Текст книги "Красное ухо"
Автор книги: Эрик Шевийар
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Вот тут наконец потребуется читатель.
Итак, читатель, перед вами Красное ухо, сидящий на плоском камне у реки. Вероятность того, что из воды внезапно выскочит голодный кайман, по правде говоря, невысока, но еще никогда в его жизни она не была столь реальна, а потому, читатель, уставший от созерцательных восторгов персонажа, может смело за нее хвататься и ожидать рокового всплеска. Красному уху надо бы срочно взять себя в руки, а не то вместо великой поэмы про Африку у него выйдет ода Нигеру, который и все бубу отстирает, и каждую живую тварь напоит – и так от Гвинеи и до самой Нигерии.
Сколько бы ни петлял Нигер от Гвинеи до Нигерии, для Красного уха он весь как на ладони.
Нигер использует каждое дуновение ветерка, чтобы ускорить свое течение и без особых усилий преодолеть хоть какую-то часть пути. Когда же погода безветренна, толкать его воды приходится лодочникам: ведь очевидно, что эти дюжие ребята никогда бы не нарастили такой мышечной массы, просто управляя своими чахлыми пирогами, которые и без того с легкостью скользят по воде, а если еще и пассажиры сутулятся, то и вовсе принимают идеально обтекаемую форму. В этой пироге их всего двое. Двое мужчин, стоящих во весь рост и занятых каждый своим делом. Тот, что на корме, – капитан – орудует шестом, направляя лодку. Тот, что на носу, – рыбак – одним махом ловко и грациозно накрывает сетью Венецию и медленно тянет ее к пироге. Со своего наблюдательного пункта Красное ухо запечатлевает эту картину на пленку и делает соответствующий комментарий в блокноте, внося, как ему кажется, существенный вклад в происходящее.
(Название фотографии: Венеция.)
(Комментарий: Рыбак разворачивает свою сеть, словно скатерть для пикника. Сегодня в меню рыба.)
И снова рыбалка, но уже на мелководье. Песчаные наносы делят реку на многочисленные узкие рукава, через которые ничего не стоит перекинуть сеть. Рыбаков двое: первый стоит на месте, второй по кругу заводит к нему бредень. Довольно быстро их ведерко наполняется сардинами.
Красное ухо раздумывает, не написать ли ему отдельную поэму про Нигер, и ломает голову, как бы приспособить эту технику рыбной ловли для литературного творчества?
Всплывая на поверхность, гиппопотам извергает из ноздрей две струйки пены и трясет ушами, а его исполинское тело остается неподвижным. Впрочем, все это теория, потому что самого гиппопотама не видно. Тока тоже где-то прячется. Зато воды реки здесь столь прозрачны и чисты, что можно увидеть, как на дне ржавеют ее мощные двигатели. Основные притоки Нигера несут в реку мутную грязь, изрыгаемую близлежащими заводами, и жирное многоцветье сточных вод красильных цехов. Карпы, сомы и четырехпалые пальцеперы с измальства приучаются плавать на спине.
Шагая вдоль прибрежных черных скал, Красное ухо ищет место для сидения.
Деревенские женщины стирают белье в реке. Красное ухо достает карандаш, чтобы запечатлеть эту волнующую картину: могучий Нигер и его прекрасные, горделивые нимфы, увенчанные тиарами из кастрюль (они же – местные домохозяйки). Но он не умеет рисовать, и пейзаж в его исполнении скорее напоминает кухню. Ему бы хотелось написать поэму про эту реку. Он погружается в себя в поисках истоков Нигера. Ничего не находит и очень этому удивлен.
Ему невдомек, что, сколько бы он ни конопатил строки своей поэмы и не обивал ее страницы губкой, им все равно не сдержать великого Нигера и не впитать ни капли его влаги, кроме разве что плевка четырехпалого пальцепера.
Он вглядывается в воду до ряби в глазах. Не могли же они вот так вот взять и исчезнуть, эти гиппопотамы. Куда они подевались? Внезапно в реку камнем плюхается зимородок, водная гладь разбивается вдребезги, и птица запросто выбирает рыбу. Красное ухо ломает голову: как бы приспособить эту технику рыбной ловли для литературного творчества?
