Текст книги "Евангелие от Пилата"

Автор книги: Эрик-Эмманюэль Шмитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Камень откатили в сторону, заблокировали жердью, наполовину открыв вход в склеп.

– Почему его вновь открыли?

– Утром женщины хотели возложить душистые травы, смирну и алоэ, в качестве подношения усопшему.

– А кто открыл вход?

– Женщины, оба стража, и поскольку они не справлялись с весом камня, я присоединился к ним во время обхода, – ответил центурион. – Таким образом мы обнаружили, что могила пуста.

Я заглянул в темный грот.

Я никак не мог поверить в эту историю с исчезновением тела. Если требовалось столько сил, чтобы откатить в сторону камень утром, как колдун смог это сделать в одиночку и к тому же ночью?… Нет, мысль была абсурдной.

Я вошел в склеп. Я сделал это почти невольно. И удивился сам себе. Зачем врываться в мир мертвых? Неужели я перешел опасную черту?

Крохотная передняя камера, потом коридор, ведущий в более просторное помещение, где в скале были вырублены три ложа. И все они были пусты. На одном из них лежали бинты, мази и погребальное полотно – простыня очень хорошего качества. На нем я заметил бурые пятна, вероятно, это кровь, капавшая из ран колдуна. Погребальное полотно было аккуратно сложено и лежало на краю ложа.

Полный абсурд. Как и исчезновение трупа, это сложенное с аккуратностью погребальное полотно со сгустками крови бросало вызов здравому смыслу. Кто снял его с тела? И кому в голову пришла эта странная мысль – сложить погребальное полотно в форме правильной геометрической фигуры? Что за неведомый маньяк орудовал в могиле? Неужели сам колдун был настолько аккуратен, что, придя в себя, инстинктивно…

Я держал ткань и теребил ее пальцами, словно это могло мне помочь найти решение. Мысли мои путались. Меня охватило какое-то отупение. Я уселся на ложе. И представил себя на нем мертвым, запертым в скале на веки вечные, без света – только тонкий лучик солнечного света из отверстия, где камни плохо прилегают друг к другу. Я представил себе, что превратился в Иешуа, в высокого худого Иешуа, отдыхающего здесь после мук на кресте.

Мои легкие заливал расплавленный свинец. Плечи и грудь под неимоверной тяжестью истончались, расплющивались. Мне хотелось лечь и вытянуться. Из меня словно высосали все силы. Затмение рассудка, то ли наслаждение, то ли недомогание, парализовало мои ноги и волю.

И вдруг я понял, что происходит. Я увидел в углу огромную кучу ароматных растений, смесь смирны и алоэ, которую положили здесь, чтобы очистить затхлый мертвенный воздух, и которая сейчас вливала в мои легкие, легкие живого человека, смертельную отраву…

Я напряжением воли заставил себя выбраться из могилы, вылетев из нее, как стрела. Резкий солнечный свет был спасительной пощечиной.

Я глянул на сад, на вишни, усеянные цветами, на ярко-зеленые весенние листья, и здесь, в мире, насыщенном запахами, наполненном красками и трелями птиц, вдруг засомневался, что смерть существует.

Я подошел к лошади и, прежде чем уехать, в последний раз посмотрел на стражников. Они с тупым видом рассматривали свои ноги.

Понимание пришло в мгновение ока: по их расширенным зрачкам я понял, что они были одурманены. Я заметил два бурдюка, валявшихся неподалеку в траве. Они были подозрительно пусты. Достаточно было понюхать горлышко, чтобы без труда ощутить запах снотворного, едва заглушенного резким и терпким ароматом плохого палестинского вина. Теперь я понял, как все произошло: стражу опоили и усыпили. Поэтому они не могли ни видеть, ни слышать орду воров, которые откатили камень, похитили труп и вновь закрыли могилу. Представление отменно подготовили: люди, даже самые наивные, должны были обязательно поверить в сверхъестественные способности колдуна. Я вернулся в крепость и принял необходимые меры: следовало отловить похитителей и отыскать тело Иешуа.

