355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эрнест Медзаботт » Иезуит » Текст книги (страница 9)
Иезуит
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 11:26

Текст книги "Иезуит"


Автор книги: Эрнест Медзаботт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

ЛИСИЦЫ И ЛЬВЫ

Аббат Доснанже – так назывался аббат монастыря – наслаждался некоторое время своей победой, а затем сказал мягким голосом, протягивая руки лежащему у его ног и помогая ему встать:

– Встаньте, дорогой сын мой! Если то, что вы говорите, правда, то благодарность ваша к Богу должна быть огромна, и вы должны признать это чудо с большим раскаянием.

– Что нужно делать? Я готов.

– Прежде всего, держите в тайне этот факт. Потом, если вы желаете спасти себя в вашей новой жизни, как я надеюсь, то вы можете это сделать, только будучи добродетельным, в первую очередь скромным…

– Я буду скромен, отец, – сказал, вздыхая, король.

– Потом, когда вас признают достойным принадлежать к нашему святому обществу, вы должны дать три обета: бедности, целомудрия и послушания, которые составляют основание монашеской жизни. Вы будете заперты в келье этого ордена и проведете ваши дни в уединении и в молитве, оплакивая горькими слезами грехи ваши.

– Я готов послушаться, отец! – сказал Франциск, желая оставить все сладости жизни, изведанные им.

– И если, – продолжал аббат, особенно подчеркивая эти слова, – если случится, что демон примет образ какого-нибудь вашего друга… даже самого дорогого, и захочет вас заставить принять прежнее ваше величие, то вы должны решительно оттолкнуть его соблазн.

– И с этим я с вами согласен, – сказал Франциск, наклоняя голову и вздыхая.

Вдруг раздались страшные крики в прихожей монастыря. Две сторожевые собаки бешено залаяли, потом отчаянно завизжали и, наконец, затихли. Большой шум слышался по коридорам.

– Что это такое? – воскликнул король, вскочив на ноги.

В это время раздался голос за дверьми:

– Отец мой, напали на монастырь, сторожевых собак убили!

– Нужно защищаться, непременно! – вскричал король, мгновенно став самим собой, схватил скамейку и поднял ее кверху с такой угрожающей позой, что аббат побледнел. Плоды его учения рассеялись.

– Вспомните, – сказал монах, – о моих предупреждениях. Демон, чтобы соблазнить вас, может принять вид какого-нибудь вашего друга… отвергайте соблазн, если хотите быть спасенным!

Но дверь, осажденная с яростью, внезапно открылась. На пороге появился сильно вооруженный человек: это был маркиз де Бомануар! За ним виден был ряд солдат, с которыми боролись пять или шесть монахов, крича и протестуя.

– Государь! – вскричал Бомануар, входя в келью со шпагой в руке. – Нам удалось открыть место, где вы находитесь пленником!.. Государь, возвратитесь в ваше королевство, утешьте ваше семейство и ваш народ. Друзья! Наш монарх найден, да здравствует Франциск!..

– Да здравствует Франциск! – кричали все, входя и наполняя келью короля.

– Это демон… – шептал монах, – не поддавайтесь искушению…

Но Франциск, уронив скамейку, всматривался в вошедших людей. Его ум, осажденный различными потрясениями, недоумевал.

– Бомануар, – прошептал он, наконец. – Ты ли это или это призрак, походящий на тебя?

– Государь, вы не узнаете меня? – воскликнул Бомануар. – Вы вполне можете довериться мне и последовать за мной, уверяю вас!

Король был убежден; после недолгого раздумья он со слезами на глазах протянул руку маркизу.

– Я верю тебе, Бомануар. Первый раз ты мне спас жизнь, теперь ты мне спасаешь трон и честь. Добудь мне одеяние, чтобы я мог спокойно и с полным величием въехать в Лувр.

Один из оруженосцев принес богатое одеяние кавалера, заранее приготовленное Бомануаром.

– Обождите минуту, – сказал, входя неожиданно, совершенно седой старик с величавым видом. – Государь, узнаете вы меня?

Король пристально посмотрел на него.

– Нет, – сказал он грустно, – хотя черты немного знакомы мне…

– Я был граф Виргиний де Пуа, государь, – сказал дворянин. – И я первый, который готов предложить жизнь свою для спасения жизни короля.

Франциск покраснел. Ему было совестно, что человек, задержанный его повелением в таком ужасном и долгом плену, начал так великодушно свою месть!

