Текст книги "Тайна древнего замка"

Автор книги: Эрик Вальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Бильгильдис

Да, с нелегкой задачкой придется мне справляться! Отговорить графиню, уговорить Элисию. И все это кроме моих повседневных обязанностей. Нельзя сказать, чтобы мне нечем было заняться. Я должна следить за тем, чтобы три плаксы – Фрида, Франка и Фернгильда – выполняли свою работу, вместо того чтобы петь свои исполненные трагизма баллады. Из-за этого жалкого стихоплетства они позабыли бы о том, что нужно носить к прачкам грязные платья графини и Элисии, вытирать стол, прясть шерсть, мыть пол и обновлять солому в углах комнат. Я уже не молода – но кого это интересует? Признаю, меня никогда не заставляли выполнять грязную работу. Мои руки не покрыты мозолями, как у прачек, или шрамами от порезов и ожогов, как у кухарок, они лишь стали морщинистыми от старости. И все же мой день полон хлопот. Элисия все время жалуется мне на свою несчастную жизнь. Графиня говорит, мол, иди туда, иди сюда, передай то, принеси мне это, унеси то. Теперь она еще и заботится о птице. О птице! Что значит «заботится»… Это я забочусь об этом птенце. Графиня говорит: «Бильгильдис, прикажи служанкам наловить мух». Графиня говорит: «Бильгильдис, пойди к плотнику, на улице становится все холоднее, пташке нужен дом». Каждый день ей в голову приходит что-то новое, и птенцу день ото дня живется все лучше. Вскоре эта жалкая птица будет жить лучше меня. Но я отвлекаюсь…

– Бильгильдис, – сказала мне графиня. – Ты поедешь к Оренделю и привезешь его обратно в замок. Раймунд привезет вас в повозке. В последнее время часто идет дождь, дороги размыло, поэтому на поездку вам понадобится около десяти дней. Тем временем я успею подготовить Элисию и всю семью к этому радостному событию.

Я покачала головой и принялась отчаянно размахивать руками, хотя крепостной вообще-то и не стоит так себя вести. Я единственная служанка в замке, которая может позволить себе поспорить с господами и потом не получить двадцать ударов плетью.

– Нет?

Нет.

– Но почему нет? Почему, Бильгильдис?

Если бы ты знала это, подумала я, то я бы сейчас не стояла здесь перед тобой, а гнила бы в тюрьме, и это еще в лучшем случае.

Под настороженным взглядом графини я написала, что возвращение Оренделя представляет большую опасность. Какое впечатление это произведет на викария, если он узнает, что графиня много лет лгала своему супругу Агапету, более того, явно воспротивилась его решению. То, что графиня устроила похищение своего сына и наследника, не только подорвет доверие к ее словам, но и может быть воспринято как мотив для убийства, ведь что может быть сильнее тоски матери по своему ребенку?

– Да, я тоскую по Оренделю, это правда, – ответила Клэр. – Вот уже семь лет прошло, Бильгильдис. Больше двух тысяч дней. Утром я думаю об Оренделе, едва успев проснуться, и вечером последние мои мысли перед сном только о нем. Не проходит и дня, чтобы я не вспоминала о моем мальчике. Не было ни одной службы, когда я не молилась бы за его судьбу. Не было ни одного праздника, когда я не мечтала бы о том, чтобы мой сыночек был рядом со мною. И я никому не могла довериться, ни Элисии, ни моему исповеднику. Только тебе, Бильгильдис. Ты всегда была рядом.

Ну надо же, Бильгильдис у нас теперь исповедник. Да, мне рассказывают обо всех мерзостях, ведь они уверены, что я никому не расскажу об отвратительных грешках моих господ. Слова застревают у меня в глотке, да и в любом случае они ничего не значили бы, ведь я крепостная. Я ничто. Я выгребная яма этого замка. Давайте, швыряйте в меня все – прогнившее, протухшее, прогорклое, промерзшее, проржавевшее, проклятое. Давайте, швыряйте, и всегда вдосталь, всегда мимоходом.

