Текст книги "Грязное мамбо, или Потрошители"
Автор книги: Эрик Гарсия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
– …Разговорчивые доги пусть плывут с мартышкой рядом…
Я пошел по вестибюлю. Огромные окна с выбитыми стеклами треснули и сплющились под натиском кирпича и бетона. Шаги эхом отдавались в темной холодной пещере. Сканер корректировать не требовалось, но я поднял его, чтобы окончательно убедиться, и – точно, изъятию подлежали почки Мелинды, о которых Питер проболтался много лет назад. Руки сами полезли за папкой; она открылась на первой странице – мне следовало изучить ее еще в коридоре Кредитного союза.
Мелинда Расмуссен. Четко, ясно, однозначно. Ее девичья фамилия. Я не мог убедить себя в существовании второй Мелинды Расмуссен, которая знает колыбельную, сочиненную нами для нашего сына.
– …Буду плавать с барсуками, лишь бы только мы болтали…
Она не смотрела, кто приближается; уставившись в потолок, напевала то мелодию, то слова, а допев, начинала снова, словно кто-то нажимал кнопку повтора.
Я опустился на колени возле третьей бывшей жены и пощелкал пальцами у нее перед глазами. Никакой реакции.
– Мелинда, – позвал я. От звука моего низкого голоса, казалось, дрогнули стены огромного грота. – Мелинда, очнись.
Она не отвечала. Это не походило на обычное безумие, которое мне доводилось видеть у пациентов дома престарелых или у «касперов» с отказавшими «Призраками»; здесь было что-то другое. Она находилась где-то в ином месте и времени. Наклонившись поближе и разглядев блеск алых крупинок в трещинах ее губ, я сразу понял, что Мелинда сидит на «кью».
– Мелинда! – громко сказал я и встряхнул ее за худые костлявые плечи. Голова беспомощно мотнулась на тощей, как труба пылесоса, шее. Наркотик съел ее подкожный жир, вытянув всю энергию из когда-то роскошного тела. Передо мной лежал скелет с обвисшей кожей, и ничего больше. Оставалось удивляться, что Мелинда имплантировала только почки: ее организм находился при последнем издыхании и, боюсь, миновал точку возврата.
Несколько пощечин, и она наконец попыталась сосредоточиться на реальности, очнувшись от своих наркотических грез. Я видел, как сузились ее зрачки, заметив светящийся экран моего сканера, но она не дернулась бежать.
– Вставай! – приказал я. – Мелинда, вставай!
Моргание. Кашель. Плечи задрожали, руки судорожно задергались, тело сотрясла конвульсивная дрожь, и водопад рвоты извергся наружу, попав и на мои ботинки. Я отступил. Мелинда упала на четвереньки, едва удерживаясь на руках и дрожащих коленях, опустив голову к полу. В рвотной массе я заметил красные сгустки и кровавые прожилки, испещрившие скудные остатки полупереваренной пищи.
Я попятился, предоставив ей блевать до потери сознания. В конце концов мучительные, выворачивающие нутро позывы перешли в икоту, и вскоре она улеглась на каменный пол, потная, задыхающаяся, но сознающая, где находится.
– Неважно выглядишь, – сказал я, подойдя и становясь так, чтобы она могла меня видеть.
Ее веки затрепетали, глазные яблоки задергались, взгляд поднялся к моему лицу и заметался по чертам, воспринимая увиденное. Где-то под черепом очнулся к жизни центр воспоминаний.
– Балбес? – еле выговорила она. Губы искривились в подобии улыбки, обнажив зубы с красными пятнами, десны, лишенные плоти, нервы, убитые «кью».
– Ага. Балбес, – согласился я, отгреб в сторону мелкие камешки и сел рядом с ней, взяв ее бестелесную руку в свои. Она трепетала в моих ладонях, как умирающая пичуга, часто-часто касаясь кожи.
Мелинда дышала тяжело, трудно; воздух с натугой вырывался из легких.
– Мы ходили в парк… балбес… Что там было… в парке?
Я не знал, о чем она говорит. Может, вспомнилась какая-нибудь доисторическая экскурсия, которую мы совершили много лет назад. Или это ее полусгнивший мозг придумывал небылицы, причудливо сплетая правду и фантазии.
– Нам очень понравилось, – ответил я. – Там красиво. Мы сходим, если захочешь.
Мелинда закашлялась и, вытянув руку из моих ладоней, полезла куда-то под блузку, между грудями, от которых ничего не осталось – только два высохших плоских мешочка, и достала маленький алый пузырек. Не успел я понять, что она делает, как Мелинда сунула палец в рубиновую пудру, подцепив целый холмик «кью».