Ночью ему снится, что на него обрушивается вентилятор и разрывает его на куски.
ПРИЗЫВ К ОТВЕТУ Ой!
(Все бы прошло более гладко, поставь они на ноздри заплатки.)
Ты так заразительно зеваешь, что даже земля, не стерпев, разверзается.
Ты без устали жуешь свою жвачку. Порой ты совсем теряешь форму: возможно, обжиг пошел бы тебе на пользу. О! До чего же ты в душе недоволен своим гиппогоршком!
Согнув палец, стучу по твоему животу – тук, тук, тук, – ты пуст, совершенно пуст, я так и думал! Ты пустой, но вместе с тем тяжелый. Такой тяжелый, да еще и ленивый!
Твоя учительница уже махнула на тебя рукой. Его и за уши не вытянуть, удрученно констатирует она.
Твоя дочь раздвигает свои бедра-челюсти, и моему взору открывается нежно-розовая слизистая оболочка, мягкая, складчатая, уже влажная от предвкушения, окаймленная стройным забором резцов и клыков, за которым – манящая воронка наслаждений и услад.
– Зря стараешься, малышка, – я женат.
Гипподром залило дождем. Почва раскисла. Это Нигер.
Твои попытки ходить по воде не могут не вызывать восхищения, но достаточно на тебя взглянуть, чтобы почувствовать всю силу земного притяжения.
Возможно, дело в том, что под твоей непроницаемой шкурой скрыта пара велосипедистов и твои конечности педалируют, вместо того чтобы грести.
Лягушке в лафонтеновском пруду с волом размером не дано было сравниться: ее желание исполнилось в реке.
Его позевывания не ускользнули от Токи.
Ах вы, соня! Не то что гиппопотам, который если и зевает, то исключительно в целях устрашения соперника. Доминирующие самцы помечают территорию, разбрасывая свои экскременты. Некоторым особям удается сохранять свои владения в течение всей жизни. Вот, видите?
Тока тычет пальцем в землю и брезгливо морщится.
Но, Тока, по-моему, это просто коровья лепешка.
О, внешний вид обманчив. Помните крик, который мы слышали давеча? Вы еще приняли его за коровье мычание?
Но, Тока, он и вправду походил на мычание!
Все правильно! Наши голоса, должно быть, спугнули самца, который здесь обитает. Всё, можно возвращаться – мы его уже не догоним. Гиппопотам легко разгоняется до тридцати километров в час – представляете? – зато абсолютно не способен подпрыгнуть, даже самую малость.
Ну так этим надо воспользоваться! В следующий раз будем ловить его в горах, постановляет Красное ухо.
Его взгляд скользит по бескрайним просторам в поисках линии горизонта. Он пробует землю ногой. «Меня здесь нет, – говорит земля, это сплошной песок». «Ничего подобного, – возражает песок, – это не я, а всего лишь пыль». «Допустим, – соглашается пыль, – но ведь я и есть здешняя земля». На полях лежат огромные желтые снопы скошенного сорго. Красное ухо щипает себя за руку – ну конечно! Вот эти пучки соломы и станут несущими балками его нового мировоззрения.
«Солидная соломинка, удержит, если что», – говорит Красная рука.
На своем велосипеде он объезжает аккуратные домики не обозначенной на его карте миниатюрной деревни, которая бесцеремонно разрастается, оккупируя близлежащие поля, что, впрочем, вовсе не расстраивает крестьян, которые легко могли бы стереть ее с лица земли одним движением лопаты, но не делают этого, и неспроста.
Потому что их куры очень уж охочи до этих термитов.
