Текст книги "Первая труба к бою против чудовищного строя женщин"
Автор книги: Эрик Маккормак
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Гарри Грин охотно разговаривал о книгах. Однажды он повел меня в свою каюту, располагавшуюся под главной палубой рядом с матросским кубриком.
Ему пришлось навалиться на дверь, чтобы она открылась, потому что пол каюты был весь завален книгами. Похоже, сначала Гарри складывал их аккуратными стопками, но качка опрокинула эти сооружения, и они продолжали колебаться и рушиться у нас на глазах, пока мы продирались сквозь них, ища отмель. Стены каюты Гарри оборудовал полками с бортиками, и эти полки тоже были забиты книгами. Книги лежали на шконке, вываливались из-под нее. Душевая кабинка была открыта, и я разглядел книги на полу и на раковине.
На двери душевой висела рамка, но не с картиной, а с каким-то текстом. Я принял его за старинную поговорку:
Гарри перехватил мой взгляд.
– Это говорит сам Сатана в старой поэме, – пояснил он, нахмурившись. – Но хоть бы и Сатана – по мне, это очень разумно.
Я не понял ни смысла этих слов, ни объяснений Гарри и не нашелся с ответом. Просто глазел по сторонам, дивясь, сколько же у него книг.
– Это моя страсть, – признался Гарри. – Помнишь, я рассказывал тебе про экспедицию в Патагонию? Так вот, плотник в том рейсе оказался заядлым книгочеем. Это он меня надоумил. Сказал, что в плавании полно свободного времени, когда ничего не происходит, – самое оно для человека, жадного до книг.
Так Гарри Грин пристрастился к чтению и с тех самых пор совершал рейс за рейсом и проглатывал книгу за книгой.
– Этому конца-краю нет, – говорил он. – Я это скоро понял. Настоящий океан книг. Можно плыть от порта к порту и нигде не бросать якорь дважды.
В увольнениях на берег он предпочитал рыскать по книжным лавкам. Книги скупал ящиками, как правило – по определенной теме, которую собирался изучать в очередном рейсе.
– Скажем, это плаванье, – продолжал он. – Я думал попробовать кое-какие старинные сочинения XVI и XVII веков. – Он ткнул пальцем в татуировку на руке. – Эту картинку я взял с обложки одной – называется «Королева фей» [5]5
Незаконченная аллегорическая поэма (1590-1596) английского поэта Эдмунда Спенсера (ок. 1552-1599).
[Закрыть]. Прочесть-то я ее не прочел, очень уж длинная, да и не думаю, что мне дальше читать захочется, я уже понял, что внутри. Все больше про девиц в беде и рыцарей в сверкающих доспехах. Девицы по большей части куда умнее рыцарей, которые норовят их спасти.
Он подобрал пухлый том, лежавший на палубе возле его шконки.
– Вот, погляди, – предложил он. – «Анатомия меланхолии» [6]6
Трактат (опубл. 1621) английского писателя, философа и богослова Роберта Бёртона (1577-1640).
[Закрыть]. Человек, который написал эту книгу, всю жизнь собирал книги. Странноватый был тип, это уж точно. Тут вот в чем дело: он говорил, будто в точности знает день своей смерти, предсказал его более чем за двадцать лет. Всем говорил, что умрет 25 января 1640 года… Наступает 1640 год, подходит 25 января. И знаешь что? Этот чудак не только не приболел, он здоровее прежнего. Весь день прождал на всякий случай, но видит – толку нет. И перед самой полуночью зашел в себе в комнату и привязал к балке веревку с петлей. Встал на стул, подложил себе под ноги стопку книг. Накинул петлю на шею и пинком выбил из-под себя книги. Недолго помучился и удушился.
Улыбка Генри была свирепой.
– Шлюпка Господня! – сказал он. – Эдак каждый мог бы предсказать день своей смерти, верно, Эндрю?
Я не знал, что сказать. Меня поразило, что писатели могут вести себя столь нелепо. Я-то считал их мудрейшими из людей.
Генри вложил книгу мне в руки – старинный том в кожаном переплете. Страницы заполнял мелкий шрифт; многие слова выглядели как-то непривычно или вовсе были написаны на иностранном языке.
– Что такое меланхолия? – спросил я.