Я перехватил ее руку по пути к деснам и резким движением стряхнул порошок, начисто вытерев ей палец своей рубашкой. Мелинда чуть отодвинулась, лицо исказила судорога гнева, но вскоре все прошло, забылось. Ее кратковременная память уже не удерживала текущие события.
– Питеру надо спать, – прошептала Мелинда. – Ребенку нужен сон.
Я говорил, что у нее галлюцинации, пытался объяснить, почему мы оказались в полуразрушенной Океаник-плазе, далеко от нашего дома в пространстве и во времени, но она ничего не желала слушать.
– Спой мне ту песенку, балбес, – прошептала она. – Спой Питеру песенку.
Даже сейчас бывшая жена умудрялась настоять на своем.
Она открыла рот с потрескавшимися уголками губ, покрытых запекшейся кровью и частицами «кью», и запела. Голос остался чистым, звучным, в точности как пятнадцать лет назад.
– Я хочу поплавать в море с говорящими колибри…
Когда она допела до конца и начала снова, я стал подпевать.
Через полчаса пения и несвязного лепета дело перешло в решающую стадию. Мелинда ослабела, устала, не понимала, зачем я пришел.
– Должны же у тебя быть деньги, – уговаривал я ее. – Скажи мне, где они, и я все улажу.
Но она говорила только о «кью»: как найти, где найти, сколько стоит. Каждые несколько минут она доставала очередную ампулу. Как бы ни разложился ее мозг от этой дряни, наркотик не убил способности находить припрятанные запасы на собственном теле. Я выхватывал у нее дозу за дозой, удерживая здесь, со мной, в настоящем времени.
– Мелинда, – жестко сказал я, уже не беспокоясь, что от резонанса обрушится крыша. – Ты должна заплатить в Кредитный союз за почки. Если не найдешь денег, я… они… Кому можно позвонить? У кого-нибудь есть деньги?
Она открыла рот, и я приподнял ее, силясь расслышать.
– Позвони моему мужу, – прошептала она.
– Твоему мужу?
Я, правда, не видел Питера несколько месяцев, но точно помню, что ни о чем таком он не упоминал.
– Мужу, – подтвердила она и назвала мое имя.
Все рухнуло. Наводнение здравого смысла перехлестнуло через дамбу, которой я в отчаянии отгораживался. До меня дошло, что Мелинда где-то заблудилась и уже не вернется назад. Деньги, предназначенные на взносы за почки, потрачены на наркотик, отложенные на оплату счетов и ипотеки скорее всего тоже. «Кью» съел ее налоги, инвестиции, сбережения и, когда ничего не осталось, сожрал мозг. Мелинда, моя финансово щепетильная, высоконравственная, предусмотрительная, добрая и красивая Мелинда ушла навсегда, осталось только иссохшее тело.
Меня по-прежнему ждала работа.
Я отпустил ее руку, мягко поцеловал в лоб и вытащил из сумки канистру с эфиром.
Я не помню, как проводил экстракцию, за что благодарен судьбе. Может, какие-то остатки «кью» впитались через губы или мозг отгородился от реальности, облегчив мне задачу, но те полчаса для меня – сплошное белое пятно. Я воткнул трубку с эфиром ей в рот, повернул краник – и пришел в себя уже на обратном пути, когда полз по коридору, волоча за собой сумку и почки.
Я помню, как вернулся за ней, спохватившись, что не по-человечески оставлять тело гнить в этих развалинах, где его отыщут разве что бродяги. Схватил Мелинду под мышки и выволок из западного вестибюля в темный коридор. Я тащил ее по проходам, извиваясь на спине, пытаясь держать себя в руках, сворачивая не туда, ничего не видя из-за попавшей в глаза соленой жидкости – наверняка пота, утыкаясь в тупики и возвращаясь, волоча Мелинду к выходу.
Это заняло несколько часов, но каким-то образом я все же вылез сам и вытащил труп на холодный ночной воздух. Кругом по-прежнему было безлюдно и абсолютно тихо, когда я положил ее себе на плечо. Руки Мелинды свесились мне на грудь, кисти болтались где-то у живота; любой подумает, что я тащу домой мертвецки пьяную подружку для веселой ночки, а она перебрала и ничего не чувствует.
Мы сидели в машине – я и Мелинда, или то, чем она стала, – довольно долго. Несколько часов. Я уверен, хотя точно не помню. Через некоторое время я подъехал к «Снэк шэк» – это было первое попавшееся открытое кафе, а мне чудовищно хотелось пить. Я ничего не смогу с пересохшим горлом. Я вошел, купил большую порцию содовой и выпил в несколько быстрых жадных глотков. Затем, не дав себе времени на колебания, схватил трубку ближайшего таксофона и набрал номер.
