Текст книги "Оружие твоих глаз"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Михаил Емцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Сережа попытался придвинуться ближе, но потерял равновесие и с ужасом подумал, что сейчас упадет. Оперся рукой о заднюю стенку шкафа и... провалился в пустоту. В шкафу не было задней стенки, ее заменяла черная плотная штора. Сережа попал в чуланчик, из которого можно было подняться на чердак. Он просунул руку в шкаф, нащупал Юрку и потянул к себе.

На чердаке они отдышались.

– Ну и ну, – прошептал Сережа.

Юрка ткнул пальцем вниз.

– Бандит, – сказал он, прижавшись к самому уху Сережи.

– Тикать надо, – тоскливо сказал Сережа.

Юрка согласно кивнул головой.

Они направились было к слуховому окну, но их внимание привлек странный предмет возле одного окошка. Накрытый темным покрывалом, он напоминал алтарь. Спутанные провода уходили от него в пол чердака и к шпилю Карлова замка. Юрка не утерпел, подошел и сдернул покрывало.

Ребята ахнули. Блестящая штука на колесиках походила на огромный фотоаппарат. Ее объектив смотрел на городок, который громоздился своими развалинами сразу же за бывшим крепостным валом.

Сережа прищурился и увидел вдали тонкую ленточку Главной улицы, зеленый пух городского парка, готический остов костела.

– Съемки ведет, – прошептал Сережа.

Юрка скептически пожал плечами.

– А чего там фотографировать? – прошептал он в ответ. – Развалины? Аэродром все равно сюда не попадает. Нет, тут что-то другое. Пошли. Накрой, а то заметит.

Они высунули головы в слуховое окно и тотчас отпрянули. К Карлову замку подъезжала машина. В виллисе сидели Генчик и трое военных с малиновыми погонами. Они оживленно переговаривались, пока машина въезжала во двор. Сережа успел хорошо рассмотреть белокурый чуб Генчика, его крепкие белые зубы. Он рассказывал что-то веселое. Военные смеялись. Голосов не было слышно.

Внизу, в кабинете Генчика послышались польские и русские проклятия, упал стул. Человек тяжело затопал вниз.

– Испугался энкаведешников, – сказал Юрка.

– А как же нам?..

– Погодим малость. Посмотрим, что будет. Может, этот бандит сам забрался к Генчику.

Сережа был здорово напуган, но сейчас ухмыльнулся.

– Сам! Держи карман шире. Он Генчика поджидает.

Двое военных вошли в дом. Третий остался за рулем. До ребят доносились глухие голоса и раскаты смеха. Никогда в школе не видели они своего учителя таким веселым. На уроках и на переменах он был ужас какой постный и серьезный.

Сидели долго. Солнце склонилось к закату. Тени на лугу стали острыми и глубокими. Похолодало. У Сережи по спине побежали мурашки, руки заледенели; Юра развлекался, ощупывая и разглядывая "фотоаппарат".

Солдат в виллисе дремал, развалившись на сиденье. Внизу кто-то пытался запеть.

– Выпивают, должно быть, – заметил Юрка. – Им сейчас не до нас. Давай двигать, уже стемнело.

– Только бы на глаза солдату не попасться, – сказал Сережа.

– А мы спустимся с другой стороны, там я видел водосточную трубу.

Путешествие по крутому скату крыши оказалось нелегким делом. Хорошо, что многие черепицы лежали неровно и было куда поставить ногу. Юра первым скользнул вниз. Ржавая труба загромыхала. Сережа несколько мгновений болтал в воздухе ногами, затем нащупал трубу и, обдирая ладони, стал спускаться. Жесть вибрировала и дрожала, издавая ухающие звуки. Сережа спрыгнул и притаился. Рядом на корточках сидел Юрка.

– Тихо!

Несколько секунд, задержав дыхание, они прислушивались. Вокруг них стояла тишина, только из дома доносились приглушенные возгласы гостей. Пригибаясь, чтобы их не могли увидеть из окон, они обогнули дом.

И тут что-то заставило ребят обернуться. Прямо за их спиной из окошка подвала смотрел человек. Стремясь разглядеть их получше, он буквально прилип к грязному стеклу. Ребята увидели широкий белый расплющенный нос и черные усы. И до того был страшен этот безмолвный испытующий взгляд, шедший, казалось, из глубины земли, что Сережа, вскрикнув, бросился в сад Юрка затопал вслед за ним.

