Текст книги "Зеленые холмы Африки. Проблеск истины"

Автор книги: Эрнест Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Не стоит Мемсаиб заходить туда, – сказал Старик.

– Пусть остается здесь с М’Колой, – поддержал я.

– Не стоит Мемсаиб заходить туда, – повторил Старик. – И зачем только мы взяли ее с собой!

– Она подождет нас здесь. Друпи хочет продолжить поиски.

– Правильно. Надо посмотреть, что к чему.

– А ты жди нас здесь с М’Колой, – шепнул я жене через плечо.

Вслед за Друпи мы вошли в заросли тростника – футов на пять выше нас – и медленно, пригнувшись, двинулись по тропе, затаив дыхание. Мне вспомнился буйвол, один из трех, которых мы недавно убили: старый самец выскочил тогда, пошатываясь, из кустарника, и я увидел его рога, вытянутую морду, маленькие глазки, складки жира и мускулов на покрытой короткой и редкой седой шерстью шее – в нем ощущались такая мощь и ярость, что он вызвал у меня восхищение и уважение, но бежал он уже медленно, и я видел, как выпущенные в него пули достигают цели, и скоро ему пришел конец. На этот раз все иначе. Этого буйвола не осыпали пулями на открытом месте, и, если сейчас он выскочит из зарослей, мне придется хладнокровно выстрелить. Он, конечно, сразу пригнет голову и выставит вперед рога, как делают все быки, и тем самым откроется, а я всажу в него пулю и отскочу, и, если ружье дрогнет в моих руках, мне на помощь придет Старик. Но я не сомневался, что все у меня получится, надо только дождаться, когда буйвол опустит голову. Я знал, что сумею все сделать как надо и выстрел будет смертельным. Но сколько еще ждать? В этом все дело. Сколько еще ждать? Надо двигаться вперед – зверь там. Я ощущал внутренний подъем – прекрасное чувство перед схваткой, в которой тебе отведена решающая роль: ты должен убить и остаться живым, убить, не ощущая ни опасности, ни ответственности, – просто сделать то, что ты, вне сомнений, можешь сделать. Я шел за Друпи, стараясь не потерять его из вида, и время от времени протирал от пота очки, но вдруг услышал позади шум и, обернувшись, увидел Маму и М’Колу.

– Какого черта! – воскликнул Старик. Он был вне себя от ярости.

Мы вывели мою жену из тростника и строго внушили ей не двигаться с места. Оказалось, она не поняла, что от нее требуется. Из нашего перешептывания она решила, что ей надо идти за М’Колой.

– Как я перепугался! – сказал я Старику.

– Она бежит за нами, как маленький терьер, – отозвался он. – Но так нельзя.

Мы глянули вперед поверх тростника.

– Друпи хочет продолжить поиски, – сказал я. – Остается идти за ним, пока он не скажет: хватит. В конце концов это я прострелил брюхо зверю.

– Только без глупостей.

– Я убью его с первого выстрела. Пусть только покажется – я сразу выстрелю.

Я так перепугался из-за жены, что чуть не кричал.

– Ладно, идем, – сказал Старик. Мы шли вслед за Друпи, но делать это становилось все труднее. Не знаю, как Старик, а я на полпути сменил ружье на двустволку и держал руку на спуске. К тому времени, когда Друпи остановился, покачал головой и прошептал: «Хапана», нервы у меня совсем разошлись.

Видно было на расстоянии фута – не больше, а тропа все время петляла. Дело было плохо, а солнце освещало теперь только склон холма. Но мы чувствовали удовлетворение, что Друпи прекратил погоню сам, и теперь могли вздохнуть с облегчением. Мой фантастический план оказался бы в этих условиях полной глупостью, и оставалось только надеяться, что после того, как я промазал бы из своей не очень хорошей винтовки, правда с оглушительным боем, его пристрелил Старик из своей отличной двустволки.