Сосед Питера по комнате сказал, что он в студенческом клубе. Я дал ему номер таксофона, пояснил, что это срочно, и попросил найти моего сына.
Прошло два часа. Я ждал у телефона, Мелинда сидела на пассажирском сиденье в машине в пяти футах от меня. Никто не обращал на нее внимания. Я смотрел, как люди входят и выходят, и даже что-то говорил бывшей жене, пока мы ждали.
Телефон зазвонил. Я поднял трубку, больше всего желая оказаться далеко-далеко.
– Питер, – сказал я. – Это папа.
– Привет! – Я услышал искреннюю радость в его тоне, и мне захотелось соврать, что я позвонил просто так, вернуться в ту подземную дыру, вставить в Мелинду почки, зашить ее и забыть обо всем. – Нам сегодня сообщили оценки – угадай, что у меня по химии?
Я предположил, что пять, и оказался прав. Остальные отметки тоже были сплошь пятерками, кроме трояка по современной английской литературе.
– Профессор сказал, в моем эссе изложена сугубо мужская точка зрения. Нет, пап, прикинь, а куда я от этого денусь? Может, мне вставить искусственную вульву? Пожалуй, нужно бросать этот курс, но я…
– Я нашел маму, Питер. Она умерла, – быстро произнес я, словно отодрав пластырь, надеясь, что это как-нибудь сойдет незамеченным и он продолжит рассказывать о своей учебе.
На другом конце линии повисла тишина, как будто там тоже был покойник. Я попытался заполнить паузу.
– Она… Теперь с ней все в порядке, – пытался я вспомнить возможные утешения. – Она в лучшем мире и все такое.
Ответа не последовало, однако Питер по-прежнему держал трубку. Я слышал дыхание, приглушенное рыдание, его горло сжималось, не давая говорить.
– Где… где она? – наконец спросил он.
– Здесь, в городе.
– Где? – повторил он. – Я хочу ее видеть.
– Это не очень удачная мысль…
– Где? – Питер унаследовал манеру своей матери задавать вопросы повелительным тоном, когда нельзя не ответить, если хочешь продолжать разговор.
– Со мной, – ответил я. – В «Снэк шэк».
Рассудив, что когда-нибудь мне все равно придется все ему рассказать, я дал Питеру адрес, объяснил, как проехать, наугад назвал несколько похоронных контор и обещал, что останусь с Мелиндой, пока он не появится.
Утром, когда солнце взошло над «Снэк шэк», я в последний раз видел своего сына. Он ударил меня, накинулся с кулаками, бил по голове, по груди, животу, пытаясь сбить с ног, разрываясь между желанием обнять труп матери и вновь накинуться на отца, бешено сопротивляясь моим попыткам схватить его в охапку, удержать и успокоить. Питер крутился вихрем бессильной ярости, стуча кулаками мне в грудь, как в шесть лет, когда не хотел ложиться спать.
– Питер, – пытался я уклониться от тумаков. – Питер, это к лучшему…
– Ты… ты же мог… Ты мог ей помочь! – кричал он. – Ты мог что-нибудь сделать!
– Не мог, – честно ответил я. – Она была наркоманкой и просрочила платеж. У меня нет денег, нет…
– У тебя есть власть!
– Нету, – ответил я. – Я наемный скальпель, и все. Они меня не слушают, им все равно, что я скажу, я им просто нужен как профессионал. Потому это и сделал. Я всего лишь выполнил свою работу.
Тут он замолчал, задохнувшись, удержав очередной удар. Сунулся в машину и поднял мать на руки, с трудом удержав ее пустое, невесомое тело. И гордо выпрямился, одной рукой приглаживая ее жидкие волосы, другой – расправляя блузку.
– Ты всякий раз «только выполняешь свою работу», – сказал он. – В этом-то и проблема.
На обратном пути я затормозил у пруда, куда мы с Мелиндой когда-то ходили. Мне нравилось слушать, как утки бьют крыльями, ей нравились сексуальные стоны, исходившие из прибрежных плавней; каждому свое.
Я вышел на середину маленького пешеходного мостика, оглядел неподвижную сине-зеленую воду и бросил почки в пруд. Они сразу пошли ко дну и исчезли из виду. Может, Мелинда и лишилась того, за что не могла заплатить, но будь я проклят, если союз запишет это себе в дебет.