– Меланхолия? – повторил Генри. – Это печаль и разочарование в жизни. Если верить этой книге, главный источник печали для мужчин – женщины. Когда станешь постарше, поймешь. Автор откуда только цитат не приводит, чтобы подкрепить свою теорию.
Это снова навело Гарри на любимую тему – чтение.
– Знаешь ли ты, Энди, что в ту пору, когда была написана эта книга, еще жили люди, способные прочитать все, что выходило из печати? – заговорил он. – Да, все подряд, на любую тему. Они были специалистами по биологии, по математике, по ботанике, астрономии, медицине, астрологии, географии – что ни назови. Если не спали, то каждую минуту они посвящали чтению. Иные верили: если превзойти все науки, можно разгадать секрет жизни, каким бы он ни был.
Он потянулся за другой книгой, достал ее с полки над шконкой. Еще один толстый зачитанный том.
– Вот, посмотри, – предложил он. – «Mundus Mathematicus» Иоанна Моролога [7]7
«Математический мир» (лат.) Фамилия автора буквально означает «говорящий глупости» (греч.).
[Закрыть]. Он был нумерологом – так это называется, то есть, помимо всякого прочего, верил в систему чисел и математических символов, которая лежит в основе всего, что существует. Он думал: если разобраться в числах и их комбинациях, можно постичь все. С помощью точного расчета можно даже найти истинную любовь. – Гарри яростно покачал головой. – Вот чем в ту пору занимались мудрецы. Я добыл эту книгу два рейса тому назад и два раза прочел ее, пытаясь вникнуть. Остается только пожалеть, что в школе я мало занимался математикой.
Я почти не слушал, перелистывая страницы «Анатомии меланхолии» и пытаясь найти хоть что-то внятное.
– На вид очень сложно, – пожаловался я. Гарри оглянулся на дверь, словно проверяя, не подслушивает ли кто.
– Видишь ли, – сказал он, понизив голос, – не всякому бы я в этом признался, но, по правде говоря, я и сам прочел только пару страниц. Так со многими старыми книгами. Самые лучшие обычно слишком трудны для чтения, но я люблю иметь их при себе, порой брать в руки. На счастье. Знаешь, что такое талисман? Книга тоже может быть талисманом, ты уж мне поверь. Читать ее не обязательно. Просто талисман.
Еще он сказал мне, что не все книги имеют одинаковую ценность.
– Вот это все – полезные книги, – сказал он, озирая свою каюту. – По мне, книга не заслуживает читателя, если в ней нет практически полезных сведений. Ты какие книги любишь, Эндрю?
Я признался, что предпочитаю романы. Гарри покачал головой и насупился.
– По правде сказать, чересчур много людей живут так, словно они – персонажи романа. И поверить не могут, когда сюжет оборачивается против них. Когда станешь постарше, поймешь, о чем я, Эндрю. Всякая женщина думает, будто она – героиня «Красавицы и чудовища». Конечно, мужчинам это на руку. Что бы мужчина ни сделал, она все-таки не поверит, что ее Чудовище – всего-навсего чудовище и уж никак не принц.
Он снова взял в руки Моролога.
– Опять же, и на другие книги, не романы, тоже не во всем можно положиться. Тот же Моролог – он мне малость подозрителен. По-моему, он искал в мире сплошное волшебство. Верил в такую штуку – Вечный Круговорот. То есть люди, мол, живут не одну жизнь, а снова, и снова, и снова. Всякий бы рад в такое поверить, а?
Я охотно согласился.
– Хотя, должен признать, и у него не все так гладко, – продолжал Гарри. – Существует-де Второе Я, твой двойник. В Вечном Круговороте у каждого человека есть двойник. И в одной из этих многочисленных жизней своего двойника можно повстречать.
– И тогда что? – спросил я.
– В подробностях я не вполне разобрался, – ответил Гарри, – но, если верить Морологу, хуже этого ничего быть не может. Вы вроде как взаимно исключаете друг друга, и на этом Вечный Круговорот для вас заканчивается. – Он рассмеялся. – Так что гляди в оба, Эндрю! Держись подальше от Второго Я!
Как-то днем после ланча я сидел у Гарри в каюте, дожидаясь, пока он закончит работу на камбузе. Я рылся в его книгах, подыскивая что-нибудь интересное. Посреди груды прямо под иллюминатором я обнаружил старый том в грязном кожаном переплете. На корешке я разобрал слова «труба» и «чудовищный». Они меня привлекли, я раскрыл книгу и прочел длиннющее название целиком:
Первая труба к бою против чудовищного строя женщин.
