Текст книги "Безумное благо"

Автор книги: Эрик Нёхофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Мне нравится Тюль, – сказала Мод.

– Ты там была?

– Нет, но у них хорошая регбийная команда.

Подумать только: мой отец моложе вас! Так странно. Когда я заговорил с ним о вас, ваше имя ни о чем ему не сказало. Однажды я спросил его, почему он много лет назад бросил мою мать, и он ответил:

– А ты попробуй жить с ангелом…

Мои родители развелись, когда мне было пять лет. Я поклялся никогда не жениться. Думаю, отец до конца продолжал любить мою мать. Он больше не женился. У него были похождения, но он никогда не знакомил меня со своими пассиями, за что я, старый пуританин, ему благодарен. Моя мать жила в Ирландии с одним австрийским бароном. Отец пригласил меня в ресторан, но даже не притронулся к своей тарелке. Проходя позади него в туалет, я вдруг остановился. Я никогда не замечал, какие у него тонкие и редкие волосы.

В рождественский вечер я повел Мод на мессу в собор Парижской Богоматери. Я впервые в жизни делал нечто подобное. Не знаю, что на меня нашло.

Мод уже давно спала. Я выключил телевизор после новостей. Позже я проснулся и как-то сразу понял, что это из-за Мод. Она плакала в постели. Я не представлял, который час. Комната была погружена в темноту. Мод закурила. При свете зажигалки я увидел ее профиль, залитый слезами.

– Почему ты плачешь?

– Я плачу потому, что хочу спать. Плачу потому, что не могу уснуть. Потому, что в двадцать лет я иначе смотрела на жизнь. Потому, что мне уже не двадцать лет. Потому, что не знаю, стоит ли жалеть об этом.

Она шмыгнула носом, затянулась; красный кончик сигареты был единственным источником света в комнате.

– Я плачу потому, что зима такая длинная. Потому, что ты не повез меня в Лиссабон на Рождество. Потому, что моя мать развелась, когда мне было десять лет.

Мод сжимала свой правый локоть левой рукой. Она встала, чтобы погасить сигарету под краном в ванной.

– Плачу потому, что на Северном вокзале не было такси, а дождь лил как из ведра. Когда задумаешься, есть столько поводов для слез. А тебе не хочется поплакать?

Я не знал, что ответить. Она вернулась из ванной и легла в постель на свое место слева. Вскоре вновь воцарилась тишина. Мод дышала с легким присвистом. Мне стоило громадного труда снова уснуть.

Я предпочел бы не рассказывать эту историю. Я мог бы сделать вид, что ничего не случилось. Все было так внезапно, так неожиданно. Было относительно легко простить. Достаточно, чтобы объектом преступления не стало ваше доверие к роду человеческому или, по крайней мере, к одному его представителю. Я не мог разом стереть все годы, проведенные с Мод. Думаю, есть истории, которые никогда не кончаются. Наша – это история двух людей, которые пытались полюбить друг друга, но не сумели и будут сожалеть об этом всю жизнь. Я хотел, чтобы Мод научила меня крайностям, страсти, необычному. В этом смысле я все получил. Я погрузился по шею в отчаяние. Что мне вам сказать? Грубо говоря, вы входите в число тех мерзавцев, которые искалечили мою жизнь. Вы не один такой. Целая куча писателей, которыми я восхищался, ничуть не лучше.

Как-то вечером один молодой приятель спросил меня, каково это – быть брошенным женщиной. Он видел во мне старого бойца любовного фронта, ветерана среди брошенных. Я не мог рассказать ему о пробуждении вдвоем и обо всем остальном, всяких шутках, прозвищах, которые быстро становятся смешными, о такси под дождем и пальто, оставленных на диване, о звонках в дверь в восемь вечера, туфлях-лодочках, выстроившихся в гардеробной, точно конная гвардия на параде. Или о ресторанах, о столиках в уголке, о булочках, завернутых в салфетки. Как описать все это, как описать ожидание в аэропорту, изучение табло прилетов с мелкими белыми буковками, шуршащими веером? Я не мог рассказать ему о понимании, о борьбе за воскресные приложения, о толстых носках из белого хлопка, выключенном телефоне, брезаоле [40]40
  Вяленая говядина.


