Текст книги "Воин Опаловой Луны"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Преследователи были огромными, высокими, даже больше, чем Мойши, но она была буджункой, воительницей от рождения.

Кинсюши со свистом рассек ночной воздух, развалив человека слева от ключицы до пупка. Человек покачнулся, точно пьяный, кровь и внутренности хлынули на мостовую. Он даже не успел крикнуть.

У них были прямые мечи, наверное, тяжелее ее двуручного. Но эти мечи ковали не буджуны – превосходные мастера этого дела.

Не клинок плел смертельную серебряную сеть в воздухе, розовые и золотые искры летели в ночь там, где клинки сталкивались, оглушительно звеня друг о друга.

Теперь она видела, что ее противники – крепкие тудески, очень сильные и хорошо обученные. Двое, с которыми билась она, прекрасно работали в паре, двигаясь и нанося удары так, словно обе руки с мечами принадлежали одному человеку.

Чиизаи спустя несколько мгновений осознала, что Мартина не врала и не преувеличивала, когда говорила о дикости тудесков. Это были звери под человеческой личиной, смертельно опасные фанатики.

Ей все это начало надоедать, поскольку впечатление было такое, словно она сражается с каменной стеной. Да, она была куда быстрее, но этим двоим всегото нужно было по очереди подставлять свои огромные клинки, чтобы блокировать ее удары. На это они, наверное, и рассчитывали. Как только она чуть замедлит скорость, они тут же убьют ее. Стратегия боя тотчас же обрисовалась у нее в голове. Можно изобразить, что она устала сильнее, чем на самом деле, и заставить их преждевременно начать атаку. Но так, понимала Чиизаи, она сможет обдурить только одного из них. И все же…

Она чуть замедлила с защитой, и тут же правый тудеск бешеным выпадом атаковал ее. Чиизаи крикнула и, поднырнув под смертоносный улар, повернула меч в горизонтальном уларе, нанеся его со всей силой. Человек рухнул как подрубленный.

Она отпрянула назад, впервые услышав звуки схватки за спиной. Мартина.

Она выхватила короткий меч. Теперь она стояла, широко расставив ноги, с двумя мечами. Она атаковала, нанеся одним клинком косой удар, а Кннсюши направив горизонтально, поперек груди противника. Он легко отразил атаку, просто подставив меч. Но Чиизаи уже начала обратное движение коротким мечом. Он заметил его в последнее мгновение, и все, что он успел сделать, – это отклониться. Движение почти спасло его. Клинок острием прочертил линию по его груди, но Чиизаи свела на нет его оборонительное усилие, следующим выпадом рассекши его позвоночник. У тудеска подломились колени, он опустился на брусчатку, словно молясь своим богам, опрокинулся на спину и затих.

Третий тудеск двигался осторожнее. Но она совершила ошибку, посмотрев ему в лицо и упустив размытое движение его меча. Удар был направлен не в точности на нее, потому она не сделала рефлекторного защитного движения. Но противник замышлял быстрым уларом выбить у нее короткий клинок. И все равно удар массивного оружия был так силен, что меч вылетел из ее руки, со звоном закрутившись на брусчатке.

Она ударила снизу, затем сверху – он отбил оба удара. И все время он теснил ее, снова и снова нанося косые удары. Она поняла, что устанет куда быстрее, чем ей хотелось бы. Она также заметила, что отступает в аллею, в более стесненное пространство. Там со своим длинным мечом она будет в невыгодном положении. Единственный выход – избавиться от меча. Поэтому при входе в аллею она позволила ему обезоружить себя, бросилась ему под ноги и сбила его. И когда он упал, она выхватила кинжал и нанесла удар.

Теперь он был вынужден бросить свой огромный меч, поскольку в такой тесноте тот скорее мешал, чем помогал. Тудеск достаточно быстро поднял руку, чтобы защититься от первого удара Чиизаи, отклонил второй и бросился в контратаку, которой чуть не опрокинул ее.

Она, тяжело дыша, отбивалась, покуда он изо всех сил старался навалиться на нее всем своим тяжелым телом. Чиизаи. однако, понимала, что если это случится, то ей конец, и потому она перекинула кинжал в другую руку. Тудеск заметил это только в последний момент и снова попытался отклонить удар. Но на сей раз он не уловил, под каким узлом пойдет клинок, и промахнулся.