Мои помощники удивились:

– Господин, мы не имеем права осквернять еврейские могилы. Этим должен заниматься Кайафа и его синедрион. Мы к нему не имеем отношения.

– Я должен обеспечить безопасность в стране.

– Безопасность живых, Пилат, но не безопасность трупов, а тем более трупов евреев, не говоря уже о трупе еврея-преступника.

– Иешуа не был ни в чем виновен.

– Однако вы его распяли.

Я ударил кулаком по столу, чтобы прекратить бессмысленные пререкания.

– Ваше дело подчиняться. А о последствиях буду думать я. И уже сейчас могу предсказать, что, если мы позволим людям поверить в то, что колдун самостоятельно вернулся к жизни, самостоятельно откатил камень от входа в свою могилу, мы станем жертвами непредсказуемых беспорядков на этой насквозь прогнившей земле, где даже вино и лимоны порождают приступы лихорадки! Похитители могут вызвать к жизни такое сильное возмущение верующих, что вскоре у всего Израиля на устах будет только имя Иешуа, а народ его плюнет нам в лицо и постарается вышвырнуть нас вон, нас, римлян, свалив на нас ответственность за его муки. Исчезновение тела может изменить равновесие всех сил, нарушив их расстановку. Если нашим ловким фокусникам удастся провернуть мошенничество со склепом, они поднимут народ против фарисеев, которые ненавидели Иешуа, против саддукеев, которые учинили над ним суд, а потом отдали осужденного мне, чтобы я его казнил, и даже против зелотов, поскольку я предпочел освободить Варавву, одного из их людей, а не Иешуа. Одним словом, если вы не разыщете этих негодяев, которые сегодня ночью утерли нос власти, завтра пламя охватит весь Израиль и прольются реки крови. А нам останется только сесть на корабли, отплывающие в Рим, при условии, что нас не перебьют до того, как мы доберемся до порта Кесарии. Я ясно высказался?

Бурр, выполняя мои распоряжения, отправился на поиски преступников. У меня были свои мысли о том, кто они, и о точном месте их пребывания. Через несколько часов похитители будут разоблачены, и все вернется на круги своя. А пока, мой дорогой брат, я пишу тебе это письмо, и, признаюсь, делаю это, чтобы поставить тебя в известность о происходящем и тем самым умерить свое нетерпение. Слуги продолжают собирать вещи, готовясь к отбытию в казармы. Не сомневаюсь: дело это будет решено в кратчайшие сроки и не задержит меня в Иерусалиме. Напишу тебе о развязке из Кесарии. А пока желаю тебе здравствовать.

Пилат своему дорогому Титу

Эти последние часы совершенно сбили меня с толку, поставив множество вопросов, на которые нет ответа. Реальность восстает против моей логики. А ведь я не из тех мечтателей, которые приукрашивают действительность вместо того, чтобы видеть ее таковой, какая она есть, которые идеализируют ее, словно далекую, мельком замеченную и достойную любви женщину, наделяя ее множеством добродетелей, вкладывая в ее уста тысячи непроизнесенных ласковых слов, угадывая ее невысказанные пожелания, которые исподволь ведут к общему счастью, и умолчания, объясняющие ее поведение… Нет, я не из тех любовников-мечтателей, творцов красоты и счастья, что готовы позолотить идеал. Я не демиург блаженства. Я прекрасно знаю действительность. Хуже того, предвижу ее. Я всегда жду, что она будет уродливей, чем кажется, более жестокой, более скользкой, более извращенной, двусмысленной, коварной, мстительной, эгоистичной, жадной, агрессивной, несправедливой, двуличной, равнодушной, напыщенной… Одним словом, разочаровывающей. А потому не расстаюсь с действительностью, охочусь за ней, хватаю за задницу, высматриваю все ее слабости и вынюхиваю ее вонь, выжимаю из нее все ее гнусные соки.

Эта прозорливость придает моей жизни странный привкус, но превращает меня в умелого прокуратора. Никакие речи, даже самые льстивые, самые медоточивые, расцвеченные обещаниями, не мешают мне разобраться в игре тайных сил. Поскольку мой разум похож на нож хирурга, который проникает в самый центр раны, я довольно редко ошибаюсь. Привыкнув отбрасывать благоприятные или оптимистичные перспективы, я часто иду к цели напрямик, и иду быстро.

