называть меня Стариком, что превратилось в своего рода комплимент, без которого, бывало, становилось не по себе. Не могу представить, или, точнее, я не хотел бы дожить до дня, когда в узком кругу мне пришлось бы назвать Старика мистером Гаррисом или же он обратился бы ко мне по фамилии.

Итак, в то утро мне хотелось о многом порасспросить его, многое разузнать. Но в силу обычая мы по-прежнему молчали. Я чувствовал себя ужасно одиноким, и он, конечно, понимал это…

– Без проблем тебе было бы скучно, – сказал Старик – Ты ведь не ремесленник, а те, кого теперь называют белыми охотниками, в основном всего лишь ремесленники, они говорят на местном языке и идут проторенными кем-то другим дорогами. Ты неважно знаешь язык. Зато ты и твои сомнительные спутники освоили все известные тропы и можете проложить новые. Если не подберешь подходящее слово на местном наречии камба, говори по-испански. Это всех приводит в восторг. Или пусть говорит мисс Мэри. У нее с дикцией получше, чем у тебя.

– Да иди ты к черту.

– Пойду, заодно и тебе займу местечко, – сказал Старик.

– Как же все-таки быть со слонами?

– Выбрось их из головы. Огромные глупые животные. Говорят, безвредные. Вспомни, как ты расправляешься с другими зверюгами. А это тебе даже не поросшие шерстью мастодонты. Ни одного с бивнями в два витка.

– Кто тебе рассказал?

– Кэйти, – сказал Старик. – Он рассказывал, ты стрелял их тысячами после окончания сезона охоты. Не считая саблезубых тигров и бронтозавров.

– Сукин сын, – сказал я.

– Нет. Он почти поверил. У него есть какой-то журнал о животных, и картинки в нем выглядят очень убедительно. По-моему, он то верит, то не верит. В зависимости от того, можешь ли ты подстрелить цесарку и вообще как ты стреляешь.

– Это была статья о доисторических животных с хорошими иллюстрациями.

– Да. Прекрасные картинки. И ты здорово укрепил свои позиции белого охотника, когда сказал ему, что приехал в Африку лишь потому, что кончилась твоя лицензия на отстрел мастодонтов и ты перебил всех саблезубых тигров.

– И что ты ему ответил? Честно.

– Я сказал, что это святая правда, и ты беглый браконьер, охотник за слоновой костью из Ролинса, штат Вайоминг, приехавший сюда засвидетельствовать почтение мне, человеку, который некогда дал тебе, босому мальчишке, путевку в жизнь, и я буду присматривать за тобой, пока тебе не разрешат вернуться домой и не выдадут новую лицензию на отстрел мастодонтов.

– Старик, пожалуйста, подскажи, как быть со слонами. Ведь в случае чего мне придется отгонять их.

– Точно так же, как ты разделывался с мастодонтами, – сказал Старик. – Постарайся просунуть ствол во второй виток бивня. Целься в лобную кость, точно в семнадцатую морщину, если считать от первой морщины на лбу. А лбы у них чертовски высокие. Очень крутые лбы. Если сробеешь, стреляй прямо в ухо. Ничего сложного.

– Спасибо, – сказал я.

– Не стоит благодарности. Лучше расскажи подробнее об охоте на саблезубых тигров. Кэйти говорил, ты ухлопал сто пятнадцать штук, пока эти негодяи не отняли у тебя лицензию.

– Подходишь поближе, – сказал я. – Лучше всего на расстояние вытянутой руки. Потом пронзительно свистишь.

– И тут-то ты даешь ему понять, почем фунт лиха.

– Ты читаешь мои мысли, – сказал я.

– Должно быть, ты хотел закончить на языке камба, – сказал он. – Старик, пожалуйста, постарайся не делать глупостей. Мне бы хотелось гордиться тобой, а не читать о тебе в сатирических газетах. Я знаю, ты сделаешь все для безопасности Мемсаиб. Но будь и сам поосторожнее. Постарайся быть умницей.

– Ты тоже постарайся.

– Я старался много лет, – сказал он. И потом добавил: – Настал твой черед.