Мы уже возвращались, когда услышали с холма крики носильщиков, и бросились бежать вверх прямо через тростник в надежде, что оттуда будет удобно стрелять. Носильщики махали руками и кричали, что буйвол вышел из тростника и пробежал мимо; М’Кола и Друпи тоже куда-то указывали, а Старик, схватив меня за рукав, потащил за собой, откуда я и увидел освещенных последними лучами солнца двух буйволов на фоне скалистого утеса. При солнечном свете их черная шерсть казалась особенно блестящей, один буйвол был значительно крупней другого, и, помнится, я подумал, что это мой буйвол, встретивший подружку, за которой пошел из последних сил. Друпи передал мне «спрингфилд», я продел руку в ремень и, вскинув ружье, увидел в глазок всего буйвола. Я весь похолодел, прицелился ему под лопатку, но стоило мне нажать на спуск, как буйвол бросился бежать, однако пуля его догнала. Я видел, как он нагнул голову, взвился на дыбы, потом метнулся вниз по холму, и, когда он уж скрывался, я послал вслед еще одну пулю. Какое-то чувство мне говорило, что я его прикончил. Мы с Друпи побежали за ним, и тут я услышал низкий рев. Остановившись, я крикнул Старику:

– Слышите? Я уложил его. Говорю вам – уложил.

– Вы его ранили, – сказал Старик. – Тут не поспоришь.

– Черт побери, да я его убил. Разве вы не слышали предсмертный рев?

– Нет.

– Так слушайте! – Мы стояли, внимательно прислушиваясь, и тут протяжный, жалобный, ни с чем не сравнимый рев раздался снова.

– А вы правы, – сказал Старик, заслышав этот тоскливый звук.

М’Кола схватил меня за руку, Друпи хлопнул по спине, все смеялись и продолжали смяться, когда, обливаясь потом, взбегали на холм, продираясь сквозь кустарник и перелезая через скалы. Я остановился, чтобы перевести дыхание, сердце мое бешено билось, я утирал с лица пот и протирал очки.

– Куфа! – произнес с особой выразительностью М’Кола слово, означающее, что буйвол мертв. – Ндио! Куфа!

– Куфа! – повторил Друри с улыбкой.

– Куфа! – с удовольствием еще раз произнес М’Кола.

Мы снова пожали друг другу руки и продолжили подъем. И вот впереди наконец мы увидели его – буйвол лежал на спине, вытянув шею, он почти повис на рогах, застрявших в коре дерева. М’Кола сунул палец в пулевое отверстие у лопатки и радостно потряс головой.

Подошли Старик и Мама, за ними носильщики.

– А он оказался лучше, чем мы думали, – сказал я.

– Это другой буйвол. Царь-буйвол! Возможно, с ним был как раз наш.

– А я думал, с ним самка. Хотя на таком расстоянии не разберешь.

– Да, до них было метров четыреста. Клянусь Богом, вы в самом деле умеете стрелять этих зверюшек.

– Когда он пригнул голову и встал на дыбы, я понял, что ему не уйти. Освещение было прекрасное.

– Я видел, что вы не промахнулись, и понимал, что это другой буйвол. И решил про себя, что теперь мы имеем дело с двумя ранеными буйволами. Рева я еще не слышал.

– Грандиозный рев, – сказала Мама. – И такой невыразимо печальный. Словно звук одинокого горна в лесу.

– А мне он показался веселым, – сказал Старик. – По этому поводу следует выпить. Выстрел был что надо. Почему вы от нас скрывали, что умеете стрелять?

– Идите к черту!

– Вам известно, что он и следопыт отличный, и безошибочно бьет птиц влет? – обратился Старик к моей жене.

– А какой красавец этот буйвол! – восхитилась Мама.

– Отличный экземпляр. Не в годах, но голова великолепная.

Мы хотели сфотографировать буйвола, но у нас был только ящичный фотоаппарат, и к тому же заклинило затвор, из-за чего возник яростный спор, а тем временем свет угасал, я стал нервничать, ко всем придирался, обвиняя каждого, что аппарат не работает, грубил, и все из-за того, что нельзя сфотографировать зверя. Трудно долго оставаться в таком возбуждении, какое я испытал в тростнике, да и, убив живое существо, пусть даже буйвола, чувствуешь себя опустошенным. Убийство – не тема для разговора и не то, чем можно поделиться, и потому я, выпив воды, сказал жене только, что сожалею о том, как себя вел, и тогда мы вместе, чувствуя нежность друг к другу, стали смотреть, как М’Кола делает надрезы на голове буйвола, чтобы освежевать, и все стало ясно – и мое негодование из-за камеры, и все остальное. Я выпил виски, не почувствовав ни вкуса, ни опьянения.