Но сейчас у меня складывается впечатление, что я топчусь на месте или хожу кругами по арене.

Вчера, во второй половине дня, мои люди отыскали следы учеников колдуна. Сектанты Иешуа укрылись в заброшенном владении неподалеку от Иерусалима.

Я взял отряд из двадцати человек и покинул дворец. За вратами города мы обогнали паломников, которые после ежегодного путешествия возвращались к себе домой. Их обсчитали владельцы постоялых дворов, их обманули торговцы, их обчистили священнослужители, но у всех у них были спокойные лица, и в глазах читалось удовлетворение людей, исполнившие свой долг.

Позади нас, в глубине долины, высился Иерусалим, окруженный стенами, с горделивыми башнями дворца Ирода Великого, с монументальной громадой Храма, чьи беломраморные портики блестели на солнце позолотой. Я пожал плечами: да, это была столица, но столица восточная, кичащаяся показной роскошью, претенциозная, шумная, столица религиозной лжи, столица эксплуатации наивных душ, столица, где манипулируют сознанием, где умы пытают виной и покаянием, цитадель суеты сует, на которую с яростью обрушился этот колдун из Назарета. И в этом, должен признать, я полностью согласен с ним.

Когда мы миновали перевал, Бурр указал на овчарню внизу. Проломы в крыше указывали на то, что скот здесь больше не держат.

– Они прячутся здесь.

Я разделил отряд, чтобы окружить дом и не дать возможности людям разбежаться. Потом, по моему знаку, мы галопом поскакали к дому.

За стенами все было тихо. Пришлось войти внутрь и по одному вывести всех учеников, которые дрожали как былинки на ветру.

Людей построили передо мной. От их тел несло сильным звериным запахом, запахом страха и паники, запахом обреченных на смерть. Они подумали, что я пришел их арестовать и подвергнуть той же участи, что и их наставника. Опасаясь, что я распну их, они обливались потом, жилы их вздулись, глаза почти вылезли из орбит, их инстинктивная реакция была нормальной, не такой, как у него.

Я не ошибся: их было достаточно, чтобы тихо откатить камень в сторону и похитить труп. Говорили, что они бежали из Иерусалима в день ареста Иешуа и не присутствовали на его казни, опасаясь, что толпа или священнослужители возьмутся после учителя за учеников. Но кто может доказать, что это была не трусливая предосторожность, а точный расчет? Они скрылись на время, пока тянулась мучительная казнь, а потом, втайне от всех, похитили тело с такой ловкостью, что всем оставалось только поверить в то, что колдун исчез самостоятельно, воспользовавшись своими способностями, дабы преодолеть смерть. Эта уловка позволяла им жить в спокойствии еще несколько лет, создав культ Иешуа для обмана легковерных.

– Где тело?

Ни один не ответил. Они, похоже, даже не поняли вопроса.

– Где тело?

Они переглядывались, опускали глаза, их охватила сильнейшая паника. Они так меня боялись, что я словно ощущал их страстное желание ответить мне.

Один из них пал на колени передо мной:

– Смилуйся над нами, господин, смилуйся.

Остальные последовали его примеру. Они пали ниц. Они рассыпались в извинениях:

– Мы поверили Иешуа, потому что были наивными. Мы позволили обмануть себя обещаниями. Он ослепил нас медоточивостью речей, он заставлял нас видеть все иными глазами, он возвышал нас. Но мы не совершили ничего плохого! Это он, и только он, перевернул лавки торговцев в Храме, это он, и только он, все поломал и кнутом изгнал менял и фарисеев! Мы остались далеко позади, мы были у Сузских врат. Мы были удивлены его гневом. Это он осуждал Субботу, а не мы. Мы всегда ее соблюдали. Это он издевался надо всем, но не мы. Наша единственная вина в том, что мы слишком внимательно прислушивались к его словам. Но сегодня мы сожалеем об этом. С тех пор как он бесславно умер на кресте как преступник, мы оценили глубину своего заблуждения. Сегодня мы понимаем, что никогда не должны были следовать за ним, что нам следовало бежать от него в первый же день. Когда мы думаем, что бросили ради него свои семьи и свои труды…