– Граф, вы хотите упрекнуть меня! – сказал смущенно монарх.

– Сохрани Бог, государь! Я осмелился потому говорить, что предполагаю в аресте вашем здесь, в монастыре, большое преступление. Я предлагаю сейчас же арестовать и допросить этих монахов, пока они не скажут правды.

– Сын мой! – испуганно вскричал аббат.

Франциск злобно взглянул не него.

– Не вмешивайся теперь, чтобы не ухудшить свое положение, – сказал он строго. – Граф де Пуа, имеются ли при вас солдаты?

– Сто дворян, государь, пришедшие по первому призыву господина де Бомануара, чтобы исполнить свой долг.

– Хорошо. Пусть половина их сопровождает нас в Лувр. Другие же пусть оберегают все выходы аббатства; связать всех монахов, отобрать все письма и послания, которые будут найдены при них; граф де Пуа с избранными им самим товарищами останется управлять монастырем, и пусть произведет как можно скорее суд. Теперь, господа, в дорогу!

Король с помощью господина де Бомануара в один миг одел костюм кавалера и вышел из кельи со своей свитой.

Аббат, хотя охал и протестовал, говоря о праве церкви, был взят и крепко связан теми веревками, которыми был связан Франциск.

– Лошадь его высочеству! – закричал Бомануар с лестницы. И, обратившись к королю, он сказал:

– Я должен сознаться, государь, что приготовил также и носилки, с грустью подозревая, что здоровье моего короля расшатано. Но так как, благодаря Богу, я вижу ваше высочество крепким и здоровым, то попрошу сесть на лошадь.

– Ты мой хороший и верный слуга, Бомануар, – сказал Франциск. – Также и граф де Пуа, – продолжал он, возвысив голос, – и вы все, дворяне и господа, будете вознаграждены мною по заслугам… Черт возьми! Я найду руководителей, заставлявших монахов так злодейски поступать, и тогда… палач устанет от работы!

Минуту спустя блестящая свита, состоящая из лучших дворян Франции, во главе с королем двинулась к Парижу, оставляя монахов и монастырь под неподкупным надзором графа де Пуа.

ДУХИ ТЬМЫ

В Лувре был всеобщий ужас. Между тем Генрих II, скоро утешенный потерей отца, готовился председательствовать в большом заседании, где должны были принять весьма строгие меры против реформаторов, и в то самое время, когда старые министры Франциска, смущенные и огорченные, удалялись от дворца, где светило теперь новое солнце, эскадрон кавалеров с шумом вошел в Лувр. Караульный солдат, который, как и все другие, думал, что король умер, вскрикнул от ужаса, увидя усопшего короля вновь воскресшим и с угрюмым выражением ехавшего по площади. Как молния распространилось известие по дворцу и скоро дошло до Генриха.

Бессердечный принц, который обо всем знал: об усыпляющем средстве, данном его отцу, о похищении из гробницы и о заточении в монастырь, думал сначала сопротивляться. Он обвел взглядом своих министров, придворных, солдат и у всех на лицах прочитал только страшный испуг. Генрих II, увидав это, не нашел ничего лучшего, как бежать навстречу отцу, схватить руку и поцеловать ее, крича с притворным энтузиазмом:

– Отец мой!.. Небо сжалилось над моим горем!

Но король так сурово и угрожающе взглянул на сына, что у того затряслись руки и ноги, и он понял, что его замыслы были известны отцу.

Господин великий констабль и мой капитан охраны, приблизьтесь ко мне, – сказал король; но, заметив, что все смотрят друг на друга с недоумением, не видя перед собой ни герцога Монморанси, ни капитана охраны, он прибавил:

– Ах, да, господа, позвольте представить вам, и прошу признавать великого констабля маркиза де Бомануара и капитана охраны виконта де Пуа…

Оба дворянина, удивленные и задыхаясь от радости, приблизились к королю. Трепет ужаса пробежал по рядам придворных. Если король начинал наносить удары столь важным личностям, как Монморанси, то чего же могли ожидать придворные низшего ранга! Некоторые начали подумывать о бегстве и с волнением смотрели на выходные ворота Лувра, но король предупредил их желание.

– Пусть охраняют входы, – приказал Франциск двум вновь назначенным министрам. – Никого не выпускать без моего позволения.

– Иду исполнять это приказание, – сказал поспешно принц Генрих.