– Налейте мне еще, – попросил я. Вторая порция подействовала.

В лагерь нас повел тот туземец с копьем, за которым гнался носорог, а Друпи и другие остались, чтобы освежевать голову буйвола, разрубить тушу на части и подвесить куски на деревьях, чтобы те не достались гиенам. Туземцы боялись идти в темноте, и я разрешил Друпи взять мою двустволку. Он заверил меня, что умеет стрелять. Я вынул патроны, поставил затвор на предохранитель и передал ему ружье. Друпи приложил ружье к плечу, зажмурил не тот глаз и с силой нажал на курок. Потом – еще и еще. Я объяснил ему, как пользоваться предохранителем, заставил его поупражняться и несколько раз щелкнуть затвором. Видя мучительную борьбу Друпи с предохранителем, М’Кола поглядел на него высокомерно, и Друпи, казалось, даже стал меньше ростом. Я оставил ему ружье и две обоймы, и туземцы занялись разделкой туши, а мы вслед за проводником двинулись по следу второго буйвола – на этом следу не было ни капли крови, – поднялись на вершину холма, а оттуда уже шла дорога к лагерю. Мы карабкались по склонам, преодолевали овраги и наконец вышли к основному хребту, который в темноте казался особенно холодным и мрачным. Луна еще не взошла, и мы брели в темноте полумертвые от усталости. Один раз М’Кола, который нес двустволку Старика, несколько фляг с водой, бинокли и сумку с книгами, крикнул что-то звучащее как ругательство идущему впереди проводнику.

– Что он сказал? – спросил я Старика.

– Сказал, чтобы тот не ставил рекорды скорости, ведь среди нас есть пожилой человек.

– Интересно, кого он имел в виду – вас или себя?

– Думаю, обоих.

Когда над бурыми холмами встала дымчато-красная луна, мы как раз шли по деревне, мерцавшей тусклыми огоньками. Дома были наглухо заперты, в воздухе стоял запах хлева. Перейдя ручей, мы поднялись по голому склону, где нас ждал костер, горевший перед нашими палатками. Ночь была холодная и ветреная.

Утром мы снова отправились на охоту, вышли на звериную тропу у ручья и, напав на след носорога, преследовали его по высокогорью, утопавшему в цветущих деревьях, потом по долине, круто уходящей в каньон. Становилось очень жарко, и тесные ботинки, как и день назад, жали жене ноги. Она не жаловалась, но я видел, что ей больно. От усталости наши тела сладостно ныли.

– Пропади они пропадом, эти носороги, – сказал я Старику. – Не хочу больше убивать, разве только носорог будет огромным. А такого можно и за неделю не найти. Достаточно и того, которого мы подстрелили, снимемся с лагеря и присоединимся к Карлу. Будем охотиться на сернобыков, добывать шкуры зебр, а там, глядишь, и до куду доберемся.

Мы сидели под деревом на вершине холма, под нами раскинулась вся окрестность с каньоном, идущим к Рифт-Велли и озеру Маньяра.

– Хорошо бы взять с собой только легкое снаряжение и носильщиков и поохотиться в этой долине, двигаясь к озеру, – сказал Старик.

– Прекрасная мысль. А грузовики могли бы ждать нас у этого места – как бишь оно называется?

– Майи-Мото.

– А почему бы нам так не сделать? – спросила Мама.

– Надо расспросить Друпи, что он знает про эту долину?

Друпи ничего не знал, но туземец с копьем заверил нас, что долина каменистая и почти непроходимая в том месте, где ручей низвергается в ущелье. Вряд ли мы сможем переправить там наш груз. Пришлось отказаться от этой затеи.

