Текст книги "Жизнь соло. Новая социальная реальность"

Автор книги: Эрик Кляйненберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

На протяжении веков эти традиции распространились по планете и видоизменились. В наши дни отголоски культа индивида находят свое отражение в романтических идеалах, идеях затворничества и возвращения к природе (как у Торо и Джона Мьюра), пути к божественному (как у Томаса Мертона или героя романа Германа Гессе «Сиддхартха») или, по выражению психолога Энтони Сторра, в возвращении человека к творческим истокам. Согласно этим идеям, жизнь в одиночестве способствует становлению независимого и взрослого индивида. Однако они носят четкий асоциальный и антиурбанистический характер и во многом противоположны практике жизни в одиночестве в городах. Чтобы понять, как современные люди живут в одиночестве в городских условиях, надо обратиться не только к традициям монашества, но и к особенностям жизни в современных мегаполисах.

«Метрополис, – писал немецкий социолог Георг Зиммель, – гарантирует индивиду уровень и качество личной свободы, которая не имеет аналогов при каких-либо других обстоятельствах». Зиммель родился в 1858 г. в Берлине, население которого в то время составляло 460 000 человек, а к концу его жизни увеличилось до 2 млн. Многие из современников Зиммеля, особенно поклонники романтизма и противники модернизации, сетовали на негативное влияние урбанизации на культуру и мораль. Однако Зиммель ставил под сомнение тезис, что при меньших масштабах урбанизации жизнь является более праведной или исполненной высокого смысла. Он выступал против мнения Ницше и Раскина, считавших, что большие города убивают дух индивидуализма. Зиммель предостерегал: «Жизнь в маленьком городке настолько ограничивает движения индивида внутри собственных взаимоотношений с окружающим миром, его внутреннюю свободу и его возможность отличаться от остальных, что современный человек в подобных условиях просто задохнется». Большой же город предоставляет возможности «социальной эволюции», так как расширяет «горизонты индивида», дает ему «свободу передвижения, намного превосходящую ревнивые ограничения» семьи или религиозной группы; горожанин может участвовать в жизни любой социальной группы или субкультуры, которая соответствует его интересам.

Все это, считал Зиммель, создает предпосылки для появления нового человека «городского типа», ориентированного на внешний мир, имеющего богатую внутреннюю жизнь, внимательного ко всему, что происходит вокруг, и сдержанного в проявлениях чувств. Однако на поверку поведение городских жителей вряд ли можно назвать сдержанным. Зиммель считал, что современная городская культура раскрепощает человека и дает ему возможность развивать те стороны характера, которые деревенская жизнь подавляла. Социолог разъяснял: «Личную свободу не стоит понимать в отрицательном смысле, как исключительно свободу перемещения, а также освобождение от предрассудков и мещанства. Важнейшей характеристикой такого существования является то, что все особенности человека и его отличия от других членов общества находят свое проявление и дают начало новой жизни... Мы начинаем следовать законам нашей внутренней природы – именно в этом свобода и проявляется.

Свобода от семейного надзора, оков религиозных традиций и бдительного общественного мнения мелких городов подарила крылья горожанам конца XX в. Многие считают, что современная городская культура породила эпоху грандиозного творческого и эстетического эксперимента, появлению таких авангардистских движений, как дадаизм, сюрреализм и баухауз. В современных городах появились нововведения, которые Зиммель называл «технологиями будней», потому что они служили городским жителям, отказавшимся от старых привычек и принявших новую социальную реальность. Эстеты заявили о том, что для них «искусство – это жизнь». Даже менее эксцентричные представители городского населения начали относиться к жизни как к искусству, стали изменять себя, свои жилища и свое окружение в соответствии со своей «внутренней природой», отвергая «бетон госучреждений», которые воздвигали городские власти.