Далее по ходу движения расстилается поле, бесконечное и абсолютно голое, если не считать одного деревца и одной лачуги, оспаривающих друг у друга крошечный клочок земли. Еще дальше – манговая рощица, которая понемногу завоевывает саванну, намереваясь со временем превратиться в настоящий лес. Ее мечту можно будет считать осуществленной в тот день, когда белки перестанут, словно зайцы, метаться по траве и начнут прыгать с ветки на ветку. Красное ухо садится на землю и прислоняется к стволу дерева. Разъезжая по Мали, он только и делает что подыскивает себе какое-нибудь кресло, чтобы занести свои тонкие наблюдения в свой черный блокнотик. Неподалеку двое мальчишек стреляют из рогаток по горлицам. Птицы в панике прячутся в листве над головой у Красного уха, который, с одной стороны, вроде и доволен тем, что таким образом защищает слабых, но с другой – расстроен, что срывает детишкам охоту.
Вскоре гвалт над его головой становится невыносимым, и Красное ухо оставляет горличное дерево безжалостным малолетним живодерам.
Африканские деревья займут особое место в его великой африканской поэме. Тоненькое и хрупкое дынное дерево, или папайя, приносит тяжеленные плоды и не ломается, вынашивая их до самой зрелости. «Занятно, что папайей они здесь называют продукт, который во Франции всегда считался сыром», – констатирует Красное ухо и сплевывает. Кстати, у некоторых деревьев саванны ветки именно такие, какие обычно рисуют люди, не имеющие способностей к рисованию: беспорядочно разветвляющиеся и расходящиеся в стороны под прямым углом.
Красное ухо берется за карандаш.
Хитро придумано, сразу чувствуется рука матушки-природы: некоторые ветки так похожи на змей, что ни один дровосек не осмелится на них замахнуться, в то время как прячущиеся на них змеи прикидываются ветками, обманывая охотников (чье зрение, столь же слабое, как и слух, не позволяет им отличить удава от сучка). А если верить зарисовкам Красного уха, то орехи борассуса отличаются от кокосовых разве что своей овальной формой и коричневым цветом.
О, сколькими диковинами загрузил бы наш рисовальщик каравеллы первопроходцев!
Если дерево не приносит плодов, в его интересах обладать каким-нибудь целебным свойством или, на худой конец, какой-нибудь сучковатой веткой, на которой можно поместить улей или спрятать от овец сноп сена. В противном случае его растащат на хворост. Но как растащить на хворост баланзан [35]35
Африканское название акации беловатой.
[Закрыть]? Корни баланзана, многочисленные, но тонкие, не просто поддерживают его огромный ствол, но приподнимают его над землей так, что издалека может показаться, будто дерево парит в воздухе, а снизу к нему с надеждой и любовью тянутся худосочные руки угнетенного народа, решившего сбросить многовековое иго баобаба.
О! Баобаб!
Ну наконец-то, баобаб! А то мы уж было начали сомневаться в подлинности этого рассказа. Сколько времени Красное ухо таскает нас по Африке, и до сих пор ни одного баобаба! Может, он из тех путешественников, рискующих жизнью в далекой и дикой стране, которые на самом деле сидят себе в гостиной или на балконе и, водя пальцем по атласу, вдохновляются своими фикусами в горшках, но в конце концов обязательно выдают себя, забыв упомянуть пару основополагающих фактов, известных самому последнему домоседу. Мы рады обманываться и поддаваться иллюзии романа, но, коль скоро перед нами репортаж, мы вправе требовать от повествования хотя бы минимального правдоподобия. Подозрительное отсутствие гиппопотама и без того серьезно пошатнуло нашу веру в автора. Так что самое время обратиться к баобабу, скрывающему Африку от взора Запада, к этому величественному древу, поглотившему всех своих конкурентов, чтобы обставить ими свои бесчисленные галереи, залы, башни и мельницы.
Ну наконец-то баобаб!
В действительности среднестатистический баобаб не крупнее нашего бука. Растет он ровно, словно по стройке смирно, крепко прижав локти к туловищу. Так и видишь его где-нибудь на входе в салон красоты, завешанным шляпами и плащами клиентов. С возрастом баобаб обрастает крючковатыми ветками, которые упрямо тянутся к его стволу. Может показаться, будто у дерева все время зудит кора и оно пытается почесаться. Но даже самая толстая ветка самого мощного баобаба обязательно оканчивается веером тоненьких прутиков. Кисть пианиста, венчающая руку тяжелоатлета – сложно себе представить, чем может порадовать публику такое чудище, ну да пусть уж он сыграет! У баобаба серая слоновья кожа, местами складчатая, а еще – несколько хоботов.
