Текст книги "Первая труба к бою против чудовищного строя женщин"

Автор книги: Эрик Маккормак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Я начал ходить в крепостную школу, состоявшую из одного класса, и мне здесь нравилось не меньше, чем в Стровене. Правда, иногда происходили какие-то события, тревожившие мой покой.

Ежегодный поход в горы состоялся через месяц после того, как я поступил в школу. Двадцать ребят снарядились в путь в девять утра под руководством нашего учителя, Мозеса Аткинсона. Это был жилистый старик с длинными седыми волосами и не менее длинной серой бородой. Глаза у него сдавали, он носил очки с толстыми линзами в металлической оправе. Он учительствовал на острове Святого Иуды почти сорок лет.

Утро было теплым, как обычно, и мы шагали в сопровождении стаи мух, жадных до свежей детской крови. Мы прошли через город, миновали ворота и двинулись по тропе в гору. Я не бывал здесь с тех пор, как сожгли коттедж. То и дело мы останавливались, и Мозес Аткинсон дребезжащим голосом призывал нас посмотреть то на выбросы лавы, то на разновидности кактуса и другие растения, способные выжить на этой суровой почве.

Мы подходили к тому месту, где прежде стоял коттедж, и мне все больше становилось не по себе. Кое-кто из мальчиков начал перешептываться, поглядывая на меня. Джон Чэпмен выступил вперед и пошел рядом со мной – и с этого момента никто уже не осмеливался косо на меня взглянуть.

Мозесу Аткинсону тоже было неловко, и он старался перевести наше внимание на растения и геологические образования по ту сторону тропы, что была ближе к морю, но я все смотрел на развалины дома. Крыша провалилась, но почерневшие от огня стены еще стояли. Все деревянные части – двери, оконные рамы, полы – исчезли. Сорняки уже завладели руинами, маленькая клумба перед домом совсем заросла. На заднем дворе из привозной почвы поднялись монструозные кусты картофеля со зловеще зелеными листьями.

Мы свернули за отрог, и отсюда коттедж больше не был виден. Теперь мы поднимались к вершине, тропа становилась все круче. Мозес Аткинсон, которому всегда хотелось идти первым, при восхождении громко пыхтел и спотыкался.

– Осторожнее! – покрикивал он. – Тут водятся змеи.

И точно – все мы увидели на тропинке маленькую черную змейку с ярко-желтыми глазами и быстро мелькающим языком. Она поспешно уползла прочь.

– Они выползают по утрам, чтобы погреться на солнце, – пояснил Мозес Аткинсон. – Их к этому побуждает инстинкт.

– Что такое инстинкт? – спросила его девочка. Это была Мария Хебблтуэйт.

– Инстинкт – то, с чем вы родились на свет, – пояснил Мозес Аткинсон. – Взять, к примеру, змей. Им не нужно учиться на опыте. Они рождаются, уже зная все, что им нужно знать.

Когда он произносил эти слова, в толстых линзах его очков заиграл солнечный луч, и я готов был присягнуть: учитель смотрел прямо на меня.

Мы карабкались вверх. Тропа зигзагом поднималась к вершине и заканчивалась площадкой возле тысячефутовой отметки. Отсюда мы могли охватить взглядом весь остров. Болтовня стихла. Наверное, все остальные чувствовали то же, что и я: мы – крошечные точки на горе посреди острова, который и сам – лишь малая точка в океане на планете, и Земля наша – всего-навсего точка во Вселенной.

Я делал все то же, что и другие дети на острове – и, как они, ходил каждый месяц встречать корабли. Поначалу я надеялся на возвращение «Камнока», но он так и не вернулся. Я надеялся получить хотя бы письмо от Гарри Грина. Письмо так и не пришло.

Сыновья Чэпмена любили плавать. В первые же выходные они повели меня вместе с большой компанией ребят в ту бухту, которую показывали мне издали. Я никогда не учился плавать, поскольку пруды в окрестностях Стровена были слишком холодными. Мне очень хотелось попробовать. И лишь когда, следуя примеру других, я содрал с себя штаны и рубашку, я вспомнил про багровое пятно. Мальчики уставились на мою отметину – кто со смехом, кто с отвращением. Братья Чэпмены тоже удивились, ведь они прежде никогда не видели этого пятна, однако Джон тут же поспешил на подмогу.

– Чего уставились? – одернул он ребят. Обнаженный, он казался взрослым мужчиной, мускулистым, волосатым, хотя ему едва минуло пятнадцать. Я так смутился, что схватил рубашку и хотел надеть ее снова.