– Останьтесь, Генрих, – сказал холодно король. – Мое приказание исполнят констабль и капитан охраны. Вы слышали, господа? И знайте, что вы мне отвечаете за исполнение этого приказания. Идите!

Бомануар и Пуа поклонились с почтением и ушли. Франциск, дав эти приказы, слез с лошади и направился внутрь двора. Сын и старые придворные засуетились, было вокруг короля, но он сделал знак, и вооруженные дворяне, сопровождавшие Франциска, окружили его со всех сторон. Под их охраной монарх вновь вошел во дворец. Шествие это носило угрюмый характер.

Король шел молчаливый и строгий; тяжелые шаги солдат громко раздавались по залам. Что же касается министров, то они имели вид приговоренных: они бросали растерянные взгляды вокруг себя, ища хотя бы малейшую надежду на спасение.

Войдя в свою комнату, король отослал дворян свиты, которые больше не были ему нужны. Вся сила была теперь на стороне монарха; министры готовы были задушить того, на кого указал бы пальцем Франциск.

Перейдя из своей комнаты в залу совета, король приказал пажу:

– Позвать сюда кардинала-канцлера, великого превота, герцога де Энжена и принца Генриха!

Немного спустя все четверо, испуганные, бледные, вошли в залу.

Наиболее испуганным казался Генрих: он отлично сознавал, что он главный виновник и сила вины этой была так велика, что самое жестокое наказание могло его ожидать.

Канцлер, кардинал де Турнон, положил на стол перед королем свой портфель с бумагами.

– Уберите эти бумаги, господин кардинал, – сказал высокомерно монарх. – Я вас позвал не для того, чтобы работать с вами как с министром, а для того, чтобы вы исполнили здесь ваши духовные обязанности.

И, бросив полный злобы взгляд на своего сына, он продолжал:

– Вы должны будете утешить в последние минуты большого преступника, который уже близок к смерти!

Генрих почувствовал, что сердце у него заледенело и волосы встали дыбом; но он был солдат и переносил все молча.

– Что касается вас, великий превот, то вы должны свершить суд. Я потому велел призвать именно вас, что ничья рука, кроме вашей, не может исполнить приговор над персоной королевской крови.

Герцог де Энжен выступил вперед. Это был молодой, красивой и благородной наружности человек, с честным, открытым взглядом.

– Государь, – сказал молодой принц с решимостью, – это для меня вы хотите заставить работать великого превота?

При произнесении этих слов слышалась гордая покорность.

– Нет, кузен, – сказал ласково король, взяв его за руку. – Напротив, я вас позвал как первого принца крови, как человека, наиболее близкого к короне, и для того, чтобы вы высказали мне ваше личное мнение о преступлении высшей измены.

Лицо Энжена нахмурилось.

– Я вас понимаю, – сказал он с горячностью.

– Вы намекаете на прошлое и хотите напомнить мне, что я притеснял ваших родных… Но вам, герцог, я всегда отдавал справедливость, и мое постоянное расположение должно вам показать, что если я наносил удары вашим родным, то делал это не из ненависти против вашего дома… Во всяком случае, если я ошибся, небо жестоко наказало меня, заставив узнать в моем наследнике душегубца.

– О, отец мой! – вскричал невольно принц Генрих.

– Замолчите! – прервал его строго Франциск, побагровев от злобы. – Душегубец, да, даже отцеубийца! Вы скажете, что берегли мою жизнь, когда с помощью усыпляющего порошка вы выдавали меня за мертвого, когда по вашему приказанию ваш отец и монарх был заключен в монастырь, где монахи принимали его за сумасшедшего и обходились с ним, как с последним слугой. Подлец! Если бы не честность и храбрость нескольких дворян, несмотря на то, что они были мною обижены напрасно, Франциск умер бы от горя и страдания через злоумышления своего родного сына!

Все присутствовавшие, исключая Генриха, громко вскрикнули от ужаса.

Виновный, склонив голову, все больше чувствовал тяжесть своего преступления, совершенного по наущениям священника и женщины.

– Герцог де Энжен, – сказал король, – вы будете наследовать мне, если сын мой будет лишен короны. Я знаю, что ваше благородное сердце не позволит вам быть пристрастным даже в надежде на трон, а потому еще прошу сказать мне ваше личное мнение по делу принца Генриха.

Герцог де Энжен, бледный, вытер платком пот на лице.