Впрочем, округлые окрестные хижины из серой растрескавшейся глины имеют не менее слоновьи черты, но тоже не трубят.
Чтобы обхватить этот баобаб потребуется по меньшей мере восемь взрослых мужчин, прикидывает Красное ухо. Но у местных мужчин есть дела поважнее, и Красное ухо садится под баобаб ждать мудрости. Сначала у него затекают ноги, потом руки, потом туловище. И вот уже он может пошевелить только головой, которой и покачивает в задумчивости, недоумевая: неужто это и есть начало мудрости?
Солнце не ответило на его вопрос. Придется ждать восхода луны.
Сидя на плоском камне у самой воды, Красное ухо сочиняет африканские пословицы и поговорки.
Не рой под собою яму – твоей пироге не стать от этого глубже.
То не прокаженный, что громко квакает.
То, что выплюнула гиена, твоя дочь не проглотит и подавно.
Надо протрубить – обратись к слону.
Видать, тебя искал ветер в бескрайней саванне.
Стервятник на месте закружится, родные его встревожатся.
В чужой хижине – любуйся да нахваливай. Заходишь к черепахе – пригни голову.
Кайман, когда пьет, зубы на камень не кладет.
Все, что ты сказал сгоряча, задолго до тебя прокричал бабуин.
У прокаженного продавца даже змеиная кожа с рукавами и штанинами.
Дверь твоей хижины тебе – выход, а твоему гостю – вход.
Домоседу даже стебелек посох.
Куда ведет тропа, ведает только река.
Если пантера зовет тебя в гости, скажи, что придешь со львицей.
От земли, которой ты отделал стены дома, урожая уже не жди.
Не дотягиваешься – обратись к жирафу.
Довольный собой, Красное ухо захлопывает черный молескиновый блокнотик, встает с камня, но теряет равновесие и плашмя шлепается в реку.
«Смотри, куда идешь, мой мальчик!» – поучает его старый лодочник, подоспевший на помощь.
Он в Африке, значит, он жив. Он в Африке, значит, его жизнь не проходит даром. Он в Африке, значит, он без оглядки прожигает свою жизнь (при сорока-то градусах в тени). Он не остался сидеть сиднем там, где судьбе было угодно, чтобы он появился на свет. Он оторвался от родной земли. Подобно мореплавателю, отчалил он от берегов Вандеи. Он взял котомку, посох, затянул потуже ремешки сандалий и тронулся в путь. Он шел морями и пустынями, пока наконец не очутился в Африке. Удар, полученный на борту самолета, сработал лучше любой прививки. Теперь ему не страшны никакие напасти, с ним уже не может случиться ничего плохого.
Красная губа и глазом не моргнет, отражая атаку носорога.
Он оставил Францию позади. Он простился со своей маленькой благополучной родиной – старшей дочерью Церкви на сырных ногах, лежащей, задрав юбки, среди бегоний на радость сильных мира сего. Он обернулся на прощание, плюнул через плечо и был таков. Говорят, его видели в Африке.
Его чувства обострены, уши и нос побагровели. Первым делом он познакомился с солнцем и до сих пор не может прийти в себя.
Группа пожилых американских туристов прибывает в догонскую деревню. Дабы произвести приятное впечатление на местного старейшину и предстать перед ним в лучшем виде, туристы покупают на рынке самые красивые одежды, руководствуясь в своем выборе исключительно эстетическими соображениями и не задумываясь над возможным символическим значением узоров. Прослышав о приезде гостей, почтенный старец показывается на пороге хижины, но тут же уходит обратно: мол, не царское это занятие общаться с необрезанными младенцами. Красное ухо смеется над этой забавной историей, нисколько не смущаясь. Хотя сам, точно малое дитя, тычет в небо пальчиком в полной уверенности, что без него мы никогда бы не узнали о существовании самолета или воздушного шарика. Честно говоря, порой он меня даже не раздражает, настолько смешон.