– Не вздумай, Эндрю! – остановил меня Джон Чэпмен. – Это пятно отпугнет акул! – Он расхохотался, а вслед за ним и все остальные. На том дело и кончилось. Мы дружно вбежали в теплые волны.

И пока я жил на острове, лишь однажды другой человек обратил внимание на отметину у меня на груди.

Так прошло три года. Джон и Джим Чэпмены закончили школу и рыбачили вместе с отцом. Мне исполнилось четырнадцать, и посторонний человек принял бы меня за типичного уроженца острова: я носил черные брюки, белую рубашку и черные ботинки, лицо обгорело на солнце. Я даже говорил как местные, слегка гнусавя. Я бы сам прежде не поверил, что могу быть так счастлив – у меня был дом, у меня была настоящая семья.

И все же старый кошмар порой возвращался: я стоял на краю огромной ямы, и земля крошилась у меня под ногами. Я пытался убежать, но неуклонно соскальзывал назад, а потом вниз, вниз, в провал такой глубокий и черный, что не увидать дна. А порой в этом кошмаре я стоял на краю провала, но вполне прочно, как вдруг за спиной раздавались бегущие шаги, и кто-то сзади толкал меня в бездну. Я просыпался в поту и лежал тихо, прислушиваясь к тому, как лодки возле берега поскрипывают на ночном ветру. Даже если бы мне достало отваги вновь встретиться со своим кошмаром, пережитый страх мешал мне уснуть.

В конце третьей весны моего пребывания на острове Святого Иуды произошло событие, которое превратило мой кошмар в пророчество.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В школе я близко сошелся с марией хебблтуэйт. Наша дружба завязалась вполне невинно. Мария, как и я, любила учиться, и мы порой обсуждали свое домашнее задание. Она все еще оставалась худой, строгой девочкой с вытянутым лицом. Светлые волосы низко свисали из-под головной повязки.

Доктор Хебблтуэйт всегда был добр ко мне. В комнате, которую он именовал своей библиотекой, он собрал много хороших книг, энциклопедий и справочников. Библиотека примыкала к его врачебному кабинету на первом этаже дома. Доктор даже настаивал, чтобы Мария приводила меня сюда заниматься. Эта комната немного напоминала мне каюту Гарри Грина, хотя, конечно, не была так загромождена.

Мать Марии невзлюбила меня и не пыталась этого скрывать. Если ей случалось выйти к двери на мой стук, она впускала меня в дом без единого приветливого слова. Но однажды вечером, когда я постучался, она отворила мне и улыбнулась – по крайней мере, постаралась. Вот неожиданность.

– Мария ужинает. Доест через несколько минут, – сказала она. – Проходи в библиотеку.

Я вошел и присел за письменный стол. На столе корешком вверх лежала раскрытая книга. Доктор Хебблтуэйт не разрешал нам оставлять книги в таком виде – говорил, что от этого они портятся. Еще больше меня удивило название: «Анатомия меланхолии». Та самая, сложная книга, которую я много лет назад видел в каюте у Гарри Грина, та, чей автор потом повесился. Я взял книгу в руки и просмотрел раскрытые страницы. Многие строки были подчеркнуты – еще одно обыкновение, которое доктор Хебблтуэйт не одобрял. Я глянул на страницу и как-то сумел понять прочитанное. То ли текст был набран более современным языком, чем в издании Гарри, то ли я лучше научился читать. Первая страница была озаглавлена: «Симптомы любви». Я начал вникать.