Так оно и было. Безветренным утром последнего дня предпоследнего месяца года настал мой черед.

– Я хочу вернуть грузовик и прислать другой, получше, – сказал Старик. – Этим они не очень довольны.

Он всегда говорил «они». Они – это туземцы вату. Когда-то их называли боями. Таковыми они и оставались для Старика. Ведь он знал их всех, а то и их отцов, мальчишками. Двадцать лет назад я тоже называл их боями и никто из нас не сомневался, что я имел на это право. Пожалуй, и теперь они бы не обиделись, назови я их так. Но времена изменились. У каждого из нас были свои обязанности и свое имя. Не знать его было признаком неучтивости и пренебрежения. Кроме того, у всех были особые прозвища, обидные и необидные. Старик по-прежнему ругался по-английски или на суахили, и им это нравилось. Я не имел права ругать кого-либо и никогда не стал бы этого делать. После экспедиции в район озера Магади у нас появились свои секреты и свои маленькие тайны. Секретов было много, постепенно из них складывалось взаимопонимание, и порой, услышав смех ружьеносца, достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, в чем дело, и тогда мы оба начинали безудержно хохотать до коликов в животе.

– Над чем это вы смеетесь, психи? – спрашивала меня жена.

– Над странными и смешными вещами, – отвечал я. – А некоторые из них просто ужасны.

– Расскажешь мне как-нибудь?

– Конечно.

Она прилежно изучала суахили и с каждым днем говорила все правильнее и свободнее, и я постоянно обращался к ней за помощью. Туземцам нравился ее суахили, но иногда я замечал у них улыбку в уголках глаз и складках губ, которая тут же таяла. Они искренне любили мисс Мэри, и стоило мне отказаться от того, чего всем нам, негодным, очень хотелось, сказав при этом, что это могло бы повредить мисс Мэри, как отказ тотчас принимался. Еще задолго до отъезда Старика мы разделились на две группы: хороших и негодных. Была, правда, еще и третья группа – анаке, или мванаке, неиспорченные юноши, которым по закону камба еще не полагалось пить пиво. Они были нашими союзниками, то есть союзниками негодных. Особенно во всем, что касалось моей «невесты».

Дебба, моя так называемая невеста, очень красива, очень молода, более чем хорошо развита, лучшая танцовщица нгома,[4]4
  Национальный танец.


[Закрыть] и мы с Нгуи были к ней неравнодушны. Один парень из группы хороших однажды заявил с невинным видом о том, что он серьезно подумывает, не сделать ли ее своей второй женой. И этого было вполне достаточно, чтобы мы с Нгуи, случайно вспомнив его слова, разразились хохотом.

После отъезда Старика встречаться с осведомителем приходилось мне. Это был высокий, исполненный чувства собственного достоинства человек в длинных брюках, чистой темно-синей спортивной рубашке с белыми поперечными полосами, накинутом на плечи платке и мягкой шляпе с загнутыми кверху полями. При этом все вещи были словно с чужого плеча. Черты его смуглого лица отличались утонченностью, и, возможно, некогда он был даже красив. Он говорил по-английски довольно правильно, хотя медленно и с акцентом.

– Доброе утро, брат мой, – сказал он и снял шляпу. – Доброе утро, госпожа.

– Доброе утро, Реджинальд, – сказал я. Мисс Мэри встала и вышла из палатки. Она недолюбливала осведомителя.

– Мемсаиб недовольна мной? – спросил Реджинальд.

– Не больше, чем обычно.

– Я должен сделать ей подходящий подарок, – сказал Реджинальд. – У меня важные новости. Человек по имени Майкл – агент «Мау-мау».[5]5
  «Мау-мау» – тайное религиозно-политическое движение, зародившееся в конце 40-х годов в Кении. Его основными целями были возврат земель, захваченных у африканцев колонизаторами, и установление самоуправления.


[Закрыть]

– Правда? – сказал я. – Как тебе удалось узнать это?

– Я подслушал разговор возле магазина, принадлежащего масаи. Очень важный разговор. Два вождя договорились.

– Большая редкость, – сказал я. – Что-нибудь еще?