Вода в Мали продается в пакетиках. «У нас в таких продаются золотые рыбки», – говорит он.
Мохнатая летучая мышь размером с обезьяну задевает его своим перепончатым крылом. Красное ухо пренебрежительно хмыкает, для вида, но затем стремглав бежит в туалет. Ну согласитесь, он уморителен. Правда, иногда становится не до смеха, например когда он заявляет, что из ступки для растирания сорго получится отличная подставка для зонтов. О нет, пожалуйста, только не это! В Мопти он приобретает для своей подруги ожерелье из длинных острых зубов. Из зубов верблюда.
«Выглядел куда лучше, чем из пальцев душителя», – скажет он, нежно ее целуя.
Ничто так не радует его глаз, как вид любимого велосипеда, прислоненного к стволу капокового дерева, и дело здесь, вне всяких сомнений, в слове «капоковый». Он только что вернулся с прогулки по саванне. «Странно, – дивится он, – сегодня я не видел ни одной гиены». Равно как и вчера, позавчера и все прочие дни. Зато под деревом, на которое он залез передохнуть, собралась стая львиц. Правда, когда он проснулся, они уже удрали.
Утро сегодня выдалось пасмурным. Надо признать, что Красное ухо весьма неплохо приспособился к Африке.
Вы только послушайте, как легко и непринужденно он, подражая местным, называет канарейкамикруглые глиняные кувшины с широким горлышком. Словно он и знать ничего не знает про маленькую желтую птичку. Красное ухо чувствует, что становится туарегом: его синяя рубаха промокла от пота и вылиняла так, что окрасила шею. К тому же он передвигается на выносливом и нетребовательном коне. Правда, приходится все время крутить педали. Когда же на саванну опустится ночь, он наконец отведает бараньих внутренностей, что с самого утра маринуются в ожидании темноты.
Ведь Красное ухо приехал не как турист; в результате – у него запор.
Вы только посмотрите, сколь естественно он теперь пишет БКО,вместо Бамако, как все настоящие малийцы. Правда все настоящие малийцы называют своих зебу коровами, как будто дело происходит в Салерсе [36]36
Салерс – деревня в Оверни, давшая название одноименному сорту сыра.
[Закрыть], и это весьма прискорбно. И Крсное ухо, похоже, единственный, кто упорно употребляет слово зебу. Зебу, зебу. Он произносит его часто, при каждом удобном случае, а порою и без всякого повода. Зебу, зебу. Зе-бу. Пусть только кто-нибудь скажет, что эти животные с их жировыми горбами на загривках, болтающимися, словно паруса, не есть самые натуральные зебу. Зебу, зебу. Такого случая, может, больше никогда не представится, нет, он не откажет себе в удовольствии лишний раз сказать «зебу» с той же небрежностью, с какой говорит собака. Зебу, зебу. О, красивый белый зебу! Пока он в Африке, он совершенно законно может говорить «зебу зебу зебу зебу зебу зебу зебу зебу». Станет ли он ухаживать за этим стадом зебу зебу зебу, вот в чем вопрос? Зебу зебу… Или все-таки лучше заткнуть ему рот?
Он ущипнул струны коры. У африканской музыки нет больше от него секретов.
Красное ухо не запирает дверь своей комнаты на ключ. В деревне это не принято. «Нам не помешало бы извлечь из этого урок взаимного доверия», – размышляет он. Однако его чемодан, что прячется на платяном шкафу, закрыт на кодовый замок, а внутри – все его денежки. Такой, надо полагать, вывод он сделал из своих наблюдений. Иногда он все еще раздражается и ворчит: почему от мух нельзя откупиться шариковыми ручками? Пожалуй, эпизод с ударом по морде был бы уместнее именно сейчас. Но тогда придется все переделывать. Ни разу Красное ухо не помог женщине вытащить ведро из колодца.
Что ему нравится, так это, сидя в машине, на заднем сиденье, из окна любоваться Африкой.
Бой барабанов. Гром аплодисментов. По улице идет молодая женщина и несет на голове сетку с двумя или тремя десятками калебасс [37]37
Калебасса – плод бутылочной тыквы; сосуд, сделанный из такого плода.