С точки зрения современного человека, переезд в собственную квартиру не назовешь «странным» или «экстремальным» шагом (по словам Зиммеля), но на рубеже XIX и XX вв. его расценивали как смелый, даже вызывающий поступок. Я не утверждаю, что в конце XIX в. существовало мало одиноких молодых взрослых, отнюдь. Молодые рабочие массово покидали родные места и переезжали в крупные города. Число молодых одиноких мужчин в возрасте 15-34 лет, проживавших в крупных американских городах в 1890 г., в процентном соотношении было превышено только в 1990 г. В 1890 г. средний возраст вступления в брак был достаточно высоким (и снова повысился только через 100 лет) – 26 лет для мужчин и 22 года для женщин. Это, подчеркиваю, средние показатели, следовательно, многие откладывали вступление в брак до достижения еще более зрелого возраста. В 1900 г. треть белых урожденных американцев – мужчин 25-34 лет была одинокими, а в Нью-Йорке и того больше -половина! Однако очень немногие из числа этих холостяков жили отдельно. Приблизительно половина неженатых мужчин и большая часть незамужних женщин пребывали под одной крышей со своими родственниками (точно такая же картина наблюдается сейчас в Южной Европе и развивающихся странах). Те же, кто оставил свой дом и переехал работать в далекий город, практически всегда снимали комнату в другой семье или, к большому разочарованию социологов и работников социальных служб, селились в доходных домах с меблированными комнатами.

Подобные дома, в которых сдавались меблированные комнаты, называли «простыми отелями для простых людей». (Они были предшественниками небольших частных апартаментов, в которых живут современные городские одиночки.) В меблированных комнатах селились молодые служащие, имевшие стабильную работу и постоянный, но не очень высокий доход и стремившиеся уберечь свою жизнь от постороннего глаза. Доступность и обилие меблированных комнат обеспечили их популярность у приезжих. Историк архитектуры Пол Грот отмечал, что «жизнь в отелях практически не предоставляла возможности социального контакта, и в ней отсутствовал незаметный, но постоянный надзор, неизбежный в семье или доме, в котором проживает группа людей». Такое положение вещей вызывало большое беспокойство блюстителей морали всех мастей. Они полагали, что жизнь в одиночестве приводит к изоляции и социальным отклонениям: мужчин – к эгоизму и разврату, женщин – к ощущению заброшенности, истерикам и депрессиям. В 1856 г. Уолт Уитмен опубликовал эссе «Грешная архитектура» (Wicked Architecture) в котором так описал собственный опыт проживания в меблированных комнатах: «Апатия, пустота, лень, нервозность, расстройство пищеварения, флирт, расточительность, тщеславие, возможно и часто – почему бы об этом не сказать? – аморальность, нет, стыд». Через полвека после Уитмена известный протестантский священник предупреждал о том, что меблированные комнаты «тянут руки, как спрут щупальца, чтобы поймать неосторожную душу». В своем академическом исследовании – вышедшей в 1929г. книге «Золотой берег и трущобы» (The Gold Coast and the Slums)– социолог из Чикагского университета Харви Зорбах описывает меблированные комнаты следующим образом: «...без гостиной, общего пространства для принятия пищи, без места для встреч. В таких домах сложно познакомиться... Владелец заведения не интересуется своими квартирантами и не поддерживает с ними никакого контакта».

Наряду со многими современниками, занимавшимися социальными исследованиями, Зорбах считал, что жизнь без партнера является одной из причин «личной дезорганизации» и «социальной дезинтеграции и распада». Свою точку зрения он аргументировал статистикой, согласно которой в районах с обилием меблированных комнат происходит больше самоубийств, а также странными историями из жизни обитателей подобных домов. В рассказе «Милосердная девушка» (Charity Girl) описывается, как 22-летняя женщина переезжает из Канзаса в Чикаго, чтобы получить музыкальное образование, и селится в меблированных комнатах. Ей не удалось завязать дружбу ни с кем из соседей, и через несколько месяцев «ею овладело отчаяние». Милосердная девушка переживает одну трагедию за другой. У нее умирает мать, а отец перестает с ней знаться из-за того, что она переехала в город. Преподаватель музыки спокойно сообщает, что у нее нет таланта. Девушка безутешна – у нее нет никого, с кем можно было бы отвести душу. «Я задумалась о своей жизни в Чикаго. В чем смысл этой жизни? Музыки больше нет. Нет друзей и нет семьи». По мнению Зорбаха, этот рассказ – не что иное, как притча об опасностях урбанизации. «Вот таким оказался город, – подытоживает Зорбах. -Подобное абсолютное безразличие к человеку можно встретить только в современном городе, а в самом худшем варианте – в меблированных комнатах».