– Но именно так надо путешествовать, – сказал Старик. – Бензин нынче дороже носильщиков.

– Может, после этой охоты мы так и сделаем? Поохотимся пешком? – Маме явно понравилась эта мысль.

– А почему бы и нет? – поддержал ее Старик. – Но в поисках крупного носорога надо идти на гору Кения. Там можно встретить настоящего красавца. А здесь и куду – редкая находка. Другое дело в Калале, в Кении. Отправимся туда, и у нас еще останется время спуститься в Хандени и поохотиться на черных антилоп.

– Что ж, пора, – сказал я, не двигаясь с места.

Мы уже давно не испытывали никакой зависти к удаче Карла. И радовались, что ему удалось убить такого прекрасного носорога, так что все стало по-прежнему. Возможно, он уже уложил и сернобыка. Я надеялся, что это так. Карл – замечательный парень, и то, что ему везет больше других, только справедливо.

– Как ты себя чувствуешь, моя бедная, усталая Мама?

– Прекрасно. Хотя перед походом с удовольствием дала бы ногам отдохнуть. Но мне нравится такая охота.

– Тогда вернемся, поедим и к вечеру отправимся на равнину.

Вечером мы добрались до нашего старого лагеря в Муту-Умбо под большими деревьями недалеко от дороги. Как раз тут мы разбили наш первый лагерь в Африке. Деревья здесь были все такие же высокие, раскидистые и зеленые, ручей такой же кристально чистый и быстрый, а само место было так же хорошо, как и в прошлый раз. Правда, были и отличия: ночи стали жарче, дороги утопали в пыли, а мы за это время повидали много новых мест.

Глава четвертая

Чтобы добраться до Рифт-Велли, мы сначала проехали по песчаной красноватой дороге через плоскогорье, преодолели несколько поросших кустарником холмов, по лесистому склону подъехали к краю ущелья, откуда открылся вид на равнину, густой лес и длинное, обмелевшее по краям озеро Маньяра, одна сторона которого была розовой из-за полумиллиона крошечных точек – там обитали фламинго. Отсюда дорога круто сбегала вниз, терялась в лесу, потом шла по ровному дну долины мимо возделанных участков зеленого маиса, бананов и каких-то невероятных плодовых деревьев, мимо индийской лавки в окружении многочисленных хижин, переехали два моста над хрустально-чистыми, быстрыми ручьями, снова въехали в лес, теперь уже не такой густой, в нем были и открытые места, потом свернули на пыльную, ухабистую дорогу, которая привела нас через заросли кустарника к тенистому лагерю Муту-Умбо.

Вечером, после ужина, мы услышали, как улетали фламинго. Этот шум напоминал шум утиных крыльев, когда стая летит на рассвете, но был протяжнее, гораздо громче и размеренней. Мы со Стариком немного выпили. Мама выглядела очень усталой, а Карл был мрачнее тучи. Мы испортили ему радость победы над носорогом, и сейчас, когда это событие ушло в прошлое, он боялся не совладать с сернобыком. Кроме того, тогда вместо леопарда к туше носорога пришел великолепный, черногривый лев, отступать он не собирался, а стрелять было запрещено: здесь находился львиный заповедник.

– Вот не повезло, – посочувствовал я не слишком искренне – хорошее настроение не позволяло проникнуться чужой бедой. Мы со Стариком не чувствовали под собой ног от усталости, сидели, пили виски и болтали ни о чем.

На следующий день мы пошли на охоту за сернобыками в сухую и пыльную долину Рифт-Велли и заметили стадо довольно далеко – за лесистыми холмами, выше масайской деревни. Можно было бы принять их за масайских ослов, если б не великолепные, расположенные под косым углом черные рога. Присмотревшись, я увидел, что два или три самца были заметно лучше остальных. Сидя на траве, я выбрал одного, показавшегося мне лучшим, и, когда стадо разбрелось, прицелился и выстрелил. Я слышал удар пули и видел, как сернобык, отделившись от остальных, стал описывать круги все быстрее и быстрее. Понимая, что ему пришел конец, я больше не стрелял.