– Но наибольшим утешением мне служили письма, привезенные от Оренделя. Я сохранила их все, несмотря на опасность, ведь их мог найти Агапет. Когда мне было одиноко, эти письма дарили мне радость. А теперь ты говоришь мне, что я и дальше должна удовлетворяться лишь ними? Нет, Бильгильдис. Нет, я так не могу. Я знаю, ты моя подруга, и ты желаешь мне только добра…

Я никогда не стремилась к дружбе с графиней, только терпела ее. И никогда не желала ей добра. Да, мой совет был хорош – ведь появление Оренделя действительно навредило бы Клэр и сыграло на руку Элисии. Но это было лишь совпадением. Меня интересовала лишь собственная судьба.

Итак, я обратилась к Эстульфу. Он был единственным, кто мог бы уговорить графиню, ведь он центр ее мира, основа ее счастья. Через Раймунда я сообщила Эстульфу об опасности, которой графиня может подвергнуть и себя, и его самого. Эстульф умный человек, возможно, умнее всех в этом замке. Намного умнее меня, но не такой хитрый.

– Хорошо, что ты пришла ко мне, Бильгильдис. Ты верная служанка своей госпожи, ведь ты защищаешь ее от ее собственных слабостей.

Так я еще и добилась его доверия – раньше мне это не удавалось: я чувствовала, что Эстульфу не нравилось, насколько мы с графиней близки, особенно когда он узнал, какие тайны Клэр мне доверяет. Но после того, как я обратилась к нему с этой странной просьбой, я завоевала его сердце (мне наплевать, что он думает обо мне, но как знать, возможно, его дружба когда-то пригодится мне).

Эстульф пошел вместе со мной и Раймундом к графине, он защищал меня от ее упреков, мол, я предала ее. Поворчав немного, Клэр успокоилась и даже не стала обижаться на меня.

Вот так, вчетвером, мы стали советоваться о том, что делать дальше. Есть ли возможность выполнить желание графини так, чтобы викарий не узнал об этом? Казалось, это невозможно. Либо Орендель вернется в замок, либо нет. Третьего не дано.

Третьего не дано? Еще и как дано! И это заслуга Раймунда, что мы нашли решение. У Раймунда действительно появилась идея. Такое случается нечасто, а эта была и подавно удивительна – странно было услышать такие слова из уст человека, который раньше жил только моим умом. Все эти мелкие уловки, благодаря которым мой муженек потихоньку ворует золотишко, чтобы потом выкупить себя из крепостных, кажутся ничтожными по сравнению с теми гнусностями, на которые способна я. Когда речь заходит о деньгах, Раймунд становится по-настоящему находчивым и не устает благодарить Господа за удачные мысли. Это все равно что благодарить сатану за то, что ты стал добрым и самоотверженным человеком, но такое противоречие не приходит Раймунду в голову. Одиннадцать лет назад он пережил тяжелую лихорадку и с тех пор сделался фанатично верующим, что твой воскрешенный Лазарь. Меня же мысли об этом ничуть не трогают. Ни Господу, ни алчности нет места в душе, где обитает лишь жажда мести. Корыстолюбие Раймунда сыграло и мне на руку, потому что выдвинутое им предложение нисколько не противоречило моему плану. Итак, вскоре я должна поехать к Оренделю и привезти его на заброшенный хутор неподалеку от замка. Эстульф позаботится о том, чтобы дом на этом хуторе привели в порядок.

Графиня из своего окна будет видеть хутор и чувствовать, что ее сын неподалеку. А как только опасность, исходящая от викария, Бальдура и Элисии, минует, Орендель вернется в замок. Какое это будет счастье! Графиня, поколебавшись немного, кивнула. На лице ее разлилось такое блаженство, что я сквозь землю провалилась бы от злости, не знай я, что последняя часть этого плана никогда не воплотится в жизнь.

