Текст книги "Проснись в Фамагусте"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Как вам сказать? – Смит поморщился, поправляя очки. – Я нашёл пластиковую взрывчатку и капсюль-детонатор…

– Нашли? – со значением переспросил Макдональд.

– Словом, обнаружил за завтраком у себя на столе, – уточнил Смит.

– И решили проделать проход в заграждении?

– Пожалуй…

– А так, – австралиец сделал ударение, – разве так оно не поддавалось?

– Не знаю, не пробовал.

– Почему?

– Не пробовал, и все, – досадливо дёрнул щекой Смит. – Пластикат натолкнул меня на идею. Я вставил в детонатор огнепроводный шнур…

– Вы ничего не говорили про шнур.

– В самом деле? Однако он тоже у меня оказался… – в некоторой растерянности заморгал Смит.

– Допустим, ладно, – буркнул Макдональд, с трудом отводя взгляд от чуть косящих, едва тронутых синькой глаз.

– Я сделал все, как надо, и даже обжал капсюль плоскогубцами…

– Откуда плоскогубцы, черт подери?

– Не знаю, – и вновь трепет рыжих ресниц выдал растерянность. По всей видимости, Смит ещё не очнулся вполне и не отдаёт себе отчёта в том, откуда и почему возникают предметы.

– Продолжайте, – махнул рукой Макдональд.

– Одним словом, я действовал по правилам, но взрыва почему-то не последовало, хотя шнур задымил… Когда огонь добрался, по моим соображениям, до детонатора, проволока исчезла, испарилась, словно её не было.

– Её и не было здесь… до вас.

– Да, я понимаю… Вместе с ней растаяла и пропасть, залитая туманом.

– Короче говоря, произошло то, чего вы желали?! – выкрикнул Макдональд, убеждая больше, нежели спрашивая.

– Вероятно, – не слишком уверенно ответил американец. – Я не помню… Теперь.

– А бронза у вас в комнате? Вы её сами упаковали?

– Кажется…

– Своими руками сколотили ящики? Обили их жестяной полосой? У вас есть молоток? Гвозди?

– По-моему, есть, – напряжённо вспоминая, кивнул Смит. – Были в одном из вьюков…

– Черта с два были! – раздражённо передразнил Макдональд. – Что я, не знаю наш груз?.. Ящики, кстати сказать, сколочены без единого гвоздика. Я проверил.

– То есть как это?

– А я знаю?.. Может быть, склеены чем-то…

– В этом нужно хорошенько разобраться, Чарли, – озабоченно потряс головой Смит, словно сбрасывая сонную одурь. – Я очень хочу сохранить свою бронзу.

– И я тоже, – непроизвольно признался Макдональд.

– Как, и у вас появилась бронза?

– Нечто в этом роде, – австралиец неопределённо покрутил в воздухе пальцем. – И я, право, не менее вас озабочен сохранностью, а вернее, стабильностью… груза.

– Эти вещи реальны, Чарли, – понимающе кивнул Смит. – Во всяком случае, они построены из атомов, как мы сами, как окружающая нас природа… У меня есть портативный спектрометр, я проверял.

– Звучит обнадёживающе, ежели вам не приснилось все это: статуэтки, проверка, спектрометр.

– А ваша жизнь не приснилась вам, Чарли? Что, если мы снимся сами себе?

– Ну, такое вообще не поддаётся проверке. Поэтому бог с ней, с философией. Я, знаете ли, до самого последнего момента был убеждённым материалистом, хотя и посещаю, ради приличия, приход… Изредка, надо сказать, и весьма…

– Я тоже, коллега, но раньше у меня не было ни малейшей надежды на, так сказать, иное существование.

– А теперь? – с неожиданным волнением тихо спросил Макдональд.

– Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется… Ах, я не знаю, что мне кажется, Чарли, но я безумно дорожу возникшим предчувствием… Тенью…

– Каким предчувствием?

– Не хочется говорить. Не обижайтесь.

– Боитесь спугнуть?

– Может быть.

– Внезапно проснуться посреди привычного убожества?

– Не убожества – ада.

– Пустая игра словами?