[Закрыть]с горчицей, о сомкнутых руках в темноте кинозала, мигающих огнях ночных светофоров, о Париже в сентябре. Да, были потрясающие моменты надежды, глупая беззаботность, мечты вслух, но тогда пришлось бы рассказать ему о подругах Мод, отворачивавшихся, когда я случайно встречал их, о дисках Фрэнка Синатры, которые мне больше не хотелось слушать, о скуке, об этом стихотворении Поля-Жана Туле, [41]41
  Поль-Жан Туле (1867–1920) – французский поэт и прозаик.


[Закрыть]заканчивавшемся словами «северная зима в безмолвном блеске», о молчании, о телепередачах в три часа ночи. Я не хотел вспоминать о сожалениях, об идиотских фразах, о письмах, разорванных до отправки, об уже не нужных паролях, о раскрытых, бессмысленных секретах. Я не хотел говорить ему, что Париж теперь казался мне городом, где полно мужчин, плачущих в своих постелях, зарывшись лицом в подушку, чтобы не было слышно, – но кого они боялись побеспокоить?

Я наивно полагал, что трудно бросить того, с кем живешь. Ничего подобного. Просто записка в конверте – и до свидания. Записка Мод гласила: «Береги себя».

Это было как раз перед Пасхой. Мод находилась наверху эскалатора, спускающегося на подземный уровень западного терминала аэропорта Орли, где выдают багаж. Вокруг было полно пассажиров с чемоданами на колесиках, провинциалов с цветастыми сумками, купленными на Фобур Сент-Оноре. В маленьких городках есть свои парковочные счетчики, свои пешеходные улицы и свои «Макдоналдсы», но существуют еще вещи, встречающиеся только в Париже.

Снега было немного, но температура повысилась, и улицы были покрыты месивом, налипавшим на колеса. Кто-то целовался у стоек регистрации. Кто-то искал мелочь, чтобы заплатить за парковку. В зале вылета на крутящемся помосте был выставлен английский кабриолет. Мод не увидела меня. Она положила руку на движущийся поручень, оглядывая толпу вокруг; сумка на длинной ручке висела на ее правом плече. Мужики сворачивали шеи, заглядываясь на нее. Она даже не замечала этого, настолько привыкла. Я мог быть одним из них. Она в бежевом плаще, затянутом на талии. Она так часто носила его, что рукава пообтрепались.

Мод возвращалась из Тулузы, куда ездила с одним бизнесменом-адвокатом, который хотел купить замок в тех краях. Ее поездки были столь же краткими, сколь и непредвиденными. Она уезжала, приклеив желтый листок на дверь холодильника. Два дня я был один. Два дня думал о ней. Смотрел ночное шоу, которое показывали в четыре утра на «Канале Плюс».

Если бы она не вернулась, я сел бы в первый же попавшийся самолет, твердя себе, что жизнь – трагический бардак. Я все-таки был чертовски влюблен. Я поднял руку, и Мод обернулась в мою сторону. Она не сразу улыбнулась. Я схватил ее сумку. На стоянке нас ждало такси. Мод захотела пойти в китайский ресторан. Она привезла мне можжевеловый лосьон после бритья.

– Пять кило.

Многовато. Она сказала это без агрессии, твердым и расстроенным голосом. В ответ на мой вопрос: сколько она набрала. На самом деле, было еще больше. У актрис вечно так. Пока молодые, они врут насчет веса. Старея, они скрывают возраст.

Она сделала себе очередную подтяжку. Ее лицо было постоянной строительной площадкой, этаким Восточным Берлином из плоти и морщин. Агентство поручило мне договориться с Марго о рекламе пищевого заменителя. Для фото мы еще как-то выкручивались, но для видеороликов ее нынешняя полнота была помехой. Она была замужем за кинорежиссером, который в последнее время снимал только для телевидения, что еще больше усложняло дело. Марго хотела во что бы то ни стало, чтобы Грегори режиссировал кампанию. Я знал ее давно. Когда-то она вела ночную программу на частной радиостанции. Студия располагалась на последнем этаже одного здания в районе Майо. Она пригласила меня в качестве «молодого рекламного волка», – во всяком случае, именно так она представила меня в эфире. Мы встречались и после того. У нее уже тогда были округлости. Очень скоро она стала получать небольшие роли в непритязательных комедиях. Вот уж никто не думал, что она станет звездой, одной из тех девиц, которым дано право читать статьи о себе перед публикацией. За исключением очков, которые теперь были черными, ничего в ней не изменилось. Она была столь обольстительна, что журналисты, встречавшиеся в ней впервые, могли вообразить, будто имели с ней интрижку несколько лет назад. Она производила такой эффект на всех парней. Результат: когда я говорил, что встречался с ней в начале восьмидесятых, никто мне не верил. Это нечестно, но забавно.