Примерно в то же время Элисия обратилась ко мне по одному весьма щекотливому вопросу. В последние дни я видела, что девчонка то взвинчена, то подавлена. Беременность графини и принесенная ею клятва доконали Элисию. Она исхудала, а во время допроса этого любителя совать свой нос в чужие дела потеряла сознание. Три дня Элисия провалялась в лихорадке, и мне едва удалось поставить ее на ноги.

На четвертый день, когда ей стало лучше, Элисия печально сказала:

– Я думала о том, что пора мне завести ребенка. Как ты считаешь, Бильгильдис?

Я жестами дала ей понять, что нельзя стать матерью, просто думая об этом.

– Моя милая Бильгильдис, как ты остроумна сегодня. Но все не так просто, как ты думаешь.

«Почему? Бальдур должен просто засунуть свой член. И что? Он не делает этого?»

То, что Элисия у нас не неженка, – одно из ее немногих достоинств. Это я ее воспитала.

– Делает, делает. Но…

«Но что?»

– Я не уверена в том, что он это делает правильно.

Если бы нужно было специально учиться, чтобы делать это правильно, человечество давно бы исчезло с лица земли, подумала я.

«Нужно просто засунуть член, в этом нет ничего сложного».

– Это длится недолго.

«Что значит “недолго”?»

– Ну… Я могла бы сосчитать до десяти. К тому же я могла бы в процессе начать вязать или шить тунику, потому что то, что делает Бальдур, не очень меня возбуждает, хотя мне и кажется, что должно возбуждать. Правда? Как это было у тебя, Бильгильдис? У тебя ведь три сына… было три сына, прости, что заговорила об этом, это было невежливо.

«Ничего. Потерять детей было самым страшным в моей жизни, но зачать их – самым прекрасным. Я люблю говорить об этом. Каждый раз это длилось по полночи. И очень возбуждало».

– Ну вот видишь, Бильгильдис. Это я и имею в виду. Бальдур что-то делает не так и даже сам не догадывается об этом. И даже если бы он все делал правильно, то что изменилось бы? Мы много лет спим вместе. Раньше меня не волновало то, что у меня нет детей, но теперь… Неужели так угодно Господу? Это я виновата? Я не знаю… Может быть, ты могла бы поговорить с ним?

«С кем? С Господом?»

– Нет, конечно. С Бальдуром.

«Нет-нет. Это было бы нехорошо».

– Да, ты права. Это была глупая идея.

«Это уж точно».

– Но неужели в мире нет средства, которое помогло бы мне родить ребенка? Должно же быть что-то такое. Говорят, бродячие торговцы продают всякие снадобья. Еще я слышала о травницах, которые могут помочь. Бильгильдис, ты не могла бы разузнать об этом для меня?

Пообещав Элисии позаботиться об этом, я подумала, что уже знаю решение ее проблемы.

Я расспросила кое-кого в окрестных деревнях – конечно, не называя имен, – и уже через шесть дней нашла средство от бездетности. Его звали Норберт. Ему было девятнадцать, он был еще не женат и соблазнителен как смертный грех. Норберт изучил портняжное дело и хотел поселиться в нашем графстве. У него были еще все зубы, руки хоть и покрылись царапинами от иглы, но все еще оставались ловкими и нежными. А его взгляд… Даже у меня, старой кошелки, щеки залились румянцем – я жестами пояснила, что это все от усталости после долгого пути. По его глазам я поняла, что он не верит мне, и мне это понравилось. Значит, Норберт знал, какое впечатление он производит на женщин. Такие мужчины, судя по моему опыту, прилагают все усилия к тому, чтобы нравиться женщинам, и наслаждаются этим. Вот такой человек мне и был нужен.

На бумаге, которую я принесла с собой, было написано все, что ему нужно было знать. К счастью, портняжка сумел прочитать мое послание, хотя мне и показалось, что прошел целый год, пока он добрался до последней строчки:

«Первое: Ты переспишь с одной женщиной. Это случится в ближайшем будущем. Ты не будешь ничего спрашивать, в первую очередь имя женщины.