– Нет, Чарли, моё кредо. Зная, что впереди у нас только небытие, легче переносить страдания, согласитесь.

– Мы живём в аду, искупая чужие грехи, но, по счастью, наш приговор не бессрочен?

– Можно сформулировать и так.

– Банально.

– Жизнь человека вообще довольно банальна и порядком бессмысленна, вам не кажется? С бессмыслицей, кстати, так же трудно примириться, как и с собственным уничтожением. Невольно спрашиваешь себя: зачем?

– И у вас есть подходящий ответ?

– Ещё несколько дней назад я бы с полной уверенностью ответил «нет», Чарли, а теперь – не знаю…

– Значит, вам примерещился призрак рая. Как дурачку Аббасу, соорудившему этакий, знаете ли, уютный серальчик. С Аббаса что взять? Болван, тёмный, полуграмотный человек, но вы-то, вы, Бобби, понимаете, надеюсь, что эти девки умеют лишь страстно стонать да вскрикивать по-птичьи в надлежащий момент?.. И ничего более.

– Какие девки, Чарли? – Смит изумлённо раскрыл глаза.

– Такие, – проворчал Макдональд. – Золотые, бронзовые, пропади они пропадом… Вы долго намерены здесь прохлаждаться? – спросил он, круто меняя тему. – Не пора ли в дорогу?

– Зачем?

– То есть как это зачем? – поперхнулся от возмущения Макдональд. – Да очнитесь же наконец, Бобби! Мы потеряли бог знает сколько времени. Надо навёрстывать!.. Или вы предпочитаете возвратиться?

– Возвратиться? – Смит задумчиво пожевал губами. – Пожалуй, нет. Мне бы хотелось побыть здесь немного, хотя бы из любопытства.

– Тогда собирайтесь живее! – заторопился Макдональд, обретя наконец привычную форму. – Где ваш бесценный Тигр?

– Но, право, Чарли, я совсем не расположен лететь куда-то сломя голову. Оно найдёт нас и здесь.

– О чем это вы, Бобби? Какое «оно»?

– Право, не знаю… Однако всё, что только должно случиться, не минует нас, мне так кажется… Не лучше ли тихо подождать? Мне хорошо тут, Чарли.

– Поступайте как знаете, – Макдональд не скрывал раздражения. – А я поспешу навстречу, хотя бы из любопытства, простите за плагиат!

– Зачем же так, право… Если вы настаиваете…

– Не настаиваю, – вкрадчиво поправил Макдональд. – Прошу. Мне кажется, нам не следует медлить. «Оно» торопит нас и словно бы обещает, что чем дальше, тем… – он внезапно осёкся и дёрнул напарника за рукав. Ветхая фланель треснула и расползлась.

– Что? – спросил было Смит, но, натолкнувшись глазами на синий, изрядно помятый «лендровер», поперхнулся и замолк.

Машина стояла в каких-нибудь двадцати ярдах и отбрасывала на землю геометрически чёткую тень.

– Вы этого хотели? – тихо спросил приунывший Макдональд.

– Нет, не знаю… А вы?

– И я не знаю, хотя, скорее всего, виноват я… Что ж, пошли.

Приблизившись к «лендроверу», он слегка замешкался, безотчётно ища ручку передней дверцы. Замок открылся, но не сразу, а с некоторым замедлением. Так же постепенно, словно проявляясь на фотобумаге, возникли шкалы и стрелки на приборном щитке, торчащий в замке зажигания латунный ключ. Макдональд уже было собрался повернуть его, как в приспущенное окно ворвался удивлённый возглас Смита:

– Но ведь это же монолит!

– Что? – не понял Макдональд.

– А то, что капот начисто приварен к корпусу, а колеса – к крыльям! – возмущённо воскликнул Смит, но сразу, словно испугавшись чего-то, виновато поправился: – Ах, нет, я, кажется, не заметил зазора… И колеса тоже…

– Так, – озабоченно выдохнул Макдональд, угадывая остальное. – Попробуйте приоткрыть капот. – Он откинулся, сосредоточенно нахмурив брови, отводя внутренним невероятным усилием мысль от проклятого автомобиля. – Что т а м? Что?! – нетерпеливо выкрикнул он, изо всех сил стараясь отвлечься от жестяного скрежета впереди. – Отвечайте быстрее! – потребовал, когда поднятая крышка закрыла небо.

