Текст книги "Дорогое чудовище"

Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Чепуха, – сказал Грейпейт и сплюнул. – Чем дольше спишь, тем чаще мучают кошмары.

– Возможно, это потому, что они все делают сами – и делают лучше, чем я. И я не могу найти нового дела. Будь я техником-профессионалом, я бы уже давно открыл новый фронт работ. Будь я физиком, а не лириком. Но, к несчастью, я не профессионал. Думаю, пришло время вернуться к последнему невыполненному делу, в котором ты мог бы мне помочь.

– А что за дело?

– Когда-то, очень давно, я написал стихотворение. Оно было посвящено изящной вещице, предмету красоты, ради которой я остался на этой планете. Не знаю в точности, что имел в виду ее создатель, и, может быть, мои глаза увидели в ней совсем не то, что вкладывал в нее автор, но я написал стихотворение, чтобы выразить свои чувства к его творению.

– Хм! – сказал Грейпейт, не проявляя особого интереса.

– Там, у подошвы, есть пласт вышедшей на поверхность горной породы, который можно отшлифовать и использовать как постамент. На нем я бы хотел запечатлеть эти стихи. Я хотел бы запечатлеть их дважды: на языке Марса и на земном языке. – Фэндер замялся в нерешительности и продолжил: – Надеюсь, никто не сочтет это самонадеянной дерзостью с моей стороны. Но вот уже много лет минуло с той поры, когда я написал эти строки, – и случай может больше не представиться.

– Мысль понял, – задумчиво проговорил Грейпейт. – Ты хочешь, чтобы я, стало быть, изложил твои стишата нашими буквами, чтобы ты мог потом переписать их?

– Да.

– Дай мне твои перо и блокнот. – Грейпейт присел на камень, не без труда, поскольку чувствовал тяжесть возраста. Пристроив блокнот на коленях, он поднял руку с пером наготове, другой не выпуская контактное щупальце. – Порядок – поехали.

И начал вычерчивать значки в ответ на мыслеобразы Фэндера, старательно, крупным почерком. Закончив, он отдал блокнот.

– Асимметрично, – сказал Фэндер, осмотрев диковинные угловатые буквы и впервые пожалев о том, что не освоил земной письменности. – А не мог бы ты подогнать их к нашему алфавиту?

– Но это именно то, что ты сказал.

– Это твой перевод того, что я сказал. Мне же нужно уравновесить строчки двух разных письменных систем, понимаешь, Седая Маковка? Ты не смог бы попробовать еще раз?

Попробовали еще раз, и потом было еще четырнадцать попыток, пока Фэндер не остался доволен внешним видом строчек и букв, недоступных его пониманию.

Взяв бумажку, он отыскал свой бластер, пошел к гранитной глыбе, выступавшей из земли у основания предмета, вдохновившего его на стихи, и отполировал до плоской, ровной поверхности. Отрегулировав луч, он вырезал канал У-образной формы в дюйм глубиной и запечатлел поэму в длинных, без знаков препинания, аккуратных марсианских завитушках. С меньшей уверенностью и намного большим старанием он повторил стихи в земных угловатых иероглифах. Он так отдался работе, что не заметил, как уже с полсотни человек наблюдали за его действиями. Они безмолвствовали. В полном молчании они читали стихи и смотрели на источник его вдохновения, и так и остались там, в торжественном молчании, когда он ушел.

Остальное население коммуны посетило это место на следующий день, с рвением паломников к какой-нибудь священной гробнице. Все стояли подолгу, и все уходили в молчании. Никто не хвалил творение Фэндера, но никто и не ругал его, никто не обвинил его в попытке породнить марсианское с тем, что было чисто земным. Единственным откликом стала растущая решимость людей преобразить эту планету.

В этом отношении Фэндер сделал больше, чем думал.

Чума пришла на 14-й год. Двое саней доставили несколько семей издалека, и через неделю по их прибытии дети заболели, покрывшись сыпью.

Металлические гонги возвестили тревогу, все оставили свои дела, зараженный участок был изолирован и взят под охрану, людей охватила паника, многие готовились к бегству. Такой грозный поворот событий мог нанести сокрушительный удар по слабым корням новой цивилизации.

Фэндер нашел Грейпейта, Спиди и Блэки, вооруженных до зубов, перед беспокойной толпой, в которой мелькали искаженные страхом лица.

– Почти сто человек в карантине, – говорил Грейпейт толпе. – И далеко не все из них – больные. Может, еще и пронесет. Если уцелеют они, еще меньше опасности для вас. Повременим немного.