Второе: За это ты получишь двадцать золотых монет, три заранее, семнадцать после того, как все свершится.

Третье: Ты будешь готов к последующим совокуплениям. Всякий раз тебе будут платить за это по пять золотых монет.

Четвертое: По нашему требованию ты незамедлительно уедешь из графства и никогда не вернешься сюда».

Все это он прочитал сам, немного запинаясь, но без особого удивления в голосе. Значит, он уже стреляный воробей, подумалось мне.

Норберт сразу согласился. На двадцать (а то и тридцать, если повезет!) золотых он сможет построить себе роскошную мастерскую и безбедно прожить года три. Оставалось решить только две проблемы. Во-первых, убедить Элисию, что этот Норберт – лучшее средство от бесплодия, чем тушеная щековина осла, бобовые стручки и пыль из розового кварца, которую надлежит втирать во влагалище. Во-вторых, куда-то спровадить Бальдура.

Потом же возникла еще одна проблема, о которой я вначале даже не подумала.

За эти дни я сама себя переплюнула. Графиня торопила меня с отъездом, поэтому пришлось сослаться на сильную боль в ноге, которая помешает мне уехать. Я хромала, как одноногая голубка. Тем не менее я не обманывалась – долго так притворяться я не смогу. Каждый день графиня осведомлялась о моем самочувствии, и рано или поздно мне придется «выздороветь», пока Клэр не потеряла терпение. Боль в ноге я объясняла дождливой погодой и в этом прогадала. Невзирая на все мои ожидания, стало теплее, и дожди прекратились. Бальдур все время проводил в замке, а я пока молчала о Норберте и потрясающем средстве от бесплодия, которое изольется из его чресел. Мой план предусматривал внезапность. Чтобы он сработал, я перевезла Норберта в замок, и он дни и ночи проводил в нашей с Раймундом крохотной комнатенке. Но все это время портняжка провел в праздности, потому что муженек Элисии никуда не девался.

Я была в таком отчаянии, что уже задумывалась о том, проснется ли Бальдур (этот олух спит весьма крепко), если его жена будет трахаться с Норбертом прямо рядом с ним. Приходила мне в голову и мысль о том, чтобы Элисия переспала с Норбертом в моей комнате.

Но, как оказалось, я зря беспокоилась.

Случилось ниспосланное самим дьяволом чудо: река вышла из берегов. Сверху, из замка, было прекрасно видно, как вода заливает вначале берег, потом луга и поля, пахотные земли, дороги, сараи и хижины, могилы. Трупы овец, коз и коров застревали в ветвях деревьев и начинали разлагаться там. Зловоние поднималось до самой вершины холма. Люди бежали из долины и укрывались в лесу на холме. Многих из пострадавших Эстульф поселил в замке. Они толпились на конюшне, во дворе, даже в темнице. На небе не было ни облачка, и насмешливое солнце делало вид, будто ничего не знает о свершившейся беде.

Эстульф и Бальдур сильно повздорили, но мне было не до того, я была слишком занята будущим ребенком Элисии. Это наводнение многим помогло мне: моя поездка к Оренделю вновь откладывалась; среди множества чужих лиц в замке никто не обращал внимания на Норберта, поэтому я могла спокойно провести его куда угодно; Бальдур вместе с Эстульфом дни напролет пропадали на строительстве дамбы, чтобы остановить разлив реки; в часовне будет проводиться служба, на которую придут все жители и гости замка, чтобы помолиться о спасении. Это был мой шанс.

В день службы я пошла к Элисии. Она была одна – Бальдур следил за сооружением плотины и должен был остаться в долине до утра. Я принесла небольшую бумажку, на которой было написано: «Я извинилась за вас перед Эстульфом и графиней за то, что вы не сможете принять участие в службе в часовне».

– С какой стати? Ты поступила дурно. К тому же я не должна извиняться ни перед Эстульфом, ни перед матерью. Что все это значит, Бильгильдис? Что означает эта записка?

Она всмотрелась в мое многозначительное лицо и догадалась, о чем идет речь.