Некоторым городским жителям возможность «существовать инкогнито» пришлась весьма по душе, потому что позволила жить по своим «внутренним законам». В очередном академическом исследовании Чикагского университета, проведенном социологом Луисом Виртом, – «Гетто» (The Ghetto) – сообщается о том, что в начале XX в. в городе появился ряд отелей для евреев, которые стремились избежать жестких рамок ортодоксальной общины. По словам историка Кристины Станселл, в тот же период в Нью-Йорке «целое поколение американцев нового времени» переехало в Гринвич-Виллидж, для того чтобы наслаждаться «жизнью без отцов» (цитата писательницы Гертруды Стайн) и создали «сообщество диссидентов, которые гордились своей отличной от остальных жизнью». Обитатели Гринвич-Виллидж впервые заговорили о назревших в обществе проблемах и необходимости изменений по целому ряду вопросов личного, политического и эстетического характера. Как отмечает автор книги об истории Гринвич-Виллидж Росс Ветзеон, у этих людей была одна общая цель – «освобождение самих себя.

В Гринвич-Виллидж начала XX в. проживали интеллектуалы, художники, общественные активисты, эксцентрики и такие известные личности, как художница Джорджия О’Киф, знаменитая анархистка Эмма Голдман, драматург Юджин О’Нил, фотограф Альфред Стиглиц, писатель Уолтер Липпманн, поэт Клод Маккей и будущая супруга президента Элеонора Рузвельт. Не только они, но и простые обитатели Гринвич-Виллидж наслаждались свободой «колыбели освобожденных личностей», в которой «могли проявиться скрытые стороны человеческого характера и самореализоваться самые разные личности». Важнейшей предпосылкой освобождения женщин стала возможность найти работу, которая обеспечивала им финансовую независимость и помогала оторваться от кухни и домашних дел. Среди обитателей Гринвич-Виллидж, пишет Станселл, было «большое число одиноких женщин, которые сами зарабатывали себе на хлеб и жили вне традиционных семей... Каждый день эти женщины ходили на работу. Они без сопровождения пользовались общественным транспортом» и обсуждали вопросы «существования вне традиционной роли домашней хозяйки». Подобные социальные эксперименты в Нью-Йорке, Чикаго, Лондоне или Париже получили отражение на страницах романов того времени. Историк Джуди Валковиц писала: «Опасности и удовольствия городской жизни в одиночестве будоражили воображение современниц». Станселл добавляет: «Героини, судьба которых отражала грандиозные амбиции их поколения, решили доказать миру, на что они способны. Они отрицали романтическую любовь и были полны решимости найти для себя жизненные сюжеты за пределами замужества.

Однако культура богемы Гринвич-Виллидж сформировалась не только благодаря духу обитателей этого района. Сам по себе район с его узкими, извилистыми улицами, располагающими к личному общению кафе, барами и салонами красоты, расположенным в центре района парком на Вашингтон-сквер был создан одновременно как площадка для локальных экспериментов и место для самовыражения. В начале XX в. Гринвич-Виллидж был заселен преимущественно многодетными и большими семьями. Но в последующие десятилетия здесь распахнули свои двери отели с меблированными комнатами, появились жилые дома с небольшими, относительно недорогими квартирами, где охотно селились одинокие мужчины и женщины. В 1917 г. художник Марсель Дюшан и его друзья поднялись на арку в Вашингтон-сквер и объявили этот район «свободной и независимой республикой». Тогда же писательница Анна Чапин отметила, что расположенное рядом с аркой здание было «первым домом холостяков во всем городе. Этот дом называют “Бенедиктом”, по имени одного из героев пьесы Шекспира “Много шума из ничего”, молодого человека, который презирал супружеские узы». К 1920-м гг. дома, предназначенные для семей, реконструировали в многоквартирные. Одно– и двухкомнатные квартиры были мгновенно заполнены холостяками и незамужними женщинами.

Нетрудно понять, почему эти квартиры пользовались таким спросом. Историк Каролин Вэр писала, что в период между 1920 г. и 1930 г. количество детей в Гринвич-Виллидж уменьшилось приблизительно на 50 %. К 1930 г. около половины мужчин и 40 % женщин, живших в этом районе, не состояли в браке. Эти изменения совпадали с общими трендами демографического развития в Нью-Йорке, однако в Гринвич-Виллидж все происходило быстрее и в более гипертрофированной форме. Всего за десятилетие район с большим количеством семей превратился в игровую площадку для взрослых, в особенности, для одиноких взрослых. Авангард уже выбрал жизнь в одиночестве, и остальная часть населения вскоре последовала его примеру.