Ей было холодно. Отопление не работало. Она только что переехала в эту двухуровневую квартиру на улице Юниверсите, принадлежавшую раньше тому продюсеру, которого убили в лифте башни Монпарнас (виновных так и не нашли). Внезапно она почти расплакалась. На экране слезы были ее фирменным знаком.

– Черт, вы видели, как я живу! Я не могу сделать ничего из того, что вы все делаете, даже не задумываясь. Не могу отвести сына в «Макдоналдс» в среду. Не могу забрать его после уроков из школы. Дома я вынуждена весь день держать шторы закрытыми на случай, если папарацци снимут квартиру напротив. Я никогда не открываю ставни в своей спальне. Я должна следить за своим весом, за своими словами, за своим внешним видом. У меня есть телохранитель, с которым я должна разговаривать, даже когда мне хочется молчать. Что вы хотите? Я стала известной в двадцать лет. У меня есть фан-клуб в Японии. Вы представляете: девчонки из Токио присылают мне фото для автографов.

– Теперь ты со мной на вы?

Я назвал ей цену, которую предлагало агентство. Она перестала плакать. Хм, старушка Марго – какова!

Я вновь подумал обо всех тех девчонках, чуточку актрисах, которых мы трахали без разбору в восьмидесятые. Что с ними теперь? Это было нечто. Только что избрали Миттерана. [42]42
  Франсуа Миттеран (1916–1996) – президент Франции (от социалистов) в 1981–1995 гг.


[Закрыть]Никто не думал, что так надолго. Самое главное, мы тогда не думали, что состаримся вместе с ним. Да-да, именно так: мы отметили свое сорокалетие еще в царствование Миттерана. А сколько денег мы заработали за его семилетний срок! Я должен перестать все время думать о прошлом.

Где-то в Париже проходил футбольный матч. Болельщики орали речевки на тротуарах. Мод дрожала. Она прильнула ко мне. Она боялась толпы. Я благословлял шпану в разноцветных шарфах и с размалеванными лицами. На бульваре Сен-Жермен, не двигаясь, стояла пробка. Водители повылезали из машин. Гудки надрывались почем зря. Кафе свернули свои террасы. Я искал тихое местечко, ресторанчик, где никого бы не было, или полупустой кинотеатр.

У Мод было множество плюсов. Она была невыносимо прелестна. Я любил ее широкие плечи бывшей чемпионки по плаванию (сто метров вольным стилем менее чем за минуту). Она потрясающе выглядела в купальнике. Она всегда жила с мужчинами старше себя (Фабрис, программист; Лоран, государственный советник; Жюль, телепродюсер). У нее был когда-то лабрадор, с банданой вокруг шеи (Блэк, задавлен кабриолетом «ауди» в Сен-Реми-де-Прованс), она полгода была вегетарианкой (вновь вернулась к мясу в самый разгар истории с коровьим бешенством), она сломала берцовую кость, катаясь на скейте (эспланада Трокадеро [43]43
  Площадь в Париже, напротив Эйфелевой башни; традиционное место сбора роллеров и скейт-бордеров.


[Закрыть]), чудом не утонула, ныряя в Средиземном море (Поркероль, июнь 93-го). У ее отца был отель на баскском побережье [44]44
  Страна Басков расположена частично во Франции, частично в Испании. Баскское побережье – курортная зона вдоль побережья Бискайского залива, где находятся Биарриц, Байона, Сен-Жан-де-Люз и т. д.


[Закрыть](три звезды, 16 из 20 по справочнику Го-Мийо [45]45
  Ежегодный гид-справочник по гостиницам и ресторанам Франции.


[Закрыть]). Оба ее старших брата были горными спасателями (Тинь [46]46
  Горнолыжный курорт во французских Альпах.


[Закрыть]). Кроме того, она ненавидела жить одна.

– А твоя мать?

– Никто не врал так, как моя мать. К счастью, я разругалась с ней, еще когда была подростком. Иначе она увела бы у меня всех моих парней.

Я не счел нужным настаивать.

Как-то раз Мод сравнила рекламу с порнографией. Я, как всегда остроумный, имел несчастье заметить, что недвижимость сродни проституции. Она хлопнула дверью. Я не видел ее до конца дня. Вечером она повела меня есть кускус на последний этаж Института арабского мира.