Как говорится, любовь слепа. Каждый влюбленный обожает свою госпожу, будь она крайне дурна собой, уродлива, морщиниста, прыщава, бледна, красна, желта, смугла, одутловата, будь лицо ее широким, словно тарелка Жонглера, или узким, тощим, младенческим, будь у нее на лице пятна, будь она кривой, сухопарой, лысой, пучеглазой, подслеповата или с неприлично вытаращенными глазами, пусть она выглядит как придушенная кошка, клонит голову набок, пусть глаза у нее опухшие, тупые, запавшие, вокруг них чернота или желтизна, или же она косоглаза, рот с воробьиную гузку, нос крючковатый, как у Персов, нос ввалился от Сифилиса или красный, огромный, курносая, с широкими ноздрями, нос, точно утес, кривозубая, гнилозубая, с черными, неровными, желтыми зубами, с лохматыми бровями, с ведьмацкой бородкой, с дыханием, провонявшим всю комнату, пусть нос у нее каплет и зимой, и летом, пусть свисает зоб на шее, или шея длинная, точно у цапли, пусть даже стоит она криво, груди болтаются, вымя, точно двойной винный мех, или другая крайность – вовсе нет вымени, обескровленные пальцы, длинные обломанные ногти, шершавые руки и запястья, загрубелая кожа, гнилое тулово, сутулая спина, она горбится и хромает, плоскостопая, с талией не изящнее, чем у Коровы, с лодагрическими ногами, распухшие лодыжки свисают на туфли, от ног несет, кормит собой вшей, подменыш, истинное чудище, деревенщина, далекая от совершенства, весь ее внешний вид неприятен, голос резкий, походка разнузданная, злобная бой-баба, уродливые титьки, лентяйка, жирная лахудра, пучок хвороста, длинное тощее пугало, скелетина; и по твоему суждению сущее дерьмо в фонаре: которую бы ты не возжелал и за все сокровища мира, которую ненавидишь и страшишься, и плюнул бы ей в лицо или высморкал бы нос ей за пазуху, истинное противоядие от любви для всякого другого человека, неприбранная, неряха, бранчливая, злобная, грубая, вонючая, грязная, мерзостная шлюха, непристойная, низкая, голь перекатная, неотесанная, глупая, неученая, досадливая, но стоит человеку влюбиться, и он будет восхищаться в ней всеми этими качествами и не заметит никаких изъянов и несовершенств ума или тела и предпочтет обладать ею, нежели какой иной женщиной в целом мире.

И так далее, и так далее, страница за страницей. Предполагалось, что это должно вызывать отвращение, но мне было смешно. Когда Мария спустилась в библиотеку, закончив ужин, я показал ей этот пассаж, и она вроде бы тоже сочла его забавным.

Мне подумалось, что это миссис Хебблтуэйт с умыслом оставила книгу на столе, чтобы я прочел – должно быть, она рассчитывала отвратить меня от женщин и от своей дочери в особенности.

Но если так, но действие книги оказалось совсем не таким, как было задумано.

Правда, на вторую или третью ночь я поплатился за это чтение кошмаром. На сей раз я наблюдал процессию женщин из Стровена с высоты, возможно – из окна башни. По мере того как они приближались, все в черном, распевая какую-то жалобную песнь, все поднимали головы и смотрели на меня. Знакомые лица – даже лицо матери и лицо тети Лиззи – исказились настолько чудовищно, что меня сковал ужас. Я проснулся весь в поту, сознавая, что слова книги обрели плоть и кровь – по крайней мере, плоть и кровь страшного сна.

Но, как я уже говорил, если это миссис Хебблтуэйт оставила книгу на виду и если она столь хитроумно пыталась отвратить меня от своей дочери, ее замысел провалился. Хотя от такого описания к горлу подкатывала тошнота и ночной кошмар был ужасен, позывы моего тела оказались сильнее.

Так к концу марта наша с Марией дружба вдруг обрела себя в неких смутных биющихся границах, и мы стали немного стесняться друг друга.

В последнюю пятницу месяца уроки закончились рано, сразу после полудня. Мы не пошли сразу домой, как обычно: Мария предложила мне погулять. Я согласился.

Мы вместе шли вдоль берега на юг, бок о бок, однако не держась за руки. Шли мы целеустремленно и молча, ступая осторожно: черные пески были сплошь усеяны мириадами крошечных крабов, похожих на черных пауков. Вскоре нам пришлось разуться и снять носки, чтобы переходить вброд оставленные приливом лужицы и небольшие заливы, отделявшие один пляж от другого. Наконец мы добрались до бухты в миле к югу от городка, полностью скрытой от чужих глаз мысом.

Мы переглянулись и стремительно бросились в объятия друг другу, как можно теснее прижимаясь телами, руки и языки наши переплелись. Мы срывали с себя одежду, изумляясь дивной белизне плоти под ярким солнцем и неожиданной поросли волос.

Я болезненно смущался пятна на груди, но Мария словно не замечала его.

Распростершись поверх своей одежды на черном песке, мы попробовали заняться любовью. Первая попытка с технической точки зрения оказалась не слишком успешной, но мы не были разочарованы. Мы почти рыдали от невыносимого восторга. Попробовали еще раз, и на этот раз сумели выполнить основные приемы. Дальше мы принялись изучать иные возможности. Языки и пальцы проникали повсюду, извлекая немыслимый экстаз.