Они выглядели оскорбленными рогоносцами, лица были искажены возмущением. Чувствовалось, что в их душах разыгралась буря, она вырывала с корнем урожай несбывшихся надежд, потерянного времени, утраченных иллюзий. По сведениям моих соглядатаев, некоторые из них уже четыре года следовали за Иешуа, приняв его нищету, его веру, его борьбу, его видения, и вдруг их вера внезапно и насильственно оборвалась со смертью предводителя в самом расцвете лет; их мечта разбилась о крест! Сегодня они понимали, что были наивными людьми; завтра все назовут их глупцами. И до конца дней над ними буду издеваться, но самое худшее было в том, что им самим придется издеваться над собой.

Это были бедные евреи, люди из народа, еще молодые, но трудности скитаний, солнце и нищета сделали их стариками по сравнению с римлянами того же возраста. И эти люди в лохмотьях, чьи спины стали мокрыми от страха, теперь лежали у моих ног.

– Почему вас всего десять?

Я вспомнил, что в сообщениях моих людей говорилось о двенадцати раскольниках.

– Один из нас повесился.

– А двенадцатый?

– Мой брат Иоханан остался в Иерусалиме, – ответил один из самых молодых.

Бурр наклонился ко мне и шепнул на ухо, Иоханан и Иаков принадлежали к богатой семье, очень влиятельной и связанной с первосвященником Кайафой.

– Иоханан ушел сегодня утром, он отправился ко гробу.

– Но не вы?

– Мы возвращаемся по домам. Мы осознали свою ошибку.

– Где вы были сегодня ночью?

– Здесь.

Они казались искренними. У лжецов не могло быть столь виноватого вида. Лжецы потрясали бы своим алиби.

Я приказал людям обыскать овчарню и окрестности. Трупа они не нашли. Ученики, похоже, даже не понимали, что я ищу, они продолжали защищать себя, обвиняя во всем колдуна.

Более других обрушивался на своего бывшего учителя Симон, широкоплечий гигант с выпирающими мышцами. По его могучей шее разбегалась сеть синих жил, словно ее проложили земляные черви. Он с невероятной энергией сжигал теперь то, что ранее обожал. И я подумал, с каким избытком страсти он еще вчера почитал и любил Иешуа.

Ибо в своих путешествиях я давно понял, что римлянина создает утонченность чувств, а еврея – избыток их.

Разговор начал утомлять меня. Было очевидно, что эти несчастные потеряли все и были уверены, что мы прибыли только ради того, чтобы арестовать их, заключить в темницу Антониевой башни, где им придется ждать суда синедриона и неминуемой смерти. Если бы они могли хоть чем-то воспользоваться для защиты, они бы уже все сказали, чтобы избежать неприятностей.

В этот момент на дороге показалась белая фигура. Из Иерусалима к нам спешил хорошо сложенный красивый отрок восемнадцати лет с длинными темными ресницами. Его, похоже, обуревали рвущиеся наружу чувства. Не обращая внимания на мой отряд, на меня, он бросился к друзьям и прокричал:

– Иешуа больше нет в гробе!

Евреи были так испуганы, что застыли на месте, до них даже не дошел смысл сказанного. Юноша с радостью повторил новость, удивленный, что никто не реагирует. Но ученики не слушали его, они косились на меня, пытаясь дать понять молодому человеку, что здесь находится прокуратор.

Юноша повернулся ко мне и, не потеряв присутствия духа, улыбнулся:

– Здравствуй, Понтий Пилат. Я – Иоханан, сын Зеведея. Я объявил им то, что отныне знает весь Иерусалим: Иешуа покинул свою могилу!

Конечно, Иоханан обладал наглостью и уверенностью отпрыска из богатой семьи. Не выношу, когда ко мне обращаются с речами до того, как высказался я. Поэтому я не ответил и дал знак отряду собираться.