Оказалось, я убил как раз того сернобыка, которого наметил себе Карл. Этого я знать, конечно, не мог, но сознательно выбрал лучшего, эгоистически стремясь хоть на этот раз преуспеть в добыче. Впрочем, Карлу удалось, прежде чем стадо унеслось, подняв облако серой пыли, убить другого сернобыка, ничем не хуже моего. Если б не великолепные рога, охота на них представляла бы не больше интереса, чем охота на ослов. Как только подъехал грузовик, а М’Кола и Чаро освежевали головы убитых сернобыков и разделали туши, мы отправились домой сквозь застилающую глаза, облепившую наши лица серую пыль, а долина преобразилась в бесконечное знойное марево.

В этом лагере мы провели два дня. Мы обещали друзьям на родине привезти в подарок зебровые шкуры, а чтобы должным образом их обработать, требовалось время. Охота на зебр радости не приносила: после холмов равнина с высохшей травой выглядела скучной, изнурительно жаркой и пыльной. В памяти сохранилось, как я сижу у муравейника, а вдалеке, в серой, знойной дымке проносится, вздымая пыль, стадо зебр, а за ним по выжженной равнине – еще и еще одно. Оглянувшись, вижу, как к нам спешит пропыленный грузовик с туземцами, которые должны разрубить мясо и отвезти в деревню. Из-за жары я сделал несколько неудачных выстрелов по газели Гранта, которую туземцы попросили убить на мясо; промахнувшись три или четыре раза, я ранил ее на бегу, а потом носился за ней по равнине почти до полудня, прежде чем настиг ее и убил.

В тот день мы поехали по дороге, которая вела через деревню, мимо лавки индуса, посылавшего нам с порога льстивые улыбки незадачливого торговца, в которых были и братское сочувствие, и надежда на успех, свернули налево на дорогу, ведущую к густому лесу, потом переехали по сомнительному деревянному мостику через ручей, за которым лес редел, и очутились на травянистой саванне, тянувшейся до поросшего тростником озера, наполовину высохшего – только вдали поблескивающую воду оживляли розовым цветом фламинго. В тени деревьев скрывались рыбачьи шалаши, дальше ветер шевелил траву саванны, а высохшее дно озера было бело-серым от множества небольших животных, которые всполошились от появления нашего автомобиля. Это были болотные антилопы, которые издали в движении казались нелепыми и неуклюжими, а вблизи, когда стояли неподвижно, – стройными и грациозными. Мы съехали с густой, короткой травы на высохшее дно озера и покатили дальше; со всех сторон – и справа и слева – на сухое дно стекали ручьи, образуя тростниковое болото с рядом протоков, над ними летали утки; мы видели также большие стаи гусей, устроившихся на травянистых кочках посреди болота. Сухая тропа, по которой мы ехали, была плотная и твердая, но дальше она стала сырая и мягкая, и тогда мы остановили грузовик и договорились, что Карл с Чаро пойдут по одной стороне дороги, а мы с М’Колой – по другой, стреляя и поднимая птиц, а Старик и Мама доберутся до высокого тростника у левого берега озера, где впадавший ручей тоже создавал болотце, куда, по нашему представлению, и должны были прилететь утки.