Они перемахнули через ограду и побежали к валу, не разбирая дороги. Уже совсем стемнело, и они порядком забрали в сторону. До вала добежали, вымокнув по пояс, усталые, с дрожащими коленями.

Погони не было. В Карловом замке зажглись огни.

Юрка сел на землю, снял ботинки и вылил из них воду. Сережа проделал то же самое.

– Чтобы я еще раз играл в сыщики-разбойники... – раздраженно сказал он, очищая со штанин комья грязи. – Что я скажу матери?

– А я что скажу батьке и матери? – философски заметил Юре. – Что-нибудь скажу. И ты что-нибудь скажешь. Придумаем. А наведаться в Карлов замок еще придется.

– Ты что?

– А как же? Ничего не доказано.

– Вот те раз! Как так не доказано? Ты видел бандита? Кстати, почему ты решил, что он бандит?

– Ты на меня положись. Если я говорю, это уж точно.

Они шагали по аллейке, ведущей к городу.

– Это тот самый, что смотрел?

– Не знаю, у того, наверху, я видел только спину. А лица не видел. Может, и тот, а может, и другой.

– Ну, хорошо, – рассудительно сказал Сережа, – если это бандит, тогда нужно пойти заявить на Генчика, и все в порядке.

– Ты пойдешь?

– Нет.

– То-то. Надо же проверить, что и как. Видишь, у Генчика и среди военных есть друзья. Может, он для наших работает? А мы тут заявимся, вот выискались какие умные, умнее всех на свете, скрытого фашиста, дескать, обнаружили. Да нам, если что не так, потом на край света придется бежать. Ведь засмеют. В школе пальцами будут показывать. Нет, я за самодеятельность. Давай понаблюдаем. Что страшного? Ну руки поцарапали, ноги промочили. Эка невидаль!

– Ладно, – сказал Сережа, – занимайся самодеятельностью. Только без меня.

– Как так?

– А так! Я тебе не помощник.

– Э, – сказал Юра, – я знаю, ты меня одного не бросишь.

Сережа поморщился. Юрка был прав.

– Как ты думаешь, что у него за аппарат? – спросил вдруг Сережа.

– Не знаю. Но, по-моему, – сказал Юрка, – преступник не станет заниматься наукой. Ему не до радиосхем.

– А может, у него шпионский радиопередатчик?

– Давно бы засекли.

Они вошли в город и, стараясь держаться подальше от света, направились по домам...

Сережа принес для Саши домашние задания, чтобы он не отстал от класса. Тетя Зося, завитая, нарядная, даже красивая, встретила Сережу радостно:

– Наш гарный хлопчик пийшов на шпацир! Йому покращало.

– Где ж он шпацирует? – улыбнулся Сережа. Ему нравилась эта веселая женщина. Как-то не верилось тому, что о ней говорили.

– Так где завжды. На валах.

Сережа нашел Сашу на скамейке под старым вязом.

– Ожил?

Саша сидел, запрокинув лицо к солнцу.

– Греюсь, как видишь. Солнце меня не берет, зато я его беру терпением. Принес задания?

Странное дело, почему с Сашкой всегда так тревожно? Может быть, за это его и не любят ребята. Их раздражает его внутреннее напряжение. Сидит, молчит, а чем-то волнует. Что-то такое в нем происходит, невидимое для глаза, но... Они его не понимают; они не понимают, а человек мучится у них на глазах, и никто не хочет замечать. А я понимаю? Понимаю, поэтому я с ним, хотя и не знаю, как могу ему помочь. Может быть, это только любопытство? Может быть... Ну и что? Это хорошее любопытство. Если пойму, сделаю что нужно. Он молчит, значит, так надо, пусть помолчит.

Сережа вытянул ноги, теплые солнечные лучи навевали лень и покой. Если закрыть глаза, можно услышать, как поют деревья, земля и небо. Особенно небо. Песня неба была далекая и ласковая. Может, там поют птицы? Нет, так поет само небо. Облака и бездонная синяя глубина звучали, как далекие скрипки.

– Как Юрка? – И в вопросе, простом и естественном, все то же скрытое напряжение.

Почему он заинтересовался Юркой? Он никогда ни о ком не расспрашивал.