– Вы только послушайте, кто это говорит, – раздался голос из толпы. – Да если бы у тебя не было иммунитета, тебя бы еще полвека назад закопали в землю.

– То же касается большинства, – оборвал его Грейпейт. Он обвел взглядом толпу, держа ружье на сгибе локтя; его глаза воинственно блестели. – Хватит разглагольствовать, говорю я вам: никто не уйдет, пока не выяснится наверняка, чума это или что другое. – Он взял оружие на изготовку. – Или кто-нибудь хочет получить пулю в лоб?

Прервавший оратора стал продираться вперед. Это был смуглый мускулистый мужчина, и его черные глаза с вызовом глядели на Грейпейта.

– Пока есть жизнь, есть и надежда. Если мы выберемся отсюда, то будем жить и вернемся, когда зараза пройдет, если она пройдет когда-нибудь. И ты сам знаешь это. Так что плевал я на твои пустые угрозы. – Расправив бычьи плечи, он направился к выходу.

Ружье Грейпейта уже было наведено, когда он почувствовал, что Фэндер тронул его плечо. Несколько секунд он стоял как вкопанный, словно прислушиваясь. Затем опустил оружие и окликнул беглеца.

– Я иду в карантинную зону, и Чудовище со мною. Мы разберемся, что там происходит, и не останемся в стороне. Мы ничего не добьемся, оставаясь в стороне. – Часть слушателей одобрительно загудела. – Может, нам не удастся исправить положение, но по крайней мере будем знать, в чем проблема.

Уходивший остановился, оглянулся, посмотрел на него и Фэндера и сказал:

– Вы не сможете этого сделать.

– Почему?

– Заразитесь сами. А от ваших трупов пользы не прибавится.

– А как же мой иммунитет? – спросил Грейпейт, поигрывая ружьем.

– Чудовище может подхватить чуму, – парировал паникер.

– Ну и кому какое дело? – поинтересовался Грейпейт.

Он застал паникера врасплох. Тот в замешательстве соображал, что бы такое сказать, избегая в то же время встретиться взглядом с марсианином, и наконец ляпнул невпопад:

– Не вижу причины рисковать кем бы то ни было.

– Он рискует, потому что ему все равно, – парировал Грейпейт. – И я не какой-нибудь выскочка – я рискую, потому что стар и бесполезен и не хочу лишнего геморроя.

С этими словами он спрыгнул вниз и упрямо зашагал к карантинной зоне, в сопровождении Фэндера, скользившего рядом. Крепыш-паникер замер, завороженно глядя им вслед. Толпа заволновалась, не зная, что предпринять – то ли благоразумно остаться, то ли броситься за уходящими, чтобы остановить их. Спиди и Блэки собирались примкнуть к отважным, но им не дали.

Никто из взрослых не заболел, и умирать никто не собирался. Дети в карантинной зоне прошли один за другим одинаковые стадии болезни: желтизну, высокую температуру и сыпь, пока эпидемия кори не миновала. Лишь через месяц после того, как отболел последний ребенок, Грейпейт и Фэндер вышли оттуда. Столь безопасное течение и случайное исчезновение этой подозрительной заразы заставили качнуться маятник доверия и привести его в движение. Всеобщее воодушевление дало новый толчок развивающейся цивилизации. Все больше появлялось аэросаней, обслуживающих механиков, пилотов. Все больше прибывало людей, и все больше прежних земных премудростей по крохам собиралось вместе с ними.

Теперь человечество было готово к стремительному старту, вооруженное спасенными знаниями веков, и торопилось претворить дела в жизнь. Мученики Земли были не примитивными дикарями, но выжившими представителями гениального рода, на девять десятых вымершего, но все еще не уничтоженного. Каждый вносил свою лепту в восстановление прежней цивилизации, испепеленной ядерным взрывом.

Когда на двадцатый год Рэдхед воспроизвел премастикатор, холм, с которого все началось, уже окружали восемь тысяч каменных домов. Общественный дом по размерам в семьдесят раз больше обычного, с громадным куполом из позеленевшей меди, высился на окраине города. Плотина сдерживала озеро с севера. С западной стороны был построен медицинский центр. Энергия и талант пятидесяти рас воздвигли этот город и продолжали строить его. Среди них были девять полинезийцев, четверо исландцев и еще один, костлявый и смуглый, который оказался последним из семинолов.