XVIII
Бонни молчала, когда я закончил свою историю. Я ей не мешал. Откинувшись на груду сердец-дженериков, она закрыла глаза. Я не знал, борется ли она с желанием выбежать со склада или просто подыскивает пристойные выражения, объясняющие, что ниже падать некуда, но сидел и ждал приговора. Смотрел, как приоткрылись ее губы, силиконовый язык увлажнил их искусственной слюной и вновь скрылся во рту. Наконец она выпрямилась.
– А потом? Ты вообще не брал больше заказов?
Бонни хотела, чтобы я рассказывал дальше. Я был рад подчиниться, с облегчением приняв избавление от кары.
– Я пытался. Насчет Мелинды соврал, что не нашел. Фрэнк продолжал поручать мне клиентов, но едва я выходил из здания, у меня начинал дрожать палец. Когда я садился в машину, тряслась рука, а вскоре и все тело. Добравшись до дома клиента, я был ходячим землетрясением и физически не мог войти внутрь. Но едва отъезжал от дома – все проходило, я снова мог дышать, двигаться, говорить. Помогало виски. Чтобы скрыть свою проблему, я начал брать заказы и передавать их Джейку и другим, но оставался без комиссионных. Посредник получает максимум десять процентов. Я перестал сводить концы с концами.
Последней каплей стало мое решение пересилить себя и довести изъятие до конца. Так говорят мозговеды. Психотерапевт Кэрол был бы доволен. Если я смогу выполнить простое изъятие, рассуждал я, все встанет на свои места и дрожь прекратится. Я выбрал легкий случай – владельца завода, известного плохим обращением с рабочими, и надеялся без проблем забрать печень у типа, которого все ненавидели.
Я приехал к производственному корпусу около четырех, а в четверть пятого только-только доплелся до двери. В сумке на плече звенели инструменты и громко сталкивались канистры с эфиром. Я едва мог удержать сканер, чтобы получить четкий сигнал. К половине пятого я сумел просверлить дырку в окне для эфирной трубки, а к пяти – на полчаса дольше, чем обычно, – стоял над клиентом, готовый делать то, что мне всегда прекрасно удавалось.
Я потерял сознание, лишь погрузив скальпель в тело, но после этого ситуация необратимо изменилась.
Они закатили прощальную вечеринку – Джейк, Фрэнк и весь отдел. Собрались, зажгли свечи, надарили мне кредитов на искорганы, чтобы вложить в «Джарвик» или, если когда-нибудь понадобится, имплантировать.
Ввиду замучивших меня псевдоэпилептических припадков перспектива была более чем вероятной.
– Да, это вам не часы с памятной гравировкой, – шутил я.
Потом Джейк повел меня пить. Потащил в тот самый бар, где мы впервые прочли рекламу союза о наборе сотрудников. За два десятилетия обстановка нисколько не изменилась, если не считать владельца и бармена. Старика сменил его сын, который нас не знал и не растрогался при виде старых друзей. Он без нужды задирал цены и разбавлял напитки водой.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросил Джейк.
– Я в порядке, – соврал я. – У меня кое-что припасено на черный день.
– Ну конечно, – поморщился он. – У всех припасено. – Биокредитчики не отличаются финансовой предусмотрительностью. – Если тебе когда-нибудь что-то понадобится, сразу звони. Днем или ночью. – И он дал мне визитку. Вот и все. Я для него был всего лишь номером из списка абонентов. Я десять лет помню его телефон наизусть, а он сует мне визитку.
Потеряв дар речи, я взял картонный прямоугольник и кивнул. Мы молча выпили. Говорить было особо не о чем. Мы вместе прошли школу, войну, учебную программу союза, не разлучались почти всю сознательную жизнь, но я понял – хотя внешне все по-прежнему, мы лучшие друзья и всегда ими останемся, – между нами что-то коренным образом изменилось.
– Ну, – рыгнул он после нашей второй – безмолвной – кружки пива, – пойду работать, клиенты заждались.
– Цапнул, хапнул и слинял, – сказал я по возможности бодро.
Джейк засмеялся – невесело, как мне хочется думать, – и хлопнул меня по спине. Мы соприкоснулись большими пальцами и обнялись, как друзья, которые знают, что пройдет много времени, прежде чем они снова увидятся. Джейк кинул на прилавок несколько купюр и вышел из бара.
Я до сих пор ношу в кармане его визитку.
Прошел еще один день. Скорость печати упала до улиточной. «Кенсингтон-VIII» не нравятся ультрасовременные собратья-механизмы; не иначе стыдится своих молоточков и чернильной ленты, грохота и звоночков. А надежное убежище, прежде такое уютное, начинает давить на виски и кажется тесным и душным.