– Ничего.

– Не знаю, чего ты с ним водишься?

– Он хороший парень. Надежный друг и... в общем, мне с ним нравится.

– Он неплохой, – заметил Саша.

Чего в нем Сережа терпеть не мог, так вот этого снисходительного тона. Тоже мне, бывалый человек.

– Он не неплохой, он просто хороший, – сердито сказал Сережа.

Саша чуть улыбнулся.

И улыбка у него бывает иногда не очень приятная.

– Пусть будет по-твоему. Юрка хороший. Только... он еще очень сырой, ему еще ой-ой сколько головой работать надо, пока он поймет, что это за штука жизнь.

– Ну и пусть, – возразил Сережа, – у него еще есть время. А кто из нас не сырой? Я? Ты?

– Ты не сырой, – засмеялся Саша, – ты мягкий, теплый и сухой. Об тебя можно греться. И я не сырой.

Он помолчал и добавил:

– Я злой, Сережа, я очень злой. Потому, что у меня есть одна заветная мечта и нету сил эту мечту исполнить.

– Наговариваешь на себя, Сашок...

– Брось ты! Не наговариваю, а недоговариваю. Ты меня не знаешь. Ты ребенок, мальчишка, а я старик. Мне с вами на одной парте сидеть смешно. Все эти игры и забавы для меня так, тьфу! Да и сил у меня для них нет. Я свои силы для другого берегу.

– Поэтому на тебя ребята зуб имеют, что ты перед всеми заносишься и самым умным себя считаешь.

– Не заношусь я, просто мне не до них. А на уроках я занимаюсь делом. Мне нужно получить четкие правильные знания. Мне некогда в морской бой играть, я из-за своей головы да нервов месяцами в школу не заглядываю, сам знаешь. У меня все рассчитано, у меня цель в жизни есть. А что у вас? Ну что с вас спрашивать? Вам пятнадцать лет, а мне тридцать, сто тридцать!

Саша замолчал, закрыл сверкающие черные глаза и подставил лицо солнцу. Они молчали, и молчание длилось бесконечно долго, время текло медленной и густой медовой струей. И не было конца вязкому молчанию, льющемуся теплу из синих небес, назойливому жужжанию невидимых мух.

– Саша, – робко попросил Сережа, – ты обещал досказать мне про черные очки. Это те самые? Неужели они могут убивать? Ты пробовал?

– Ишь ты какой... А впрочем, сказавший "а", да скажет "б".

Он нахмурил брови.

– Так получилось, что я был в другом лагере, не там, где отец. И, как ни странно, ближе, чем он, к гибели. Я не изнывал от непосильного труда в каменоломнях, меня везли прямо в газовые камеры. Это был Освенцим, будь он проклят отныне и навсегда! Спасло меня чудо – меня не сожгли сразу, а дали возможность умереть от дизентерии и голода, ну, а если бы я это выдержал, тогда бы, конечно, сожгли. Потом немцы ударились в бегство, не забыв прихватить с собой и уцелевших узников. Начались мои-скитания по лагерям. Но до окончательной ликвидации дело не дошло. В одно прекрасное утро немецкая охрана исчезла. А вскоре подошли американцы. Я тогда уже был очень болен. А месяцы, проведенные в Западной зоне, меня окончательно доконали. Нервы стали совсем никудышные. Я не буду рассказывать, что мне пришлось вынести потом, это слишком много, да и вредно слушать детям. Одним словом, я выбрался оттуда и вернулся сюда, подо Львов, в родные места. Я знал, что не найду своей матери, она погибла в газовой камере. Но я не знал, что сталось с отцом. Он скрывался у чужих людей, он был блондин с голубыми глазами, и его не могли схватить на улице. В концлагерь его привело предательство. Вот так...

Саша замолк.

– Дай сигарету, Сережа.

– У меня с собой нет.

– Ладно, черт с ними, с сигаретами. Да, дома меня ожидала огромная радость. Это даже не радость, а счастье. Меня встречал живой и почти здоровый отец. Что тут было! Я узнал, что своим вызволением из Западной зоны обязан в значительной мере усилиям отца. Он разыскал меня... Мы попытались жить заново, Ведь мы были не только родственники, но и товарищи по страданию. Все шло отлично. Отец с головой влез в работу, он хорошо, знал людей и наши условия. Выезжая в село, он не клал в коляску мотоцикла автомат, как это делает наш уполномоченный, что живет напротив, но... в кармане его лежали черные очки.