– Ты хочешь сказать… Это как-то связано с нашим недавним разговором?

«Да».

– И? – В широко распахнувшихся глазах молодой женщины засветилась надежда. – Ты принесла мне это средство?

Я погасила все лампады, кроме двух, так что в комнате было достаточно светло, чтобы Элисия смогла полюбоваться «средством от бесплодия», но и достаточно темно, чтобы Норберт не узнал ее. Сделав это, я жестом попросила Элисию подождать.

Открыв дверь, я подозвала Норберта. На нем была туника, которая внизу едва прикрывала его бедра, а наверху выставляла напоказ его гладкую мускулистую грудь, блестящую от масла. Должна сказать, Норберт хорошо знал свое второе ремесло, ремесло искусителя, а если у него и была совесть, то я не видела в нем даже зачатков морали. Я радостно кивнула, довольная сделанным выбором.

– Этот парень принес с собой средство? – шепотом спросила у меня Элисия.

Я кивнула. В каком-то смысле он действительно принес средство с собой.

– Это настойка?

Я покачала головой. Не настойка. Но его вливают в тело.

– Бильгильдис, прошу тебя, я сейчас с ума сойду от любопытства, – Элисия присмотрелась к Норберту повнимательнее. – Он не похож на лекаря или травника.

«Нет, – жестами показала ей я. – Он похож на человека, благодаря которому вы сможете зачать дитя».

И вновь она всмотрелась в мое лицо. То, что Элисия поняла-таки, что я ей предлагаю, доказывало, что она уже и сама думала о такой возможности.

– Бильгильдис! – с деланым испугом воскликнула она. – Бильгильдис, это же… Ты серьезно? Мы говорим о… о… о невыразимом!

О невыразимом! Для меня все невыразимо, будь то супружеская клятва или прелюбодеяние. В том, что ты ничего не можешь выразить словами, есть и что-то хорошее, потому что все, о чем не говорится, через какое-то время меркнет, тускнеет, лишается своего места в мире. Твердое, надежное, становится текучим, неопределенным, а потом превращается в туман. Туман, готовый развеяться на ветру. Только три человека будут знать об этом «невыразимом»: Элисия, Норберт и я. Триединство безмолвных: Бильгильдис нема, Норберта больше не будет здесь, а Элисия… Элисия с детства обладала потрясающим талантом самообмана. Возможно, во время беременности она еще будет терзаться от угрызений совести, но как только она возьмет ребенка на руки, то позабудет о том, как зачинала его. Я рассчитывала на то, что от пылкого взора Норберта страх перед прелюбодеянием исчезнет, как и остатки стыда. От такого взгляда и затрепетало бы сердце богобоязненной монашки, что уж говорить о неудовлетворенной, жаждущей любви и не особо чопорной девушке? Я втолкнула Норберта в комнату Элисии и закрыла за ним дверь. А сама пошла на службу в часовню.

Я все рассчитала правильно. Во дворе и коридорах было пустынно, все либо отправились на службу, либо работали на строительстве дамбы. Никто не помешает зачатию.

Все громче становилось церковное песнопение. Когда я вошла в часовню, хор грянул: «Господи, помилуй!» Крики верующих сливались в единый поток с крепкими словечками Бальдура и его солдат, сооружавших плотину в долине, а еще со стонами страсти, доносившимися сейчас (так я представляла себе) из комнаты Элисии. Норберт получил от меня указание делать это вновь и вновь. Ах, что за ночь! Ночь, сотканная из криков, и эти крики переплетались в моем сознании, крики мольбы, страсти и борьбы, и все они взывали к одним небесам: «Господи, прости нам грехи наши!», «Господи, пусть эта роскошная ночь принесет мне сына!», «Господи, дай нашим рукам силу, чтобы дамба удержала наводнение!» Все громче пел хор, все отчаяннее становились крики в долине, все сильнее движения Норберта.