– Тот же вид, что из «Тур д’Аржан», но не так разорительно!

Сиди-брагим [47]47
  Алжирское красное вино.


[Закрыть]окрашивал губы в красный цвет. Мод решила изобразить ревность.

– У тебя, конечно же, была целая куча девиц, этих пергидрольных идиоток, которые носят свитер с широченным вырезом, чтобы показывать сиськи, и все время думают о том, с кем они пойдут обедать.

– Обед с девушкой ни к чему не обязывает.

– Но ужин – да, ведь так? Девица, которая соглашается поужинать, уже в кармане, а? Какими же вы, мужики, по временам можете быть жалкими!

– «По временам» не говорят.

Она швырнула мне салфетку в лицо. Такие разговоры вселяли в меня надежду и опасение.

На набережной нас подрезал полный чернокожих «форд-корса» с пригородными номерами. Наш таксист с извинениями ударил по тормозам. Париж, Париж.

Я плохо спал в ту ночь. Мод была не совсем неправа. Мне поднадоела реклама. Чтобы дать вам представление об уровне, скажу, что я был наименее неграмотным в агентстве. Родольф думает только о том, кого бы трахнуть. Бориса интересуют только его деньги. Я слыву среди них гуманитарием. Например, именно я уговорил Джона Ирвинга [48]48
  Джон Ирвинг (р. 1942) – американский писатель. Роман «Мир по Гарпу» (The World According to Garp) – одно из самых знаменитых его произведений. Здесь игра слов: «Gap» – известная американская марка молодежной одежды.


[Закрыть]на кампанию под лозунгом «Мир по Gap’у».

А ведь я, между прочим, поклялся себе, что в этом письме ни разу не употреблю название торговой марки. Их и так слишком много в моем ремесле.

Я качусь по наклонной плоскости. Что я делаю целыми днями? Ловлю такси, пью чересчур много кофе, слушаю зарубежные CD, в которых не разбираю слов, скупаю газеты охапками, ужинаю в модных ресторанах, где севиче стоит непомерных денег. Беру напрокат дублированные видеокассеты, слышу странные голоса, мастурбирую чаще, чем трахаюсь. Была, правда, та итальянка в серой атласной юбке, я подцепил ее как-то вечером в ночном клубе. Она захотела пойти в отель («Монталамбер»). Я уснул сразу же после. Когда я проснулся, девушка уже ушла. Я даже не помню, была ли она сверху.

Такое впечатление, что кофе булькает у меня в венах. Моя кровь достигает анормальных температур. Бывали недели, когда мне не хотелось трезветь. Я засовываю пальцы в глотку, пытаясь вызвать рвоту. Не помогает. У меня красные глаза, как будто я всю ночь ревел.

Квартира с нетерпением ждет появления Мод. С ней гостиная не была бы в таком состоянии. Если так пойдет дальше, мое бедное сердце не выдержит в тот момент, когда я буду дрочить в сортире. Неприглядная будет картинка. Зачем я вам все это говорю?

Вообще-то мне никогда не приходило в голову рассказать историю своей жизни. Люди часто думают, что носят в себе сюжет для романа. Это не вполне верно: я думаю, что они скорее скрывают судебное дело, все они совершили кучу мелких гадостей, о которых ни в коем случае не хотят никому рассказывать. Муки совести, наравне с несчастьем, – самые демократичные вещи в мире. Все имеют на них право в тот или иной момент. Иногда я говорю себе, что Мод вернется. В то же время именно этого я больше всего опасаюсь, потому что я не уверен, что мог бы продолжать жить с ней, если бы она вернулась. Это трудно объяснить. На самом деле я хотел бы, чтобы всего этого не произошло. Я предпочел бы, чтобы она умерла. По крайней мере, я мог бы тогда сожалеть. Я мог бы вспоминать о ней без ненависти. Да, так было бы лучше. Через какое-то время одиночество приобретает этот прелый запах мокрого полотенца. Нужно всегда жить с кем-то, хотя бы для того, чтобы не пи́сать при открытой двери. Я даже взял в прокате одну кассету, не посмотрев название на коробке. В фильме коротко стриженый пепельный блондин насиловал азиатку ершиком для унитаза. Возможно, мне это приснилось. Мне с некоторых пор снятся странные сны, грустные и алкоголические.