– Я думаю, – ответил он, – что ваше высочество должны бы осчастливить вашим снисхождением принца Генриха и простить ему первое согрешение.

– Я не спрашиваю вас, что я должен делать, – сказал резко Франциск, – я спрашиваю у вас только, что вы думаете об участии моего сына в этом преступлении. Уверены ли вы, что принц Генрих, в самом деле, замышлял против меня?

Но на этот вопрос не было необходимости отвечать, стоило только взглянуть на Генриха: вид его показывал полное признание в своей вине.

Герцог же поник головой и сказал:

– Он раскаивается.

– Это принесет ему пользу для вечного блага, – сказал холодно король. – Кардинал, уведите с собой принца и приготовьте его к смерти, как подобает христианину и дворянину-принцу. Господа, вы мне отвечаете за него головой.

Генрих протянул умоляюще руки к отцу, но тот отвернулся от него, и по знаку короля все оставили комнату.

Оставшись один, король почувствовал, что силы оставили его. Приговор сыну хотя и был жесток, но справедлив, и если не волновал совесть короля, то глубоко ранил его сердце.

– Мой сын! – шептал он. – Убить его по моему распоряжению!

И сильная дрожь пробежала по жилам короля. Вспомнилось ему, как сын его появился на свет и сколько надежд возлагал он на этого младенца, наследника династии, и потом, когда принц, уже юношей, участвовал в войне и, побеждая врагов, наполнял гордой радостью сердце короля… И что же вышло, в конце концов? Сын его изменник и отцеубийца! И скоро, по одному только знаку отца, эта молодая жизнь перестанет существовать, и шпага великого превота заставит покатиться голову, предназначенную со дня рождения носить корону Франции.

Тысячи мыслей бродили в голове этого всемогущего властителя. Зарождалась у него мысль о прощении сына, но совокупность проступков его не позволяла монарху это сделать. Король все мог бы простить, но не подобное ужасное оскорбление, о котором, впрочем, Генрих не подозревал, так как, входя в заговор, он поставил условие, чтобы отец его имел богатое и спокойное убежище. Король встал, бледный и решительный.

– Генрих умрет, – сказал он глухо, – я решил это и сам Бог не заставит меня изменить решение.

– Бог все может, сын мой, – сказал позади него какой-то голос.

Франциск обернулся. Перед ним стоял старичок, низкого роста, бедно одетый и хромой; его можно было принять за самого простого, если бы не его глаза, горевшие каким-то жгучим взглядом. Король почувствовал какой-то суеверный страх. Но он тотчас же оправился и, приняв строгий вид, спросил:

– Кто вы такой?

– Я Игнатий Лойола, – отвечал скромно старик, просто произнося это знаменитое имя, которое по всей Европе возбуждало страх и почтение в народе и королях.

Монарх содрогнулся: странность неожиданного посещения немного отвлекла его от грустных мыслей.

– Так это вы, – произнес король, проницательно смотря на Лойолу, – тот, которого считают святым при жизни.

– Один Господь Бог свят, – сказал Игнатий, – мы бедные грешники, которые надеются спастись, веруя и раскаиваясь.

– Как вы оказались здесь, несмотря на мой приказ, запрещающий вход сюда кому-либо?

– Бог направлял мои шаги, дабы я мог исполнить поручение, данное мне Им.

Святой человек не сказал, что, кроме путеводителя Бога, он имел несколько пособников, тайных членов общества, которые хотя и тряслись за ответственность, которую они принимали на себя, но все-таки не осмелились заградить охраняемую ими дорогу генералу ордена.

– Поручение! – воскликнул король с подозрением. – Бог послал вас с миссией ко мне, святой отец?

– Да, – отвечал серьезно основатель ордена иезуитов.

– Хорошо, я вас выслушаю… Человек, подобный вам, имеет право рассчитывать на мое внимание. Но попрошу вас немного обождать здесь; я должен сперва выполнить одно важное дело.

– Государь, – воскликнул Игнатий, – именно ради этого важного дела Бог и послал меня к вам.

Король резко от него отвернулся.

– Преподобный отец, это дух Божий вдохновил вас или вы пришли по просьбе кого-либо другого?..

– Государь, позвольте вам доказать…

– Часто, – перебил его монарх с иронией, – часто даже люди, носящие святое звание, смешивают свои желания с желанием Бога.