Да, у Норберта все получилось, это я поняла по выражению лица Элисии. Я не расспрашивала ее, а она сама ничего не говорила. Теперь она будет делать вид, будто нашего маленького заговора никогда и не было. Такая она, Элисия. Она любит забывать и перевирать все.

Старания Бальдура и молитвы жителей замка дали свои плоды: удалось спасти Арготлинген и пару дорог от наводнения. Наша нетерпеливая графиня велела мне незамедлительно отправляться за Оренделем, а поскольку моей ноге «чудом» стало лучше, придется уезжать.

Мальвин

И как только могло случиться такое? В этом замке, в такие страшные времена! Как это возможно? Я всегда думал, что моя жизнь устоявшаяся и размеренная. А теперь одно имя не идет у меня из головы. Элисия. Кто она? Я почти ничего не знаю о ней. Она просто есть. И когда я смотрю на нее, мне хочется остаться с нею навсегда.

После того неудачного допроса я запретил себе видеться с Элисией вновь. По крайней мере наедине. Она потеряла сознание, и я уложил ее на лежанку ее отца, а мой писарь побежал за немой служанкой. Элисия пришла в себя и с такой благодарностью посмотрела на меня… Мне это показалось настолько соблазнительным, что в тот момент мне отчаянно захотелось поцеловать ее. Мы молчали. А потом пришла немая служанка.

Несколько дней я придерживался данного самому себе обещания. Каждый день я проходил мимо ее комнаты, четыре или пять раз даже останавливался перед ее дверью. Однажды я почти постучал, но, как и в тот злополучный момент в покоях Агапета, я вовремя сказал себе: «Она замужем, а у тебя есть твоя работа. Ты должен выполнить поставленную перед тобой задачу. Ты должен оставаться непредвзятым. Держаться в стороне от происходящего».

Видит Бог, я старался.

Я не могу больше писать об этом, не сейчас. Мне так стыдно.

С сегодняшнего дня я буду носить эти записи при себе, чтобы ни мой писарь, ни кто-либо еще не прочли их ненароком. Теперь они лежат под моей накидкой, с левой стороны груди. И шуршат.

Река вышла из берегов, она затапливает селение за селением. Судя по всему, так происходит на этих землях из поколения в поколение. Может быть, так было всегда. Вода все прибывала, и никакая сила не могла сдержать ее. Эстульф созвал совещание, в котором принимали участие графиня, Бальдур и Элисия. Я тоже явился туда, пусть и незваным гостем.

– Нам необходимо построить дамбу. Вот тут, – Эстульф провел указательным пальцем по рисунку, который он изготовил.

– Но зачем? – опешив, уставился на него Бальдур.

– Просто потому, что нам, людям, очень нравится копаться в грязи, Бальдур. О боже, что за вопрос?! Благодаря этой дамбе мы защитим последнее селение, которое еще не пострадало от наводнения, Арготлинген. Остальным деревням мы уже помочь не можем, но это село находится на западе от реки, и мы можем сохранить ведущую к нему дорогу.

– Зачем? Эта деревня едва ли приносит прибыль.

– Ты тоже едва ли приносишь прибыль, тем не менее я не собираюсь тебя топить.

– Так вот, значит, как? И кто же будет строить эту дамбу?

– Я думал, что этим займутся четыре архангела. И лесные гномики.

– Я получу серьезный ответ на свой вопрос?

– Крестьяне, конечно…

– Половина из них либо стары, либо слабы.

– Именно. Только половина.

– Их слишком мало.

– Я знаю. Поэтому мы отправляем в долину наших людей.

– Каких людей?

– Если ты задаешь такие вопросы, то чего же ты удивляешься, что я не говорю с тобой серьезно? Наемников, конечно. Многие из них – сыновья или братья здешних крестьян.

– Нет. Многие из них были сыновьями или братьями здешних крестьян. Теперь они воины. И мы наняли их, чтобы они защищали нашу страну и замок от врагов, а не строили плотины.

– Значит, ты полагаешь, что им следует стоять на крепостных стенах и смотреть, как тонут их матери?

– Их матери уже давно в безопасности, в лесу.