Потом смерил презрительным взглядом учеников:

– Я не стану вас задерживать. Расходитесь по домам. И чтобы вашей ноги больше не было в Иерусалиме.

При этих словах лица разгладились, подобно сухой земле Синая после благодатного дождя. Они переглядывались, удивленные, избежавшие кары: они были свободны! Они склонились передо мной все, кроме Иоханана. Симон, опьянев от признательности, даже облобызал мне ноги, совсем не смущаясь столь унизительного проявления своей радости. Я в последний раз пригрозил им:

– Идите домой, вернитесь к работе, забудьте о колдуне и перестаньте поддерживать слух о его исчезнувшем трупе. Через несколько часов мы его найдем, а похитителей посадим под замок.

Иоханан расхохотался, и я увидел его белые зубы молодого счастливого человека, который с насмешкой бросил мне вызов. Я схватил плетку, чтобы ударить его, но он остановил меня, быстро произнеся:

– Я знаю, кто взял тело Иешуа.

Он уже не смеялся. И выглядел искренним. Неужели моя плетка внушила ему почтительность? Он с упрямством смотрел мне прямо в глаза.

– Я знаю, кто это.

Я без спешки повесил плетку на пояс. В конце концов, экспедиция оказалась небесполезной.

– Откуда ты знаешь?

– Так было предусмотрено. Был план.

– Интересно. Итак?

– Все прошло как нужно.

– Интересно. И кто же украл труп?

– Ангел Гавриил.

Я долго разглядывал беднягу. Всеми фибрами своей юной души он верил в то, что только-только произнес. Чтобы просветить тебя, ибо, к счастью, тебе, мой дорогой брат, неведомы еврейские глупости, знай: ангелы – местная достопримечательность наряду с апельсинами, финиками и пресными хлебами – суть посланцы их единого Бога, духовные создания, принимающие человеческий облик, нечто вроде войска нематериальных и бесполых солдат, которые, похоже, неоднократно вмешивались в дела евреев, чтобы сочинить историю этого считающего себя избранным народа. Чтобы совершать путешествия между землей и небом, они пользуются лестницей, которую я никогда не видел. И конечно, сегодня ангелы настроены против римлян, как раньше были настроены против египтян, ибо поддерживают евреев во всех их столкновениях с другими народами. Евреи используют их, чтобы объяснить необъяснимое, когда их разум спотыкается, а такое случается очень часто. А потому этот отрок без труда объяснил непонятное божественным вмешательством, а чтобы придать своему объяснению больше достоверности, даже назвал имя ангела: Гавриил. Ибо эти странные существа, хотя никто их не видел, носят имена, оканчивающиеся на «ил», что указывает на их происхождение от Бога, а потому у них у всех имена Михаил, Рафаил, Гавриил. Гавриил, похоже, с самого начала играет особую роль в судьбе Иешуа, поскольку говорят, что он явился с вестью о его рождении к матери – ни больше ни меньше! Сам видишь из этой галиматьи, что значит быть прокуратором Иудеи… Я ежедневно не только сталкиваюсь с беспорядком в отношениях между людьми – соперничество, национализм, восстания, бунты, – но и с крайним беспорядком в их мыслях. Иудея теряет разум. Она походит на вино, которое теряет свою прозрачность и крепость. Парадокс этой иссушенной, твердой, иногда пустынной земли, над которой не поднимается туман и в небе которой не проносятся облака, состоит в том, что она есть творение тумана в мыслях, самых смутных паров веры и духовности.

Я велел отряду возвращаться, и мы, не вступая в споры, оставили учеников наедине с их бредовыми мыслями. Теперь я знал, куда следует направиться, чтобы отыскать труп.

Когда я понял, что ученики слишком трусливы и слишком разочарованы, чтобы предпринять какие-либо действия, что они никогда бы не пошли на мошенничество и подделку игральных костей, я тут же сообразил, кто организовал это хитрое представление. Это должен был быть кто-то из уважаемых людей, сторонник Иешуа, который в состоянии держать или нанять банду умелых воров, скрытных и молчаливых, а потом припрятать труп, не вызвав ничьих подозрений.