– Ничего, – помедлив, отозвался Смит, у которого вдруг запершило в горле. – Тёмная пустота… То есть что-то там, кажется, прорисовывается… Воздушный фильтр, бобина, аккумулятор, но только без клемм…

– Достаточно, – устало вздохнул Макдональд и, толкнув дверцу ногой, спрыгнул на гравий. – Все равно такая машина никогда не сможет ездить.

– Да, – угрюмо кивнул Смит. – «Оно» не знакомо с элементами машиностроения.

Они поняли друг друга с полуслова.

– Мы знаем обо всём слишком расплывчато, чтобы вообразить каждый винтик и каждую шайбочку, – усмехнулся Макдональд.

– Система питания, – поддакнул Смит. – Жиклёры…

– Электросхема, смазка, – уже веселее подхватил Макдональд.

– Допуски! – улыбнулся в ответ Смит. – Резьбы!

– Такое не под силу одному человеку.

– Если только он не работает в конструкторском бюро у Форда.

– Придётся навьючивать яков, Бобби!

– Видно, уж так, Чарли… Пойдём по пеленгу?

– Самое верное дело, хотя я не прочь скорректировать маршрут с синьором Валенти. Они уже близко.

– Откуда вы знаете?

– Знаю.

– Это не ответ, Чарли.

– Вы не осудите меня, если я признаюсь, что поставил перед уходом «клопа»?

– «Клопа»?

– Надеюсь, вы представляете себе, что это значит?

– Микрофон для подслушивания?

– Зачем такие страсти? Всего лишь миниатюрный передатчик, Бобби, не более того. Я прикрепил его к седлу миссис Джой и поэтому знаю, разумеется приблизительно, где сейчас находится самый прелестный задик на тысячу миль вокруг.

– Кто вы на самом деле, Чарли? – растерянно спросил Смит, протирая очки кусочком замши.

– Это действительно имеет для вас значение? – Макдональд устало махнул рукой. – Сейчас? Здесь?

17

Супруги Валенти набрели на римскую виллу, когда приготовления к походу были в самом разгаре.

Анг Темба едва успевал поворачиваться, навьючивая своенравных, успевших отвыкнуть от груза животных. Угрожающе набычившись и роя копытами землю, яки упрямо пятились, всячески стремясь избавиться от ненавистных пут. Смит в который раз пожалел, что остался без погонщиков, опытных, терпеливых, до тонкостей изучивших норов лохматых прислужников Ямы.

– Не кажется ли вам, дружище, – пошутил Макдональд, – что наши сборы скорее напоминают корриду?

– Я не был в Испании, – не поддержал весёлого настроя Смит. Всю ночь его преследовали кошмары. Провалявшись почти до полудня, он всё равно не выспался и раздражался теперь от каждого пустяка.

– А что вам мешало съездить хотя бы в Мексику?

– Жизнь, – односложно бросил Смит, помогая шерпу грузить ящики.

Различив дальний перезвон колокольцев, он предостерегающе поднял руку и прислушался.

– Я так думаю, это наши друзья, – как всегда мгновенно сориентировался Макдональд. – Здесь не разминёшься…

Вскоре маленький караван уже входил в гостеприимно распахнутые ворота виллы.

– Может быть, нам лучше расположиться неподалёку? – профессор с нескрываемым удивлением разглядывал цветущий сад, жадно вдыхая горьковатую прохладу осыпавшихся пятилепестковых цветов чампы. – Жаль портить такое великолепие!

– Пустяки, – пренебрежительно отмахнулся Смит.

– Не поручусь, что сей цветущий оазис не растает, как мираж, едва мы затворим за собой калитку, – заметил Макдональд, снимая с седла красавицу Джой.

В элегантно потёртых джинсах и синей широко распахнутой рубашке мужского покроя – с карманами и погончиками – стройная полногрудая итальянка выглядела особенно привлекательно. От неё веяло волнующей свежестью степных трав и здорового конского пота.