Все эти последние недели я больше всего боюсь проснуться среди ночи и часами плакать, сидя на диване в гостиной перед дрожащим светом беззвучно работающего телевизора, глядя на мебель, которую выбирала Мод. Вот так: мужик в трусах и майке ревет посреди ночи в одном из домов в центре Парижа. Вот что вы с Мод со мной сделали. Поздравляю вас. Я так и не вычислил, что могло бы мне помочь вновь обрести сон.

Я попробовал бурбон (гадость), французские романы (то же самое), комедии положений в три часа ночи (не самое худшее). Ничего не помогло. Теперь дни длятся действительно двадцать четыре часа. Несокращающихся.

Я все-таки познакомил Мод с Родольфом. Он нашел, что она похожа на какую-то актрису немого кино. Я сказал, чтобы он к ней не прикасался.

Насколько это возможно, я стараюсь не впадать в пессимизм и меланхолию. Никчемные чувства. Это не мешало мне топтаться на месте в препаршивом настроении. У меня было странное ощущение неустойчивости, как будто постоянный эффект разницы часовых поясов. Еще один зимний день в чистилище.

Я вышел из метро на станции «Бурс». На площади повсюду стояли лотки, торгующие старыми пластинками на 33 оборота, кустарными сувенирами, антиквариатом, коллекциями марок, вышедшими из употребления игрушками. Карусель с деревянными лошадками довершала картину. Биржевые маклеры в бежевых костюмах ели бутерброды, сидя на ступеньках дворца Броньяр. Я нашел Макса в «Водевиле». Это ресторанчик, где никто никого не слышит. Макс создал биржевую фирму и только что подписал с агентством контракт на серию телевизионных роликов. Зал был забит постоянной клиентурой, состоявшей из адвокатов, кутюрье, журналистов. Очень мало женщин. В полдень дамы укрывались в ресторанах при гостиницах, в чайных салонах. У Макса была небольшая лысина, светлые, очень тонкие волосы и загар после уикэнда в Биаррице. За десертом он попросил меня устроить ему встречу с Марго. Я понял цель его приглашения. После обеда я купил для Мод заводную обезьянку с металлическими тарелками – точно такая была у Джеймса Дина в начале «Бунтаря без причины». [49]49
  Джеймс Дин (1931–1955) – американский актер. «Бунтарь без причины» (1955) – фильм Николаса Рэя.


[Закрыть]

Стучат. Три отрывистых удара. Дверь приоткрывается.

– Можно?

– А, это ты? Входи. Как дела?

– Скорее я должен задать тебе этот вопрос, ага.

Это Родольф. Он мужественно попытался меня утешить. Эта роль ему не шла. Я предпочитал, когда он предлагал провести остаток вечера в заведении, где меняются партнерами.

– Ты же не будешь и дальше тратить жизнь понапрасну?

– Я в этой игре большой спец. Не парься из-за меня.

Когда я вновь думаю о Мод на улице Мезьер, я вижу «мини» с желтым талоном, разрешающим парковку по месту жительства, на лобовом стекле и часами, которые летом отставали на час. Я думаю о детях, которых у нас не было и которые могли бы ходить гулять в Люксембургский сад, что совсем рядом. Большую часть времени я стараюсь не особенно думать об улице Мезьер.

Мод, прошу тебя. Прекрати смотреть через плечо Себастьяна. Я тебя знаю. Оставь нас, пожалуйста. Мы поговорим как мужчина с мужчиной. Себастьян расскажет тебе обо всем в подробностях, как только мы закончим. Скажите ей, Себастьян. Пусть она погуляет с собакой, с Симуром, этим золотистым ретривером, который спит у ваших ног, когда вы стучите на машинке. Ну? Мод ушла? Я могу продолжать? Точно?