Тем не менее это не был смертельный удар, поскольку он прошел аккурат над почкой справа. Он стиснул зубы и еще раз попытался наброситься на нее, но Чиизаи держалась, так упорно вращая клинком, что он никак не мог до нее добраться. Тогда он отшвырнул ее и, поднявшись на ноги, шатаясь, пошел по аллее, думая теперь только о том, как вернуться туда, откуда он пришел.

Чиизаи, хотя и поняла его намерения, была вынуждена за долю секунды принять решение – остаться и помочь Мартине или броситься следом за тудеском. Честно говоря, тут нечего было особо решать, поскольку преимущество сейчас было на одной стороне. И обстоятельства говорили, что если она сможет успешно проследить за этим тудеском и остаться незамеченной, то он выведет ее на Хелльстурма. Как только она узнает, где он затаился, она отправится на встречу с Мойши. Может, у нее еще останется время.

Она подобрала дайкатану и короткий меч и осторожно пошла по аллее следом за тудеском.

– Знаешь, ты похож на далузийца. – Ее прекрасное лицо, блестящее от пота, теперь было мягче – напряжение ушло. – Потому я и не поверила твоему рассказу.

«Она сейчас кажется ровесницей Офейи, – подумал Мойши. – В чемто даже и моложе». В ней было чтото от маленькой девочки, чтото такое, что не поддавалось описанию. Мягкая и беззащитная, но без намека на слабость, которую он презирал в людях.

– Я очень богата, – тихо сказала сеньора СегильясиОривара, – и ты, несомненно, об этом знаешь. Поэтому на меня смотрят как на добычу. – Она лежала совершенно нагая рядом с ним на зеленом покрывале. Ее тело величественно смотрелось в полумраке. Тени заполняли все его изгибы, придавая ее плоти таинственность, что была под стать ее таинственной душе. – Редко когда выдавался день, чтобы никто не искал здесь денег. – Она тихо вздохнула и повернулась к нему. Темная картина, висевшая над их головами, угнетала. – Я редко выхожу теперь из дому, поскольку часто – слишком часто – эти люди не просят, а требуют. – Она устремила на него твердый взгляд. – Ты, мужчина, можешь ли понять мое положение?

Мойши рассмеялся, пытаясь снять вернувшееся к ней тревожное напряжение. Оно передалось ему от нее при первом же прикосновении и беспокоило его все время, пока они занимались любовью.

– Но при владении коппо…

Она покачала головой:

– Все же ты не понимаешь. Будь я воином, я могла бы защищать себя как хочу, совершенно не задумываясь об этом. – Она положила руку ему на грудь, лаская его. – Скажи, мог бы мужчина, воин или не воин, очутиться в таком положении?

Он понял, о чем она, и покачал головой:

– Нет.

Она слегка расслабилась.

– Ты вправду так думаешь, да?

– Да, конечно. Иначе не сказал бы так.

– Даже чтобы угодить мне?

– А разве я не угождаю тебе наиболее честным образом?

Впервые с момента их встречи он увидел улыбку на ее губах.

– Да. Да. Так же, как и я тебе?

– Как и ты. – Он взял ее руку и поцеловал ее. – Но разве тебя не волнует судьба твоей дочери?

Она перевернулась на спину, уставилась в высокий потолок, похожий на купол храма.

– Давнымдавно, – тихо начала она, погружаясь в прошлое, – я была свободной женщиной. Я плавала на собственном судне, сражалась, брала что захочу, командовала командой из тридцати семи человек, верных мне, и только мне одной. Не удивлен? – Она взглянула на него на миг.

– Не особенно. В тебе бушует буря. Я чувствовал это все время, пока мы любили друг друга, это как прилив страстей. Ты слишком сильна, чтобы быть чьейто женой, каким бы влиятельным или богатым этот человек ни был.