Я отправился в сельские владения, где проживал всеми уважаемый богач Иосиф из Аримафеи.

Почему я не подумал об этом ранее? Иосиф должен был быть именно тем человеком, который последние два дня дергал за ниточки…

Владения его располагались к востоку от Иерусалима за огромными оливковыми рощами. За ними тянулись бесконечные виноградники. Благодаря виноделию Иосиф считается одним из самых зажиточных людей, что дает ему возможность заседать в синедрионе, собрании, творящем суд в религиозных делах. Он тоже участвовал в процессе над колдуном. В синедрионе заседают три класса: священнослужители, толкователи Торы и главы богатейших семей. Именно поэтому Иосиф, член синедриона, произносит на заседаниях умеренные речи, не похожие на привычные религиозные славословия. Однако он больше, чем следует, заинтересовался Иешуа. Вечером, в день распятия, Иосиф явился ко мне испросить разрешения снять Иешуа с креста, натереть его тело благовониями и похоронить в новой, только что подготовленной семейной гробнице.

Похоже, он испытывал легкое смущение, обращаясь ко мне с просьбой. Я понимал, что он вместе со всем синедрионом проголосовал за смерть Иешуа, подчиняясь дисциплине, но ему было трудно признаться римскому прокуратору, что он проявил больший религиозный интерес, чем показывал. Его просто по-человечески потрясла дикая расправа над колдуном. Не задавая лишних вопросов, я согласился на его просьбу похоронить Иешуа. Ибо похоронить его надо было быстро, до захода солнца; в противном случае суббота и пасхальные праздники не позволят ничем заниматься и труп будет гнить на кресте. К тому же я всегда с уважением относился к Иосифу, мудрому торговцу, хорошему отцу семейства, умеренному члену синедриона, который я пытаюсь контролировать по мере возможностей.

В тот момент я не подозревал, на какой хитроумный план согласился.

Мой отряд проскочил в ворота поместья, и все мы были поражены его странным видом. Словно кто-то воздвиг здесь декорации в ожидании актеров. Все было на месте, но не было ни единой живой души, ничего не происходило. Двери и окна были открыты, но женщины между собой не переговаривались; двери амбара распахнуты, калитка птичьего двора приоткрыта, но во дворе не было ни одного пастуха, ни одного конюха, ни одной птичницы. Мы двигались в застывшем мире, пораженные безмолвием. На земле валялись кучи разбросанного сена, инструменты, в кучах навоза торчали палки.

Мы соскочили на землю и увидели, что внутри дома странного было не меньше: распахнутые сундуки, взрезанные мешки, разбросанное белье, опрокинутая мебель, вспоротые матрасы, сорванные занавеси. Никаких сомнений: владение подверглось нападению разбойников.

Но куда подевались слуги и хозяева? Я испугался худшего. Только бы не наткнуться на сплошные трупы!

Я послал людей обыскать амбар, конюшню, окрестности. Мы с Бурром обошли дом.

Я добрался до спальни Иосифа и его супруги. Здесь тоже царил беспорядок, но следов крови не было. Я глянул на постель и обомлел, вытаращив глаза. Среди мятых простыней лежало содержимое сундука – груда драгоценностей, колец, браслетов, золотых монет…

Как все это объяснить?

На Иосифа напали разбойники, но ничего не взяли? Оставили целое состояние, несмотря на риск, на избиение хозяев? Что же они искали? Что именно?

– Погреб! Надо осмотреть погреб!

Бурр шел за мной, ничего не понимая. Когда мы подошли к тяжелой низкой двери, я услышал стенания и понял, что прав: все люди из поместья – женщины, мужчины, дети, старики – были здесь. Их связали и бросили среди высоких кувшинов и чанов.

Я сам развязал Иосифа и помог ему выбраться на свет. У него одно из тех лиц, чьи резкие и четкие морщины, солнечными лучиками расходящиеся у светло-синих глаз, свидетельствуют о честно прожитой жизни. Все в его лице гармонично. Только кустистые брови говорят о недостатке фантазии. Я уже понял, что произошло, но хотел, чтобы он сам мне рассказал обо всем.