По окрестностям города росли и ширились фермы. Тысяча початков кукурузы, уцелевших в одной из долин Анд, распространилась на десятки тысяч акров. Буйволы и козы были привезены издалека взамен лошадей и овец, которых больше никто нигде не видел, – и никто не мог сказать, почему одни виды выжили, в то время как другие вымерли. Лошади исчезли, в то время как буйволы, выбиравшие средой обитания места, богатые водой, продолжали жить и размножаться. Представители рода собачьих охотились свирепыми стаями, в то время как кошачьи исчезли со сцены межвидовой борьбы.

Небольшие растения, несколько клубней и совсем немного семенных видов могли существовать и культивироваться для пропитания человека. Но не осталось цветов для утоления голодных душ. Человечество продолжало жить, довольствуясь тем, что было доступно. На большее рассчитывать не приходилось.

Фэндер отстал от жизни. Ему больше не для чего было жить, не считая песен и любви окружающих. Во всем остальном, кроме арфы и песен, люди опередили его. Ему ничего не оставалось, как платить собственной любовью за их любовь и привязанность и ждать смерти с фаталистическим спокойствием существа, чья миссия на этой планете выполнена.

В конце года похоронили Грейпейта. Он умер во сне, в неведомом возрасте, ушел из жизни спокойно, без драматических сцен, да и в жизни-то этот человек никогда не отличался красноречием. Ему отвели место упокоения на холме перед общественным домом, Фэндер сыграл над ним погребальную песнь собственного сочинения, а Драгоценный Камешек, жена Спиди, посадила на могиле самые нежные травы.

Следующей весной Фэндер позвал к себе Спиди, Блэки и Рэдхеда. Он свернулся на постели и дрожал. Мужчины взялись за руки, чтобы он мог разговаривать со всеми одновременно.

– Я готов подвергнуться моей амафа.

Ему чрезвычайно трудно было передать в доступных пониманию мыслеобразах то, что было за пределами их земного опыта.

– Это неизбежная возрастная ступень, во время которой мой род должен засыпать сном покоя. – Казалось, случайное упоминание «своего рода» для них было странным и пугающим откровением, новой перспективой, о которой никто из людей еще не задумывался.

Фэндер продолжал:

– Я должен оставаться в одиночестве, пока не наступит кома.

– И как долго она продлится, эта кома, Фэндер? – с тревогой спросил Спиди.

– Она может растянуться от четырех земных месяцев до года, или же…

– Или же что? – Спиди не ждал успокаивающего ответа. Его проворный ум быстро угадал привкус опасности, спрятанной глубоко в подсознании марсианина. – Или же – она может не кончиться никогда?

– Она может не кончиться никогда, – неохотно признал Фэндер. Он снова вздрогнул всем телом, ощупывая себя усиками. Его сверкающее голубое тело заметно потускнело. – Шанс невелик, но он есть.

Глаза Спиди расширились, когда его ум попытался свыкнуться с мыслью о том, что Фэндера может не стать как данности, незыблемой и вечной, каким всегда представлялся ему инопланетянин. Блэки и Рэдхед были ошеломлены не меньше.

– Мы, марсиане, существа не вечные, – мягко заметил Фэндер, стараясь, чтобы слова его доставили как можно меньше боли. – Все смертны, и здесь, и там. Тому, кто пережил амафа, дается прожить еще много счастливых лет – но не все переживают амафа. Это испытание, которое следует встретить и пройти от начала до конца, как и все остальное в жизни.

– Но…

– Мы не велики числом, – продолжал Фэндер. – Размножаемся медленно, и многие из нас умирают на половине обычного жизненного пути. По космическим стандартам, мы слабый и неразвитый народ, сильно нуждающийся в поддержке умного и сильного. Вы умны и сильны. Всегда помните это. Когда бы мой народ ни посетил вас вновь, или любые другие пришельцы, вы должны встретить их с доверием умного и сильного.

– Мы встретим, – пообещал Спиди. Взор его блуждал по сторонам, вбирая тысячи крыш, медный купол и прекрасное изваяние на холме. – Мы сильные.

Продолжительная дрожь прошла по телу бесформенного пучеглазого существа.

– Я не хочу, чтобы меня оставляли здесь, праздно спящим среди кипения жизни, как дурной пример молодым. Я предпочел бы, чтобы меня перенесли в пещеру, где мы впервые стали друзьями и росли вместе, узнавая и понимая друг друга. Замуруйте меня там. Не позволяйте никому тревожить мой покой, пока я сам не восстану в назначенный час. – Фэндер слабо шелохнулся, его конечности развернулись, вялые как никогда. – Мне очень жаль, что я вынужден просить вас перенести меня туда, в одиночество. Пожалуйста, простите меня. Я должен был оставить этот мир несколько позже и не смог… не смог… сделать это сам.