– Третья шамба[6]6
  Деревня, поселение.


[Закрыть] пьянствует.

– А первая и вторая?

– Меня туда не пускают.

– Почему? Из-за пьянства?

– Мой брат знает, что я не пьяница. Меня не пускают из-за пристрастного ко мне отношения. Старое недоразумение.

– Как поживает вдова?

– Ее нет уже три дня. Теперь в шамбе забыли о морали. Она уехала в Лойтокиток и до сих пор не вернулась. Брат мой, не найдется ли у тебя немного волшебного лекарства, о котором в «Ридерс дайджест» писали, что оно возвращает человеку силу молодости?

– Есть такое средство. Но у меня его нет.

– Если бы мне удалось достать его, я бы сначала выпил сам, потом узнал его секрет, стал бы торговать им и разбогател.

– А рог носорога не годится?

– Сначала нужно отделить его от носорога, а это трудно и опасно. Я верный осведомитель департамента охоты и ни за что не пойду на это. Убивать носорога незаконно, кроме того, очень дорого и, к сожалению, как выяснилось, бесполезно.

– Я не знал. Китайцы покупают рог.

– Должно быть, им известен какой-то секрет, – сказал он. – Они очень скрытный народ. Но поверьте вашему преданному осведомителю, это бесполезно.

– Очень жаль.

– Да, брат мой. Прискорбно.

– Папа, мы когда-нибудь поедем? – Мисс Мэри позвала меня из нашей палатки. – Все готовы и ждут только тебя.

– Сейчас иду, – отозвался я.

– Хотелось бы поскорее, – сказала она. – Попусту растрачиваем утро.

– Неси все в машину.

– Брат мой, раз нет лекарства и тебе пора ехать, не предложишь ли ты мне чего-нибудь выпить?

– В лечебных целях и по долгу службы?

– Конечно. Иначе я бы не согласился.

– А я бы не дал, – сказал я. – Наливай сам. Реджинальд налил себе стакан и выпил. Плечи его распрямились, и он как бы даже помолодел.

– Завтра я добуду больше информации, брат мой, – сказал он. – Мое почтение госпоже.

Он официально поклонился и вышел. Я отправился к охотничьей машине.

У каждого есть свои таинственные страны, которые мы придумываем себе в детстве. Порой во сне мы вспоминаем о них или даже отправляемся туда в путешествие. Ночью страны эти почти столь же прекрасны, как в детстве. Но это лишь если тебе повезло, и ты увидел их во сне.

В Африке, когда мы жили на небольшой равнине, в тени высокого терновника на краю топи, у подножия огромной горы, у нас тоже были такие страны. Мы уже повзрослели физически, но во многих отношениях, я уверен, все еще оставались детьми…

В то время у нас с Мэри была одна великая таинственная страна – холмы Чиулус. С. Д. называл ее краем, где не ступала нога белой женщины, в том числе и мисс Мэри. Изо дня в день мы видели Чиулус, далекие, голубые, с классическим изломом вершин, какой бывает только у манящих до боли в сердце холмов. Мы предприняли несколько безуспешных и комических попыток добраться до них. Из-за непроходимой топи и скопления застывших глыб лавы, перекрывших все окольные пути, добраться к холмам, по крайней мере теперь, нам оказалось не под силу. Взамен Мэри почему-то выбрала район, где водились геренук,[7]7
  Жирафовая газель.


[Закрыть] а я – Лойтокиток, в 14 милях вверх по склону Килиманджаро, неподалеку от границы колонии… Мэри тоже удивлялась моему выбору, пока сама не побывала там…

Ночью я несколько раз слышал ворчание какого-то льва, вышедшего поохотиться. Мисс Мэри крепко спала, и дыхание ее было ровным. Я не спал и думал о разном, в основном о том, скольким мы с Мэри обязаны Старику, С. Д., департаменту охоты и всем остальным.