Гарри Грин вернулся как раз в тот момент, когда я разглядывал первую страницу, и я поспешно уронил книгу обратно в кучу. Следовало бы спросить Генри, о чем она, но я не решился. Очень уж страшным показалось мне это название.
Я вполне приспособился к движению «Камнока» и качке, познакомился со всеми потайными уголками корабля: с машинным отделением, где стоял такой плотный шум, что казалось, его можно потрогать руками; с вонючим собором главного трюма; с кубриком, где матросы часто играли в домино. Все они казались мне весьма пожилыми людьми.
– Почему они все такие старые? – спросил я Гарри как-то вечером после обеда, когда мы стояли у лееров, глядя на темную воду. Как ни странно, его я стариком не считал, хотя со своими длинными седыми волосами и бородой он выглядел не моложе прочих. На самом деле ему было лет за сорок, но с точки зрения мальчишки, каким был я, это преклонный возраст.
Иногда Генри втягивал носом морской бриз – я решил, что это моряцкая привычка. Вот и сейчас, прежде чем ответить, он принюхался к ветру.
– Они же не всегда были такими. Весла господни! Нет, нисколечки. – Смех его звучал укоризненно. – Тогда требовались молодые и сильные ребята. Ты только представь себе: карабкаешься по реям в шторм у мыса Горн, а рядом с тобой – старикан с негнущимися коленками! – Он покачал головой. – Но теперь не стало мачт, и карабкаться некуда, а всю тяжелую работу делают лебедки. – Лебедки стояли у каждого люка, и в сумраке смахивали на виселицы. – Моряки теперь – такие же рабочие, как все. Служат свой срок и ждут пенсии. Большинство моих товарищей ждут не дождутся отставки. Они море ненавидят.
Как странно, подумал я.
– Почему они ненавидят море?
– Ну, знаешь, – сказал Гарри, – я думаю, это потому, что каждый порт, куда бы мы ни зашли, напоминает им о днях юности. О тех временах, когда они проделывали все те глупости, какие обычно творят моряки. А теперь их тела на это уже неспособны. – Он снова рассмеялся. – Конечно, кое-кто из них так и родился стариком, а теперь и тело их догнало.
Он говорил так, словно презирал таких людей. Я молчал, опасаясь, как бы и меня Гарри не причислил к преждевременным старикам.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
«Амнок» плыл все дальше и дальше на юг. не беса все еще скрывались за тучами, но воздух стал неприятно жарким и влажным, что для меня было в новинку. Однажды – мы плыли в двухстах милях от побережья Африки – ветер занес на корабль сладковатый запах гниения. «Джунгли», – сказал кто-то из экипажа. Утром появилась стайка дельфинов и примерно час плыла рядом с нами.
Запах берега выманил на палубу второго пассажира, старуху. Вечером, перед наступлением темноты, пока я стоял у лееров, дожидаясь Гарри, она вышла наверх и остановилась всего в ярде от меня, глядя в сторону далеких джунглей. После первого вечера на борту я ни разу не видел эту женщину – все блюда относили ей в каюту.
На этот раз она оделась не в длинное платье, а в синий мужской костюм в полоску, с застарелыми пятнами от пота под мышками, и водрузила на голову серую фетровую шляпу. Какая же она худая, подумал я: вытянутая шея, темная и морщинистая, нос крючком… Старуха молча простояла у лееров минут пять. Сам не зная почему, я слегка подвинул локоть поближе к ней. Наверное, мне было одиноко.
Старуха смотрела прямо перед собой, но когда мой локоть чересчур к ней приблизился, она тихо и глухо зарычала.
Я поспешно убрал руку, и угрожающий звук затих. Женщина еще немного постояла и, не оглянувшись на меня, ушла к себе в каюту.
Когда Гарри вынырнул из камбуза, чтобы вытряхнуть в море объедки, я спросил его, кто эта женщина.
– Наверное, очень старая, – предположил я. – Вся в морщинах.
– Верно, – согласился он. – Ее история написана у нее на лице.