– Иосиф, что произошло?

– Явились какие-то люди. Они искали труп. – Он повернулся ко мне, и на его губах появилась легкая ироничная улыбка. – Они рассуждали как ты.

– Кто это был?

– Они были в масках.

Этой фразой диалог закончился: от него больше не добиться ни слова. Я понял, что мне хотел сказать Иосиф: если люди были в масках, значит, Иосиф мог их узнать. А если Иосиф мог их узнать, значит, они прибыли из Иерусалима. А кто в Иерусалиме, кроме членов синедриона, желал завладеть трупом Иешуа, чтобы воспрепятствовать возникновению никому не нужного посмертного культа?

Я задумчиво обронил:

– Кайафа?

Иосиф из Аримафеи ничего не ответил, и это была единственная достойная еврея манера выдать тайну римлянину.

Значит, Кайафа, как и я, подозревал Иосифа в организации похищения трупа.

– И Кайафа ушел несолоно хлебавши?

Иосиф из Аримафеи долго глядел на меня:

– Да! А если мне не веришь, спроси у него самого. Вы оба приписали мне намерения, которых я никогда не имел. Кстати, к счастью. Поскольку радуюсь тому, какой оборот принимают события, хотя я сам даже мизинцем не шевельнул… Теперь нам остается только ждать.

– Ждать чего?

– Подтверждения, что труп был действительно похищен. Вам с Кайафой требуется доказать, что так и произошло.

– Нам не требуется доказывать, что исчезнувший труп был похищен: это и так очевидно.

– Ну не скажите! И боюсь, что с каждым прожитым днем эта очевидность будет все больше и больше обретать имя ангела Гавриила.

Я был подавлен. Иосиф оказался не таким мудрым, каким он мне представлялся. Мы стояли в темной кухне, на балках висели пучки душистых трав, три курицы ждали своей очереди, чтобы быть ощипанными. Женщины суетились вокруг слуги, худого высокого парня, которого ранили, когда он оказал сопротивление нападавшим в масках.

– Иешуа был необычным человеком, – продолжал Иосиф. – И жизнь его была необычной. Не станет обычной и его смерть.

– Почему ты голосовал за смерть, если думаешь о нем так хорошо?

Иосиф сел и потер лоб. Он уже тысячи раз задавал себе этот вопрос. Нам подали вина.

– Для Кайафы, нашего первосвященника, всё всегда просто. Он легко отличает добро от зла. Там, где обычный разум колеблется, он выносит решение. Именно поэтому он заслуживает роль предводителя. Для меня всё всегда намного сложнее. Иешуа меня интересовал, смущал мои мысли, заставлял думать по-иному, открывал горизонты новых прекрасных надежд. Меня впечатляли его чудеса, хотя сам он их ненавидел. Кайафа был исполнен ярости на Иешуа, он упрекал его в богохульстве, и что самое страшное, в богохульстве, которое пользовалось поддержкой народа. Все, что говорил Иешуа, не противоречит нашим книгам, но Кайафа видел в Иешуа опасность для такого института, как Храм. И потому не обращал внимания на тонкости, когда яростно стремился к его осуждению.

– Значит, во время суда ты подчинился Кайафе?

– Нет, я подчинился Иешуа.

– Прости?

– В момент голосования, когда я хотел пощадить его, Иешуа повернулся ко мне, словно расслышал мои мысли. И глаза его мне ясно приказали: «Иосиф, не делай этого, голосуй за смерть, как и остальные». Я не хотел ему подчиняться, но в моей голове все громче звучало то, о чем кричали его глаза. Он не выпускал меня, словно я стал его добычей. И тогда я уступил призыву. Я проголосовал за смерть. И голосование было единогласным.

– Вам вовсе не требовалось такое единогласие?

– Нет, хватало большинства.

– Что же тогда?

– Так хотел Иешуа.