[Закрыть]. И несмотря на это она полностью растворяется в толпе – на зависть Красному уху, которому ни то, ни другое недоступно. Да уж, чего только не носят африканские женщины на своих головах: и воду, и землю, и дрова, и песок. А те немногие, что идут как будто налегке, должно быть, подпирают головами небосвод. Стройные, высокие и грациозные, они шествуют по подиуму береговой линии, несравненные топ-модели – коллекция весна-лето грудой высится в белых жестяных тазах у них на головах.
Красное ухо истово отстаивает права африканской женщины, не сводя ошалелых глаз с ее крутых ягодиц.
Также замечены на женских головах: поленья, лопаты, чаны, ведро, кастрюля, вязанка хвороста, пучки моркови (или это рыжие волосы, забранные в хвосты?), корзина, ощипанная курица, поднос, бидон, клеть, баранья нога, сумка, коробка, стопка полотенец, стопка досок, стул, стол, «канарейка», бутылка стоймя, а внутри, во всех этих чанах, кастрюлях и коробках, – все прочие существительные словаря. Некоторые дамочки мухлюют: между головой и двенадцатью килограммами посуды прокладывают сложенный в несколько раз платок, заменяющий подушечку… фу! А вот одна оступилась и – ай-ай-ай – уронила стопку белья. «Я тоже очень неловкий, – утешает ее Красное ухо. – Даже волос на голове удержать не могу».
Из калебасс, вставленных друг в друга, складывается одна большая тыква. Принцесса водружает эту карету себе на голову. Скакунами служат ее ноги.
Один старый король очень хотел выдать свою дочку замуж, но ни один из претендентов ей не нравился. Самые красивые, самые богатые, самые доблестные мужи королевства пытались покорить сердце принцессы, но все напрасно. Напрасно бросали они цветы и подарки к ее ногам, которые, к слову сказать, были до того хрупки и миниатюрны, что при виде их казалось, что у всех остальных вместо ног ласты.
В глазах мужчин принцесса не видела ничего кроме собственной красоты – надменной и жестокой. «Такое совершенство, – рассуждала она, – явно не от мира сего. И кто они такие, и как они смеют мнить себя достойными меня?»
Из гордости принцесса не снисходила до разговоров и вскоре замолчала окончательно. «Уж не проглотила ли она язык?» – шептались придворные. В приступе отчаяния бедный король пообещал руку дочери тому, кто сможет развеять зловещие чары и вернуть принцессе дар речи.
К каким только уловкам не прибегали воздыхатели принцессы, но все впустую: ни жертвы, ни мольбы, ни обещания не смогли заставить ее разомкнуть уста.
Однажды к принцессе явился прокаженный. Свисавшие с него лохмотья выглядели так, словно им тоже передался страшный недуг, разлагавший тело их хозяина.
Двор встретил прокаженного презрительным смехом.
Что?! Самым красивым, самым богатым, самым доблестным мужам королевства оказалось не под силу растопить сердце надменной принцессы и вернуть ей дар речи, а ты, гнусный прокаженный, пес вонючий, вшивое отребье, надеешься преуспеть?!
Даже дочь короля, казалось, насупилась пуще прежнего.
Но прокаженный не ответил на оскорбления придворных. Он едва взглянул на принцессу, присел на корточки и разжег костер, чтобы вскипятить воду для чая. В качестве очага он положил два камня, чайник на них не устоял и перевернулся. Прокаженный снова набрал воды и поставил чайник, чайник снова не устоял. Это повторилось еще раз, и еще, и еще. После пятого раза принцесса не выдержала:
– Глупец! Положи еще один камень в очаг!
Так очень гордая принцесса вышла замуж за прокаженного.
Сидя на плоском камне на берегу реки Красное ухо заполняет страницы своего блокнота поэтическими строками под стать озаряющему их лунному свету – скорее тускловатому. Летучая мышь своими крыльями бесшумно гасит звезды, одну за другой, но они снова вспыхивают, словно волшебные свечки, и продолжают мерцать как ни в чем не бывало. Красное ухо светит в небо фонариком. Это его ответ. Понимай как знаешь. Кажется, он догадался, откуда каждую ночь доносится пронзительный крик, похожий на скрип. О Нормандия!