В начале XX в. геи по примеру богемы переехали в города, чтобы избавиться от общественного надзора. Историк Джордж Чонси описывал, как знакомые между собой геи помогали друг другу находить толерантных домовладельцев, после чего агитировали других геев переехать, предпочитая видеть их в качестве соседей. Наиболее привлекательными оказались меблированные комнаты, и не только потому, что обеспечивали определенную анонимность. Плату за проживание там брали за неделю или за день, что облегчало процесс выселения в случае возникновения проблем. Чонси сообщает, что в ряд отелей и меблированных комнат на Манхэттене, где «сосед – это всего лишь номер на двери», переехало большое число геев. Целые районы – Гринвич-Виллидж, Челси, Хелс Китчен, а так же 50-е и 60-е улицы на востоке города – превратились в гей-анклавы со своей инфраструктурой: барами, кафе, дешевыми ресторанами и коммунальными центрами помощи. К 1920-м гг. эти районы уже имели устоявшуюся репутацию мест, где в атмосфере анонимности, не боясь любопытных глаз, могли собираться люди разной сексуальной ориентации.

Вскоре в богемные, голубые и холостяцкие районы Нью-Йорка начали приезжать обычные люди. Им хотелось если не участвовать, то хотя бы ближе познакомиться с жизнью представителей субкультур. Во времена «гарлемского ренессанса» в 1920-х – начале 1930-х гг. белые представители среднего класса приезжали в этот район Нью-Йорка послушать джаз и окунуться в экзотическую ночную жизнь. Чтобы увидеть жизнь богемы, те же белые представители среднего класса направлялись в Гринвич-Виллидж. Сюда приезжали в любое время суток, но в особенности интересны были ночи. Людные улицы и заполненные посетителями заведения Гринвич-Виллидж превращались в театральные подмостки современного стиля жизни, привлекая любопытных из Нью-Йорка и других городов. Кипучая атмосфера сближала незнакомых людей. Сцена и зрительский зал становились единым целым -возникала новая социальная география. В этой обстановке, по словам автора книги «Падение публичного человека» Ричарда Сеннетта, «раздвигаются рамки человеческого сознания и воображения..., представления о реальном и вымышленном не ограничиваются личными чувствами. Перед лицом таких примеров желание жить насыщенной жизнью в собственной квартире перестает быть странным и становится довольно заманчивым.

Знакомство белого среднего класса с афроамериканской музыкой, танцами и литературой стало постепенно выводить искусство чернокожих на орбиту американской мейнстрим– и поп-культуры. Точно так же знакомство с культурой богемы и холостяцкой средой постепенно способствовало рождению у представителей среднего класса новых жизненных идеалов. Это абсолютно не значит, что жители Нью-Йорка, не говоря уж об американцах в целом, вдруг массово разуверились в традиционных ценностях и решили не связывать себя брачными узами. В период между 1920-ми и 1950-ми гг. большинство молодых взрослых вступало в брак рано: средний возраст первого брака снизился у мужчин на два года (с 24,6 до 22,8 лет) и у женщин на один год (с 21,2 до 20,3 лет). Но в тот же период в Нью-Йорке, Чикаго, Лос-Анджелесе, Сиэтле и Сан-Франциско возник новый, альтернативный стиль жизни, провозгласивший своим девизом независимость и одиночество. В авангарде этих изменений шли наиболее эмансипированные, так называемые новые женщины.

«Одинокая женщина теперь не существо, достойное жалости или покровительства. Она выходит на общественную арену в новом образе гламурной дивы... Она интересна тем, что живет своим умом. Она сама себя обеспечивает. Чтобы выжить в этом жестоком мире, она должна сиять, должна работать над своей индивидуальностью и оттачивать свой ум. И на этом поприще она добивается отличных результатов. Финансовая сторона вопроса у нее под контролем. Она не паразит, не хапуга, не прилипала, не бомж. Она дает, а не берет, она победитель, а не лузер.