– Надеюсь, для нас найдутся свободные номера? – взяв кейс с бижутерией и косметикой, Джой одарила Смита чарующей улыбкой.

– Для вас, синьора, приготовлены президентские апартаменты, – перехватил инициативу Макдональд. – Спасибо, что почтили выбором именно наш отель.

– Как он называется?

– «Амарантовая вилла», – проявил находчивость Смит, слегка раздосадованный, что его оттеснили. – Категория «пять звёздочек».

– Кухня по выбору! – коротко хохотнул австралиец.

– Вот как? – оживлённый румянец на обветренном личике Джой поблек. – Я правильно вас понимаю?

– К сожалению, миссис Валенти, – с печальным сочувствием кивнул Смит.

– Мне нужно привести себя в порядок, – мгновенно замкнувшись, бросила она и бочком прошла мимо мужчин к лестнице. – Я не заблужусь?

– Выбирайте любую комнату, – посоветовал Смит, не сделав даже попытки проводить даму.

– Коллекции? – поинтересовался профессор, царапнув ногтем притороченный к вьюкам контейнер.

– Надеюсь, – несколько неопределённо отозвался Макдональд.

– Значит, с вами тоже происходили всякие чудеса? – Валенти придирчиво окинул оком античные колонны, явно барочные окна и нелепый готический аркбутан, полускрытый каминной трубой. – Конечно, друзья мои, такого не может быть? – разминая занемевшие ноги, он слегка помассировал икры и принялся энергично вышагивать вдоль гравийной дорожки. – Я не знаю подобных построек.

Статуи из каррарского мрамора с их вековыми чёрными трещинками и сглаженными временем очертаниями не понравились ему ещё больше.

– Это не Греция, – отчеканил он хорошо поставленным голосом профессионального лектора, – не Рим эпохи упадка и уж конечно не Гандхара, на что хоть в какой-то степени можно было рассчитывать. Это жалкая слепая эклектика, порождённая развитой, но нечёткой памятью. И я готов согласиться с вашим прогнозом, мистер Макдональд. Наваждение, надо думать, развеется, едва исчезнет питающий его источник.

Испытывая сложное чувство разочарования и вместе с тем облегчения, Смит, как загипнотизированный, последовал за итальянцем. В отличие от них с Макдональдом, предпочитавших изъясняться полунамёками, профессор Валенти излагал свои выводы с научной беспощадностью и прямотой. Он словно бы размышлял вслух, оценивая первые результаты потрясающего эксперимента, где сам же и был подопытным кроликом.

– Но всё-таки что это? – преодолевая неясное внутреннее сопротивление, спросил Смит, сбивая щелчком улитку, прикорнувшую на ягодице Психеи. – Объективная реальность или массовый гипноз?

– Я ничего не исключаю, – не без удовольствия отчеканил Валенти, – хотя предпочитаю последнее. Ради спокойствия духа. Именно ради спокойствия, к сожалению, а не на основе объективного анализа, как вы могли ожидать.

– Понимаю вас, – участливо вздохнул Смит. – Вполне понимаю… Анг поможет вам разместить животных, – махнул он рукой, подзывая шерпа. – Если эти роскошные розы придутся по вкусу якам, мы не станем возражать. Верно, мистер Темба?

По молчаливому уговору решено было провести эту ночь на вилле, с тем чтобы утречком выступить всем вместе. Чем больше людей, тем надёжнее. Да и день считай что сгинул. Солнце уже заметно клонилось к гребенчатой кайме исполинского цирка, и жёсткие с металлическим привкусом краски смягчила бархатистая тень.

После коллективной трапезы, где на стол почти демонстративно выставили только свои, до последней крупинки проверенные припасы, безмолвно игнорируя постороннее, Макдональд спустился с сигарой в сад. Хотелось в одиночестве посмаковать редкостную регалию, скрученную из лучшего кубинского табака, и поразмыслить.

В просветах между деревьями, остывая, серебрилась щебнистая равнина. Где-то там, далеко за стеклянистыми волнами перетекающего воздуха, ждала разгадка. Шевельнулось предчувствие, что судьба доведёт его до последнего края и бросит околевать где-то в непостижимой близости откровения.