Его лицо тоже было покрыто морщинами, особенно около глаз. Я часто пытался проследить эти линии, но лабиринт их оказался чересчур сложен, а нижнюю часть лица скрывала борода.
Гарри перехватил мой взгляд.
– Даже лик океана прочесть нелегко, – предупредил он. – Опытный моряк часто способен угадать, что предвещает этот лик, но порою здорово ошибается.
Гарри вытряхнул помойное ведро за борт, и акулы прожорливо набросились на еду. Даже в полумраке мы видели, как расползается розовое пятно – акулы жрали не только угощение, но и друг друга.
– Весла господни! – пробормотал Гарри. – Только глянь. Не хотелось бы мне свалиться за борт в эту пору ночи.
Он поставил ведро и пустился толковать про старуху.
– По-английски она почти не говорит, но я никуда не тороплюсь и кое-что успеваю выяснить, когда ношу ей еду. Она вдова, возвращается домой на остров Сан-Марко. Они с мужем покинули родину лет сорок тому назад, отправились жить в Америку. Остров был тогда райским уголком, отрезанным от всего мира. В бухтах водилось множество рыбы, а таких приветливых людей больше нигде не встретишь. – Гарри печально покачал головой. – Сорок лет! Она понятия не имеет, во что превратился с тех пор остров. Во время Войны там размещалась воздушная база, и еще до недавних пор оставались военные. Море отравлено бензином, с рыбалкой покончено. Городок – поганые трущобы, как везде, повсюду наркотики и насилие. Когда мы заходим в этот порт, ребята опасаются сходить на берег. Жаль, очень жаль…
Акулы все еще плыли вслед за «Камноком», высунув тупые рыла и дожидаясь нового угощения.
– Наверное, когда вдова была молоденькой девушкой, она не ценила остров Святого Марка, – продолжал Гарри Грин. – Думаю, если вырос в раю, этот рай кажется тебе скучноватым. А, Энди? Рай – всегда не здесь, а в другом месте. Она думала – в Америке.
Силуэты акул растворились в потемневших волнах.
– Все эти годы, что она жила вдали от дома, – говорил Гарри, – она думала, что ее остров остается таким, каким она его запомнила. Она не видела, как он погибал.
– Почему она решила вернуться?
– Что ж тут поделаешь? Муж ее умер. Оба сына женились и не приглашают мать даже в гости. Теперь она состарилась и научилась ценить то, чего не ценила в молодости – то, чего уже нет.
– А почему она так странно одета?
– Это одежда ее мужа, – пояснил Гарри. – На острове Сан-Марко был прежде такой обычай: когда муж умирал, вдова какое-то время носила его одежду. Островитяне давно об этом позабыли.
Закончив свою повесть, Гарри положил руку мне на плечо и насупил брови – как всегда, когда бывал крайне серьезен:
– Знаешь что, Энди? Я даю тебе слово – здесь и сейчас. Если где-то на Земле есть рай и мне удастся его отыскать, я тебе сообщу. Мне уже поздновато, но ты, может, доберешься и будешь жить счастливо до конца своих дней. Договорились?
На следующий вечер произошло нечто странное. Мы с Гарри прогуливались по палубе. Снова сгущались сумерки. Мы остановились у лееров в районе миделя, чтобы поговорить. Это место вдали от кают экипажа нравилось Гарри – мы словно оказывались на собственном островке посреди океана.
В тот вечер что-то забурлило в море примерно в полумиле по левому борту. Загадочное явление приближалось к нам – ясно различимое в темной воде, желтое, огромное, непонятных очертаний. Неслось, не снижая скорости, прямо к левому борту «Камнока». Мы понадеялись, что оно свернет в сторону, когда нас заметит, но желтое существо, размерами не уступавшее кораблю и столь же, наверное, тяжелое, неуклонно приближалось. Мы с Гарри ухватились за леера, ожидая столкновения. Однако в тот миг, когда желтое пятно должно было ударить в наше судно, оно разделилось на две столь же отчетливые фигуры, оранжевую и зеленую, и обошло судно спереди и сзади. «Камнок» слегка содрогнулся от носа до кормы – словно кошка, если ее приласкать.
– Давай! – позвал Гарри.
Мы кинулись к другому борту и увидели, как зеленая и оранжевая фигуры соединились в прежнее огромное желтое пятно и продолжили свой путь на запад, к горизонту и кровавому солнечному диску.