Она улыбнулась, кивнула и продолжала:

– Я была счастлива, и в то же время меня переполняла необъяснимая печаль, которая охватывала меня каждый раз, когда я ложилась спать. Это так угнетало меня, что я начала бояться, а потом ненавидеть ночь. Я не могла оставаться в своей каюте, поскольку меня угнетал безымянный ужас, так что я предпочитала бродить по палубе, избегая вахтенных, кроме боцмана, который в первую же ночь, как увидел меня бродящей по палубе, принес мне горячего грога. И так было каждую ночь. Это одиночество в ночи немного помогало – словно я очищала душу в свете звезд и луны. Но в моей голове постоянно свербила мысль: «Этого недостаточно». Но чего я хотела?

За открытым окном на ветке сосны запел соловей. За ее плечом он увидел тонкий серпик молодой лупы, словно ломтик арбуза, который подают в конце пира. Над верхушкой дерева тянулся звездный шлюз, часть Небесной Реки, как называли ее моряки во всем мире.

– Вскоре я стала думать, что мне хочется добыть побольше денег. Потому я поведала свою печаль и страх одной женщине, которую встретила в далеком порту в устье реки, что не имеет названия. Мы заключили соглашение. Я получила много… предметов, которые помогли бы мне, и за одинединственный сезон добыла денег больше, чем за прежние восемьдевять. Я стала спать по ночам и была уверена, что нашла себе лекарство. Моя товарка, конечно же, получала половину всего, что добывала я, но меня это не беспокоило, поскольку корабль мой всегда сидел глубоко от груза добытого мной золота, серебра и драгоценных камней.

Так продолжалось много сезонов. Поначалу легкость, с которой мне все удавалось, поражала меня, затем, с течением времени, я стала воспринимать это как должное. Очень скоро я снова перестала спать по ночам и плакала, лежа в своей каюте. Я так и не нашла избавления.

Он смотрел, как ритмично вздымается и опадает ее грудь, как играют тени на ее лице.

– Теперь моя товарка коечего потребовала от меня – ты можешь называть это уступками. Коечто я делала без угрызений совести, чтото было мне не по вкусу. Но когда я заупрямилась, она стала настаивать, и вдруг я поняла, что попала в зависимость. Мной стали манипулировать, меня принуждали. Тот странный ужас стал постоянным, и наконец я была уже не в состоянии выносить его. Я отправилась к ней и сказала, что у меня нет сил выполнять то, чего она от меня хочет. Она рассмеялась, плюнула мне в лицо и сказала: «А ты не знала? Все, кто работает на меня, мои до конца жизни». Я ответила, что больше не выдержу, и швырнула ей под ноги все те чародейские штучки, которые она мне дала. Она взбеленилась: стала грозить мне, говорила, что могла бы прикончить меня, но не станет, что я однажды вспомню это мгновение и пожалею, что не умерла тогда.

Она отвернулась, посмотрела на него. На мгновение ее нефритовые глаза показались ему черными.

– Но я должна была уйти, понимаешь, поскольку наконец выяснила, что так меня угнетало. В своих странствиях я встретила одного человека. Понимаешь, я его бросила. Ну, пришлось – дела того требовали. Теперь я поняла, что именно о нем я так тосковала, что он остался шрамом на моем сердце и что именно этот шрам так болел каждую ночь. Конечно же, я никогда больше его не видела. Так ведь всегда случается – мир слишком велик. К тому же слишком мною времени прошло, чтобы искать его. Поэтому, расставшись со своей товаркой, я отправилась на берег и стала искать мужчину, который сделал бы меня счастливой. Пришло время – и я встретила Милоса Сегильяса и больше никогда не выходила в море. – Она на мгновение замолкла, и Мойши поймал себя на мысли – это, конечно, интересно, но какое отношение эта история имеет к Офейе? – Я не хотела, чтобы дочь повторяла мои ошибки, – наконец сказала она.

– Боюсь, с этим вряд ли что можно поделать. Похоже, что единственным настоящим учителем является жизнь.

– Да, я это поняла. Тяжкий путь.

– Что ты имеешь в виду?

Она села, словно какаято внутренняя буря не давала ей успокоиться.

– Мы с Офейей были… не в лучших отношениях. Недолго. А перед ее отъездом… перед тем, как она сбежала, то, что мы говорили друг другу, было просто ужасным. Мы постоянно ссорились.

– Изза чего?

Она отвернулась на мгновение, густые волосы рассыпались по плечам.

– Да. Обычная вещь между матерью и дочерью. Все, все вырвалось наружу!

– Почему она сбежала?

Она молчала, отвернувшись от него. Он коснулся ее шеи.

– Она ведь сбежала, так?

– Я не хочу об этом говорить.

Напряжение сквозило в каждом изгибе ее тела.

– Хочешь, – мягко сказал он. – Мне кажется, что ты очень хочешь поговорить об этом.

Она снова придвинулась к нему – едва заметным движением, но в нем заключалось так много. Он ощутил ее дрожь, запоздало осознав, что она молча плачет, возможно, стыдится того, что он видит ее такой, обнаженной не только телом.

Он медленно обнял ее, прижал к себе. Стал ласково покачивать ее у груди, ожидая, когда она продолжит.

Наконец она заговорила:

– Я была в Коррунье очень недолго, когда встретила Милоса, понимаешь. До того – прямо перед этим – я была в РайнТудеске на последнем задании, которое дала мне моя товарка. Там я встретила одного человека – странного, притягательного, красивого, и. пока мы стояли в порту, я была с ним. Это был Хелльстурм.

За окном умолк соловей, и, казалось, сама ночь затаила дыхание. Но ночь была за тысячу миль от них, она была другой вселенной, где люди любят и смеются, занимаются обычными делами – ужинают, гуляют, или играют, или просто бредут к морю. А здесь комнату заполнила леденящая душу тишина. Она охватила их обоих, как кожистые крылья гигантского человеканетопыря, напавшего на далузийскую семью на картине у них над головой.

– Много сезонов спустя он приехал в Коррунью, поскольку узнал, что после нашего расставания я поехала туда. Тогда мы с Милосом уже были женаты и горячо любили друг друга. Но Хелльстурму было все равно. Он хотел меня. Он настаивал, но наконец я добилась того, что он оставил меня в покое. Я провела с ним ночь. Милос ни о чем не догадывался. Я знала, как он к этому отнесется. Он был очень горд.

Что ж, жизнь много сезонов тянулась своим чередом, и я забыла о Хелльстурме. Я забеременела и родила Офейю. Мы с Милосом оба были на вершине счастья. Она выросла. Время быстро летит, когда у тебя есть ребенок. И вдруг неожиданно вернулся Хелльстурм, словно туман времени рассеялся, и все началось снова. Только на сей раз это была Офейя. – Она закрыла лицо длинными тонкими пальцами с длинными блестящими ногтями. Когда она отняла руки от лица, взгляд у нее был затравленный, зелень ее глаз потускнела. – Она была в том возрасте, когда все кажется трудным. Моя Офейя – необыкновенно красивая девушка, и в ту пору она толькотолько созревала. Она своевольна, да к тому же возраст был такой, в котором юные своевольнее всего. Она жаждала стать женщиной, и ей нравилось, что вокруг нее столько мужчин и что всеми ими она может помыкать. А таких было много. Я изо всех сил гоняла их, она бесилась. Но я не думала, что это правильно. Я в ее возрасте сама такая была, и я не завидовала ей. Но у меня в юности не было рядом родителей, и временами я попадала в такие переделки, что позже удивлялась, как я вообще сумела прожить до того времени, как стала женщиной. Я не могла допустить, чтобы и Офейя подвергалась такой же опасности. Но все мои запреты привели только к тому, что она стала еще более строптивой, и мы постоянно ругались. Она помотала головой. Он посмотрел ей в глаза.

– Тут и появился Хелльстурм. Ему нужно было то же, что и всегда. На сей раз я отказала ему окончательно. Я сказала, что об этом и речи быть не может. Ято сдуру тогда подумала, что ценой одной ночи смогу отделаться от него навсегда. – Она провела пальцами по волосам, подняла голову, и он увидел в ее глазах золотые искорки. – Тогда он принялся за Офейю. Преследовал ее везде – в школе, в меркадо, в тавернах. Везде. Он много о чем ей рассказал. Полагаю, иногда он ей даже рассказывал правду. Но он извращает все, даже правду, так, чтобы она служила его целям. У него медоточивый язык. – Она взяла руку Мойши, перевернула ладонью вверх, провела по его пальцам. – Нетрудно догадаться, что дальше случилось. Он соблазнил ее, как и меня много сезонов назад. Но одновременно он отравил ее разум, и она стала ненавидеть меня. Она сбежала с ним, Диос ведает куда. Так я в последний раз видела ее.

– А сеньор? – тихо спросил он.

Мойши ощутил, как она повела плечами.

– Конечно же, пришлось рассказать ему. Нрав у него был непростой, временами он выходил из себя, и, как я сказала, это был чрезвычайно гордый человек. Он вызвал Хелльстурма на дуэль.

Мойши вспомнил слова Армазона. А вдруг он был прав? Вдруг сеньора сговорилась с Хелльстурмом убить Милоса Сегильяса? Но зачем? Ответ был только один. Сеньора любила мужа, но, может быть, куда сильнее любила дочь.

– Диос, я была в ужасе! Я на своей шкуре знала, что такое Хелльстурм, и понимала, что у Милоса, несмотря на всю его отвагу, мало шансов остаться в живых. Я умоляла его. Плакала, кричала на него, угрожала. Но все попусту. Я ведь не далузийка. Не по крови. Я не понимала, насколько священна далузийская дуэль. Когда вызов брошен, отменить дуэль никак невозможно. Даже если бы Милос этого захотел – только он, конечно, не захотел. Остановить его я не могла. – Она резко замолчала, словно окончила рассказ.

– Продолжай, – подбодрил он.

– Мало что осталось рассказывать. Милос сразился с Хелльстурмом и погиб.

Воцарилось молчание. Он прислушался к тишине ночи, которую время от времени прерывало хлопанье крыльев. Наверное, шторм идет. Но, находясь в комнате, нельзя было понять, переменился ветер или нет.

– Должен признаться, я слышал об этой дуэли. Она водила рукой по вновь застеленному покрывалу, разглаживая несуществующие складки.

– Об этом мне рассказывали на борту лорхи. – продолжал он, стараясь привлечь ее внимание. – Только та история кончалась подругому.

– Да? – Она даже не обернулась.

– Мне сказали… что дуэль была нечестной.

Она невесело рассмеялась.

– Если бы так, Мойши. Тогда я законно выследила бы и убила Хелльстурма. Я ненавижу его всей душой.

– Но он увез твою дочь.

– Она поехала с ним по своей воле.

– Тогда скажи мне, почему, когда я с ней встретился, она до смерти боялась его? «Он уже десять тысяч лиг идет за мной по следу» – так она сказала.

– Люди меняются. Может, она выросла. Теперь она знает, как злы могут быть люди.

Он почувствовал, что надо вернуться к другому вопросу.

– Мне говорили, что ты отравила мужа, чтобы Хелльстурм выиграл дуэль.

Она повернула голову:

– Что? Кто сказал тебе такую чушь?

– Армазон.

– Аа… Я могла бы догадаться.

– Бессмыслица какаято.

– Нет, Мойши. Мне очень даже ясно.

– Он был предан сеньору.

Она кивнула:

– Да. И безнадежно влюблен в меня.

Хамелеон. В основе всего лежало повеление хамелеона.

Буджуны умели наблюдать за природой и учиться у нее. Хамелеон – безвредное существо. Неагрессивное, большинство хищников легко одолеют его. Но природа дала ему замечательное свойство прятаться так, чтобы сливаться с окружающим.

Буджуны позаимствовали у него это свойство и взяли его за основу искусства выживания.

Но Чиизаи понимала, что сейчас это искусство ей не поможет.

Потому что для этого коечего недоставало.

Для того чтобы слиться с окружающим, необходимо, чтобы такое окружающее имелось в наличии. В Шаангсее или ее родном Эйдо это не было проблемой. Но здесь была Коррунья.

Ей нужны были люди. Но вокруг не было ни души.

Стало быть, не поможет.

Единственным способом выследить раненого тудеска было заставить его поверить, что никто его не преследует. Если он хотя бы заподозрит, что она за ним идет, то он выведет ее на ложный след.

Конечно же, днем на улицах народу куда больше, чем ночью. Но такие города, как Шаангсей или Эйдо, никогда не спят, и даже глухой ночью вокруг народу хватает.

Но только не в Коррунье.

Он по одному звуку шагов засечет ее, и, как только заподозрит преследование, ей придется отказаться от своею предприятия. И чем дольше она тянет, тем больше вероятность того, что он ее заметит.

Чиизаи сделала единственно возможную вещь.

Она пошла не по улице.

Мойши скатился с кровати, подошел к окну, высунул голову и вдохнул ветер. Краснокрылый дрозд, потревоженный его появлением, в тревоге застрекотал и полетел прочь. Буря и вправду надвигалась – с заката. Вернувшись в комнату, он снова посмотрел на огромную картину – у него до сих пор от этого вида мурашки по коже бегали.

– Может, они поссорились, – сказал Мойши. Он говорил об Офейе и Хелльстурме.

– Надеюсь. Это на них похоже, насколько я знаю их. Он повернулся к ней.

– Ты очень спокойно об этом говоришь. Мгновение она сверлила его своими темными глазами.

– Ты не так хорошо знаешь мою дочь, Мойши, как я. Ссоры из нее сыплются, как дождь из дождевой тучи.

– Ссоры ссорами, – спокойно сказал он, – но она явно боялась этого человека. Он пытал Каскараса, затем убил его. А Каскарас был другом Офейи.

– А, ну так в томто и дело. Хелльстурм ревнив, когда дело касается его женщины.

– Она сказала мне: «Теперь я осталась одна». Я помню, что слышал. В любом случае Каскарас ей в отцы годился.

– Это ее не остановило бы.

– Господь свидетель, сеньора, я вас не понимаю! – прорычал он.

– Да, дорогой, не понимаешь. – Она потянулась к нему. – Иди ко мне.

– Чего ты хочешь?

– А ты как думаешь?

Он встал на колени у кровати, и она притянула его к себе. Он поцеловал ее в открытый рот, скользнул губами по ее стройной гладкой шее. Невозможно было отказать ей. Мойши приходилось бывать со столь же прекрасно сложенными женщинами, но вокруг этой была почти осязаемая аура. Это было чтото вроде сексуальной притягательности, которую он ощущал всеми клеточками своего существа. Губы его скользнули к ее дрожащим грудям.

Она застонала.

Первое, что она сказала потом, было:

– Ты влюблен в Офейю.

Он резко поднял голову и посмотрел ей в глаза:

– Почему ты так думаешь?

– Материнское чутье. – Она рассмеялась не без теплоты.

Он высвободился из ее объятий.

– Смеешься.

– Почему бы и нет? – улыбнулась она. – Мне не так много приходилось смеяться последнее время. – Она прикоснулась к нему пальцами. – Скажи мне честно, разве тебя самого это не забавляет?

– Нет. Но ты прекрасно понимаешь, о чем я.

– Да. – Глаза ее вспыхнули. – Прекрасно понимаю. Но тебе придется положиться на мое слово. Офейя вне опасности. Хелльстурм не причинит ей вреда.

– Почему ты так уверена?

– Потому, – тихо сказала она, – что я обещала вернуться к нему.

Теперь главной сложностью стал неверный лунный свет.

С северозапада набежали облака, то и дело заслоняя месяц, и в разрывах между ними тут и там проблескивал лунный свет.

Изза того, что ночью все цвета сливаются, расстояния трудно было оценивать. Расстояния казались, конечно же, больше. Действовать в таких условиях чрезвычайно тяжело. Но она все время работала головой.

Единственной настоящей опасностью были края крыш.

Чиизаи пробежала по плоской крыше, замедлив бег только у низкой черепичной ограды. Луна снова скрылась за облаком, темная густая мгла искажала расстояния между домами. Пришлось на бегу сделать поправку.

Она перепрыгнула узкий проход, наткнулась при приземлении на маленький камешек, споткнулась и тут же сгруппировалась. Перекат погасил инерцию, и она снова тут же вскочила на ноги, бесшумно передвигаясь среди стаи летучих мышей, парящих над крышей.

Тудеск ни разу не скрылся из виду и, хотя и оглядывался иногда, да и очень хорошо скрывался другими способами, используя, где мог, тень и входные ниши, так и не засек ее.

Они бежали через лабиринт улочек Корруньи – охотник и дичь.

– Такова была часть нашей сделки, – ответила она. – Он не может сейчас ничего ей сделать.

– Но я же рассказал тебе, что он уже сделал!

– Это невозможно.

– Значит, чтото изменилось. Может, есть чтото, о чем ты не знаешь.

– Он не станет подвергать риску то, чего желает превыше всего на свете.

Мойши беспокойно снова вернулся к окну, поискал луну. Теперь о луне говорило лишь бледное сияние изза маленького пухлого облачка, ползущего с севера.

Точно будет шторм, подумал он. Уже почти полночь.

– Я должен идти, – сказал он.

– Вернешься? – Ее голос прозвучал както тихо в этой огромной комнате со сводом, подобным храмовому, и страшной картиной.

– Да, – ответил он, – Как я могу не вернуться? Но, может, не этой ночью.

– Тогда утром.

– Ладно.

Она резко повернулась к нему, и он увидел в ее нефритовых глазах страх. И даже испугался, увидев в ней Офейю.

– Обещай мне, что вернешься, Мойши. – Она стиснула его руку с невероятной силой. – Теперь во всем мире у меня нет никого, кроме тебя.

– Я…

– Разве ты мне не друг, Мойши? – с отчаянием в голосе спросила она. – Неужели эта ночь так мало для тебя значит?

– Она очень много для меня значит, – сказал он, думая, что, наверное, не понял ее сейчас. Ему преподнесли драгоценный дар, то, что она прятала от остального мира. Кроме Хелльстурма. Какая ирония! Почти смешно, если бы все это не было так ужасно. Ее любовь к дочери была превыше всего на свете. Теперь была его очередь. Он мог принять, мог отказаться. – Это очень много для меня значит. И навсегда так и останется.

– Мы друзья.

– Ты оказываешь мне великую честь. – Это прозвучало формально, даже казалось несколько высокопарным после их недавней близости. И все же он прекрасно понимал, что человек создан из плоти, а плоть очень легко может притворяться. Но вот втягивать в это еще и душу – совсем другое дело. Тут не принуждение, тут уже разврат.

Словно по знаку, они целомудренно поцеловали друг друга в губы. Он ощутил, как ее дух тянется к нему, как они сплетаются в танце.

В комнате было совершенно тихо.

Они отпрянули друг от друга, она потянулась за платьем, он стал одеваться, чтобы идти.

Прежде чем уйти, он задал ей вопрос:

– Почему у тебя в комнате висит эта картина?

– Эта картина изображает диавола. Ты знаешь о нем? Нет? В далузийской религии диавол – предстоятель тьмы, повелитель зла.

– Это диавол?

– Диавол.

– Зачем он здесь?

– Чтобы служить мне вечным напоминанием.

– Посиди со мной, малышка, – сказал ДайСан. Таков был смысл имени «Чиизаи».

Они были во дворе куншина в пригороде Эйдо, столицы Аманомори.

– Как ты представляешь себе свою будущую жизнь? Она посмотрела на него. Он уже довольно долго на сей раз пробыл в Аманомори, но она неустанно изучала очертания его странного лица. Все время она думала, что это шутки памяти – каждый раз, как она снова видела его, его лицо казалось ей иным, отличающимся от того, которое она запомнила, хотя видела его только вчера. Иногда отличие было совсем незаметным, иногда – очень сильным.

Наверное, другие боялись его, видя в нем воплощенное божество, поскольку он, возможно, и был им. Но для нее он был гораздо большим. Братом. Братом, которого у нее никогда не было, но иметь которого она страстно желала всегда.

– Ты пытаешься изображать моего отца? – полушутливо спросила она.

Он улыбнулся только ему присущей обезоруживающей улыбкой, и она вдруг поняла, как дороги ей его дружба и любовь. Он был намного выше ее. Он взял ее за руку, и она ощутила жесткость его кожаной перчатки.

– Выйдем. – Он вроде бы и спрашивал, но интонация была не вопросительной.

Только что минул полдень. На них хлынула с небес обволакивающая теплота лимонножелтого солнца. Стрекотали цикады, серые ржанки взлетали из своих укрытий в высокой траве.

Окоем был проткан острыми силуэтами криптомерии и острых, как мечи, сосен. Вдалеке смутно виднелись лиловые склоны Фудзивары, окутанной легким туманом. А перед ней, как она знала, стояла на месте замка Ханеда, где некогда родился ДайСан, только что построенная обитель. Замок был разрушен во время ужасной смертельной битвы между дорСефритом и Дольменом во время его рождения.

– Ты счастлива здесь? – Хотя ДайСан говорил на истинном буджунском, на этом древнейшем из языков, который знали только некоторые буджуны, очертания его рта придавали речи особые интонации, которые иногда не сразу возможно было понять.

Чиизаи удивлялась тому, что он говорит на древнем языке. Конечно же, она, дочь куншина, тоже свободно разговаривала на этом языке. Но ей очень хотелось узнать, чего он хочет или, по крайней мере, какого ответа он от нее ожидает.

Словно читая ее мысли, он сказал:

– Скажи мне правду, малышка. Остальное неважно.

– Хорошо, – с благодарностью ответила она, чувствуя, как огромная тяжесть спала с плеч. Под его твердым взглядом ее душа, казалось, плавилась, а напряжение в то же самое время ослабевало. – Нет. Я не счастлива.

Он кивнул:

– Понимаю.

– Да? – Она не верила, что хоть ктонибудь способен ее понять, и именно поэтому до настоящего момента она держала это внутри себя и прятала какимто образом даже от себя самой.

– Да, – сказал он, и голос его звучал как раскат грома над равниной. – И я знал беспокойство, которое нынче терзает тебя. Незачем скрывать это, малышка.

– Но мой отец…

– Милая, твой отец все понимает. Он попросил меня поговорить с тобой, поскольку он очень хорошо знает силу буджунских традиций.

– Я не могу говорить с ним об этом напрямую. Он догадывается.

– Я хочу уехать, – сказала она, впервые понастоящему осознав это. – Но я не хочу, чтобы он подумал, будто бы я бросаю его.

– Я знаю, что, как бы ему ни было грустно, всякая печаль покинет его сердце при мысли о том, что ты счастлива. – Он отвел взгляд. – Ну, теперь, когда все улажено, – куда ты хотела бы поехать?

– Я… честно говоря, не знаю.

– Хочешь в Шаангсей?

Вспоминая об этом сейчас, снова слыша в душе его раскатистый голос, она понимала, что он сказал это без всякой задней мысли.

Она была рада и тотчас же согласилась.

– Когда приедешь, я хочу, чтобы ты повидала моего друга, малышка, – сказал он. – Ты часто слышала от меня его имя. Это мой побратим.

– Мойши…

– Да. Мойши АннайНин. Это очень важно, малышка. Я хочу, чтобы ты с ним повидалась. Я хочу, чтобы ты передала ему мои подарки.

– Сколько я пробуду в Шаангсее? – спросила она. Он повернулся к ней, солнце высветило странные черты его лица. Он никогда ей не казался столь устрашающим и прекрасным.

– Это зависит только от тебя, но мне кажется, что ты захочешь там пробыть довольно долго.

Теперь, подобно летучей мыши перепархивая с одной покатой крыши Корруньи на другую. Чиизаи вспоминала эту давнишнюю встречу. Она подумала, что на этот раз ДайСан ошибся – она, считай, и не была в Шаангсее. Но хотя в этом чужом городе Чиизаи могла бы чувствовать себя одинокой и испуганной, она сейчас ощущала только нарастающий жар азарта. Не ради этого ли она и приехала на континент человека? И случайно ли она приехала именно в Шаангсей? В конце концов, это крупнейший порт континента человека и ближайший к Аманомори, что не было такой уж случайностью.

И все же Чиизаи не могла выбросить из головы то, что приехать сюда предложил ей ДайСан. Она никогда не спрашивала и не переспрашивала себя потом. Она и только она хозяйка своей судьбы. Она всегда может ехать туда, куда захочет. Она выбрала Шаангсей.