Вот только откуда бы здесь взяться шкафу, здесь, на берегу Нигера?
С неба то и дело падают звезды и хвостатые кометы, сверкающие, словно огни фейерверка. Когда Красное ухо видит падающую звезду, он загадывает желание увидеть еще одну. Иногда он просит звезду о красивом, просторном доме, и, пока золотистое сияние растворяется в воздухе, успевает обставить мебелью каждую комнату и вышить свои инициалы на постельном белье и носовых платках, что лежат в комоде в его спальне, в которой он между делом меняет обои.
Чтобы возлюбить мир, нужно лишь повернуться к нему спиной и посмотреть в небо.
Это занятие окончательно расшатывает ему голову. Он уже не верит своим глазам: месяц здесь похож не на скобку, а на плошку, лодку, улыбку. Красное ухо думает о том, как западная литература обыграла бы это чудо и как бы обрадовался Жюль Лафорг [38]38
Лафорг Жюль (1860–1887) – французский поэт-символист.
[Закрыть]. Однако же случилось так, что этот поэтический кладезь достался ему, Красному уху. Ему, Красному уху, выпала великая честь воспеть это чудо. Но вскоре ответственность его утомляет, великая честь превращается в тяжкую обузу, и он устало роняет голову на грудь.
Когда приходит ночь, Красное ухо наконец становится черным, как все. Увы, никто не увидит его таким красивым.
Он возвращается в деревню, с недавних пор освещаемую тусклым светом белых неоновых ламп, так что Африку по ночам теперь не отличить от Норвегии зимой. Холодный свет на многое открывает ему глаза. Увы, до Нормандии отсюда как до луны! А тоскливый крик, регулярно разрывающий ночь, доносится от тех вон печальных осликов, что сгрудились под деревьями. Сиплое уханье пил в лесу. Ослы ревут. Бедные твари весь день таскали песок из карьера, а теперь пилят дрова для своих бессердечных хозяев. Лягушки, заступившие им на смену в песчаном карьере, всю ночь проскачут да проквакают, что и обнаружат с досадой ослы поутру. Каждое утро – одно и то же. И кому, спрашивается, все это разгребать?
В который раз сегодня, как и всегда, ослам придется работать за двоих.
Красное ухо входит во двор участка, принадлежащего семейству Токи. Подбежавший мальчонка указывает ему комнату брата. Уже с порога Красное ухо слышит знакомый голос. Гиппопотам ложится и встает через положение «сидя», как свинья. Плавает гиппопотам галопом. У самки гиппопотама два соска. Заходя в воду, она часто сажает детеныша себе на шею или на спину. С первых дней жизни детеныш гиппопотама приучается пить материнское молоко под водой… Гиппопотам ложится и встает через положение сидя, как свинья…Красное ухо молча отодвигает занавеску, служащую Токе дверью. Юноша сидит спиной ко входу, перед ним лежит толстая старинная энциклопедия. Он читает вслух несколько фраз, закрывает глаза, запрокидывает голову и громко повторяет прочитанное. В конечном счете он такой же враль, как Жюльен Сорель с Фабрицио дель Донго. Мы правильно сделали, что доверили ему художественную часть нашей документальной повести.
Красное ухо оставляет Току наблюдать за повадками гиппопотамов, а сам на цыпочках убирается прочь.
По улицам города неспешно шагает красивая молодая негритянка с очень светлой кожей. Завидев ее, прохожие останавливаются и долго еще потом стоят как вкопанные, разинув рот. А знаете ли вы, что в некоторых случаях без разницы – что патока, что смола, радостно сообщает музыка, сопровождающая это странное шествие, а девушка как ни в чем не бывало идет себе дальше по оцепеневшему городу, уверенно и равнодушно, подобно монотонно-бесконечному каравану. Это реклама депигментирующего крема марки «Гиппоклэр», которую крутят по местному телеканалу. Правда, столь прославляемое чудо-средство лишает кожу ее естественных солнцезащитных свойств, увеличивая тем самым риск заболевания раком. Кроме того, депигментация никогда не получается одинаковой и равномерной на теле и лице, и кожа непоправимо покрывается розоватыми пятнами. Впрочем, точное расположение черных и белых континентов на карте мира по-прежнему лучше смотреть по старому доброму атласу. Тем не менее к названию крема сложно предъявить претензии: после несколько втираний «Гиппоклэра» лицо девушки раздувается так, что она и впрямь становится похожа на гиппопотама.