Что касается мисс Мэри, то меня беспокоил только ее рост – пять футов и два дюйма – ненамного выше высокой травы и кустарника. Пожалуй, ей не следует надевать свитер, каким бы холодным ни было утро, так как приклад манлихера слишком длинен для нее и, если плечи укутаны, поднимая ружье, она может непроизвольно спустить курок. Я не спал и думал обо всем этом, и еще о льве мисс Мэри, и о том, как поступил бы Старик, и о его недавней ошибке, и о том, сколько раз, охотясь на львов, он оказывался прав. Наверняка это бывало чаще, чем мне просто доводилось видеть льва.

Позже, еще до наступления рассвета, когда первый утренний ветерок перебирал подернутые серой золой угли костра, я натянул высокие ботинки, накинул халат и пошел будить Нгуи в его походной палатке.

Он проснулся в мрачном настроении, и я вспомнил, что он никогда не улыбался до восхода солнца, и порой ему требовалось несколько часов, чтобы вернуться из дальнего далека, где он побывал во сне.

Стоя возле потухшего костра, мы обменялись несколькими фразами.

– Ты слышал льва?

– Ндио, бвана.

Ответ был вежливый, но в то же время грубый, мы оба знали это. «Ндио, бвана» – фраза, которой африканец всегда отвечает на вопрос белого человека, когда хочет отделаться от него и одновременно сохранить рамки приличия.

– Сколько львов ты слышал?

– Одного.

– М'узури, – сказал я, давая понять, что так-то оно лучше и он не обманул, сказав, что слышал льва. Он сплюнул, понюхал табак и предложил мне. Я взял щепотку и положил под верхнюю губу.

– Это был большой лев Мемсаиб? – спросил я, почувствовав на десне восхитительное острое пощипывание табака.

– Хапана, – ответил он. Это означало абсолютное отрицание.

– Ты уверен? – спросил я.

– Уверен, – сказал он по-английски.

– Куда же он девался?

– Кто знает?

Услышав наши голоса, проснулся повар, а за ним и все, кто постарше и у кого чуткий сон.

– Дай нам чаю, – сказал я Муэнди и поздоровался с ним и со всеми, кто проснулся.

– Мы с тобой пойдем и проверим, где лев пересек проложенную машиной колею, – сказал я Нгуи.

– Я сам пойду, – сказал Нгуи. – Вы можете одеваться.

– Сначала выпей чай.

– Не стоит. Чай потом. Это молодой лев.

– Принеси завтрак, – сказал я повару. Он встал в веселом расположении духа и подмигнул мне.

– Пига симба, – сказал он, – мы приготовим льва на ужин.

Кэйти стоял возле костра и улыбался своей кривой, вялой, скептической улыбкой. Он сворачивал чалму в темноте и забыл подоткнуть один конец. Глаза его тоже выражали сомнение. В них не было ни тени предчувствия серьезной охоты на льва.

– Хапана симба кубва сана, – сказал Кэйти. И взгляд его был насмешливым и уверенным. Он твердо знал – это не тот крупный лев, которого мы слышали раньше. «Анаке», – пошутил он. На языке камба это означало – лев достаточно взрослый, чтобы стать воином, жениться и иметь детей, но слишком молод, чтобы пить пиво. Шутка эта, да еще сказанная на камба, была признаком дружеского расположения, тем более в такую рань, когда дружелюбие отличается весьма низкой температурой…

Нгуи отправился осмотреть колею, проложенную охотничьей машиной по свежей траве. Он шел имитируя надменный строевой шаг, которому некогда обучился на службе в Королевских африканских стрелках. Он вовсе не хотел подчеркнуть свое презрение к кому-либо. Просто это было его естественное отношение к бессмысленному поручению, данному к тому же в столь раннее время суток. Мне бы следовало вернуть его, но я должен был доложить Мэри точную обстановку. Ей нужны были доказательства, а не мнения… Никто не мог представить себе, как много значил для нее этот лев. Насколько я помнил, последнее время я только и занимался охотой на львов. В Африке в памяти удерживались лишь события последнего месяца. За это время мы повидали и обвиненных в тяжких преступлениях львов Селенгаи, и львов Магади, и львов этой местности, против которых вот уже четыре раза подряд выдвигались различные обвинения, и этого нового льва-пришельца, пока еще разгуливавшего без fiche.[8]8
  Ярлык (фр.).