– Снасти господни! – пробормотал Гарри. – Я уж думал, оно потопит нас – что же это такое? Странное дело, а? Какая-нибудь тварь выглядит жутко, а на самом деле вполне безобидна. – И он сурово посмотрел на меня. – Запомни, Энди! Невинные с виду существа, как правило, и бывают настоящими чудовищами.
Когда мы вернулись на корму, матросы, вышедшие на палубу посмотреть, что тряхнуло корабль, все еще стояли и глядели вслед исчезнувшему пятну. Они были напуганы и радовались, что опасность миновала.
В другой из этих неразличимых дней мы сидели в каюте Гарри Грина. Погода разгулялась, книги ездили по полу. Стул Гарри казался рифом посреди океана книг. Я пристроился на его шконке. Мы толковали о том о сем, и вдруг кустистые брови Гарри сдвинулись.
– А теперь – к делу, мистер Эндрю Полмрак! Кто ты такой? Откуда родом? Как очутился на этом судне?
Впервые он задавал мне такие вопросы. Гарри – из тех, кто предпочитает говорить о себе и о том, что их интересует. Поскольку я давно понял и принял это, мне польстил интерес к моей особе, и я, как мог, постарался удовлетворить его. Я рассказал о себе почти все.
Впервые я облек свою историю в слова. Тогда-то я и понял, как это странно и насколько слова отличаются от реальных событий. Бывает так, что сами события неприятны, а повествование – отрадно.
Когда я закончил, Гарри лишь головой покачал.
– Весла господни! – сказал он. – Так ты из Стровена. Вот так совпадение. – И еще он сказал: – Я знал моряков родом из Стровена. Из Мюиртона, из Каррика, из других горных поселков. Все они – добрые товарищи.
А потом он понизил голос, будто доверяя мне великую тайну:
– И знаешь, что я тебе скажу? Я сам бывал в Стровене.
Не дав мне возможности спросить, зачем он там бывал и когда, Гарри заговорил очень торжественно, ощетинив брови:
– Эндрю Полмрак, – произнес он. – Ты – славный мальчик. Спасибо, что рассказал мне свою жизнь.
И, словно мы вместе совершили некий ритуал, протянул руку над зыбью книг и крепко сжал мои пальцы:
– Пусть жизнь будет добра к тебе.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Дни сливаются, и посреди океана не ставят вехи. Я в точности не помню порядок событий, приключившихся в пути, но сами события запомнил хорошо. В один из таких неразличимых вечеров Гарри Грин в своей каюте стал расспрашивать меня о том, как я жил в Глазго перед отплытием.
– Ты сказал, что несколько дней провел в отеле «Блуд», – напомнил он. – Почему именно там?
– Все устроил доктор Гиффен, – ответил я. – А портье поселил меня в тот самый номер, который занимает доктор, приезжая в город.
Гарри попросил описать доктора Гиффена, и я выполнил его просьбу.
– Ясно, я его знаю, – сказал он. – Маленький, аккуратный, вылитая белка.
Я улыбнулся такому портрету.
– Я и сам немало ночей провел в «Блуде», когда мы заходили в порт. У меня там… друзья. – Гарри покосился на меня, и я заподозрил, что он имеет в виду тех женщин из бара. – Капитан Стиллар тоже туда регулярно наведывается, – добавил он. – Наверное, тебе это известно.
Я ничего не ответил – и уж, конечно, не стал упоминать, как видел капитана сквозь щель в двери.
– Да, – продолжал Гарри, – все его художества. Ты не знал, что капитан у нас – художник? Пойдем, я тебе покажу.
Мы вышли из каюты, и Гарри повел меня под палубами, по лабиринту узких коридоров и трапов: мы неуклонно продвигались вперед, пока не добрались до склада в самых недрах «Камнока». Гарри Грин распахнул дверь и включил верхний свет, очень яркий.
Отсек оказался довольно большим, но без иллюминаторов. Посередине стоял металлический стол, привинченный к стальной палубе, а на нем – жестяные банки с тюбиками краски и десятками кисточек. Металлическая дверь – и та была испачкана краской. У стола, тоже привинченный к полу, стоял завешенный тряпкой мольберт. Вдоль стен за канатом были сложены десятки больших и маленьких картин – тыльной стороной к нам.