Макдональд зябко поёжился и швырнул зашипевший окурок в банку с голубыми лотосами из безмерно далёкой нильской дельты. Не причуду воображения, не гривуазный изыск увидел он в декадентских больных цветках, закрывшихся к ночи, но вызов, неприкрытое издевательство кошки, сторожащей отпущенную мышь.

Возвращаясь к себе, он услышал задышливую возню и включил неразлучный фонарик. Одурманенный Аббас с искажённым напряжённой гримасой лицом, в кровь исцарапанным ногтями, тащил куда-то из последних сил упиравшуюся Джой. Она застыла на миг, заворожённая светом, прикрыв локотком распахнутый вырез, и с неестественной медлительностью заскользила вдоль стены по направлению к галерее.

Испустив нутряной клекочущий хрип, Аббас вырвал из ножен воронёный клинок и по-кошачьи сжался для сокрушительного прыжка, но Макдональд нырнул ему под ноги, перехватил руку с оружием и резко рванул её в сторону. Хрустнули оборванные связки, но, прежде чем пакистанец успел осознать затопившую все его существо сумасшедшую боль, Макдональд нанёс несильный, точно рассчитанный удар в висок. Едва ли это было нужно, но, действуя почти инстинктивно, он не мог остановиться на полдороге.

Взвалив на плечо обмякшее тело, Макдональд оглянулся по сторонам, ища пропавшую Джой.

– Животное, – процедил он сквозь зубы, тяжело опуская на ковёр обездвиженную ношу.

Нубийка и королева красоты без устали кружились по комнате, сизой от кадильного дыма, давя каблучками жирную пахлаву.

– Прочь! – хлопнул в ладоши Макдональд, разгоняя прелестниц по углам, как боксёров после удара гонга. – Воды!

Бесцеремонно переступив через опавший газовый шарф, нубийка подала ему узкогорлый сосуд с выгнутым, как лебединая шея, носиком. Макдональд привёл пакистанца в чувство. Мысленно сосредоточившись на перевязочном пакете, он попробовал сгонять за ним другую красотку, только она ничего не поняла, беспокойно встрепенувшись в своём углу.

Пришлось сходить самому. По-видимому, пакистанец не ощущал сильной боли. Во всяком случае, Макдональд застал его мирно спящим. Кровавые полосы, оставленные коготками Джой, чудесным образом затянулись и едва угадывались на тёмном, изрытом оспой лице. Оставалось только накрепко прибинтовать искалеченную руку к груди и предоставить Аббаса его судьбе. В сущности теперь он был совершенно не нужен австралийцу. Пусть пока отлёживается, может быть, пригодится на обратном пути…

Собираясь на другое утро в дорогу, он остановил пристальный взгляд на Джой, седлавшей каракового, нетерпеливо переступавшего забинтованными бабками мула. Ничто в облике итальянки не напоминало о вчерашнем инциденте. Сменив пропылённую рубашку на защитную блузу в стиле сафари, она весело щебетала, скармливая лошадям сахар с ладони.

Почувствовав, что за ней наблюдают, Джой обернулась и, увидев Макдональда, просияла дежурной улыбкой красивой, уверенной в себе женщины.

Караван тронулся, гремя щебнем и разноголосо позвякивая боталами. Облако пыли обозначило его след в первобытной пустыне, иссиня-чёрной под утренним небом.

– Ну, как прошла ночь? – осведомился Макдональд, поравнявшись с Томазо Валенти.

– Лучше не вспоминать, – нервно поёжившись, отозвался профессор. – Единственный сухой остаток от всей фантасмагории так это то, что я ощущаю себя абсолютно здоровым. – Он отрешённо сосредоточился, прислушиваясь к себе. – Совершенно, знаете, позабытое чувство…

– Я рад за вас, профессор.

– Неужели моя подагра решилась предоставить мне полную свободу? – Валенти залихватски подкрутил усы. – Или выгуливает, сволочь, на длинном поводке?

– Надейтесь на лучшее, – посоветовал австралиец.