[Закрыть] или dossier[9]9
  Досье (фр.).


[Закрыть] Того самого льва, чей кашель мы слышали ночью, перед тем как он отправился на поиски добычи. Но нужно было доказать мисс Мэри, что это другой лев, а вовсе не тот мародер, за которым она столько времени охотилась и на совести которого лежало множество тяжелейших преступлений. Мы не раз шли за ним по огромным следам с глубоким рубцом на левой задней лапе, и он неизменно исчезал в высокой траве, уходившей к поросшей густым лесом топи или к непроходимому кустарнику у подножия холмов Чиулус. Шкура и густая грива льва были такими темными, что он казался черным, и, когда он уходил в недосягаемые для мисс Мэри заросли, видна была лишь его огромная, медленно раскачивающаяся из стороны в сторону голова. На него охотились не один год, и он, вне всякого сомнения, был не из тех львов, что позируют перед объективами туристов.

Я оделся и, сидя в предрассветной мгле у разгоревшегося костра, пил чай и ждал возвращения Нгуи. Он шел по полю, перекинув через плечо копье, осторожно ступая по все еще влажной от росы траве.

– Симба думе кидого, – сказал он, сообщив, что это был небольшой лев-самец. – Анаке, – сказал он, повторяя шутку Кэйти. – Хапана м'узури для Мемсаиб.

– Спасибо, – сказал я. – Я не стану будить мемсаиб.

– М'узури, – сказал он и отошел к разведенному поваром костру.

Мы оба знали, как тяжело давалась Мэри охота в течение нескольких дней, и ей не повредило бы выспаться вволю. Она устала больше, чем сама подозревала.

Самые достоверные сведения о нашем черногривом льве должен будет принести Арап Маина. Масаи, живущие вверх по склону западных холмов, сообщили, что лев задрал там двух коров, а одну утащил с собой. Масаи порядочно натерпелись от этого льва. Он все время появлялся в новых местах и никогда не возвращался к добыче, как это делали другие львы. Арап Маина считал, что лев этот однажды вернулся к остаткам своей добычи, отравленным предыдущим егерем, но по счастливой для него случайности не погиб, и одного этого урока оказалось достаточно – он решил никогда не возвращаться к жертвам. Пожалуй, этим можно было объяснить его стремление к перемене мест, но не беспорядочные налеты на деревни масаев. В эту пору, особенно после бурных непродолжительных ноябрьских дождей, равнина покрылась сочной травой и у источников и в зарослях было много всевозможных животных. Арап Маина, Нгуи и я надеялись, что огромный лев спустится с холмов в долину, где он сможет поохотиться вдоль границ топи.

Масаи могут быть довольно ехидными. Скот для них не просто богатство, а кое-что поважнее. Как-то раз осведомитель рассказал мне, что один из вождей нелестно отзывался о том, что у меня уже дважды была возможность убить этого льва, а я выжидал, пока такой случай представится женщине. Я просил сообщить вождю, что если бы его молодые воины были настоящими мужчинами, а не проводили все свое время в баре в Лойтокитоке, то не возникло бы нужды ждать, пока я убью льва. И все же я позабочусь об этом, как только лев объявится в округе, а если вождь еще и пришлет своих людей, я пойду с ними на льва с копьем. Я просил вождя заглянуть в лагерь и потолковать со мной.

Однажды утром он появился в лагере с тремя старейшинами, и я послал за осведомителем, чтобы тот переводил. Мы прекрасно побеседовали. Вождь объяснил, что осведомитель неправильно понял его слова. Бвана егерь (С. Д.) всегда убивал только тех львов, которых следовало убивать, был очень храбрым и опытным человеком, и масаи вполне доверяли ему. Он также хорошо помнил, как последний раз во время засухи бвана егерь убил льва, а потом бвана егерь и я вместе с его воинами убили львицу, которая нанесла им большой ущерб.