Мы видели, как они шли по открытому месту – грузная фигура в выцветшей вельветовой куртке и рядом крошечная – в брюках, куртке цвета хаки, ботинках и широкополой шляпе. Затем, пригнувшись, они скрылись в сухом тростнике, и только тогда мы тронулись с места. Но уже у ручья поняли, что наш план не выдерживает никакой критики. Как бы осторожно мы ни ступали, ноги вязли в иле по самые колени, а когда ила стало меньше и открылись окруженные водой кочки, я несколько раз провалился по пояс. Утки и гуси взлетали раньше, не подпуская нас на нужное для выстрела расстояние, и, когда первая стая полетела туда, где затаились в тростнике наши товарищи, мы услышали резкий, короткий дуплет из ружья Мамы 28-го калибра и увидели, как стая стремительно метнулась к озеру, а стайки поменьше и гуси тоже перебрались к открытой воде. Стая черных ибисов, похожих загнутыми клювами на крупных кроншнепов, перелетела с той стороны ручья, где шел Карл, покружилась высоко над нами и потом снова опустилась в тростник. На нашем пути всюду попадались бекасы, черные и белые кулики, и в конце концов, к неудовольствию М’Колы, поняв, что к уткам не подберешься, я стал палить по бекасам. Мы прошли все болото, после чего мне пришлось перебраться через ручей по шею в воде, держа над головой ружье и охотничью куртку с патронами в кармане. Надеясь выйти к Маме и Старику, я наткнулся на еще один глубокий и быстрый ручей, над которым летали чирки, и подстрелил трех. Уже смеркалось, когда я увидел Старика и Маму на другом берегу этого ручья, у самого озера. Ручей был слишком глубокий, чтобы перейти его вброд, и дно довольно мягкое, но я увидел старый след бегемота, который вел в ручей, и, идя по этому следу, почувствовал под ногами твердую породу и продолжал по нему идти, хотя вода плескалась у груди. Выбравшись на траву, я стоял, ожидая, пока с меня стечет вода, и тут надо мной пролетела стая чирков. Я, не задумываясь, выстрелил. Старик поступил так же, и три птицы тяжело плюхнулись в высокую траву у берега. Мы настойчиво искали птиц в сумерках и нашли всех. Стремительный полет отнес их дальше, чем мы предполагали, и теперь, почти в темноте, мы по высохшему дну озера торопились к машине, с меня капала вода, в ботинках тоже хлюпало. Жена радовалась добытым уткам, которых мы не ели с Серенгетти, но хорошо помнили, какое вкусное у них мясо. Наконец мы увидели машину – издали она казалась очень маленькой, за ней тянулась полоса засохшей грязи, затем травянистая саванна и лес.

На следующий день мы вернулись с охоты на зебр взмокшие от пота и покрытые пылью, которую поднимал грузовик и разносил по равнине ветер. Мама и Старик не ездили с нами – зачем зря глотать пыль? А мы с Карлом провели на солнцепеке целый день, это вызывало наше раздражение, которое иногда выливалось в перепалку:

– Что случилось? Не узнаю вас.

– Они слишком далеко.

– Надо ловить момент.

– Говорю вам – они были слишком далеко.

– Теперь, когда их спугнули, будут проблемы.

– Стреляли бы сами.

– С меня хватит. Нам нужно только двенадцать шкур. Теперь ваш черед.

Потом кто-нибудь, разозлившись, нарочно стреляет раньше времени, всем своим видом показывая, что его об этом просили, встает из-за муравейника и, демонстративно отвернувшись, подходит к товарищу, который самодовольно спрашивает: «Так в чем же дело?»

– Слишком далеко – я же говорил. – В его голосе звучит отчаяние.

Второй снисходительно замечает:

– А ну-ка взгляните сюда.

Отбежавшие зебры, увидев приближающийся грузовик с туземцами, описали круг и теперь стоят боком совсем близко.

Невезучий охотник молчит, он слишком зол, чтобы стрелять.

– Что ж, стреляйте вы, – предлагает он.

Но второму соглашаться мешает принципиальность:

– Нет уж, стреляйте сами.

– С меня довольно, – говорит неудачник, понимая, что в таком состоянии стрелять бессмысленно, и одновременно чувствует во всем этом какой-то подвох. Что-то постоянно мешает ему: то приходится действовать в необычных условиях, то даются указания без учета обстоятельств, то нужно стрелять на глазах у людей, то в крайней спешке.

– У нас уже есть одиннадцать шкур, – говорит удачливый охотник, начиная чувствовать раскаяние. Он понимает, что не должен был торопить товарища, надо было оставить того в покое, а не подзадоривать. Словом, он опять вел себя как самодовольный, упрямый осел.

– Мы в любое время можем убить еще одну зебру. Эй, Бо, мы едем в лагерь.

– Нет уж, стреляйте сейчас. Убейте ее.

– Нет, едем.