Так вот. Вы родились где-то в 1929 году. Вы подделали все свои архивы. Нынешний директор лицея, где вы учились, отказывается предоставлять информацию, касающуюся вас. Ваш военный билет также таинственным образом оказался вне доступа. Офис, где он хранился, сгорел. От вашего университетского досье тоже не осталось никаких следов. Ваша первая новелла была опубликована в студенческом журнале, когда вам едва исполнилось двадцать, – история о самоубийстве и карликовом сомике. Затем вы направляли свою прозу в более престижные журналы. Ваше имя появилось в обзоре «Сэтердей Ивнинг Пост». В сундуке на чердаке хранятся эти ценные экземпляры, слегка пожелтевшие, бумага хрупкая и хрустящая, как вафли. Какое-то время вы работали на корабле, совершавшем круизы по Карибскому морю. Каюты были заполнены пенсионерами в шортах, половина из которых не покидала судно на стоянках. Вы должны были служить им чем-то вроде гида. На мой взгляд, эта работа возникла, чтобы улучшить ваше резюме. Вы закончили «Страну сливочного мороженого» весной 61-го. На гонорары купили этот дом, который по-прежнему ваш (дом на Лонг-Айленде появится позднее, после вашего ухода от публичной жизни). Большинство ваших рассказов – о людях, которым от пятнадцати до двадцати одного года. Вы убрали свои портреты с обложек своих романов. Призрак – вот что вы такое для всего света. Для призрака вы в весьма добром здравии. Конечно, у вас есть свои маленькие причуды. Вы моете руки не менее десяти раз на дню. Вы можете работать, только сидя лицом к стене. Вас не должны отвлекать никакие фотографии. Вам никогда не удавалось писать для детей. В университетских кампусах, напротив, вы были королем. Ваше имя было у всех на устах, ваши романы – в карманах походных курток всей планеты. Вам нравились полотна Уинслоу Хомера. На ваш взгляд, Эндрю Уайет был хорош лишь для европейцев. О Хоппере [50]50
  Уинслоу Хомер (1836–1910) – американский живописец и график. Эндрю Уайет (р.1917) – американский живописец. Эдвард Хоппер (1882–1967) – один из крупнейших американских художников XX в.


[Закрыть]вы и вовсе слышать больше не хотели. Вам обрыдли люди, которые умоляли вас рассказать их историю. Все были интересны, у вас просто не было больше сил. Читатели – вот отродье! Критики? – Даже не упоминайте о них!

– Критики! Если бы они могли, они разбили бы вам оба запястья бейсбольными битами.

Вам бы так хотелось первым среди американских писателей еще при жизни войти в Плеяду. Один из ваших сыновей был актером телевидения в Лос-Анджелесе. Он женился прошлой осенью. Вы не присутствовали на свадьбе. Другой работает лыжным инструктором в Колорадо. Будущим летом вы станете дедом. Вы не рассказывали мне о своей дочери. Ни слова о Зельде, а? Вы были слишком молодым, чтобы участвовать во Второй Мировой, и слишком старым, чтобы попасть во Вьетнам. Вы написали слова к одной из песен Джоан Баэз. [51]51
  Джоан Баэз (р.1941) – американская фолк-певица; в 60-е гг. – активный борец за гражданские права.


[Закрыть]Вы не слишком этим гордитесь. В вашей жизни было множество вещей, которых вы не повторили бы снова. На вашем левом плече татуировка в виде кленового листа. Вы сделали ее недавно.

– Нужно достаточно состариться, чтоб быть уверенным в том, что не поменяешь мнение, – объяснили вы мне, расстегивая ворот рубашки.

– Что вы делали летом шестидесятого, когда разворачивались события «Страны сливочного мороженого»?

– Ничего особенного. Работал в пивной. Это было ужасно скучно. Ничего романтического со мной не произошло. Я не встретил никого, похожего на Еву, увы!

Я спросил вас, что вы думаете про Мод.

– Она всего лишь способная чудачка, – ответили вы.

Мод! Я же просил тебя не читать это. Будешь теперь меня слушаться, правда?

Мод пристегивает ремень безопасности и причесывается, глядя в зеркало заднего вида. Мод, закинула ногу на ручку кресла; на кончиках пальцев ноги чудом держится мокасин. Мод сидит на ступеньках Троицы-на-Холмах и делает вид, будто читает «Ла Република». Мод прикуривает сигарету от книжки спичек, привезенных ею из какого-то отеля на Ибице. Мод играет в теннис в паре в том доме в Перигоре, где были гигантские пауки. Мод возвращается с распродаж. Мод щурит глаза, чтобы разобрать титры в кинозале. Мод стрижет ногти над умывальником. Мод смотрит фильм с Робертом Редфордом, [52]52
  Роберт Редфорд (р. 1936) – американский киноактер.


[Закрыть]где тот постоянно звонит по старенькому дисковому телефону. Мод покупает мне на другой день такие же рубашки, что и у актера. Мод постукивает по переднему зубу ногтем среднего пальца. Мод плачет в кухне из-за того, что мать на том конце провода только что швырнула телефонную трубку. Мод и ее йогурты из цельного молока, которые она поедала вечером в постели. Мод, так и не научившаяся пользоваться видеомагнитофоном, но способная безошибочно ориентироваться в отделе женской одежды на втором этаже универмага «Бон Марше». Орфографические ошибки Мод. Смех Мод, обнаружившей, что какое-нибудь слово произносится не так, как она всегда думала. Мод, ругающаяся на свой мобильный телефон. Мод и ее крученые макароны с кабачками. Нежное тепло ее тела, когда она, улыбаясь, танцевала медленные танцы. Я любил смотреть, как она читает, одевается, сушит волосы, выбирает юбку. Ее движения тогда озарял какой-то свет. Я не думал, что когда-то могу потерять ее.