Теперь Иосиф, как и Клавдия Прокула, моя супруга, высказывал мнение, что Иешуа хотел умереть. Поклонение ведет к странным выводам. Поскольку они хотели продолжать восхищаться Иешуа и поскольку они не мирились с его глупой смертью, Клавдия и Иосиф уверовали в то, что Иисус сам стремился к смерти. Их герой оставался героем, только если желал смерти и сам распоряжался ею. Какой смешной поворот мысли! Они не желали видеть мир таким, каков он есть! Меня выворачивало от жалости к ним. Мне хотелось быть не столь проницательным, не видеть движения выставленных наружу шестеренок человеческого механизма мышления. Дабы не утратить уважения к себе, Клавдия и Иосиф должны были непременно возвеличивать колдуна.

Я расстался с Иосифом.

В воротах я обернулся к нему:

– Мне не хотелось бы быть на твоем месте, Иосиф. Ты наделил колдуна сверхдейственными возможностями, и ты ошибся. Ты возложил на этого колдуна несбыточные надежды. И снова ошибся. Но все это, на мой взгляд, не так уж важно. Иешуа был странным человеком, озаренным, но человеком славным, который никому не причинил зла и который никогда не выступал против Рима. Я сделал все, чтобы уберечь его от смерти, я считал, что он не заслуживает смерти. Но я подчинился давлению толпы, когда она сделала свой выбор, и на глазах у всех умыл руки. Моя совесть чиста. Но ты, как мог ты, сидя в синедрионе, имея возможность проголосовать против, поскольку на тебя не было давления, присоединиться к большинству, как ты мог осудить невиновного? Ты убил праведника!

Иосифа, похоже, моя речь не смутила. И он ответил мне:

– Будь Иешуа человеком, я бы осудил праведника. Но Иешуа не был человеком.

– Вот как? И кем же он был?

– Сыном Бога.

Я отказался от дискуссии и вернулся в Иерусалим. Видишь, дорогой мой брат, в какой переплет я попал? Я нахожусь на земле, где Сыны Бога не только расхаживают по улицам среди груд арбузов и дынь, но и дают осудить себя на смерть, чтобы они, эти Сыны Бога, умирали распятыми на крестах под лучами палящего солнца! Вне всяких сомнений, это – лучшее средство добиться расположения Отца!..

В любом случае я вышел на новый след и задержусь в Иерусалиме, чтобы пуститься на поиски разлагающегося трупа, поскольку я кровно заинтересован в том, чтобы официально и при стечении народа предать его земле, где им займутся могильные черви, пока его отсутствие окончательно не замутит разум палестинцев. Пожелай мне удачи и оставайся здоровым.

Пилат своему дорогому Титу

Клавдия, супруга моя, сумела перенести всю утонченность Рима в самое сердце Палестины. Ей удается здесь организовывать обеды, которые напоминают о сладости жизни, когда время течет столь же быстро, как и вино в горло, когда от легких остроумных бесед кружится голова, поскольку они касаются самых разнообразных животрепещущих тем, – словом, она воссоздает здесь блестящие насыщенные радостью ночи у Тибра под звездным небом. Мы чувствуем, что находимся в центре мира, а потому любим Рим, обожаем Рим, сожалеем о Риме. Обеды эти преображают наше отшельническое существование.

Вчера вечером, желая, несомненно, поднять настроение и воспользовавшись тем, что мы все остались во дворце, Клавдия вдохновенно устроила прием, тайну успеха которого знает только она. Каждый гость считает себя гостем почетным. Каждое блюдо кажется новым. Каждый разговор создает впечатление, что беседуют умные люди. Намеки раздаются хозяйкой дома, как карты. Она умеет польстить каждому, заставляет каждого высказать то, что лежит у него на сердце, иногда хотя бы ради того, чтобы этот человек больше сюда не возвращался, подбадривает других, удивляет, восхищает. Она выбирает гостей, словно блюда: особые, разнообразные, пряные. Она дразнит вкусовые сосочки и души быстрыми наскоками, почти незаметными уколами, подчеркивая контраст, но не доводя до открытой схватки. Она не позволяет, чтобы пир вдруг завис в воздухе, наскучил, блюда сменяют друг друга, как разговоры, а Клавдия возлежит на хозяйском месте у стола и незаметно управляет прислугой.