– Хорошо, король, представляю вам доказательства, – гордо произнес Лойола. – Бог мне сказал: иди в Лувр, там теперь король Франции, совместно с кардиналом и превотом, а также и герцогом Энженом, осуждает сына своего на смерть…

– Вы ошибаетесь, святой отец, – пытался оправдаться король, все же сильно побледнев при этом.

Они там, – продолжал Лойола, указывая на дверь, в которую вышли названные четыре личности. – Они в той комнате ожидают вашего приказания, монарх, и если этому приказу не будет препятствовать сверхъестественная сила, то он запятнает кровью благородную корону Франции.

Игнатий простер вперед руку и продолжал:

– Но Бог обо всем подумал и послал меня сказать вам, как некогда Он сказал Сам Аврааму: «Не проливай крови сына твоего!»

Франциск, бледный, отступил немного и сказал:

– Монах, святой ты человек или плут, но ты обладаешь страшной покоряющей силой. Я готов слушать тебя!

ТРОН И АЛТАРЬ

Игнатий начал:

– Ваше высочество, очевидно, забыли, что король выше человека. Король Франции, занятый мщением за свои частные обиды, пренебрегает интересами своей короны.

– Ты ошибаешься, Лойола, – сказал гордо король, – Франциск как человек простил бы: никакая обида не может заставить отца приговорить к смерти сына. Но как монарх великого народа, я должен думать прежде об интересах государства, а потом уже о своих, а потому, кто поднимает руку на своего короля, должен умереть.

Игнатий сделал порывистое движение.

– Ты, может быть, не одобряешь моего мнения, монах? – продолжал Франциск. – Однако, как считают твои последователи, цель оправдывает средства, употребленные для достижения этой цели, даже если бы эти средства были кровавые и подлые.

– И тебе верно сказали; но ты упускаешь из виду свою цель и ошибочно судишь о своей обязанности. Уважение, смешанное с ужасом, которое в прежнее время окружало корону, теперь исчезло, и народ стал видеть в короле Франции, прежде всего человека.

– И я хочу, чтобы меня тоже считали таким, – прервал Франциск.

– И ты не прав. Одно время народы не были уверены, кто именно должен быть их господином, но что им необходимо иметь повелителя, это они вполне сознавали. Прежде эти семейные раздоры, заговоры сыновей против отцов, ужасный суд отцов над сыновьями – на все это смотрелось с религиозным страхом, ибо победитель повелевал. Теперь все изменилось, народ смотрит не на одну корону, но и на короля.

– Знаю, – отвечал задумчиво король.

– Теперь, – продолжал иезуит, – в каком положении находится королевская власть, монархам остается один только открытый путь, чтобы сохранить себе трон, а именно: чтобы король соединился с церковью; главное же, чтобы ни один скандал не выходил за пределы Лувра и не касался бы плебейского слуха. Преступление сына твоего отвратительно, это верно, но берегись, чтобы оно не сделалось публичным, ибо когда французы узнают, что в доме Валуа есть отцеубийца, они, пожалуй, сочтут дом Валуа лишним в Лувре.

– Так по-твоему, – сказал удивленно король, – каждая обида, причиненная королю одним из членов его семейства, должна остаться без наказания?

– Кто об этом говорит? Наказание делается негласно; яд должен заменить шпагу. Больше всего нужно избегать скандала.

– Так ты советуешь мне совершить тайное убийство? И буду ли я менее злодеем перед Богом, если совершу скрытый грех?

– Те, которые управляют землей, – сказал не изменяясь, иезуит, – не подчинены правилам жизни остальных людей. Если твой грех принесет вечное благо миллионам душ, тогда он достойнее тысячи добрых дел.

– И кто же, – сказал иронично король, – будет отличать грех мой, каков он: достойный похвалы или должен быть порицаем?

– Мы! – сказал Игнатий Лойола. – Мы будем обсуждать грех твой.

И встав, он подошел к королю и, пронизывая его насквозь своим огненным взглядом, сказал:

– Вы все еще не можете привыкнуть к этой мысли, вы, сильные мира. Вы, привыкшие развязывать узлы одним ударом шпаги, вы не можете еще познать эту чисто идеальную власть; власть, которой грязный, неизвестный священник из своей кельи управляет делами мира. В наши дни шпага недостаточно сильна для управления; теперь рука бедного плебея убивает сына императора. Окончилась ваша власть шпаги; если хотите царствовать еще, то вы должны быть нашими союзниками, потому что мы одни повелеваем чернью, мы одни направляем по нашему желанию руки, носящие оружие.