Я ответил, что все это совершеннейшая правда и что долг бваны егеря, а теперь и мой, убить любого льва, если тот досаждает ослам, овцам, козам или людям. Мы всегда будем поступать именно так. Вера Мемсаиб требует, чтобы она убила этого льва до Рождества. Ведь мы приехали из далекой страны, принадлежим к племени, которое ее населяет, и таков закон нашей религии. До наступления Рождества вождь увидит шкуру этого льва.

Мы пожали друг другу руки, и они ушли. Рождество было не за горами, и меня немного беспокоил названный мной срок… Как и всегда, постфактум я был слегка шокирован своим красноречием и испытывал привычное подавленное состояние из-за взятых обязательств…

Дикий лев, лев-мародер и лев, позирующий перед туристскими фотокамерами в национальных заповедниках, отличаются друг от друга так же разительно, как старый гризли, который будет идти следом по вашей линии капканов, ломать их, срывать крыши с ваших шалашей, пожирать ваши запасы и при этом ни разу не попадется вам на глаза, отличается от медведей, выходящих пофотографироваться на дорогу в Йеллоустоун-Парк. Правда, и в заповедниках каждый год медведи нападают на людей, и, если туристы выходят из машин, они могут нажить себе кучу неприятностей. Порой им достается даже, когда они остаются в машинах, а некоторые медведи становятся действительно опасными, и их приходится уничтожать.

Львы – жители заповедников – привыкли к тому, что их кормят и фотографируют. Случается, они выходят за пределы заповедника и, забыв о страхе перед двуногими, легко попадают на мушку новоиспеченным спортсменам и их женам, которыми, как правило, руководит какой-нибудь профессиональный охотник. Но в нашу задачу не входило критиковать других за то, как они охотятся на львов. Нам нужно было выследить, вернее, сделать так, чтобы мисс Мэри выследила умного, опасного льва, на которого велась охота не один год, и притом сделать это не нарушая определенных этических норм. Уже много дней мисс Мэри охотилась в соответствии с этими суровыми нормами. Чаро, которого из-за случайных просчетов трижды калечил леопард, любил мисс Мэри и не раз терял терпение, считая, что я заставляю ее придерживаться слишком строгих и отчасти смертельно опасных правил. Но не я их выдумал. Я научился им у Старика, а Старик хотел, чтобы его последняя охота на льва, последнее сафари прошло так, как в былые времена, до той поры, пока еще «эти проклятые автомобили», как он их называл, не развратили и не упростили охоту на диких животных.

Лев этот дважды ускользал от нас, и оба раза я мог без особого труда уложить его, но выжидал, потому что он принадлежал Мэри. В последний раз ошибку допустил Старик. Ему так хотелось помочь Мэри убить льва до своего отъезда, что он поспешил и ошибся, как это порой случается, когда очень сильно чего-нибудь хочешь.

Поздно вечером мы сидели у костра, и Старик курил трубку, а Мэри записывала что-то в дневник, которому она доверяла все, чем не хотела делиться с нами: горести, разочарования, то новое, что ей довелось познать и чем не хотелось хвастаться, победы, которые от разговоров могли лишь утратить свой блеск. Она писала в обеденной палатке при свете газовой лампы, а Старик и я сидели у костра в пижамах, халатах и противомоскитных ботинках.

– Это чертовски смышленый лев, – сказал Старик. – Будь Мэри чуть выше ростом – сегодня он не ушел бы от нас. Но сам виноват.

Мы оба знали о его ошибке, но избегали говорить о ней.

– Мэри убьет его. Но запомни одно. Я не думаю, чтобы он был очень смелым. Для этого он слишком сообразителен. Но если его ранить, у него хватит храбрости на все. Смотри не допусти этого.

– Сейчас я стреляю вполне прилично. Старик промолчал. Он думал. Потом он сказал:

– Лучше, чем прилично. Не обольщайся, но и не теряй уверенности. Он непременно ошибется, и ты убьешь его. Хорошо бы у одной из львиц началась течка. Тогда он не будет привязан к логову. Правда, в это время они обычно ждут потомство…

– Какую же ошибку он допустит?

– Сам увидишь какую, но обязательно допустит. Жаль, я должен уехать раньше, чем Мэри убьет его. Позаботься о ней как следует. Дай отдохнуть и ей, и этому проклятому льву. Не преследуй его слишком настойчиво. Пусть станет немного увереннее.