Вы до сих пор кусаете себе локти. Вы ни за что не должны были соглашаться. Когда-то очень давно к вам приехали люди с телевидения. Это было ужасно. Вы поклялись больше не экспериментировать. Интервьюер не читал ваших книг и извинялся за это. Звукорежиссер спрашивал, где находится туалет. Оператор боялся собаки. Вам пообещали, что все займет не более часа. Приехав в полдень, в пять вечера они все еще были у вас. Вам пришлось бесконечно повторять одно и то же. Ваши ответы становились все более неестественными. Они хотели поведать о ваших первых шагах в литературе, прерывая рассказ кадрами, где некая театральная актриса читала бы отрывки из ваших романов. Сделали пробы с микрофонами. Установили свет. Проверили объектив. Себастьян Брукинджер, кадр первый, дубль один. Пришлось повторять. Один из прожекторов не включился.

Вы проводили их до фургона. Они сердечно поблагодарили вас. Однако вы отчетливо слышали, как режиссер спрашивал у журналиста, когда машина трогалась с места:

– Что будем со всем этим делать? У тебя есть идеи?

Канал отказался показывать передачу. Все оказалось напрасным. После вашего затворничества они, естественно, пересмотрели свое решение. Слишком поздно: ваши адвокаты запретили любые передачи о вас. Право на изображение.

Не надо мне вешать лапшу на уши. Когда говорят, что вы все бросили, позвольте усмехнуться. Это от чего же вы такого отказались, кроме тягостной обязанности давать интервью, нагоняющие сон, и отправлять рукописи издателю? А эти ваши знаменитые сеансы медитации – это просто смешно. Когда вы увели у меня Мод, речь уже не шла ни о какой восточной мудрости. Я видел, какая у вас чистая душа на самом деле. Угу, с членом в руке! Какой же я был дурак. Прямо злюсь сам на себя.

Что еще? Вы отвратительно печатаете на машинке – двумя пальцами. Ваши рабочие дни состоят в правке ваших старых текстов; вы добавляете слово здесь, убираете фразу там, меняете запятую на точку, выделяете новый абзац. Пунктуация вас очень беспокоила. Вы склонялись над своим допотопным «Ундервудом». У вас была привычка шаркать ногами по полу. Палас под столом был протерт до основания.

Ближе к вечеру я стучал в вашу дверь. Вы лежали на диване, укрывшись пледом с пультом в руке. Телевизор слегка потрескивал, как бывает обычно при выключении. Вы смотрели бейсбольный матч.

Мне особенно запомнился наш долгий спор в тот день, когда вы говорили о БиллеШекспире. О, Себастьян, разве вы не знаете, что в жизни существуют некоторые маленькие правила, которые нельзя нарушать?

Потом была эта неделя на Лонг-Айленде. Еще один из ваших домов. Вы не теряли времени даром. Правда, вы по-прежнему ежегодно продавали двести пятьдесят тысяч экземпляров «Страны сливочного мороженого».

Мы ехали всю ночь. Со стороны леса выползал туман и слоями стелился над асфальтом. Дорога извивалась, белая линия разметки проскальзывала под машиной.

– Когда мы приедем? – спросила Мод, просыпаясь.

Она зажгла свет в салоне. Развернутая карта лежала у нее на коленях. Мы не могли найти. Она зевнула. Видимо, мы какое-то время кружили на одном месте. Деревянные телеграфные столбы возникали в лучах фар. На бензоколонках не горел свет. Мы остановились в деревушке. Бар был закрыт, но над входом светилась синяя реклама пива. Мы поехали дальше. Внезапно впереди появилось белое пятно, фасад гаража. Имя владельца было крупно написано красными буквами. Подержанные автомобили стояли под углом к краю стоянки. Мод захлопала в ладоши. Вы сказали нам, что сразу за гаражом будет поворот направо. Взятый напрокат «ауди» подпрыгивал на ухабах. Ветки кустарников скребли по дверям машины. За нами поднималось облако пыли. Ну вот. Мы подъехали к дому. Ручник на себя. Мы вышли их машины. Трава оказалась влажноватой. Было не слишком холодно. Дверь с противомоскитной сеткой открылась и захлопнулась за вашей спиной.