– Ах! Карл Испании! – воскликнул Франциск.

Этот возглас, невольно вырвавшийся у короля, выдал думы его во время речи Лойолы.

В самом деле, эта темная, тайная политика интриг, разводимая священниками, довела его соперника, Карла V, до высоты его настоящего величия.

Карл, который имел живой ум, сразу понял всю выгоду положения, которое иезуит так красноречиво объяснял ему. В то время религиозная реформа пошатнула высшую власть, опору всех властей того времени, – власть церкви. Поэтому и духовное, и светское правления имели единственное средство, чтобы укрепиться: соединиться вместе и сделаться одним целым, сообща наносить удары тому, кто вздумал бы помешать им. Монархия и папство, трон и алтарь могли продлить свое существование только с одним условием: быть крепко связанными друг с другом, и впоследствии было доказано, какая ужасная опасность угрожала тем, кто пытался их разъединить.

– Мне придется тогда сохранить сыну жизнь?

– Зачем? – сказал Лойола. – Перемените казнь, как я уже вам советовал.

– Нет, я на это не согласен. Раз мое решение не будет публично известно моему государству, то мой суд делается местью; а я не могу мстить моему сыну.

– Ваше высочество имеет чувства христианского короля, – сказал невозмутимо иезуит.

– Если я оставлю ему жизнь и даже скрою от всех его вину, что же я должен сделать с аббатом и монахами, которые нанесли такую обиду моей личности?

– Какую обиду? – наивно спросил монах.

– Как? Разве вам не известно, как со мной поступали в монастыре? С преступником обращаются лучше.

– Ваше высочество не совсем верно говорит, – мягко сказал Игнатий Лойола. – Если эти монахи, в самом деле, решили бы поднять руку на избранного Богом, на законного короля, то самая жестокая казнь была бы незначительна для подобных злодеев.

– Что! – крикнул гневно монарх. – Вы осмеливаетесь оспаривать то, что я сам испытал?

– Я должен заметить, что не с вашим высочеством они дурно обращались, а с бедным сумасшедшим, который требовал признания его королем Франции. Таким образом, каждый удар, нанесенный вам, был в некотором роде знак уважения к персоне вашего величества.

Монарх не мог удержаться от улыбки, услыша такую странную теорию, впрочем, так подходящую к тонкой казуистике, в которой иезуиты были признаны профессорами.

Но скоро король вернулся к прежнему нерасположению и строго сказал:

– Я все обдумал, отец мой! Мои решения иные, чем ваши советы. Пусть будет, что будет, а я не позволю, чтобы какой-нибудь монах хвастался, что смеялся безнаказанно над королем. Обидчики, кто бы они ни были, должны умереть!

– Ваше высочество решает так, не думая, что это принесет вред религии и монархии.

– Ах! – перебил его король. – Сколько же, по-вашему, потребуется лет, чтобы мятежный дух и ересь могли подействовать на падение трона Франции?

– Почем я знаю? Может быть, пятьдесят лет.

– Ну, а через пятьдесят лет я уже умру, и могу не думать, что будет с монархией, когда я буду в земле.

– Но мне, – сказал иезуит, – есть забота о будущности, понимаете ли вы, король Франции?

Король с удивлением поглядел на этого худенького старичка, одной ногой стоявшего уже в могиле, и все еще заботившегося о будущности больше, чем он, молодой, в расцвете сил человек.

– Да, я забочусь о будущности, – прибавил Игнатий, с гордым величием выпрямляясь во весь свой рост. – Основание, положенное мною, не может принести плоды раньше, как через одно или два столетия; тогда только братья Иисуса, оживленные моим духом, распространятся для господствования над всей Европой. Тут необходима борьба, мучения, необходимы целые века постоянства, чтобы план мой мог принести результаты. И что же, ты хочешь воспрепятствовать моей воле? Ты, король земли, не знаешь, что король неба может истребить тебя одним дуновением?

Эти запальчивые слова заставили монарха вздрогнуть. Действительно, непобедимая решительность этого священника, который жертвовал собой и своими честолюбивыми надеждами для будущности, победы коих будут тогда, когда он уже будет в земле, была поразительна.