– Ты слышишь, детка? – ликующе воскликнул профессор, обернувшись к едущей следом жене. – Я не чувствую подагры!

– Думаешь, помогли гейзерные ванны?.. О, я так счастлива, дорогой!

Макдональд вновь подивился самообладанию итальянки. Нехотя отводя взгляд от её отдохнувшего, великолепно ухоженного лица, он увидел ярко-оранжевую точку, которую просто нельзя было не заметить на аскетическом фоне пустыни.

Наведя бинокль, Макдональд не без удовольствия узнал бродячего йога в неизменной леопардовой шкуре, наброшенной поверх монашеского платья. Остановившись в нескольких шагах от «лендровера», он, опираясь о трезубец, внимательно рассматривал незавершённое изваяние.

И вдруг «лендровер» исчез с горизонта.

Монах по-прежнему стоял на своём месте, недвижимый, как изваяние, а кубообразной глыбы, отбрасывавшей короткую тень, не стало.

Макдональд, как ужаленный током, выпрямился в седле и обернулся. На спине приотставшего яка успокоительно блестело дюралевое зеркало контейнера.

18

Норбу Римпоче ощущал себя каплей, подхваченной вешним потоком. Напитанные светом струи несли его к вечному океану, где сливались воедино все реки земли.

Безначальный и бесконечный, заполняющий собой неисчислимые миры, Ади-будда, как звёздная бездна, распахивался в конце пути. И гасли, едва царапнув твердь, метеоры, и навсегда размыкали звенья жестокие цепи причин и следствий.

Вожделенная нирвана, блаженное ничто, в котором растворялись души, уставшие блуждать в лабиринте перерождений, рисовались странствующему йогу как звёздная ночь, отражённая в быстро текущей реке. Этот устойчивый образ был навеян не столько метафизическими откровениями тайных учений тантризма, сколько эвфемизмами, к которым так или иначе приходилось прибегать ламаистским богословам в их заранее обречённых на неудачу попытках представить себе непредставимое.

Вездесущность будды, учили Норбу наставники, заключается в духовном теле, которое и есть абсолютная пустота. Эта божественная эманация присуща всем живым существам, но подавлена в них бренным материальным началом. Сиюминутные устремления, ничтожные заботы о насущном, отвлекая от вечного, вращают колесо страдания, имя которому мир. Даже тела небожителей не свободны от круговорота санскары. Лишь подвижник, выбравший путь пратьекабудд, способен ещё при жизни проникнуть в освобождающее от плена иллюзий ничто.

Медитационные экзерсисы приносили Норбу день ото дня крепнувшее осознание своей личной причастности к абсолюту, нерасторжимой связи с одухотворяющей мироздание силой.

Здесь же, в долине, где даже самые сложные упражнения удавались с поразительной лёгкостью, Норбу окончательно уверовал в близость «другого берега», как именовалась нирвана в священной «Дхаммападе».

Заворожённый нездешним сиянием, он шёл через пустыню, не ведая зноя и жажды, не ощущая усталости, не нуждаясь даже в кратком ночном отдыхе. Ничтожные препятствия в виде несколько странных, следовало сознаться, не описанных в соответствующих трактатах фантомов лишь укрепили йога в верности избранного пути.

Разве не смущал коварный демон Мара видениями, то кошмарными, то прельстительными, самого учителя Шакья-Муни? И разве не победил в себе сомнения великий аскет, рождённый принцем?

Выросший в Трансгималаях, Норбу Римпоче никогда не видел автомобиля, но, разумеется, кое-что слышал об этих «повозках дьявола», отравляющих воздух тошнотворной гарью и нещадно давящих живых людей.

«Лендровер», за которым не было и тени следа от колёс, произвёл на него гнетущее впечатление. Вне всяких сомнений, коварные шимнусы продолжали строить козни. Поставив на пути босоногого аскета адскую колымагу, они задумали свернуть его с благой дороги. Так нет же, не бывать этому никогда!

Норбу вызвал в воображении устрашающий облик юдама, чьё имя тайно носил, и, заполнив пустыню до самых дальних гор человеческой и конской кровью, воздвиг медный остров, на котором могущественный покровитель мог проявить свою мощь. Теперь следовало произнести про себя чудотворную тарни – сокровенную формулу, побуждающую владыку к действию.