Грузовик подъезжает, вы едете по пыльной равнине, раздражение уходит, и остается только ощущение быстротечности времени.

– О чем вы сейчас думаете? – спрашиваешь ты. – О том, какой я сукин сын.

– О сегодняшнем вечере, – отвечает он, улыбаясь, и от этого на его пропыленном лице обозначаются морщинки.

– И я о нем думаю, – говоришь ты.

И вот этот вечер приходит, и снова – в путь.

На этот раз ты надеваешь высокие брезентовые сапоги, которые легко вытащить из грязи, перескакиваешь с кочки на кочку, прокладывая путь через болото, утопаешь в протоках, а утки, как и в прошлый раз, улетают на озеро, но теперь ты берешь далеко вправо и выходишь точно к озеру; здесь убеждаешься, что дно твердое, и, шагая по колено в воде, подбираешься к большим стаям, раздается выстрел, ты и М’Кола пригибаетесь, все вверху заполняется утками, ты бьешь двух, потом еще двух, потом одну высоко над тобой, потом упускаешь утку, пролетевшую направо над самой водой, и тут стая возвращается, она проносится так быстро, что ты не успеваешь заряжать и стрелять; затем, используя раненых уток как подсадных, бьешь как бог на душу положит: ты ведь знаешь, что здесь их можно настрелять сколько хочешь, сколько сможешь унести. Ты целишься в утку, пролетающую высоко, прямо над головой, стреляешь, сильно откинувшись назад, это просто coup de roi[32]32
  Королевский выстрел (франц.).


[Закрыть], и большая черная птица падает в воду рядом с М’Колой, тот смеется, а тут уплывают четыре подранка, и ты решаешь лучше добить их и взять с собой. Приходится бежать по колено в воде, чтобы добраться до последней раненой утки, ты скользишь и падаешь лицом вниз, наслаждаясь тем, что наконец полностью вымок; ты сидишь в грязи, вода холодит спину, протираешь очки, выливаешь воду из ружейного ствола, соображая, удастся ли расстрелять все патроны, пока еще возможно. М’Колу все это только смешит: его охотничья куртка полна утками. Вдруг он наклоняется: стая гусей пролетает совсем низко, и ты пытаешься затолкнуть в ружье мокрый патрон. Наконец это удается, ты стреляешь, но гуси уже далеко впереди, или ты далеко позади, но при звуке выстрела с воды вспархивает облачко фламинго, окрашивая горизонт нежно-розовым цветом. Потом они снова садятся. Но после каждого выстрела, обернувшись, мы видим, как в воздух быстро взлетает, а потом медленно оседает это сказочное облако.

– М’Кола, – зову я, показывая на птиц.

– Ндио, – говорит он и следит за ними взглядом. – Музури. – И передает мне патроны.

Мы хорошо поохотились, но самая удачная охота была на озере, и мы еще три дня в пути ели холодных чирков, которые вкуснее остальных диких уток, мясо у них нежное, сочное. Ели мы их с острой приправой, запивая красным вином из Бабати, ели, сидя у дороги в ожидании грузовиков, потом ели на тенистой веранде небольшой гостиницы в Бабати, и, наконец, когда грузовики приехали, мы ужинали в доме отсутствующего друга наших друзей, на холмах, в эту холодную ночь мы сидели за столом в куртках и так много выпили в ожидании грузовика, сломавшегося по дороге, что опять жутко захотели есть. Мама танцевала под граммофон с управляющим кофейной плантацией и с Карлом, а я, измученный тошнотой и страшной головной болью, сидя на веранде со Стариком, пытался вылечиться с помощью виски с содовой. Было темно, дул сильный ветер, и тогда на столе снова появились дымящиеся чирки со свежими овощами. Цесарки тоже великолепны, я положил одну в контейнер для ланча и припрятал на вечер в машине, но чирки – царское блюдо!

Из Бабати мы поехали через холмы и равнину к подножию горы, где среди деревьев скрывались деревушка и миссионерская станция. Здесь мы разбили лагерь для охоты на куду, которые, по слухам, водятся на лесистых холмах и в низинах.