– Как? Они же были у геолога?

– Из семерых, покинувших концлагерь, в живых остался только отец. Остальные погибли. Кто в партизанах, кто умер в дороге от истощения. Геолог передал отцу очки как память о славном побеге.

– Они ими пользовались?

– Отец говорил, что пуля в тех обстоятельствах была вернее, чем стреляющие очки. Тем более, что только у геолога все получалось очень здорово. Наверное, он был какой-то особенный. Так или иначе, отец возил с собой очки, как талисман. Но заклинания бессильны перед коварством. Отец получил письменное приглашение от старого знакомого из одного села. Однажды он как раз проезжал мимо по райкомовским делам и решил навестить своего бывшего приятеля. Он пошел один. Его уже там ждали "лесные братья". Три часа они мучили...

– Не рассказывай.

– Нет, не думай, я уже прошел через это. Предатель потом рассказывал, что слышал все, сидя в каморке, рядом с горницей, где бандеровцы истязали моего отца. Он слышал, как его били, как накачивали водой, как ломали ребра, раздавливали досками органы, он слышал все. Он поседел, потому что бандиты угрозой вынудили его написать записку и ему было жалко моего отца. Но еще больше ему было жалко своих детей и жену, которым грозила в случае отказа смерть. Итак, однажды домой привезли тело моего отца, которого не смог убить Гитлер и которого убили свои, а в кармане у него лежали черные очки. Я думаю, он просто не успел ими воспользоваться.

Саша отвернулся. Сережа молчал.

– Вот какой грустный конец у этой истории, – сказал Саша. – Ты не горюй, Сержик. Теперь уж ничему не поможешь. А очки я тоже ношу с собой. В нагрудном кармане. Вот здесь.

Он хлопнул себя по груди.

– Они... работают? – тихо спросил Сережа.

– Нет, никогда я не замечал, чтобы они работали. Впрочем, сам понимаешь, я не могу проверить их на людях.

– На плохих можно, – убежденно сказал Сережа.

– И на плохих нельзя. Только когда я встречу тех... я надену очки.

– А что, очки ни разу не стреляли?

– Нет, Сержик, может, они вообще никогда не будут стрелять, может, в них должен смотреть особый человек, как тот геолог, не знаю. Сколько я на кошек и собак ни смотрел, ничего с этой живностью не происходило. У нашего Кабысдоха, по-моему, после выстрела из очков только аппетит прибавился. Жрать стал раза в полтора больше.

– Слушай! – заволновался Сережа. – Нужно показать учителям, ученым, это ж интересная штука!

– Не надо, – жестко сказал Саша, – никому ничего не надо показывать. Сначала я посчитаюсь с отцовыми убийцами, а потом будем показывать.

Они опять замолчали. И было в этом молчании какое-то затаенное кипение.

– Я, Сережа, мечтаю быть прокурором. Большим прокурором. Как, скажем, Руденко. Выступать на международных судах, там, где судят страшных преступников, которых судили, например, на Нюрнбергском процессе. Я мстить хочу, Сережа. Не только за отца, а вообще за всех убитых, замученных. Я вот думаю, поймают тех, кто истязал отца, и что будет? Что? Ну, может, расстрел или там двадцать лет, если найдется какой-то оправдательный повод. Пуля для убийцы? Это что? Мгновенная смерть, почти незаметное избавление от страданий. У нас в лагерях люди мечтали о пуле! На совести у преступников годы, не часы, а годы мучения людей, и мгновенная смерть – в расплату. Годы преступлений – и миг наказания. Тысячи, десятки тысяч часов насилий и зверств – и секунда возмездия. Несправедливо это, Сережа! Наказание должно быть соизмеримо с преступлением! Преступник должен знать, что возмездие – это всего лишь обмен ролями, и чем страшнее мучения жертвы, тем страшнее кара. Подумаешь, приговорили Геринга к виселице!

– Он отравился, – тихо сказал Сережа.

– Да. Это что? Насмешка над всеми павшими по воле этого выродка! Когда я найду отцовых убийц, они у меня пройдут все ступени, которые прошел отец. Три года постоянного страха смерти и три часа нечеловеческих мучений. Они у меня узнают...