Франциск знал цену фанатикам. Никакая сила не может быть им преградой, так как их слепая вера разбивала все препятствия. В первый раз королю пришлось убедиться, что в его царстве находилась сила, против которой его власть казалась бессильной!

– Что ты сделаешь, если я все-таки решусь наказать и царствовать?

– Государь, – отвечал Игнатий, – ваши друзья, гугеноты, освободили вас из тюрьмы и вместе вырвали из рук врагов Арнудину, женщину, из-за которой…

– Довольно! – прервал его строго Франциск. – Арнудина в руках моих верных и от нее я узнаю все подробности.

– Арнудина умерла, государь. Провидение Божие вошло в лабораторию Паре, когда он вышел из нее, и теперь свидетельство, на которое рассчитывали гугеноты, уничтожено.

– Умерла! – вскричал уныло король. – Умерла потому, что любила меня.

– Нет! За то, что препятствовала планам церкви, – холодно ответил иезуит.

Франциск вздрогнул; теперь он стал понимать слова Лойолы. Король приблизился к нему и посмотрел пристально в лицо монаха.

– Так эта смерть дело какого-нибудь агента общества Иисуса? – спросил король.

– Да, усердие одного из верных исполнило волю неба.

– И ты хочешь сказать, – прервал его король, – что если и я откажусь быть под вашей опекой, то могу подвергнуться тем же самым коварствам?

– Не раньше, чем я помолюсь Господу избавить меня от такого горя! – хитро отвечал генерал иезуитов.

Франциск стоял смущенный. Наглость иезуита его раздражала.

– Разве ты не знаешь, иезуит, что я в своем дворце и окружен верными телохранителями?

– Я это отлично знаю, и потому, избегая проклятых протестантов, оберегающих вход к тебе, государь, я явился сюда через ход, мне одному известный!

– Сделай я только знак, – продолжал король, – и генерал иезуитов будет захвачен и после двухдневной пытки убит.

Лойола улыбнулся.

– Когда я жил в свете, – сказал он, – я получил на войне рану, и поэтому одна нога осталась кривою. Мое самолюбие было жестоко обижено этим, потому что в то время я был очень занят собой. Желая выпрямить кривую ногу, я, по совету одного медика, повесил себе на ноги громадные гири, от тяжести которых кости мои трещали и причиняли мне страшные страдания. Самые смелые и закаленные мучениями не могли перенести этой муки больше часа. А знаешь ты, король, сколько времени переносил эти муки Игнатий Лойола?

– Откуда я могу знать, – отвечал король. – Ну, полдня… день…

– Нет! Я терпел эти муки в продолжение тридцати пяти дней, – отвечал иезуит, победно глядя на Франциска.

Монарх смущенно наклонил голову.

– Полно, король Франции, – продолжал иезуит, – будь с нами, и мы спасем и защитим твою корону; царство твое наполнено еретиками, и в каждом еретике сидит враг твой. Прими мои условия!

– Сначала выслушаем их, – сказал король.

– Прежде всего, ваше высочество должны забыть несчастное приключение последних дней и вернуть милость свою принцу Генриху, констаблю де Монморанси, госпоже де Пуатье и всем тем, кто эту милость потерял.

– На это я согласен, – сказал король.

– Открытые гугеноты, которые приняли веру протестантов, должны быть выгнаны из двора, преследуемые всеми средствами, и в особенности с помощью святого трибунала инквизиции. А что касается тех, которые хотя носят в душе зачаток ереси, но еще не провозгласили ее открытой…

Иезуит остановился, чтобы наблюдать за действием своих слов. Король нахмурил брови при мысли, что у него требовали в жертву Бомануара, де Пуа и других верных ему. Игнатий Лойола ясно увидел, что на этом настаивать бесполезно.

– Так, что касается тех, – продолжал мягко иезуит, – то король будет продолжать держать их как добрых друзей и употреблять для своей службы, пока они публично не докажут вражду против религии.

Франциск облегченно вздохнул.

– Я надеюсь, что ваше высочество удостоит принять эти скромные предложения, – сказал иезуит, стараясь почтением смягчить то жестокое дело, про которое он говорил.

Франциск в знак согласия наклонил голову.

Вскоре Генрих Франции, чудом спасенный от смерти, стоял на коленях перед отцом, возобновляя клятву верности и уверяя отца в своем искреннем раскаянии.

– Помни, чтобы никто, по крайней мере, ничего не знал, – сказал король, вспоминая совет иезуита.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю