Текст книги "Тайна древнего замка"

Автор книги: Эрик Вальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Элисия

Я так и не переспала с ним, с этим незнакомым юношей, о котором я не знала ничего, кроме того, что он может стать отцом моего ребенка. Я не боялась его, ни в коем случае, меня нельзя назвать робкой девой. Еще в пятнадцать лет я подсматривала за мальчишками, спавшими в сене на конюшне, а потом, рассмотрев их хорошенько, позволила себе поразвлечься с одним из них, не заходя, впрочем, слишком далеко. Возбуждающая близость чужих мужчин не беспокоит меня. Я притворилась удивленной, когда Бильгильдис предложила мне такое, но только потому, что моей служанке не следует знать обо мне все. Она хорошо ко мне относится, она многое знает, действительно многое, но есть вещи, которые должны остаться для нее тайной.

Этот юноша показал мне свое тело. Он был прекраснейшим мужчиной в мире, но мне было все равно. Да, я могла бы возлечь с ним. Это было бы грехом, я нарушила бы брачный обет, и я поплатилась бы за это, но такие мысли не остановили бы меня, ибо нельзя отступать от цели лишь из страха перед наказанием в загробном мире. Страх может остановить тебя от совершения мелких проступков, к примеру воровства, или отвратить тебя от грязных мыслишек – от зависти к соперникам, от вожделения жены ближнего твоего. Но главные в жизни устремления слишком сильны – потребность в человеческом тепле, потребность в любви, потребность в безопасности, потребность в пище и воде… Ни один бог не сможет остановить жаждущего в пустыне от того, чтобы тот вдосталь напился воды. Вот и я – я так отчаянно стремлюсь наполнить свою жизнь смыслом. Я не просто супруга мужу моему, человек Богу моему, я хочу сама себе стать создательницей, матерью, госпожой, пускай и ценой греха. Хоралы, доносившиеся до меня из капеллы, не удержали бы меня от прелюбодеяния. Но когда этот незнакомый юноша поцеловал меня, подтолкнул к кровати и попытался перейти к делу, в моей душе словно раздался немой вопль. Нет, тот вопль вызвали не мысли о Бальдуре, не угрызения совести. Меня не беспокоило то, что я обманываю Бальдура. Я терзаюсь оттого, что обманываю Мальвина.

Я лгала самой себе. Мною двигало не только желание отомстить за смерть моего отца. Не только стремление устранить Эстульфа. Нет, я искала близости Мальвина ради его взоров, ибо его общество было так важно для меня. Тогда мы отправились на прогулку по винограднику только потому, что мне хотелось услышать его голос.

Тот крик, раздавшийся в моей душе, когда незнакомый красавец пытался соблазнить меня, был криком в защиту любви. Жажда любви была во мне больше желания завести ребенка. Такова сущность любви – от нее нельзя отвернуться. Такова сущность женщин – они не могут не любить. Могла ли я отречься от своей любви ради рождения ребенка?

Нет.

И вот я слышала, как выгоняю из комнаты этого слащавого юношу, – все происходящее виделось мне будто со стороны. Я была так удивлена собственной решимостью…

Я опять осталась одна. Одна в своей комнате, одна в своей жизни. Папа мертв, Бальдур глуп, Мальвин недостижим. Я сидела в комнате, глядя, как сгущаются сумерки, перебирала четки, подаренные мне отцом на мой седьмой день рождения, и плакала.

Мы всегда ищем Господа в морали. Но кто сказал, что нельзя узреть красоту в аморальном, божественное в запретном, свет во тьме? Когда Мальвин вдруг подошел ко мне – его силуэт проступил словно из ниоткуда – это было чудом. Страсть людская стара как мир и все так же удивительна. И что может быть в этом мире сильнее любви?

Я подошла к Мальвину и коснулась его руки. Он был здесь. Это не сон.

И тогда я поняла, что теперь уже ничто не встанет между нами. И слово «невозможно» – уже не для нас.

Я притянула его к себе. И мы занялись любовью.

Мы должны быть вместе. Как и я, Мальвин был одинок, он был чужд другим жителям этого замка, пленник собственной инаковости, один-одинешенек в проклятом замке Агапидов, под проливным дождем сомнений и вопросов.

Мальвин не открывался мне – до той ночи. Мы лежали, обнявшись, и наши тела переплелись, как корни старого дерева, а он рассказывал мне о своем одиночестве, о работе викария, о преследовании преступника, которое становилось охотой на темную сторону самого себя.

Наши души устремились навстречу друг другу.

Ни слова о том злосчастном одиночестве вдвоем, тогда, в винограднике, когда нас так тянуло друг к другу, но мы противились этому желанию. Ни слова о грядущем, о невозможности будущего, о том, что ничего больше не будет как прежде, ни дня него, ни для меня. Это мгновение между прошлым и будущим и было всем нашим миром, миром, ограниченным пространством лежанки. И это был прекраснейший миг моей жизни.

А потом прозвучало последнее «аминь» богослужения, и стало тихо. Мальвину нужно было уходить, и все же я попросила его задержаться немного. Я сказала, что Бальдур еще нескоро вернется из долины, не раньше восхода, а Бильгильдис достаточно учтива, чтобы оставить меня наедине с, как она полагала, Норбертом.

Мне хотелось продлить этот миг. Но счастье нельзя удержать, его можно только разрушить, более того, кажется, будто оно имеет строго определенную меру, как день, сумерки и ночь, на которые можно в некотором роде не обращать внимания, но повлиять на них нельзя. Мальвин ушел, а прошлое и грядущее вновь сошлись в моих покоях.

Я задремала. Сон мой был беспокоен, я словно засыпала на мгновение, а потом на мгновение же просыпалась, и так вновь и вновь. Это тревожило меня, сбивало с толку, и грезилось мне – я и не знала, сплю я или нет – что я вижу то затканную полумраком комнату, то Мальвина и венгерскую девушку. Тогда, помню, я еще подумала, что мы неспроста очутились в одном сне, ведь у нас троих так много общего – мы одиноки и напуганы, мы пленники этого открытого всем ветрам и горестям замка. Но я видела не только это. Вновь и вновь в грезах моих вспыхивал образ прямоугольной комнатки без окон, похожей на склеп. В комнатке стоял мой отец. Он рассмеялся, увидев меня там, и показал на какой-то предмет в углу, тоже прямоугольный, вот только я не могла разглядеть, что это. Может быть, гроб? Этот образ незнакомой комнаты так не походил на другие видения сна, что мне хотелось, чтобы он развеялся.

Где-то посреди ночи я окончательно проснулась – мне показалось, что в комнате еле слышно скрипнула дверь. Я подняла голову, думая, что это Бальдур наконец-то пришел спать.

Тонкая козья шкура на окне пропускала слабый свет луны, и я заметила, что Бальдура нет рядом со мной. Подумав, что муж только вошел, отчего и скрипнула дверь, я уже хотела вновь опустить голову на подушку и уснуть, когда в полутьме комнаты шевельнулась какая-то тень.

И это был не Бальдур. Я ведь знаю своего мужа, я узнала бы его широкие плечи, его статное тело… Нет, это был не Бальдур.

Тень подняла руку, и я разглядела очертания кинжала.

И тогда я завопила. Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни я так кричала, даже тогда, когда нашла папино тело. Страх, охвативший меня в тот миг, полностью прорвался наружу.

Я швырнула в эту тень подушкой. Я вскочила с лежанки. Я забилась в дальний угол комнаты. Тень, испуганная тем, что ее заметили, ускользнула, а я, обессилев, обмякла у стены и осела на пол.

Не знаю, сколько я просидела там. В какой-то момент я вскочила, выбежала в коридор, помчалась к покоям моего отца. Тяжелая цепь закрывала вход. Не знаю, почему я вообще хотела войти туда. Может быть… Часть страха еще осталась во мне, и мне хотелось попасть туда, где я чувствовала бы себя защищенной. Я дергала цепь, тарабанила в дверь… Помню, в тот момент я очень злилась на моего отца за то, что он позволил кому-то убить себя и оставил меня совершенно беспомощной перед всеми злодеями этого проклятого замка.

И вдруг из темноты вышла мама.

– Милая, я слышала тебя. Что случилось?

– Там… Там кто-то был в моей комнате… У моей кровати. Он занес надо мной руку с кинжалом. Он выглядел словно… словно…

– Где Бальдур? – спросила она. – Он все еще в долине?

– Я не знаю, где он, – обессиленно выдохнула я.

Мне было все равно, где сейчас Бальдур. Меня пытались убить.

– Тебе приснился дурной сон, – улыбнулась мама. – Просто кошмар, ничего больше. Такое бывает. Успокойся.

Она говорила со мной, как с маленьким ребенком, и вначале я ничего не имела против, хотя ее тон и показался мне неподобающим.

– Я не спала, – заявила я. – Там кто-то был. У него в руке был кинжал. Где Эстульф?

– Ну где же ему быть? В долине, я полагаю, строит дамбу. А может быть, точит кинжал или танцует в лесу на ведьмином круге, ведя разговоры с темными силами. Иногда он ест на завтрак младенцев. А ты не знала?

– Твой сарказм неуместен.

– Твои обвинения тоже.

– Меня пытались убить!

– Ты устала, дитя мое. Ты мало спишь. В последнее время ты плохо выглядишь. Недавно ты потеряла сознание, когда говорила с викарием. Ложись, поспи в моей кровати, если хочешь. Завтра покушай хорошенько. Я прикажу принести тебе баранины и салат из свеклы.

Как будто баранина удержит убийцу подальше от меня! И все же я чуть было не приняла ее предложение, настолько меня испугал этот случай. Но мысль о том, что мать спала с Эстульфом на той самой лежанке, на которой она предлагала устроиться мне, заставила меня вернуться в мои покои. Когда мы с матерью пришли туда, то встретили Бальдура. Он был с ног до головы перепачкан грязью и выглядел довольно растерянно. Мать рассказала ему о случившемся, представив моему мужу свою версию событий. Я не стала с ней спорить, но, когда она ушла, я очень серьезно сказала Бальдуру:

– Кто-то проник сюда и пытался меня убить. Может, и тебя, кто знает.

– Я тебе верю, – кивнул Бальдур.

– Мы должны что-то предпринять. Почему перед моей дверью не было стражи? После исчезновения кинжала мы ведь говорили о том…

– Именно так. И я позаботился об этом. Но твоя своевольная служанка Бильгильдис вечером отослала стражника прочь. Из-за службы в часовне и строительства дамбы, так она сказала.

Я не подумала об этом. Конечно же, Бильгильдис воспользовалась службой как предлогом для того, чтобы избавиться от часового.

– Ладно, неважно, – смущенно протянула я. – Я не хочу, чтобы ты упрекал Бильгильдис из-за этого.

– Как я осмелился бы на такое? Уже ее высокий титул крепостной освобождает ее от любой критики.

– Сейчас я не хочу ссориться. Давай поспим немного…

Конечно же, я думала о том, что это мог быть сон. Темная комната, луна, странная полугреза-полуявь, диковинные видения, последствия наполненного событиями вечера – может быть, все это навеяло на меня морок?

Нет. Совершенно однозначно. Нет. Силуэт, который я видела, был не тенью из кошмара, не порождением моего сознания.

Думала я и о том, что это был не человек, а демон или призрак, потому что… мне трудно писать о таком… тот, кто проник ночью в мою комнату, чем-то напомнил мне моего отца. Я знаю, это звучит безумно, но на эту мысль меня навел шлем на голове того человека, очень уж необычным был его плюмаж. Такой шлем носил раньше мой отец. Папа называл его своим счастливым шлемом: когда-то этот шлем спас его от двух ударов мечом по голове. Ни один другой мужчина в замке не носил такой плюмаж, да и папа давно уже не надевал этот шлем, потому что тот заржавел. Я его уже много лет не видела и не знаю, существует ли он до сих пор. Но даже если бы я верила в призраков, то зачем папиному духу угрожать мне? И зачем привидению убегать от моих криков? Все это странно.

Я остаюсь при своем мнении. Кто-то хотел убить меня, а может быть, и Бальдура. Кто-то очень злой.

Нужно поговорить об этом с Мальвином.

Кара

Я смотрю на холодный серый туман. Словно паутина из мелких капель, протянулся он от замка до самого горизонта. Сейчас раннее утро. Утро после дня вчерашнего.

Утро после молитв. Я помню песнопения, доносившиеся до меня в полусне, песнопения, словно из другого мира, а еще бормотание, монотонные молитвы – они врывались в мой беспокойный сон, оборачивались чем-то мрачным, угрожающим. Когда воцарилась тишина, я наконец-то смогла уснуть. А потом отворилась дверь.

Утро после того скрипа двери. Я проснулась, а он уже был рядом. Стоял, склонившись надо мною, – вначале лишь силуэт, темная тень во тьме моей темницы, потом живой человек, мужчина, тот самый мужчина, который допрашивал меня при своей жене и немой служанке. Бальдур, кажется, его звали Бальдур. В слабом свете луны его лицо казалось будто вырезанным из дерева. Суровым. Безжизненным. Он схватил меня за запястья.

Утро после того, как чужак вторгся в мое тело. Я кричала. Мой крик отражался от холодных стен, покрытых моими записями. Мой крик обращался эхом, искажался, исчезал. Кричала я или нет, это ничего не значило. Мужчине это не мешало. Он не произнес ни единого слова. Он был воплощенным молчанием, жестоким, равнодушным молчанием. Он наверстал то, что собирался, но так и не успел сделать его тесть. Перед тем как уйти, он наклонился ко мне и поцеловал меня в соленые от слез губы.

Утро после полного бессилия. Я могла лишь сидеть на полу, вот и все. Я не могла встать. Я не могла поднять руку. Я не могла пить. Я не могла думать. Я не могла плакать. Я не чувствовала ничего, кроме боли в моем теле. Я помочилась там же, где и сидела. Там же я и уснула.

Утро после сна из яви.

Мне семнадцать лет. Весной мы движемся на запад от нашего селения на берегу Великого озера в той стране, что мы зовем землями мадьяр, нашими землями. Мужчины вступают в сражения, женщины же выходят замуж, растят детей, готовят своим мужьям еду. Женщины остаются вдали от тех деревень, которые захватывают их мужчины. Все, что известно женщинам, так это то, что мужчины привозят им полные телеги еды, меха, домашней утвари. Золото мужчины оставляют себе.

Мы несколько недель едем по равнине, затем степь сменяется холмами. Слева, на юге, на горизонте виднеются высокие горы. Лето близится к концу, когда мы подходим к широкой реке. Тут много сел и городов, мужчины берут богатую добычу.

Однажды, когда мой отец и братья вместе с другими мужчинами отправились в набег на какую-то деревню, я, прячась, скачу за ними.

Я приезжаю в эту деревушку чуть позже, чем наши воины. Там я вижу мертвых, четыре или пять тел валяются в грязи. А потом я вижу моего отца. Мои братья стоят вокруг и подзадоривают его криками. Отец насилует какую-то женщину. Я слышу, как она кричит и плачет. Я отворачиваюсь и возвращаюсь к нам в лагерь. Мама спрашивает у меня, где я была, а я отвечаю: «Я не знаю».

Прошлое живет внутри нас. Нет ничего более настоящего.

Сейчас, когда я пишу эти строки, та ночь уже далеко позади. Мне понадобился целый день, чтобы нацарапать на стене пару предложений. Кое-что из написанного мной так высоко, что моя рука едва достает туда, что-то у самого пола, что-то на этой стене, что-то на той. Туман уже развеялся. Я смотрю из узкого окошка на озеро, только это и не озеро вовсе, а река. Я вижу, как играют солнечные блики на воде. Трехголосая песня доносится до меня, песня, которую поют молодые женщины:

Взывает к крови

пролитая кровь,

таков закон.

И зло вернется злом.

Протокол допроса (без применения пыток)

Допрашиваемая: Клэр из Лангра, графиня Брейзахская, вдова убитого.

Присутствуют на допросе: Мальвин из Бирнау, викарий; Бернард из Тайха, писарь.

М.: Вы давно вышли замуж за Агапета?

К.: Двадцать шесть лет, два месяца и четыре дня назад.

М.: При каких обстоятельствах вы познакомились с Агапетом?

К.: Между Восточно-Франкским и Западно-Франкским королевствами шла война. Наш брак способствовал заключению мира.

М.: Вы когда-нибудь сожалели о том, что вышли за него замуж?

К.: Это безжалостный вопрос, викарий.

М.: Убийство – безжалостное преступление, графиня. До вашей свадьбы Агапет был вашим врагом, не так ли?

К.: В каком-то смысле.

М.: Итак, до брака – он ваш враг, после брака – друг. Как это возможно?

К.: Если возможно обратное, то почему бы и нет?

М.: Это хороший ответ. Ваша дочь унаследовала вашу находчивость.

К.: Она возмутилась бы, узнав, что вы считаете нас схожими хоть в чем-то. А что касается Агапета… Он был отцом моих детей, и я дарила ему должное уважение.

М.: Даже когда он усадил к себе на колени венгерскую красавицу?

К.: Такова судьба женщин. Мы вынуждены закрывать глаза на мужские грехи и слабости. Можно долго жаловаться на женскую долю, вот только это ничем не поможет.

М.: Насколько мне стало известно, у вас был сын. Он проходил военную подготовку, чтобы отправиться в поход в Венгрию, когда его похитили и, предположительно, убили. Значит, можно сказать, что ваш сын стал жертвой войны, войны, в которую так верил Агапет.

К.: Это вопрос?

М.: Это совпадение кажется мне странным. Мужчину, который принудил вашего сына к оружию, убивают в купальне. Венгерская девушка, соотечественница тех самых людей, которые украли вашего сына, должна поплатиться за убийство. Похоже на весьма хитроумную месть.

К.: Агапет пал жертвой собственной глупости. Он полагал, что можно сломить волю врага. Но он ошибался.

М.: Вы говорите о себе?

К.: О венгерской девушке. Она лишь пыталась защитить себя. У нее был выбор – либо позволить врагу обесчестить себя, либо убить насильника. Мне жаль ее. Каждый день я молюсь за нее. И все же… Если судить ее будем мы с Эстульфом, то мы вынесем ей соответствующий приговор.

М.: Если будет использоваться суд семьи, то вы действительно сможете определить наказание для венгерки. Но если я решу, что необходим независимый суд, то приговор будет зависеть от меня и судебных заседателей. Но до этого еще далеко, графиня. Вам не кажется странным то, что венгерка кричала после того, как совершила это преступление? Обычно люди ведут себя так, когда хотят выразить свой ужас или позвать на помощь.

К.: Мне ничего не известно о ее криках.

М.: Вы не слышали, как венгерка кричала в ночь смерти Агапета? Где вы были в это время?

К.: Я находилась в моих покоях.

М.: Это всего в паре шагов от комнаты Агапета, в которой мы находимся в данный момент. Вы спали?

К.: Нет, не спала. Я не могла уснуть из-за шума в замке. Мужчины кутили всю ночь. Возможно, я и слышала какой-то крик, но если и так, то я подумала, что это кричат во дворе. На таких пирах мужчины, бывает, пристают к крепостным девушкам. Вообще, викарий, я тоже бы кричала, делая вид, что я нашла труп, будь я венгеркой, которая убила кого-то и не хочет, чтобы ее казнили за это.

М.: Давайте поговорим о кинжале. За какие заслуги Агапет получил такой дорогой подарок от короля? Должно быть, у них были очень хорошие отношения?

К.: Нет, насколько мне известно, они никогда не встречались. И я ничего не знаю о причине этого подарка. Агапет никогда не говорил со мной о том, как идут дела в графстве и в стране в целом. Я знала лишь то, что посланник короля передал моему мужу подарок. Когда я спросила Агапета об этом, что происходит, он заявил, что меня это не касается. Больше в моем присутствии он никогда не говорил о подарке.

М.: Вам ничего не известно о каком-либо письме, которое прилагалось к подарку?

К.: Нет. Агапет не умел читать. Если бы ему действительно прислали письмо, кому-то пришлось бы прочитать для него это послание. Обычно Агапет обращался по таким вопросам к Эстульфу. Тот три года прослужил в замке кастеляном.

М.: Агапет обратился бы к нему, если бы в письме речь шла о чем-то тайном? Или просто щекотливом?

К.: Не думаю.

М.: Тогда кто бы прочитал это письмо? Вы?

К.: За двадцать шесть лет брака мой муж не доверил мне ничего, что не было известно всему замку.

М.: Тем не менее у вас есть ключ от сокровищницы.

К.: Агапет не мог уехать на полгода и не дать кому-то доступ в сокровищницу. Этого требуют дела в замке, а мне Агапет доверял больше, чем Эстульфу. Мне пришлось бы отдать ему ключ в день после его возвращения.

М.: Если ваш супруг не вполне доверял вам, то почему он вообще дал вам этот ключ? У Агапета были очень близкие и доверительные отношения с дочерью. Так почему он не оставил ключ Элисии?

К.: Элисии? Ну… потому что… потому что Элисия еще очень молода и…

М.: И что? Продолжайте.

К.: И иногда бывает неуравновешенной. Вообще, это было бы необычным решением, ведь все-таки это я графиня и госпожа замка, а не Элисия. Я предполагаю, все это подтолкнуло Агапета к тому, чтобы оставить ключ у меня. За все эти годы я ни разу не подавала ему повода для нареканий. И я надежно хранила ключ в тайнике в стене.

М.: Что ж, возможно, в этом году у Агапета появился бы повод для нареканий.

К.: Как я должна понимать эти слова?

М.: Как я узнал у кузнеца, через несколько дней после смерти Агапета вы приказали изготовить новый ключ от замка в сокровищнице. Это правда?.. Графиня? Я задал вам вопрос.

К.: Конечно, я… я давала ему такое поручение.

М.: Таким образом, на данный момент должно существовать три ключа: ключ, который принадлежал Агапету; ключ, который ваш супруг оставлял вам на лето; ключ, который вы приказали изготовить. Я хочу попросить вас показать мне все эти три ключа.

К.: Это невозможно, поскольку… ключ Агапета потерялся. Поэтому сейчас у меня только два ключа.

М.: Почему я узнаю об этом только сейчас?

К.: Для вашего расследования это неважно, поскольку ключ потерялся уже после смерти Агапета. Как сказал Раймунд, Агапет вечером открыл сокровищницу перед тем, как зайти в купальню. Я отдала ключ Агапета Эстульфу в день нашей свадьбы, но мой новый муж потерял его. Почему вы задаете мне все эти вопросы, которые, как мне кажется, не имеют никакого отношения к преступлению?

М.: Обычно многое предшествует убийству, графиня. Само преступление – это вершина, но нет вершины без горы. Видите ли, графиня, в замке много оружия – ножи на кухне и у кузнеца, кинжалы в седельных сумках. И все-таки орудием убийства стало столь необычное оружие. Значит, этот кинжал имеет большое символическое значение для убийцы или для жертвы, раз кто-то приложил столько усилий, чтобы открыть сокровищницу и украсть его.

К.: Какая чепуха! Никто не крал никакой ключ, зачем кому-то его красть? Кинжал лежал в комнате Агапета, на том самом столе, за которым сидит ваш писарь. Я это говорю, Эстульф это говорит, Раймунд это говорит…

М.: Но не Элисия.

К.: Неужели ее слово весит больше, чем мое? И я спрашиваю вас, чье слово весит больше? Викарий? Я задала вам вопрос. Рано или поздно вам придется дать на него ответ.