– Это отдельная тема для разговора. Я не хочу, чтобы люди жили в лесу, словно разбойники. Они должны перебраться в замок.

– Делай, что хочешь. Но я несу ответственность за наших наемников. И я говорю тебе еще раз, эти мужчины – воины. Они привыкли сражаться с врагом.

– Что ж, теперь их враг – наводнение. И с этим врагом нужно бороться точно так же, как и с неприятелем на поле боя.

– Граф Агапет никогда не позволил бы солдатам, славно сражавшимся за него, целыми днями копаться в грязи для спасения каких-то соломенных хижин.

– Я сожалею о том, что у моего предшественника был иной взгляд на этот вопрос.

– Я не пошлю гордых, проверенных ребят в долину, чтобы они боролись там с… водой!

– Тебе и не придется их никуда посылать. Это сделаю я. И нас с тобой отправлю с ними.

Я сам не хочу верить в то, что сейчас напишу, но такова постыдная правда: мне было нелегко ощутить сочувствие к горю этих людей. С крепостных стен я видел последствия наводнения: смытые с домов соломенные крыши, раздувшихся от воды мертвых животных, вырванные с корнем деревья, доски от заборов, вода там, где раньше были поля. По склону холма спускаются слуги и солдаты – кто-то отважно, кто-то боязливо. Они собирались вступить в смертный бой с разбушевавшейся стихией. Но все это казалось мне каким-то далеким, ненастоящим. Дома были точно игрушки, а люди – будто муравьи. С момента моего прибытия сюда я не покидал замок и постепенно привык смотреть на все происходящее внизу издалека, словно я читаю чью-то историю. Я чувствовал себя одиноким, отчужденным от происходящего, отгороженным моим титулом и задачами, лишенным общения за рамками того, что касалось моей работы. Я слышал, как бурлит кровь в моих венах, но шум воды в долине не доносился до меня. Сознаюсь, муки моей объятой страстью души были мне ближе, чем горести пострадавших от наводнения. Лишь ценой невероятного напряжения мне удалось вернуться к своим обязанностям, но, чем бы я ни занимался, перед моим внутренним взором неотступно стояла Элисия. Она была повсюду. При каждом разговоре, каждой мысли, каждой молитве в моей голове вспыхивало имя Элисия. Она была словно туман, поглощающий и сострадание, и проницательность, и чувство долга.

Пока в небе сияло солнце, я еще как-то справлялся с этим состоянием. Но когда все вокруг погрузилось во мрак, над землею нависли серые облака, река превратилась в настоящее море, и мне казалось, что чья-то рука сжимается на моем горле, а границы окружающего меня пространства сужаются день ото дня. Ночью я вскакивал от таких кошмаров. Вскоре я почувствовал, что болен, хотя у меня и не было никаких признаков недомогания. Говорят, такое бывает у прокаженных – еще до появления следов на коже они чувствуют приближение смерти.

Я на целую неделю устранился от расследования – под смехотворным предлогом того, что должен проверить все собранные показания. Я отпустил моего писаря. Я молился. Я постился. Я никого не впускал к себе, ибо любое общество казалось мне отвратительным. Я просил приносить мне с кухни только холодную воду и теплый бульон. О том, что происходило за пределами моей комнаты, я не знал. На седьмой день моей аскезы графиня прислала ко мне слугу, чтобы тот сообщил о предстоящем богослужении в часовне – все местные жители хотели помолиться Господу нашему, чтобы плотина выстояла. Я попросил прощения за то, что не смогу прийти. Сейчас мне не было места в часовне. Там все пытались умилостивить Бога, чьей воле воспротивились строители дамбы в долине. Если и стоило мне куда-то направиться сейчас, так это к плотине.