В 1962 г. 40-летняя Хелен Браун выпустила небольшой, ставший сенсационным роман «Секс и одинокая девушка» (Sex and the Single Girl), из которого и взят приведенный выше отрывок. После выхода этой книги Браун более 30 лет занимала пост главного редактора журнала Cosmopolitan . Хелен Браун родилась в местечке Озарк Маунтин в Арканзасе, после смерти отца в возрасте десяти лет переехала в Лос-Анджелес. Хелен воспитывала мать. Семья Браун была бедной, ее сестра переболела полиомиелитом, и Хелен пришлось обеспечивать родных. Ей были близки мечты и проблемы работающих женщин ее поколения. Браун закончила небольшой бизнес-колледж, работала клерком в агентстве «по поиску талантов», потом ее наняли секретаршей в рекламное агентство. Она поднималась по карьерной лестнице, стала одним из самых известных копирайтеров, после чего занялась журналистикой.

Роман «Секс и одинокая девушка» появился за год до выхода книги «Женская мистика» (The Feminine Mystique) Бетти Фридман. «Секс и одинокая девушка» была феминистской книгой, которая вызвала скандал. В своей книге Браун выступала не против «проблемы без имени» (выражение Фридман), то есть неравноправия полов, вызванного дискриминацией в семье, судах, политике и на рабочем месте, а против женщин, которые сломались под тяжестью давления общества, заставлявшего их рано выходить замуж, не давая возможности расти и экспериментировать, выталкивая в домашнюю жизнь, которую они, вполне вероятно, не хотели вести и в которой не нуждались. «В ваши лучшие годы муж вам не нужен, – писала Браун. -Самой большой проблемой одинокой женщины остаются люди, которые пытаются выдать ее замуж!» Брак, по словам автора, должен быть «страховкой на худшие годы вашей жизни». А ее книгу следовало рассматривать в качестве «самоучителя не о том, как выйти замуж, а о том, как суметь остаться одинокой в высшем смысле этого слова».

Жизнь самой Браун была прекрасным подтверждением того, о чем она писала. «Секс и одинокая девушка» начинается с рассказа о том, что, выйдя замуж в 37 лет, она получила сексуального мужа-умницу, работающего в киноиндустрии, два мерседеса и большой дом с видом на Тихий океан. Браун признает, что сохранить независимость было не так-то просто. В возрасте между 20 и почти 40 годами она наблюдала, как ее сверстницы торопились связать себя семейными узами, зачастую выбирая мужей, недостатки которых были более чем очевидны. «И хотя я много раз думала о том, что умру одна, как “синий чулок”, я так и не смогла заставить себя просто взять и выйти замуж». Вместо этого она работала, как «сукин сын» и занималась своей карьерой. Она культивировала в себе «личную агрессию», уникальный «стиль», который была готова «показать всем». По словам Браун, все это не имело отношения к красоте, богатству или необыкновенному духовному развитию. Надо было просто иметь смелость, убежденность и стойкость, чтобы жить одной.

Браун имела в виду – абсолютно одной. «Соседи по квартире – это исключительно для студенток. Нужна отдельная квартира, даже если она расположена над гаражом, – писала она. -Преимущества жизни соло бесконечны. В отдельной квартире одинокая женщина имеет место и время для саморазвития без давления семьи или друзей. Она может, никого не тревожа, работать допоздна, развивать свой ум чтением и менять свой внешний вид так, как ей нравится. Самое главное, у нее есть своя территория, на которой ей предоставляется полная свобода для смелой и свободной сексуальной жизни». Секс у одинокой девушки более качественный, чем у большинства ее замужних подруг, заявляла Браун (правда, не предоставляя каких-либо доказательств). «Ей не приходится всю жизнь скучать с одним и тем же мужчиной. Выбор партнеров безграничен, и эти партнеры сами ее ищут.

Специализирующийся на женских вопросах ученый Шэрон Маркус пишет, что собственная квартира стала мощным символом новой городской культуры 1960-х, так как «предоставила одинокой девушке эротическую территорию, на которой она могла развивать свой творческий потенциал и создать все необходимое для удобства творчества». Однако лишь немногие одинокие девушки планировали бесконечно одинокую жизнь. Сама Браун рассматривала жизнь в одиночестве не как средство борьбы с браком, а как средство его улучшения. «“Отбытый срок” одиночества помогает найти брак на наиболее выгодных условиях, если вы на него решитесь», – убеждала она своих читательниц. Этот срок может подготовить современную женщину к необходимости снова стать одинокой, потому что «мужчина в пятьдесят лет может оставить женщину, пусть это и обойдется ему в копеечку, -точно так же, как вы оставляете в раковине грязную посуду.