– Мод, вы хорошо доехали?

Вы уже успели трахнуть ее к тому моменту, или это случилось позднее? Это входит в число подробностей, которые я никогда не узнаю наверняка. Она расцеловала вас в обе щеки, протянула вам оранжевую коробку, в которой лежал вязаный галстук от «Гермес». Темнота была синей. Звезды, казалось, совсем близко. Я пожал вам руку. Открыл багажник, чтобы достать чемоданы. Мод всегда брала с собой слишком много вещей. Я направился к веранде, наклонившись, как Пизанская башня. Вы не предложили мне помочь. Войдя внутрь, вы прикурили новую сигарету от предыдущей. В глубине был кабинет с окнами на океан. Я не рискнул спросить вас о новом романе. Вы говорили, что он практически завершен. Но вы говорили так уже несколько месяцев. Мне казалось странным, что американец писал что-то о французской Революции. Честно говоря, ваше шуанство [53]53
  Шуаны – крестьяне Бретани и Мены, восставшие 1792 г. в защиту династии Бурбонов, в 1795 г. заключили мир с Конвентом, в 1796 и 1799 гг. снова восставали, но были покорены.


[Закрыть]от меня ускользнуло. Я не мог представить, чтобы вы занимались исследованиями, копались в библиотеках, в Интернете. Исторический роман о 1789 годе сильно смахивал на блеф, вы уж извините. Трумэн Капоте [54]54
  Трумэн Капоте (1924–1984) – американский писатель. «Осуществленные молитвы» (опубл. 1987) – его неоконченный роман.


[Закрыть]уже однажды попытался со своими «Осуществленными молитвами». Известно, что из этого вышло. Три неудачные главы, не связанные друг с другом. Впрочем, вы так и не прочли нам ни единой страницы.

Несмотря на поздний час, вы ждали нас с ужином. Мы выпили шабли, закусив сэндвичами с копченой говядиной. Звучала оригинальная запись «Печати зла» Генри Манчини. [55]55
  Генри Манчини (1924–1994) – американский композитор, автор музыки более чем к 90 кинофильмам. «Печать зла» (1958) – фильм Орсона Уэллса.


[Закрыть]Я когда-то пользовался этой музыкой, чтобы проиллюстрировать рекламу бюстгальтеров. Бутылка вина почти опустела. Вы в последний раз наполнили наши бокалы, каждому по чуть-чуть. Показали нам комнату на втором этаже. Перед тем как выключить свет, Мод повернулась ко мне в постели:

– Обещай мне одну вещь.

– Какую?

Она слегка опустила голову, словно ожидая удара, которого не последовало.

– Никогда не меняться.

– Разве кто-то может пообещать такое?

Она погасила свет, не ответив. Не знаю, как ей, но мне шум моря всю ночь мешал спать.

Следующий день. Отлив, завтрак на понтоне над мокрым песком. Здесь есть киты? Мод непременно хотела увидеть китов.

– Бывает и такое, но в основном дельфины.

– Дельфины или морские свиньи?

– Никогда не знал, в чем разница.

Мы проговорили весь день. Дюны были покрыты высокой травой, которая резала пальцы, если до нее дотронуться. Мод уселась на солнце, чтобы погреться. Вдоль горизонта плыли длинные оранжевые облака. Вы поставили старую трескучую пластинку на 33 оборота – Синатра времен «Кэпитола». Вы долго рассуждали о достоинствах виниловых пластинок. Свечи на столе почти совсем оплавились. Мод захотела танцевать. Я взял за руку девушку, которую научил танцевать рок. В лунном свете эта сцена была незабываема. Впервые в жизни мне казалось, что я обладаю душой. Больше такое не повторялось.

Мод наклонилась вперед и расхохоталась. Вы подняли бокал за ее здоровье. Огонь в камине – если только это не я выпил лишнего – заставлял дрожать ваш силуэт в проеме двери. Вы сидели, прислонившись плечом к косяку, положив ногу на ногу, с бурбоном на уровне пупка. Красивая внешность видавшего виды мужчины. Внезапно вы решили отправиться за омарами в ресторан в порту. Мод вела машину. Заведение было забито отдыхающими. Уикэнд в самом разгаре.