«Ом-ма-хум-сва-ха»! – пробуждая творящий космос, замкнулись в непостижимые разумению фигуры магические слога.

Охранитель взмахнул мечом, море пошло волнами, и нечестивое творение поглотила пучина. Затем все до последней капельки крови впитал раскалённый щебень.

Покончив с очередной проделкой шимнусов, Норбу Римпоче обратил просвещённое внимание на развалины, окружённые засохшим кустарником и чёрными, словно обуглившимися стволами неведомых деревьев. Он впервые видел такие уродливые колонны из белого камня, похожего на затвердевший сыр, и такие без всякой на то надобности заверченные лестницы. Недаром обнажённые изваяния подозрительно смахивали на дакинь – любительниц крови. Опытного охотника за чертовщиной ничем не проведёшь! Йог сразу догадался, что перед ним убежище прета – омерзительных созданий, обречённых за грехи на вечный голод.

Преисполненный отваги, как Дон Кихот, завидевший ветряную мельницу, он подтянул сползшую с плеча шкуру и устремился в атаку. Фортификационные сооружения врага человеческого были не в силах сдержать праведный натиск. Ороговевшие пятки топтали колючую проволоку, растирая её в кирпичную пыль, а ломкие лепестки штамбовых роз опадали, как сажа, от невесомого касания монашеского плаща. Волосатые пауки-птицеяды, оплётшие провалы арок, поспешно забились в дыры и трещины. Богомолы, попадав с ломких ветвей, притворились мёртвыми.

Блуждая в сумрачных коридорах, заваленных битым камнем и кусками обвалившейся штукатурки, Норбу заметил светлый клинышек под неплотно прикрытой дверью, чудом сохранившейся средь развала и запустения.

Дверь отворялась внутрь, и монах, осторожно нажав на неё плечом, не без любопытства заглянул в комнату. И то, что внезапно открылось в сандаловом дыму, до глубины души потрясло бедного отшельника, привыкшего, казалось бы, к лицезрению всевозможных фантасмагорий и давно победившего плоть.

С первого взгляда узнав в тройке пляшущих апсар[22]22
  Небесная танцовщица.


[Закрыть] белую леди, с которой ехал из «Тигрового логова» в дзонг «Всепоглощающий свет», Норбу понял, что даже шимнусам не под силу подобное чародейство. Очевидно, сам Мара, демон смерти и тёмного вожделения, вознамерился скрыть за ложной завесой картины «другого берега». И этот бородатый служитель зла – Норбу сразу разглядел в Аббасе реальный человеческий образ – послан, чтобы питать своей жизненной силой омерзительных духов, принявших женское соблазнительное обличье. Всматриваясь в отуманенные курениями очертания, йог не знал, чему больше дивиться: белой леди, услаждавшей бесстыдным танцем головореза в чалме, или невиданной дьяволице с тёмной, как старая китайская бронза, кожей. Эта адская шакти была прекраснее всех! Она танцевала, дразня острым розовым язычком, с наслаждением, в самозабвенном порыве, и каждый мускул, каждая складочка её налитого неистовством тела упруго дрожали в такт танцу. Казалось, что миры рождаются и гибнут под ногами этой богини, чёрной, как Кали, – властительницы любви и смерти. Ни шимнусам, ни прета не под силу было сотворить подобное наваждение.

Собрав все мужество, Норбу Римпоче твёрдо переступил через порог. Оставляя на голубом ворсе ковра отпечатки пропылённых подошв, он внедрился в мистический хоровод и, улучив мгновение, дунул в лицо чернокожей. Прямо в её чувственный, плотоядно оскаленный рот, где огненно трепетало жало.

Безотказное заклинание разрушило образ, сотканный из частиц света. Используя эффект внезапности и сотворив в помощь себе сияющую сапфиром проекцию нирманического[23]23
  Иллюзорный будда.


[Закрыть] будды, отважный воитель распылил на внечувственные элементы вторую апсару и погнался было за третьей, кощунственно скопированной с доброй леди Джой, но был остановлен угрожающим толчком в спину.