Похоже, Гарри Грину это помещение было хорошо знакомо. Он выдернул один из холстов побольше и перевернул его.
– Вот, смотри, – сказал он.
Передо мной был портрет женщины, однако художник превратил ее в ящерицу.
Гарри вытаскивал картину за картиной и предъявлял их мне.
– Смотри, – повторял он. – Один и тот же сюжет.
Действительно: на всех телах разных форм и размеров капитан рисовал, словно прозрачное платье, ящерицу.
Пока я смотрел картины, Гарри Грин не умолкал. Должен признать, я не удержался и попытался разглядеть под слоями краски обнаженные тела.
– Это все из-за его жены, – говорил Гарри. – Она родом с Арувулы. Такой остров в Тихом океане возле архипелага Олубан. Капитан заходил туда за грузом копры, и там с нею познакомился. А уже через несколько недель женился и привез ее домой.
Под монолог Гарри я пытался понять художественный метод капитана. Сначала он весьма точно воспроизводил на холсте обнаженное женское тело, а затем поверх него рисовал ящерицу, точно так же, как рисовал ящерицу на живой модели в гостинице.
– Его жену я видел только однажды, – рассказывал Гарри. – Она была в платье до полу с длинными рукавами, а ее лицо закрывала вуаль. Татуировка проступала лишь самую малость. Кто не знает, принял бы это за кожную болезнь. Всем женщинам Арувулы делают татуировку ящерицы.
– Зачем? – спросил я.
– Ну, наверное я не знаю, – ответил Гарри. – Думаю, для них ящерица означает бессмертие. Отрубишь ей хвост, а он отрастает снова.
И он вернулся к повести о жене капитана.
– На Арувуле татуированная женщина – в порядке вещей, – сказал он. – Но в Шотландии – немыслимо. Хуже любого уродства. Извращение. Вот ей и пришлось кутаться с ног до головы. Недолго, правда: в первую же зиму она подхватила пневмонию и умерла.
Я перешел к маленьким полотнам. Размерами не больше книжной обложки, но все детали выписаны с величайшей точностью.
– После каждого рейса он приходит в «Блуд» и нанимает в модели тамошних женщин, – продолжал между тем Гарри. – А потом, уже в море, пишет по холсту.
Он приподнял уголок ткани, прикрывавшей мольберт, и заглянул под него.
– Угадай с первого раза, – предложил он и тут же откинул тряпку, чтобы я увидел сам.
Картина была только начата. Ящерицу капитан даже не начал. На меня твердо взирала тощая обнаженная женщина. Я узнал девицу, которую видел в последний вечер в гостинице «Блуд».
На палубе мы немного постояли. Здесь было почти так же душно, как в трюме.
Я думал о капитане: как же он любил свою жену, если воспоминания о ней до сих пор его не отпускают.
– Должно быть, он сильно по ней скучает, – сказал я Гарри Грину.
Тот лишь плечами пожал.
– Вообще-то в делах любви ничего не разберешь, – возразил он. – А если я тебе скажу, что не прошло и года после ее смерти, как он снова отправился на Арувулу и хотел взять в жены другую девушку?
Я был потрясен и не сумел скрыть этого.
– Так оно и было, – вздохнул Гарри. – Именно так он и поступил. Вождь и старейшины велели ему убираться с острова и никогда больше не возвращаться. Вот я говорю: в делах любви никто ничего не знает наверное. Я вот думаю, он влюбился не столько в женщину, сколько в ее татуировку. На некоторых картинах даже не поймешь, то ли это женщина, похожая на ящерицу, то ли ящерица, ставшая женщиной.
Там, в студии, я все время боялся, как бы капитан не застиг нас врасплох.
– А он знает, что вы видели его картины? – спросил я Гарри теперь.
– Еще бы! – ответил он. – Капитан всегда интересуется моим мнением.
И я в очередной разубедился: капитан «Камнока» – очень своеобычный человек. Гарри легко разгадал мои мысли.
– Полно, Энди, – улыбнулся он. – Если в человеке нет сумасшедшинки, ему доверять нельзя.
Эту мысль я понять не мог.
– Хороший ли он капитан? – спросил я.
– Весла господни! – воскликнул Гарри. – С человеком надежнее мне и не доводилось плавать. Шторма избегает, как чумы. Он же не может рисовать, если волны разгуляются.