Саша говорил отрывисто, взволнованно. Было странно, что белое лицо его даже не порозовело под солнцем.

– Ты не прав, Саша, – тихо сказал Сережа, – мы не фашисты. Мы не можем мучить человека, даже если он большой преступник. А убийцам всегда дорога своя шкура, поэтому смерть для них – самое большое наказание.

– Нет! – Саша отчаянно замотал головой. – Это мы так думаем. И это неправильно. Для того, чтобы скончался Гитлер, пришлось смерти скосить пятьдесят миллионов человек. За одну жизнь сумасшедшего пятьдесят миллионов невинных? Нет, ты это понимаешь, Сережа?

Он повернулся к Сереже, его широко распахнутые, как окна, глаза излучали недоумение и боль.

– Я этого не понимаю, – говорил Саша уже глухо, устало, почти безнадежно, – я думаю, думаю и не понимаю. Но знаю, что если б Гитлер... знаешь, смерть от пули, от цианистого калия для таких убийц все равно что палочка-выручалочка. Нагадил, накровянил, наследил и... на тот свет.

Саша стукнул кулаком по колену. Словно кастаньетами щелкнул, подумал Сережа.

– Теперь понял, почему я хочу выучиться на прокурора?

– Почему? – наивно заметил Сережа.

– Эх ты, детеныш. Я сделаю боль наказания равной боли преступления. Вот тогда убийцы всех мастей и масштабов будут долго чесать затылок, прежде чем решиться на что-либо. Я их...

Внезапно он задохнулся и схватился за виски. Лицо его помертвело.

– Что с тобой?

– Пойдем отсюда, – он медленно приподнялся, – немного перегрелся.

Сережа проводил его домой. Руки у Саши были холодные и липкие, он держался за Сережино плечо, тяжело дышал.

В своей кровати он быстро успокоился и подмигнул Сереже:

– Вот такой я, старик. Не гожусь ни к черту.

– Чего там. Ты еще ничего, – неуверенно отозвался Сережа.

Саша улыбнулся и закрыл глаза. Они молчали.

Вот он, оказывается, какой, Сашка. Что ж, так оно и должно быть. Если человек страдает, он быстро становится взрослым. Вот почему он так зол. И черные очки...

Сережа взглянул на друга. У того по-прежнему веки были опущены, но глаза под ними шевелились, значит, не спит.

– Саша, – тихо сказал Сережа, – дай мне посмотреть в очки.

– Только на меня не смотри, гляди в окно, на солнце, в угол, чтоб блестело, куда хочешь, – улыбнулся он. Это была странная улыбка с закрытыми глазами. Странная и немного жуткая.

Сережа взял очки. Теперь он хорошо рассмотрел их. Диски шлифовались вручную, края их в нескольких местах были отбиты. Сережа приблизил очки к глазам.

– Слушай, а почему они светятся? Это тоже от солнца?

– Нет, они светятся и ночью. И вечером, и утром. Если только не глядеть прямо на солнце. Такое уж у них свойство. Я не знаю, почему они светятся. Свечение остается, даже если закрыть глаза. Попробуй, если хочешь.

– Да, правда! Вот здорово! – воскликнул Сережа, прижимая диски к векам. – Это необыкновенные очки!

– Еще бы! Я часто так... смотрю в них с закрытыми глазами. Похоже, словно смотришь из-под воды на солнце. Правда?

– Да, вроде того, – согласился Сережа, – только ярче. Какие-то маленькие молнии пробегают, и точки, и круги. Вот интересно!

– Ты только не очень увлекайся, – сказал Саша, – а то голова начнет болеть. У меня уже был приступ из-за них.

Повертев еще очки, Сережа спрятал их в шкатулку.

– Когда ты выйдешь?

– Не знаю. Думаю, к майским праздникам. Ты уже пошел? Передавай привет своему Юрке.

– Ладно.

Маленькая трибуна и маленькая площадь перед нею были заполнены народом. Шествие праздничных колонн еще не началось, знамена и транспаранты лениво покачивались, люди громко говорили, пели песни, смеялись. Школьники в ожидании парада бродили по улице, выходящей на площадь.

Сережу кто-то дернул за рукав. Он резко обернулся.

– А, это ты, Юрко? Чего тебе?

У Юрки был загадочный вид.