Потом мы лежали, сплетясь, отдыхая.

– Я люблю тебя, – повторял я снова и снова.

– Я тоже тебя люблю, – отвечала она. Провела пальцами по багровому пятну на моей груди и поцеловала его. – Я люблю тебя, – сказала она.

С этих слов все началось заново. К трем часам дня, когда мы решили наконец вернуться в город, из робких учеников мы превратились в довольно опытных подмастерьев. Мы были вполне довольны собой и уверены, что интимное знание о чужом теле – единственное, к которому следует стремиться.

Кто бы упрекнул нас за то, что после подобных откровений мы не разглядели иных знамений дня – не видели, как померкло послеполуденное солнце, горизонт окрасился странным оттенком лилового, а гора превратилась в одинокую подпорку, на которую плоско, будто крышка стола, лег небосвод?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Но все остальные на острове это заметили.

В тот вечер после ужина Чэпмены обсуждали погоду. Мистер Чэпмен раскурил трубку, Джон и Джим последовали примеру отца, поскольку оба уже были взрослыми рыбаками; впрочем, Джим еще не слишком пристрастился к табаку.

– Никогда прежде не видел такого неба, – произнес мистер Чэпмен. При мерцающем свете фонаря-«молнии» его взгляд порой казался достаточно устойчивым.

– Рыбе, похоже, нравится, – вставил Джон. – В жизни столько не ловили – готов поклясться, она словно хочет пойматься. – Джон почти не изменился со школьных дней. Высокий, прыщавый, все такой же приветливый. В скором времени он собирался жениться на Серене Джоунз, которая работала на почте. Попыхтев трубкой, он обратился прямо ко мне: – А тебе это не с руки, верно, Эндрю?

Я смутился. Слабое освещение было тут кстати, поскольку я почувствовал, как встревоженно присматривается ко мне миссис Чэпмен.

– Говорят, ты сегодня после уроков бродил по берегу, – продолжал Джон.

– Пойду-ка я наверх, – сказал я, – я сильно устал.

– С чего бы это? – спросил Джон.

Я поспешно вышел из-за стола и удрал к себе в комнату. Закрывая за собой дверь, я услышал негромкий смех внизу.

В те непогожие выходные я не встречался с Марией. Но в понедельник после школы мы, как и собирались, пошли в нашу бухту. Ветер дул теперь упорно и сильно, океанские валы вздымались белыми пенными ступеньками. Берег был сплошь усеян мелкими черными крабами, они едва успевали расступиться перед нами. Добравшись до нашей бухты, мы расстелили одежду прямо поверх крабов и раздавили во имя любви, наверное, тысячи крошечных существ.

Во вторник добраться до бухты было труднее. Ветер дул нам в спину с такой силой, что подталкивал нас вперед, и мы почти бежали; он взбивал берег и море в желто-серую пену, в которой невозможно было отличить одно от другого. Песок в нашей бухте оказался слишком влажным, и мы с Марией осваивали новые разновидности любви стоя, прижимаясь спинами к валунам. На обратном пути в город мы шли против ветра, с трудом втягивая в себя каждый вдох.

Я вернулся домой как раз в ту минуту, когда мистер Чэпмен куда-то снарядился.

– Пойдем вместе? – пригласил он меня. – Комендант созывает собрание насчет погоды. Мальчики уже там.

Я засомневался было, а глазки моего приемного отца забегали вправо-влево.

– В таверне собираемся, – уточнил он. – Выпьешь пинту пива.

Мог ли я устоять? Я никогда не бывал в «Таверне Святого Иуды», а разливавшийся оттуда аромат пива всегда возвращал меня в Стровен.

Кабачок был переполнен, но Джон окликнул нас – они с Джимом держали для нас места возле стойки. Вся таверна состояла из одного большого зала, довольно сумрачного, потому что окна были замазаны зеленой краской, а стены обиты темно-бурыми панелями. С длинных деревянных балок свисали фонари-«молнии». Глаза щипало от густого табачного дыма. Над высокой стойкой висела завозная голова оленя с недостающим рогом. Два бармена спешили налить всем пива, пока собрание не началось. Скоро и мы получили по кружке.

– Вздрогнем! – сказал Джон, и все Чэпмены жадно выпили, а потом стали смотреть, как я впервые пробую глоток пива.

Мне напиток не понравился. Теплый, кисловатый. Неужели кому-то доставляет удовольствие пить такую гадость? Но я улыбнулся, делая вид, будто мне понравилось.