Их лица были сама тревога, и их мысли гудели колоколами печали. Сбегав за шестами, они соорудили носилки и отнесли его в пещеру. Длинная безмолвная процессия выстроилась за ними, пока они шли туда. Когда они с удобством разместили его в пещере и принялись замуровывать вход, толпа наблюдала за ними с той же угрюмой торжественностью, с которой смотрела на его запечатленные в камне стихи.

Он уже превратился в тугой комок тускло-голубой плоти с подернувшимися пленкой глазами, когда они заделали вход, оставив его в темноте и дреме, которая могла растянуться на вечность. На следующий день маленький бронзовокожий человечек пришел к пещере, а с ним еще восемь детей, держащих в руках кукол. Пока дети смотрели, он приделал над входом блестящие металлические буквы, с сердечной скорбью и великим старанием выполнив это добровольное дело.

Марсианское судно вышло из стратосферы. За прозрачной полосой экрана, опоясывающего брюхо корабля, светились громадные многофасеточные глаза членов экипажа – голубых существ кошмарной наружности. Перед ними плыли верхние слои облаков, напоминая снежную равнину, скрывающую планету.

Капитан Рдина чувствовал напряжение и ответственность момента, хотя его судну не выпало чести первым высадиться на эту планету. Капитан Шкива, уже давно ушедший в отставку ветеран космоса, сделал это многие годы назад. И тем не менее вторая экспедиция тоже метила в анналы истории, и члены экипажа ощущали трепет первооткрывателей.

Один из членов команды, извиваясь что было мочи, приполз из другого конца опоясывающей корабль диафрагмы. Сигнальные усики прибывшего тряслись, будто случилась авария.

– Капитан, мы только что заметили объект, исчезнувший за линией горизонта.

– Что за объект?

– Он выглядел, как гигантские аэросани.

– Такого не может быть.

– Нет, капитан, конечно же, такого быть не может, это просто исключено – но это именно то, на что больше всего похож неопознанный летающий объект.

– И где он теперь? – командирским голосом произнес Рдина, глядя в ту сторону, откуда прибыл собеседник.

– Нырнул в нижние слои атмосферы.

– Вероятно, вы ошиблись. От слишком долгого наблюдения могут быть зрительные галлюцинации. – Он замолчал на миг, когда кольцевой экран стал покрываться пеленой облаков. Рдина внимательно смотрел, как серая стена тумана скользила вверх, пока судно продолжало плавно спускаться. – В старых отчетах однозначно говорится о том, что здесь нет ничего, кроме пустыни и диких животных. Здесь нет никакой разумной жизни, кроме какого-то чудака из второсортных поэтов, которого Шкива высадил здесь. Двадцать против одного, что он не выжил за эти годы. Скорее всего, его сожрали дикие звери.

– Сожрали? Они что, едят мясо? – воскликнул собеседник, казалось, совершенно отвергая такую мысль.

– Здесь все возможно, – кивнул Рдина, которому понравился такой необузданный полет собственной фантазии. – Кроме аэросаней. Это очевидная нелепость.

В это момент он был вынужден прекратить обсуждение по той простой и очевидной причине, что корабль, выскользнувший из облаков, и сомнительные аэросани оказались плывущими бок о бок. Их даже можно было рассмотреть в деталях, и бортовые приборы регистрировали отчетливое гудение двигателей многочисленных летательных модуляторов.

Двадцать марсиан замерли, наблюдая своими выпученными глазами громадную штуковину, размером в половину их корабля. А сорок гуманоидов с аэросаней разглядывали их с таким же пристальным вниманием. Корабль и сани продолжали спускаться бок о бок, в то время как оба экипажа завороженно изучали друг друга, и это продолжалось, пока они одновременно не коснулись земли.

Наконец, ощутив легкий толчок о землю, капитан Рдина пришел в себя и огляделся по сторонам. Он увидел множество домов, медный позеленевший купол, изваяние на холме и сотни землян, высыпавших из города прямиком к его судну.

Он сразу обратил внимание, что ни одна их этих диковинных двуногих форм жизни не проявляет к пришельцам ни малейшего признака отвращения или испуга. Они галопом сбежались к месту посадки и выглядели дико самоуверенными. Такого капитан не ожидал от существ, столь разительно отличавшихся по виду и морфологии.

Это несколько потрясло его, он даже пробормотал про себя:

– Они не паникуют – отчего же нам паниковать?