И действительно, в то время, когда Браун писала книгу «Секс и одинокая девушка», в мужской среде зародилось движение, которое именно так и предлагало обходиться с женщинами, пропагандировало холостяцкий образ жизни, отвергающий идею семьи и брачных уз. Центром этого движения стал журнал Playboy во главе с его культовым руководителем, издателем и главным редактором Хью Хефнером, окруженным сонмом девушек в костюмах зайчиков. «Я не хочу, чтобы мои редакторы женились и забивали себе голову глупыми идеями о доме, семье, о том, что люди должны быть вместе и прочей ерундой», – говорил Хефнер. Его журнал делал все возможное, чтобы избавить от подобных иллюзий и своих читателей.

Playboy отрицал традиционный семейный уклад жизни и проповедовал новую роль мужчины. Как писал на страницах Journal of Design History Билл Осгерби, на протяжении 1950-х и 60-х гг. в Playboy было опубликовано множество архитектурных проектов и фотографий реальных «жилищ плейбоев», которые соответствовали вкусам хипстеров той эпохи. Автор книги «Сердца мужчин» (Hearts of Men) Барбара Эренрайх считает, что в идеологическом смысле журнал выступал за «превращение внутреннего пространства дома в территорию мужского наслаждения». Посыл читателям был откровенным и лобовым: оставьте ваш пригородный коттедж, семейный хэтчбэк и жену, которая связывает вас по рукам и ногам. Возвращайтесь в город. Найдите новую квартиру и наполните ее всеми возможными атрибутами роскоши: хорошим алкоголем, предметами современного искусства, модной одеждой, стереосистемой, кожаной мебелью, огромной кроватью и тем, что дает самое большое наслаждение, – прекрасными и доступными женщинами.

«Playboy обожал женщин, – писала Эренрайх, – молодых женщин с пышным бюстом и длинными ногами, и ненавидел жен». На обложке первого номера журнала красовалась Мэрилин Монро, а внутри были опубликованы статья против уплаты алиментов и рассказ о «Мисс золото добытчице 1953 г.». Сначала сотни, а потом и тысячи женщин снялись голыми на центральном развороте и в разных фотоисториях журнала. Производители множества мужских брендов покупали рекламные полосы, чтобы читатели связывали их продукцию со стилем жизни, который продвигал Хефнер.

Двери домов плейбоев были открыты для настоящих женщин, в особенности если те любили радости жизни, были эмансипированными и совершеннолетними, то есть именно такими, о каких журнал писал и фотографии которых публиковал. Хефнер окружил себя «зайчиками» сначала в своей квартире в Чикаго, а потом в известном особняке в Лос-Анджелесе и имел несколько любовниц одновременно. Его политика в «женском вопросе» всегда была простой: девушки могут приходить в гости, оставаться на одну или много ночей. Но ни одна из них не могла рассчитывать на то, что он примет на себя какие-либо обязательства или возьмет ее в жены. Доступ в кровать Хефнера был всегда открыт, но в конечном счете он оставался одиноким человеком.

Образ жизни Хефнера отражал реальные изменения в экономике. К началу 1970-х гг. и мужчины и женщины начали пользоваться преимуществами, которые предоставил значительно расширившийся сектор услуг, включая уборку домов, присмотр и заботу за детьми и престарелыми, доставку еды и стирку белья. Опираясь на данные Бюро трудовой статистики, социолог Сьюзен Тристл сделала вывод, что начиная с 1970-х гг. «превращение женского труда по дому и хозяйству в оплачиваемый труд... послужило причиной взрывного увеличения занятости». Огромное количество женщин вышло на рынок труда. В 1950 г. работала приблизительно треть женщин, но уже к 1980 г. в разных сферах экономики было занято более половины женского населения страны.

Темпы найма женщин с дипломами росли еще быстрее. В 1970-х гг. занятость женщин, не окончивших колледж, поднялась с 51 до 67%, среди выпускниц колледжа – с 61 до 74%. Женщины оставляли свою невидимую и неоплачиваемую работу по дому, что создавало дополнительный спрос на работу других людей, главным образом тех же женщин, которые могли их заменить. Это послужило толчком развития сектора услуг, который с тех пор постоянно растет.