– Что-нибудь еще?

– Если сумеешь, помоги и Мэри набраться уверенности на отстреле животных для кухни.

– Я хотел научить ее подкрадываться к животным на расстояние в пятьдесят ярдов и, может быть, постепенно сокращать его до двадцати.

– Что ж, пожалуй, – сказал Старик. – Все остальное мы уже испробовали.

– Я думаю, это поможет. Потом она будет стрелять и с большего расстояния.

– Она ужасно стреляет, – сказал Старик. – И дадут ли ей что-либо эти два дня?

– По-моему, я все правильно рассчитал.

– По-моему, тоже. Только когда она будет стрелять в льва, забудь о своих двадцати ярдах.

– Ладно, – сказал я. – Разве что мы сами наткнемся на него на таком расстоянии.

– Я не буду волноваться, – сказал Старик. – Но, пожалуйста, обдумай все тщательно.

– Я сделаю все так, как ты меня учил.

– Не знаю, так ли уж это здорово, – сказал Старик.

Около четырех часов я послал за Нгуи, а когда он пришел, попросил его позвать Чаро, взять ружье и сказать Матоке, чтобы он подогнал охотничью машину.

– Прихвати еще кого-нибудь помочь нести тушу, – сказал я. – Тебе можно есть гну?

– Да. Но лучше пофу.

– Я знаю. Но антилоп канна сейчас нет. Уже две недели я не встречал ни одной.

– А импала?

– Подстрелим импалу или томми и одну антилопу гну.

– М'узури.

Мэри писала письма, и я сказал ей, что послал за машиной, а потом пришли Чаро и Нгуи. Они вытащили из-под коек зачехленные ружья, и Нгуи собрал двустволку. Они нашли патроны, пересчитали их и проверили литые пули для спрингфилда и манлихера. Это были первые волнующие мгновения предстоящей охоты…

– На кого мы будем охотиться?

– Нам нужно мясо. Хочу провести эксперимент, потренировать тебя перед охотой на льва. Мы как-то говорили об этом со Стариком. Попробуй подстрелить гну с двадцати ярдов. Ты и Чаро подкрадетесь к ней вдвоем.

– Уж не знаю, сумею ли я подобраться так близко.

– Ты наденешь что-нибудь для маскировки. Только не свой свитер. Возьми его с собой и, если станет прохладно, наденешь по дороге домой. И раз уж это необходимо, засучи рукава сейчас. Пожалуйста, дорогая.

У мисс Мэри была привычка: перед тем как выстрелить, она обязательно закатывала правый рукав охотничьей куртки. Возможно, она хотела лишь подвернуть манжеты. Но движение это могло спугнуть животное за сто ярдов или даже дальше.

– Ты ведь знаешь, я больше так не делаю.

– Хорошо. Я вспомнил про свитер, потому что из-за него приклад может оказаться слишком длинным для твоей руки.

– Ладно. А если в то утро, когда мы найдем льва, будет холодно?

– Да я всего лишь хочу посмотреть, как ты стреляешь без свитера. Проверить, мешает ли он тебе.

– Все ставят со мной какие-то эксперименты. Просто так я уже не могу ни на кого поохотиться.

– Можешь, дорогая. Как раз сейчас тебе это и предстоит.

Мэри стояла у самого края зарослей, откуда можно было стрелять, и мы видели, как Чаро опустился на колено, а Мэри подняла винтовку и наклонила голову. Мы услышали выстрел и почти одновременно удар пули в кость и увидели, как черный самец гну подскочил вверх и тяжело рухнул набок. Другая антилопа рванулась с места, а мы, крича во все горло, поспешили к Мэри с Чаро, туда, где посреди луга возвышалась черным бугром огромная туша.

Когда мы один за другим высыпали из охотничьей машины, Мэри и Чаро уже стояли рядом с гну. Чаро вынул нож. Он был счастлив. Вокруг все повторяли: «Пига м'узури. Улипига м'узури сана, Мемсаиб. М'узури, м'узури сана».