Он лично вышел встретить первого из землян, преодолев опасение и стараясь не обращать внимание на то, что многие из них несли нечто похожее на оружие. Возглавлявший процессию землянин, крепкого сложения, с бородой лопатой, так сноровисто ухватил его сигнальный усик, словно бы занимался этим всю жизнь.

Последовала картинка быстро бегущих конечностей:

– Меня зовут Спиди.

Корабль опустел через несколько минут. Никакой марсианин не упустит возможности подышать свежим воздухом. Их первый визит был к предмету, стоявшему на холме. Рдина постоял неподвижно, разглядывая; экипаж сгрудился полукругом, земляне стояли молчаливой толпой позади.

Это была гигантская каменная статуя земной женщины. Она была широкоплечей, большегрудой, широкобедрой и носила просторные складчатые одежды, доходившие до самых подошв тяжелых ее башмаков. Спина слегка согнута, голова чуть накренилась, а лицо спрятано в больших натруженных ладонях. Рдина тщетно пытался разглядеть за пальцами черты усталого крестьянского лица. Он долго смотрел на нее, пока глаза не опустились к надписи под монументом. Пропустив земные слова, он без труда пробежал глазами привычную марсианскую вязь:

 
Плачь, моя страна, твои сыны уснули,
Пепел твоих домов, твоих расшатанных башен.
Плачь, страна моя, о страна моя, плачь!
По птицам, что не споют, по исчезнувшим цветам.
Конец всему,
Молчания часы.
Плачь! Моя страна.
 

Подписи не было. Рдина размышлял над этим несколько долгих минут, и никто за это время не шелохнулся. Наконец он повернулся к Спиди, указывая на марсианскую надпись:

– Кто это написал?

– Один из ваших. Он умер.

– А! – сказал Рдина. – Это массовик-затейник из экипажа Шкивы. Забыл его имя. Да и немногие помнят его. Он был всего лишь незначительным поэтом. И как он умер?

– Он приказал нам замуровать его на время какого-то продолжительного, крайне необходимого ему сна и…

– Амафа, – понимающе кивнул Рдина. – И что потом?

– Мы сделали, как он велел. Он предупредил, что может оттуда не вернуться. – Спиди поднял взгляд к небесам, не думая о том, что Рдина может прочесть его скорбные мысли. – Он пробыл там больше двух лет и так и не вышел. – Глаза его вновь смотрели на Рдину. – Не знаю, поймете ли вы меня, но он был одним из нас.

– Думаю, что пойму. – Немного поразмыслив, Рдина спросил: – И как долго тянется период, который вы называете «больше двух лет»?

Люди попытались исчислить его, переводя с земного на марсианский календарь.

– Долго, – произнес Рдина. – Намного дольше, чем обычная амафа. Но ничего из ряда вон выходящего. Случается, по никому неизвестным причинам, и дольше. Кроме того, это же амафа не на Марсе. – Тут он, внезапно оживившись, стал волевым и целеустремленным. Затем обратился к одному из членов экипажа: – Доктор Штрих, у нас случай затянувшейся амафы. Идите в корабль и принесите ваши масла и эссенции.

Когда доктор вернулся, он попросил Спиди:

– Проведите нас туда, где он спит.

У самого входа в пещеру Рдина остановился, увидев надпись из двух слов, сделанную четкими, но непонятными ему буквами. Они гласили:

«ДОРОГОЕ ЧУДОВИЩЕ».

– Интересно, что бы это значило? – сказал доктор Штрих.

– «Не беспокоить», – легко решил его сомнения Рдина, как и полагалось всезнающему капитану. Освободив вход в пещеру, он пропустил Спиди и Штриха вперед, не пустив туда больше никого.

Они появились час спустя. Казалось, все население города собралось перед пещерой. Рдину удивило, что всех не так волновали корабль и экипаж марсиан, как эта простая земная пещера. Конечно же, это не могло быть вызвано интересом к судьбе какого-то мелкого поэта. Тысячи глаз смотрели на них, когда они вышли на солнечный свет.

Распрямляясь, как будто он хотел дотянуться до солнца, Спиди крикнул толпе:

– Он жив, жив! Он выйдет снова через двадцать дней!

Тут же легкая форма безумия овладела двуногими существами. Они состроили гримасы радости и пронзительно затрубили из ротовых отверстий, а некоторые в своем психическом расстройстве зашли так далеко, что принялись молотить друг друга руками.

Двадцать марсиан чувствовали, будто соединились с Фэндером в ту самую ночь. Конституция марсианина особо чувствительна к проявлению массовых эмоций.