Несмотря на то что зарплаты женщин значительно отставали от зарплат мужчин (в этом смысле ситуация не изменилась и в наше время), стремительное превращение представительниц прекрасного пола в наемных работников позволило им достичь такого уровня независимости, которого они не имели раньше. Средний возраст вступления в брак медленно рос на протяжении 60-х гг. прошлого века, а в 70-х резко увеличился с 21 года до 22 лет для женщин и с 23 до 25 лет для мужчин. В бурную эпоху 70-х люди не только откладывали вступление в брак, но и разводились в беспрецедентных количествах. В 1970 г. было зафиксировано около 700 000 разводов по сравнению с 393 000 разводов в 1960 г. и 385 000 в 1950 г. Однако рекордным в этом смысле оказался 1980 г.: приблизительно 1,2 млн разводов. Демографы рассчитали, что в 70-х гг. разводов стало на 50 % больше, и удивлялись тому, что четверть всех браков, заключенных в 1970-м, завершилась разводом к 1977 т.

Бум разводов объяснялся далеко не только массовым выходом женщин на рынок наемного труда. Появилась новая мораль, согласно которой забота о себе ставилась на один уровень, если не выше, с обязательствами заботы о семье. Кроме того, были приняты законы о разводе по обоюдному согласию. В книге «Культура развода» (The Divorce Culture) Барбара Уайтхед писала: «Начиная с 1950-х гг. американцы стали все в большей степени осознавать ответственность за самостоятельное удовлетворение своих собственных потребностей и интересов... Люди начали оценивать силу и «здоровье» семейных связей исходя из того, как эти связи способствуют личному росту и помогают достижению их собственных целей, а не с традиционных точек зрения – дохода, безопасности и социальной мобильности». Точно такие же изменения зафиксировали европейские ученые. Английский социолог Энтони Гидденс считает, что после достижения женщинами экономической независимости пары стали стремиться к «свободным» и «чистым» взаимоотношениям, не завязанным на традиционные финансовые или социальные факторы. Современный брак, пишет Гидденс, «все в большей степени превращается в отношения, которые начинают и поддерживают тогда и до тех пор, пока они дают эмоциональное удовлетворение от близкого контакта партнеров друг с друіом. К началу 1970-х гг. все больше людей начинали жить так, словно поиск своего собственного счастья – в качестве ли плейбоя, эмансипированной женщины или одиночки -выше всех остальных обязательств. В 1970-е гг., по словам Дэвида Сарасона «свобода заканчивать одни отношения и начинать другие приобрела такое же значение, как Билль о иравах. Для достижения этой свободы собственная территория была совершенно необходима.

В 1960 и 1970-е гг. рынок жилья стал учитывать потребности людей, стремящихся к автономии. Рост предложения квартир, особенно в крупных городах, куда переезжали семьи представителей среднего класса, превышал темпы роста численности населения. Городской кризис, как его назвали позднее, дал не состоящим в браке людям возможность жить в отдельной или собственной городской квартире. В большинстве крупных городов «белые воротнички» легко могли найти и снять доступную квартиру. Они селились в отдельных квартирах поблизости друг от друга и создавали районы с культурой, в центре которой царил одинокий человек. Такими районами стали выходящий на залив Марина-дистрикт в Сан-Франциско, Линкольн-парк в Чикаго, Западный Голливуд в Лос-Анджелесе и Беллтаун в Сиэтле. В этих районах жили не богема и не геи, а молодые холостые или разведенные служащие. Здесь была расположена масса новых и недавно отреставрированных зданий с большим выбором квартир на любой вкус, предназначенных для индивидуального существования. Жить одному неожиданно стало модно.

Давайте посмотрим, сколько американцев жило в одиночестве. В 1960 г. 7 млн человек жили одни, но к концу 1960-х гг. этих людей стало на 4 млн больше, и число домохозяйств из одного человека достигло почти 11 млн. В 1970-е одиночки множились как никогда раньше, и к 1980 г. их насчитывалось уже более 18 млн. Этот рост был наиболее заметен в городах. Например, на Манхэттене количество квартир с одним жильцом поднялось с 35 % в 1960 г. до 46 % в 1980 г. Пропорциональное увеличение числа квартир с одним жильцом было еще выше в центральной части Лос-Анджелеса, Чикаго, Далласа, Сиэтла и Сан-Франциско. Число людей, проживающих в одиночестве, продолжало увеличиваться и в 1970-е гг. На протяжении 1980-х и