В полдень перед церковной службой меня подкосила лихорадка. Мне еще никогда не доводилось сталкиваться ни с чем подобным. Нет, у меня не было жара, и все же тело била крупная дрожь, руки тряслись, вся туника пропиталась потом. Мысли плясали в голове, вещи в комнате водили вокруг меня хоровод. В глазах у меня потемнело, я утратил чувство времени. Первое, о чем я отчетливо помню с того момента, были песнопения. Вначале был шепот, нежный и ласковый, затем – громогласные литании, и, наконец, все увенчалось захлестывающим мой разум ревом, что не умолкал, даже когда я зажал уши руками.

Я упал с лежанки. Я был в сознании и все же не мог совладать со своим телом.

Я выскочил из своих покоев и, шатаясь, побрел по пустым коридорам и залам, а хоралы преследовали меня.

Вскоре я очутился рядом с комнатой Элисии и услышал ее голос. Я полагал, что она ушла на богослужение, и только поэтому решился выйти из своих покоев. Наверное, мне хотелось побыть поближе к ней, и для этого я собирался проникнуть в ее пустые покои и… не знаю, может быть, взять что-то из ее вещей – платок или гребешок. Смешно, конечно. Я не привык покорять женские сердца, я не герой-любовник. Моя страсть – преступление. Мы с моей любимой Гердой поженились, когда мне было шестнадцать лет, и после ее смерти я не испытывал влечения ни к одной женщине. До этих самых пор.

Я осторожно заглянул за угол и увидел, как немая служанка втолкнула в комнату Элисии незнакомого мне почти голого мужчину. Затаив дыхание, я смотрел, как за ними закрылась дверь. Служанка, растянув свои бескровные серые губы в улыбке, прошла мимо меня. К счастью, я стоял в темном углу у развилки коридора, иначе она заметила бы меня.

Но и после ее ухода я не шелохнулся. Я остолбенел, холодная ярость сковала мое тело. Или разочарование? Боль? Разве не боль вызывает ярость в людях? Разве не боль – причина любого зла? Впрочем, в то же время боль – источник любого блаженства, ведь поиск радости в жизни начинается с бегства от боли, не так ли?

Как бы то ни было, я прижался спиной к стене, сжал кулаки и изо всех сил ударил ими о каменную кладку.

Лишь сделав десять вдохов, я вновь обрел способность двигаться. Подкравшись к комнате Элисии, я прижался ухом к ее двери.

Но в коридоре было слишком шумно. В часовне громко пели: «Берущий на Себя грехи мира – помилуй нас».

Вскоре я заметил, что дверь медленно отворилась. На цыпочках я отбежал в свой угол.

– Уходи, – прошептала Элисия. – Здесь в два раза больше, чем обещала тебе Бильгильдис. Ты должен немедленно покинуть замок, что бы там ни было с этим наводнением. И мне все равно, что говорила тебе Бильгильдис. Больше не попадайся мне на глаза.

– Но я же еще ничего не сделал, – немного грустно, как мне показалось, сказал незнакомец.

Сейчас он был чем-то похож на подмастерья, который хоть и сдал экзамен на звание ученика мастера, но на его пробную работу при этом никто так и не посмотрел.

– Делай, что тебе говорят. Уходи.

Он вышел из комнаты. Я увидел, как незнакомец прошел в сторону двора, а дверь Элисии вновь закрылась.

Я вернулся к двери, подождал немного и осторожно нажал на ручку.

Покои освещали две лампады, потому тут царил полумрак. Я увидел Элисию на лежанке. Девушка тихонько всхлипывала, и ее плач разрывал мне сердце. Я не знал, что тут произошло, но понимал, сколь велико горе этой женщины.

Прикрыв за собой дверь, я повернулся к лежанке. Элисия меня так и не заметила. В паре шагов от нее я остановился и замер… не знаю, сколько я вот так простоял посреди ее покоев… наверное, довольно долго. Кровь бурлила в моем теле, я чувствовал это.

Я сделал шаг вперед, и в этот миг Элисия подняла голову. Она удивленно повернулась ко мне – в точности так, как я представлял себе тысячи и тысячи раз.

А потом… потом она подошла ко мне, и в глубине ее глаз вспыхнула тайна – та тайна, что Ева хранила от Адама.