– Видел бы ты сейчас, какое у тебя лицо, – заметил Джон.

Кружки застучали по столам: комендант вошел в бар и встал за стойкой на виду у всех. Кабачок затих.

– Спасибо всем, кто пришел, – начал он, как всегда, чуть невнятно. На стойке перед ним стоял стакан рома. В щели с воем врывался ветер, и комендант заговорил громче: – Сегодня утром я получил радиограмму с сообщением, которое меня встревожило: как вы знаете, там, – он неопределенно махнул рукой в сторону океана, – разыгралась изрядная буря. К несчастью, мы оказались как раз у нее на пути. Не стану чересчур вас пугать, но какие-то меры безопасности принять необходимо. Я бы хотел выслушать ваши предложения.

Со всех стороны посыпались воспоминания о прежних ураганах, но единственное, на чем все согласились и что все повторяли многократно: самое разумное – заколотить окна, чтобы ветер не выбил стекла.

Потом заговорил Джек Харви, один из самых старых рыбаков:

– Моя жена хотела знать, безопасно ли нам выходить в море? Или пересидеть на берегу, пока бурю мимо не пронесет? – спросил он.

Началась новая дискуссия, причем большинство молодых рыбаков кричали, что им случалось выходить в бурю и пострашнее этой. В итоге постановили, что погода сама покажет, как себя вести.

Поднял руку мистер Ригг, кладбищенский смотритель.

– Все вы знаете, что моя Марта видит то, чего не видят другие, – начал он. Он так гордился своей супругой, что никто ему и слова поперек не сказал. – Ее сильно пугает шторм. Она предчувствует что-то скверное. Говорит, лучше бы всем укрыться в крепости. А может быть, даже покинуть город и уйти в горы. Вот что она говорит.

Никто с ним не спорил, но большинство улыбалось насмешливо. Когда же Мозес Аткинсон высоким дрожащим голосом напомнил, что к советам Марты Ригг следует прислушиваться, Джон Чэпмен подмигнул мне, и все вокруг принялись друг другу подмигивать. Даже глазки мистера Чэпмена, не переставая бегать по сторонам, разок-другой подмигнули.

Комендант подвел итог:

– Спасибо всем участникам обсуждения. Мистер Ригг, передайте пожалуйста от нас благодарность Марте.

И вам большое спасибо, мистер Аткинсон: мы все давно привыкли ценить ваши советы. – Этот комплимент вызвал общие усмешки. – Если будут новые радиограммы, я вам сообщу, – сказал комендант. – А теперь выпьем и на этом закончим собрание. – Он подставил бармену стакан и получил очередную порцию рома.

– Эндрю, видать, не откажется от второй кружки пива, – смеясь, сказал Джон отцу. После первого глотка я больше не притрагивался к своей пинте.

На следующее утро, в среду, море разбушевалось так, что лодки не смогли отчалить, хотя кое-кто из молодых рыбаков и пытался выйти на ловлю. Ветер заметно усилился, на крышах многих домов фанерные листы громко хлопали, словно порываясь улететь. Добраться до школы оказалось непросто – малышей сбивало с ног. А как только мы уселись за парты, в класс вошел комендант. Он негромко переговорил с Мозесом Аткинсо-ном и обернулся к нам:

– Вот что, девочки и мальчики! Не хочу вас пугать, но я получил тревожную радиограмму. – По комнате распространился запах рома. – Так что пусть все идут домой и на улицу носа не кажут. Школа не откроется, пока не уляжется буря.

Мы с Марией возвращались домой вместе, и ветер дул нам в лицо – так яростно, что мы даже говорить не могли: губы расплющивались о зубы.

Подойдя к «Бастиону», я заметил, что ее мать следит за нами из окна.

– Наверное, мы больше не встретимся, пока буря не кончится. – Эти слова мне пришлось прокричать, чтобы перекрыть шум ветра. – Но из нашего дома видно верхний этаж «Бастиона». Если ты подойдешь к окну, мы сможем помахать друг другу. – Это звучало так романтично.

– О да, – отозвалась Мария.

– Я буду махать тебе завтра в три часа, и каждый день в три, пока не пройдет буря, – продолжал я. Дверь открылась, миссис Хебблтуэйт остановилась на пороге.

– Иди в дом! – велела она Марии. – А ты убирайся! – обернулась она ко мне. И по ее взгляду я понял, что как бы далеко я ни убрался, ей этого будет мало.