Когда они идут по улице, прохожие останавливаются, что правда, то правда.
Итак, современный африканский мужчина предпочитает женщин со светлой кожей. Неужели скоро и вековое искусство африканской маски отречется от черного эбена в пользу желтоватой сосны? Вот вам и еще один чудесный подарок Запада Африке, типичный пример нашего господства, триумфа нашей системы ценностей в планетарном масштабе: крашеная блондинка. Однако Африка стоит на своем. На своих красках, барабанах, резких и стойких запахах, звонком смехе. Да, пожалуй, это главное, что Красное ухо понял про Африку: она стоит на своем. Тогда как сам он приехал из страны, где малейшие всплески поглощаются мягкой обивкой, серостью и дезодорантом. На его родине депигментация завершилась давно и успешно. Обесцветили все вплоть до сознания.
Ну а здесь черное мыло, изготовляемое деревенскими женщинами из заводских отходов, разъедает им кожу рук до дыр.
Тяжелый камень прижимает к земле концы пропущенных между пальцами ваших ног продольных нитей, в то время как ваша рука ловким движением продевает между ними нить поперечную. И вот, считай, уже освоил новую профессию ткача. Объем работы, сделанной за день, исчисляется в километрах. Это ткацкий квартал Бамако, расположенный аккурат между кладбищем автомобилей (или это паркинг?) и городской свалкой, на которой тоже кипит жизнь. Что ни говори, из всех относительных понятий понятие мусора самое относительное. В городе Сане трое большеглазых ребятишек завороженно смотрят, как Красное ухо поглощает рис под ореховым соусом. «Видимо, я произвожу на них впечатление своими красными ушами!» – догадывается он.
Насытившись, он отодвигает от себя тарелку, и его юные поклонники тут же растаскивают несколько недоеденных им рисинок.
В своей великой африканской поэме он нарисует медицинскую карту Мали. Щербатой строфой он расскажет о зубном кариесе, бредовой и путаной – о малярии, вялой и неровной – о шистосомозах, хромой – о полиомиелите, кстати, являющемся единственной на сегодня надежной защитой от СПИДа. И, наконец, тщедушной и опухшей строфой он поведает о недоеданиях в сельской местности.
Все это будет положено на музыку (уолд-мьюзик). Получится песня.
На языке бамбара, стоит тебе лишиться ноги, руки, глаза или хотя бы фаланги пальца, и ты становишься могото– остатком от человека. Пускай родной язык тебя не жалует, зато ты можешь положиться на своих братьев. Автомобиль остается ржаветь там, где отказал его мотор, равно как ослиный скелет там, где отказало ослиное сердце, зато упавшего могото всегда поднимут. У нас же все наоборот, замечает Красное ухо и принимается повторять на все лады, что из всех относительных понятий понятие мусора, безусловно, самое относительное.
Африканское золото лежит в прибрежных скалах или речных наносах, но техническая безграмотность народонаселения такова, что здесь еще только учатся доставать золото из карманов.
На этой возвышенной ноте Красное ухо захлопывает черный молескиновый блокнотик и открывает книгу. Кафка не решается жениться на Ф. Свои доводы против этого брака он излагает в пространном письме отцу девушки. Красное ухо зачитывает это письмо в Мопти, в прохладной и убогой комнате, украшенной большими и абсолютно неуместными вышивками (на одной – коррида, на другой – павлин на балюстраде тосканского дворца) и ширмой, за которой, размеренно сопя и ворочаясь с боку на бок, спят две приветливые матроны, предоставившие ему кров и стол.