– Слухай, пошли отсюда, погуляем. Нас пропустят часа через два, не раньше.

– Идет.

Шли молча. Сначала вверх по Главной улице, затем у ресторана "Бристоль" повернули направо и вышли на валы.

– Куда мы идем?

– К Генчику в гости.

– Я не хочу! – Сережа остановился.

– Ну что ты? – горячо заговорил Юрка. – Генчика нет дома, он на демонстрацию пошел. Я видел, он на мотоцикле к школе подъезжал. Хозяева тоже, наверное, пошли посмотреть, так что...

– А тот? Бандит с усами? Ты же сам говорил, что видел у него автомат, когда подглядывал из шкафа. Загудим к нему прямо в лапы. Пристрелит, как щенят.

– Брось ты! Этого бандита там уже давно нет. Я думаю, он не имеет никакого отношения к нашему Генчику. Он, должно быть, приходил к хозяевам.

– Выгораживаешь ты своего Генчика!

– Не похож Генчик на человека, у которого связь с бандеровцами. У него много знакомых среди военных, даже среди оперативников.

– Генчик ведет двойную игру, – сердито сказал Сережа. – И нашим, и вашим. Хитрый он. А военные тоже, наверное, переодетые бандеровцы. – Ему пришла в голову здравая мысль: – Юрка. А что нам делать в Карловом замке, если там никого нет? За кем следить?

– Э! – махнул Юрка. – Нам не надо следить. Мы стащим ту штуку, что на чердаке, и узнаем, передатчик это или нет.

– Да ты в своем уме? Она полтонны весит, ее с места не сдвинуть!

– Ну-ну, не полтонны, от силы центнер. Но мы ее трогать не будем. Мы вывернем кое-какие детали и покажем специалистам.

– Ерунда это, – сказал Сережа, – я тебе без специалистов скажу, что ничего мы не узнаем. Пустая это затея. Ребячество.

– Ты что, боишься?

Сережа помолчал. Потом тряхнул головой. Знала б мама...

– Ладно, пошли.

В Карлов замок они проникли уже опробованным путем: через пролом в каменной ограде. Юрка заметил возле одного дерева небрежно присыпанный землей труп кошки.

– Смотри, Сережа, это тот кот, что был в прошлый раз.

– Да. Ну и страшилище. Кто мог его так замордовать?

На этот раз они не полезли на веранду, а обошли замок со всех сторон. Все двери были закрыты. Юрка присаживался и осторожно заглядывал в окошки подвала.

– Ну, что?

– Ничего не видно. Дрова да уголь.

Сережа взобрался на дерево и заглянул в окно второго этажа.

– Кто-нибудь есть?

– Ничего. Никого.

Они потоптались перед парадной дверью. Постучали. Позвонили. Снова постучали, снова позвонили. Молчание.

– Ну, ладно, пошли на веранду.

На веранде оказалось, что дверь в комнаты заперта. Ребята переглянулись.

– Что делать?

– Пошли домой, – сказал Сережа.

– Я придумал. – Юрка подошел к водосточной трубе. – Полезли?

– Соседи увидят...

– Где те соседи? За километр? Увидят, если будут смотреть в бинокль. Полезли.

Труба скрипела и стонала, но выдержала. Через несколько минут они уже были на крыше и, распластавшись, поползли к слуховому окну.

– Юрко, окно закрыто!

– А, сто чертей ихней маме! Разбей стекло, только осторожно, локтем, не поранься.

Дзень!.. Черная звезда вела в пыльную темноту чердака. Юрка легонько обломал острые края.

После солнечного дня чердак показался им черным подземельем. Некоторое время они приглядывались. Ничего не изменилось, возле одного из окошек темнела массивная установка.

– Ну, давай, – шепнул Юра, – нужно действовать быстро.

Они начали стаскивать чехол. Вдруг сзади раздался голос:

– Осторожно! Поломаете аппарат. Не оборачиваться! Стреляю.

Затем голос скомандовал:

– Поднимите руки вверх и сделайте шаг назад! Еще шаг, еще, так, ложитесь.

На головы ребят упала черная тряпка. Кто-то прошел рядом с ними и сказал:

– Будете так лежать. При попытке двинуться стреляю без предупреждения. Молчать, не переговариваться, отвечать на мои вопросы. Отвечайте: фамилия, имя?