Аббас, не успевший довести свой сераль до канонической четвёрки, жаждал мести. Столь скоропалительное сокращение не только угрожало ему полным одиночеством, но и было прямым вызовом, непозволительным вмешательством в святая святых.

Очнувшись от первоначального шока, он вскочил на ноги, зубами сорвал повязку – боли в прибинтованной к телу руке не ощущалось – и схватил неразлучную «М-16». Приперев монаха к стене, точно жука булавкой, он, не отводя оружия, спросил:

– Ты кто?

Норбу языка белых людей не понимал и потому безмолвствовал.

– Отвечай, или я проделаю в тебе такую дырку… – не находя подходящих слов, Аббас не закончил угрозы и на всякий случай повторил вопрос по-китайски.

Но для медитирующего, а потому не шибко преуспевшего в учёности монаха речь северных соседей тоже была тайной за семью печатями.

Вероятно, Норбу Римпоче, даже если бы он обладал необходимыми лингвистическими навыками, едва ли снизошёл до беседы с посланцем преисподней. Приневоленный к абсолютному бесстрашию постоянным лицезрением леденящих кровь картин гибели мира, он не боялся смерти. Здесь, в преддверии блаженного несуществования, она мнилась желанным знаком скорого освобождения.

Он без слов понял, что означает и на каком языке говорит давящий под левой лопаткой металлический холодок. Мгновенный переход к вечному несуществованию от мучительных коловращений санскары именно теперь казался лёгким и соблазнительным. Без томления, которым перед расставанием смущает душу земная преходящая прелесть, но и без нетерпения Норбу Римпоче ожидал выстрела.

Он ощутил, как безжалостно кромсает его совершенную плоть разрывная пуля на выходе, с первым прикосновением стали, за много растянутых мгновений до того, как Аббас Рахман клацнул предохранителем, за целую кальпу до заключительного движения руки, отмеченной клеймом убийства.

Зная по опыту, что в маленьком раю, которого удостоился за искреннюю веру и благочестие, все будет так, как ему захочется, и бессловесные гурии вернутся по первому зову, Аббас не хотел смерти языческого дервиша.

Наслышанный о мощи здешних колдунов, он до дрожи боялся их кровожадного гнева. По здравом размышлении дервишу, из чистой глупости сунувшему свой нос в чужие дела, следовало бы попросту дать коленом под зад. И тут же забыть о нем под усыпляющий рокот струн и сладостные извивы гурий, не знающих, что значит прекословить мужчине. В этом зачарованном дворце, где время остановило свой бег и болезни не властны над человеком, можно позволить себе великодушный каприз.

Однако и с вызовом, брошенным его мужскому достоинству, Аббас не мог примириться. Обуреваемый противоположными порывами, он простоял довольно долго, пока занемевший палец сам собой не надавил на спусковой крючок.

Аббас мог поклясться именем Аллаха, что не хотел этого.

Перед вспышкой, молниеносной, как проблеск затвора в мгновенной съёмке, Норбу привёл дух в состояние безраздельного отвращения к любым проявлениям чувственной жизни. Он погасил в себе все человеческие желания и даже то, высшее, устремление к слиянию с непостижимым.

Подкрепляя решимость привычным видением громоздящихся до неба, где незакатно сияли луна и солнце, костяков, он не давал сознанию, скользящему у самых границ памяти, окончательно кануть в небытие. Образ грозного повелителя смерти удерживал его у края бездны. Пытаясь объять всю непомерную власть Ямы и сгибаясь под её ношей, Норбу очищал душу от накипи желаний, как очищают тело от скверны и нечистот.

И тогда краеугольные основы мироздания, которые человеческий мозг воспринимает раздельно, соединились для него в неизречённую общность. Слились стихии и соответствующие им цвета, направления в пространстве и отвечающие за них за всех чувства и органы чувств человека, и знаки зодиака, и локопалы – хранители мира, и будды созерцания, эманирующие этот призрачный мир.

Он летел в бездонную непроглядную яму, смутно помня последним трепетом угасающей памяти, что это и есть шуньята, единственно сущая пустота.