У нас с Бонни настоящая идиллия. Не жизнь взаймы, а медовый месяц. Мы разговариваем, едим, пьем, занимаемся любовью. Поздно ночью, когда склад запирается и автоматический таймер включает освещение, я ложусь на нашу полку, кладу голову на мягкий живот Бонни и засыпаю под звуки ее искорганов, посвистывающих и потрескивающих в прекрасной гулкой симфонии.
Завтра планируем наведаться к аутсайдеру; Эсбери уже должен подыскать нам другой тайник. После этого, решили мы, найдем способ выбраться из города и, если получится, из страны. Работников аэропорта можно не опасаться, разве что союз развяжет одну из своих двухнедельных охотничьих сессий на большую сотню. В принципе у нас будут шансы, если разживемся генератором помех и фальшивыми документами. Эсбери наверняка с этим поможет – у аутсайдеров друзья в каждом темном закоулке жизни.
А потом мы уедем в… не знаю – Южную Америку, Мьянму, не суть важно.
Говорят, будто в южных морях есть остров, куда еще не добрался прогресс, девственные земли, где до сих пор делают операции на открытом сердце и подключают людей к аппаратам размером со слона. Если это правда, мы отыщем тот остров. Сменим имена, изменим лица, осядем, родим детей, откроем магазины сувениров для туристов на пляже. И будем жить на полную катушку, пока не откажет все немеханическое, счастливые и невыпотрошенные.
Я хорошо знаю, что замечтавшихся убивают первыми. Стало быть, пойдем дальше. Дальше, я сказал!
Мы с Венди тоже мечтали – ну, когда я был поздоровее. В нас жили надежды, желания и, несмотря на мой возраст, планы родить детей. Питер уже почти вырос, когда я женился в пятый раз; пора было подумать о том, чтобы ввести в игру других карапузов.
Мы познакомились на похоронах, едва гроб опустили в могилу. Я присутствовал как бывший работник покойного, Венди – как его дочь. Ее отец являлся боссом моего босса в Кредитном союзе, и хотя мы с Венди не были знакомы, я бесчисленное количество раз слышал от старика о ее молодости, красоте и светлой голове.
Постояв у могилы, я пошел налево, Венди – направо, и мы столкнулись под баньяном-переростком, ронявшим капли уже закончившегося дождя. Я извинился, она тоже извинилась, и дело кончилось чашечкой кофе с пончиком в закусочной еще до того, как мы выяснили, какое отношение имеем к усопшему.
С Питером она обращалась как с редким подарком – красивый юноша, которого можно купать в своей любви и привязанности, и ее не меньше моего задело, когда он перестал заходить, звонить и прекратил со мной общаться. Это случилось незадолго до того, как я перешел на нелегальное положение, подписав предварительно бумаги о разводе в том самом захудалом среднезападном мотеле, где нашел когда-то летающих братьев Мюллеринг. На этот раз он пригодился мне в ином качестве: я просидел там неделю, прежде чем отчалить на поиски других надежных нор.
Я могу позвонить Венди, и она меня примет. Спрячет, если я попрошу, несмотря на положенное за укрывательство наказание. И когда они придут забрать мое сердце, бросится на скальпель биокредитчика, лишь бы спасти мне жизнь. Пожертвует собой ради меня. Не думаю, что способен сделать для нее то же самое. Вряд ли я бы пожертвовал собой ради любой из них.
Все они чем-то жертвовали ради меня.
Бет: прежде всего своей карьерой. Своей свободой.
Мэри-Эллен: своими этическими принципами. Своим моральным стержнем.
Мелинда: лучше не вспоминать.
Кэрол: привычным стилем жизни.
Венди: надеждами на будущее.
Теперь я это вижу, замечаю смутное пятно на том, что когда-то было четким представлением о моих бывших женах. Я так удачно изложил свою историю, так виртуозно расписал всех пятерых вдоль и поперек, порядком окарикатурив, а теперь ко мне приходит понимание и заставляет увидеть полутона в черно-белом мире. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее клюю носом. Хватит думать. Хватит печатать.
Мы сменили квартиру. Слишком устал, чтобы объяснять. Бонни жива, я тоже. Пока этого достаточно. Это даже больше, чем я мог надеяться.
* * *
Через два часа я буду мертв. Это мое добровольное решение, принятое после долгого дня трудных размышлений. Я его искренне приветствую. Оно не затронет никого другого и станет первым шагом на пути к исправлению всего, что я сделал в жизни неправильного. Через два часа я приеду к офису Кредитного союза, подойду к моему лучшему и самому старому другу Джейку Фрейволду и обнажу грудь навстречу его талантливому скальпелю. За остальное я уже не в ответе.