Они сказали.

– Учитесь, работаете?

На это ответил только Юра, Сережа не мог, он задыхался под тяжелой накидкой.

Юра начал врать. Сереже показалось, что он врет довольно складно. Забежала, дескать, любимая мамина кошка, и они отправились ее искать. Им сказали, что ее видели рядом с Карловым замком, и они решили...

– Врешь, – прервал голос, – лежи, молчи и постарайся придумать что-нибудь поинтереснее. А правду я из тебя все равно добуду.

Сережа лежал, уткнувшись носом в пол, и слышал, как рядом посапывает Юра.

– Я задыхаюсь, – сказал Сережа. – Можно лечь удобнее?

– Ложись, – ответил голос, – но не пытайся бежать или подсмотреть, пристрелю.

Сереже казалось, что уши у него заложены ватой. Голос едва проникал сквозь сукно. Бу-бу-бу.

На кого он похож? Говорит по-украински с едва уловимым акцентом, скорее немецким, чем польским. Но это не тот, с усами. У того голос был хриплый и акцент чисто местный, галицийский...

Сережа повертел головой, освобождаясь от тяжести тряпки. Юркино сопение резко усилилось, и Сережа понял, что он находится совсем рядом под одним воздушным колоколом со своим испытанным другом. Страшная слабость, которая владела его телом с той минуты, как они услышали голос, стала уходить, на смену ей пришло напряженное нервное возбуждение.

Он почувствовал удар по ногам.

– Ты что, не слышишь? Я сказал тебе, вытяни руки по швам!

Сережа вытянул, и от этого лежать стало еще неудобнее. Щека упиралась в какой-то колючий предмет, который вонзался в тело, как нож.

Почему я не услышал, что сказал бандит? Это тряпка... Она мешает, она изолирует голос, вот в чем дело. Недослышишь, в он тебя пристрелит, с него станется. Нужно было сказать ему, что я не слышу, а то всадит пулю. Но раз так, можно говорить тихо, и он тоже не услышит...

– Юрко... Юрко, ты меня слышишь?

– Да...

– Что нам делать?

– Не знаю.

Они замолчали. Раздался шум, на чердаке появился еще кто-то. Два голоса забубнили по-польски. Сережа услышал, как назвали его и Юркину фамилии. Топот ног. Ругань. Опять шаги. Кто-то бегал по чердаку.

– Это Генчик, – зашептал Юрка, – тот ему сказал, что задержал нас при очень странных обстоятельствах. Генчик ругается. Говорит, не до нас, уже началась демонстрация. Сейчас пойдут летчики. Нужно начинать...

Сережа слышал, как двое мужчин, переговариваясь, суетились где-то совсем рядом. Послышался скрип открываемого окна. Генчик (теперь Сережа узнал его голос) бросал короткие фразы на немецком языке. Второй отвечал на смеси украинского и польского.

– Ну, что они говорят, Юрка?

– Сейчас... плохо слышно, я немецкий хуже знаю, чем польский. Вот... второй хочет нас пристрелить, а Генчик говорит, что сейчас нельзя привлекать внимания и времени нет, пусть лежат... После опыта... Волна пройдет по Главной улице до площади, трибуны тоже захватит... Это все же не луч, а волна... Конечно, жертвы будут и среди населения... Это посильнее атомной бомбы, за нее там руками и ногами ухватятся... Но мы должны навести сначала порядок здесь... Первый опыт на такое расстояние может и не удасться. Он что-то включил.

Ребята услышали гудение высоковольтного трансформатора, Генчик крикнул, и его помощник бросился в дальний угол чердака. Пробегая мимо ребят на обратном пути, он наступил на тряпку, покрывавшую их головы. Завеса сползла с их глаз, и они увидели...

Ярослав Генчик без пиджака, в праздничной рубашке и новых брюках яростно вертел сверкающий штурвал установки. Окно на крыше было открыто, и никелированный ствол аппарата смотрел на город. Помогавший Генчику бандеровец был в форме сержанта войск НКВД. Он присел возле аппарата на корточки и смотрел в бинокль.

Генчик снова сказал что-то непонятное, гудение усилилось. Сережа видел только напряженные спины людей, возившихся у аппарата.

– Они там и не подозревают, что уже умерли, – сказал человек с биноклем.

– Бесшумная и невидимая, – отрывисто бросил Генчик.

Гудение в аппарате усилилось, оно постепенно перешло в вой.

Генчик только пожимал плечами, его слов уже не было слышно. Аппарат визжал, как пила на лесопильном заводе. Визг вздымался выше, выше, чердак наполнялся воем, воздух густел и сотрясался, на головы мальчишек сыпалась пыль и куски черепицы.

Генчик рявкнул и взмахнул рукой. Из аппарата вырвалась короткая белая молния и ударила учителя физики в грудь. Корпус аппарата краснел, краснел, словно наливался кровью, и вдруг лопнул. Вспыхнуло яркое пламя, и Сережа закрыл глаза. А когда открыл, увидел над собой Юрку в клубах дыма.

– Давай, давай. Дом горит...

Мальчишки кубарем скатились с крыши. Они бежали еще быстрее, чем в прошлый раз.

– Проклятый замок, все время из него драпать приходится, – прокричал Сережа на бегу. На валах они впервые перевели дух. Тонкие струйки дыма соединялись над домом в большое синеватое облако.

К замку уже мчалась пожарная машина.

Дойдя до дома, Сережа спросил:

– Так кто, по-твоему, Генчик?

– Фашист, – убежденно сказал Юра.

Дома Сережу ждала неприятная новость. Мать сказала ему, что с Сашей случилось несчастье...

– Когда? – удивился Сережа. – Он же все время лежал дома?

– А сегодня взял и вышел на демонстрацию, и с ним там случился приступ, не то еще что-то, какой-то взрыв... Я точно не знаю, но он очень плох сейчас. Ты сходил бы, проведал его, как-никак без отца и матери.

– Меня все же впустили в палату к Саше, – рассказывал потом Сережа Юрке. – Тетя Зося поплакала и ушла. Я долго сидел у него. Голова вся забинтована, он ничего не видел, но говорил довольно внятно, только голос был глухой и слабый.

Говорил он очень медленно. Слова падали, как капли из закрытого крана. Я и сейчас помню каждое слово. Я держал его за руку и чувствовал неровный пульс.

В тот день Саша очень хорошо себя чувствовал и решил пойти на демонстрацию.

Из дому он вышел часов около десяти. Захотелось побродить по праздничному городу, потолкаться среди людей, смотреть, смеяться. Был он еще очень слаб, голова кружилась от крепкого воздуха.

На Главной улице было еще шумнее, еще веселее и теснее, изредка его окликали знакомые. От света и гама у него кружилась голова, заболели глаза. Он достал черные очки и надел. Сразу стало легче.

Парад уже начался, шли летчики. Торжественно играл духовой оркестр. Он повернулся и посмотрел вверх, туда, где Главная улица переходила в разрушенный пригород. Деревья над далекими домами казались похожими на темные облака. Оттуда, из-за города, веяло душистой прохладой весенней земли.

Он стоял, наслаждаясь теплым весенним днем и близкой человеческой радостью.

Внезапно все изменилось. На горизонте, куда он смотрел, возникла ярко-красная точка, от нее побежали концентрические кольца, они становились все больше, больше... Вскоре он очутился внутри огромной трубы из плотных разноцветных колец. Все вокруг – люди, дома, мостовая, небо, деревья, машины – пришло в движение и, сплющиваясь, деформируясь, вытягивалось в виде колец, превращалось в стенки этой трубы.

Он сорвал очки в испуге. Рядом бурлил людской поток. Никому не было дела до его странной галлюцинации.

Он опять надел очки. Видение повторилось. Он встревожился, потом его охватил настоящий страх. Он понимал, что происходит что-то ужасное. Опасное для людей, которые беззаботно смеялись и весело шли, взявшись за руки. Ведь этого раньше не было. А потом оно возникло. И оно менялось.

Он видел, как концентрические круги пришли в движение. Они перемещались с бешеной скоростью. Наслаивались друг на друга, уменьшались, уменьшались, пока не обратились в дьявольскую красную точку. Труба, в которой он стоял, вертелась, ввинчивалась в горизонт. Его затошнило, и он вновь снял очки, а потом вновь их надел и вновь попал в гигантский водоворот, в котором уже ничего нельзя было различить: ни земли, ни неба. Перед ним была суживающаяся воронка, и он стоял внутри нее.