Текст книги "Слеза большого водопада"

Автор книги: Еремей Парнов

Соавторы: Михаил Емцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

8

– Ну и что было дальше? – спросил Альберт.

– Да ничего. После этой ахинеи насчет клетки доктор Трири замолк и довольно упорно нас рассматривал. И при этом, по-моему, он думал о нас всех что-то нехорошее.

– Как он выглядит?

– Довольно эффектно. Высокий в черном и широком. Белый воротничок из валансьенских кружев делает его похожим на грифа. Костляв, сухопар, держится подвижно, но не превышает амплитуду приличий. Лицо бледное, аскетическое, губы тонкие, впрочем, ты завтра сам его увидишь.

– С чего ты взял?

– Я полагаю, мы все же посетим его лекцию.

– Зачем?

– Как зачем?

– Зачем нам слушать всякий бред?

– Ей-богу, ты еще не видел такого цирка! – Евгений прищелкнул пальцами.

– Ну, ладно, завтра посмотрим. Ты не досказал, что было дальше.

– Да ничего выдающегося. Во время блистательной речи за доктором топтался его увалень-ученик. Здоровенный такой парень, красномордый и, по-моему, в стельку пьяный. Фамилия ученика Остолоп. Забавно, не правда ли?

– Врешь. Откуда ты узнал?

– Помощник капитана обращался к ним, и я слышал. Мистер Трири и мистер Остолоп.

– Сочинил?

– Ну сочинил. – Кулановский вздохнул. – Совсем немножко. Одну букву. Оссолоп его фамилия.

9

Торжественно, широким, размашистым шагом доктор Трири миновал пассажирскую палубу и поднялся наверх, где для него и Джимми был приготовлен номер люкс. Словно подрубленное дерево, рухнул доктор в мягкое чашеобразное кресло. Застенчивая улыбка медленно проявилась на бледном лице, как изображение на недодержанном негативе.

– Здесь дивно, Джимми, не правда ли? – слабым голосом спросил проповедник,можно будет немного отдохнуть.

– Вы правы, док. Здесь неплохо. Не хотите ли поужинать в ресторане?

– Господи, Джимми!

– Ладно, ладно. Тогда оставлю вам ваши термосы, а сам схожу подкреплюсь чем-нибудь существенным.

Джимми Оссолоп мягким движением притворил за собой дверь. «Старик ужасно нервный. Боится резких звуков. Стук двери способен нагнать на него истерику. А вот мне все нипочем. Хотя не скажи. Как я здорово сегодня набрался у этого дона, дона... черт его знает, как его там, да, здорово было, но все же лейтмотив не исчез. Из-за этой попойки и на корабль опоздали, док нервничал, как черт знает кто, но этот дон словно присосался. А может, он знал? И поэтому не хотел нас выпустить? Хорошо, что док не пьет. Вообще он, док, молодец. Он многое может. Он мне предсказал, что лейтмотив не исчезнет неделю, как я ни прыгай, и действительно, уже четвертый день держится, проклятый, и не слабеет ни на секунду.

Точка, тире. Точка, тире. Жирная черная точка и белое, сверкающее, словно проблеск молнии, тире. Точка, тире. Затем точка и несколько тире. Но чаще всего только точка и тире. И ничего больше. Точка, тире. Вот ведь проклятие, какой глупый лейтмотив! Док говорит, что это фокусы подсознания. Но, говорит, все равно это удивительно. Шутки подкорки и симпатики. Но мне не легче от этих шуток. Точка, тире. Подумать только! И какая жирнющая точка. Тире долго не держится. Промелькнет, и нет его. А точка висит. Может, это не точка, а планета? И я вижу взлет ракеты в созвездии Х-У-Z? Чепуха! Это точка и тире! Ни более, ни менее. Еще три дня мучиться, если верить доку. Алкоголь не помогает, конечно. Но как-то начинаешь смотреть на все со стороны. Вроде бы это не совсем твоя точка и не тебе принадлежащее тире».

10

Питер Ик осторожно пробирался среди огнетушителей и канатов.

«То, что свернутый стальной трос или бухта манильской веревки похожи на спящих змей, приходило в голову сотням тысяч людей, но помнили ли они о змеиной сущности спирали вообще? Прямая линия проста, кривая линия хитра, а завитая, как спираль, хандру нагонит и печаль. Чепуха!.. а завитая, как спираль, больных, печальных и слепых, покорных слуг, рабов немых несет на крыльях нежно в даль, где ожидает радость их... кажется, я, как обычно, заблудился. Удивительная, феноменальная неспособность ориентироваться! Ориентироваться в пространстве и в людях. Почему же я писатель? Нет, нужно разобраться с самого начала. Мне было тошно, и я подумал... или почувствовал? Скорее ощутил, что мне вовсе не помешает рюмка коньяка. Только рюмка? Ну не только, а если представится возможность, то и беседа с милой (милая – курсивом) незнакомкой. Только беседа? Да, только. И вот я вышел и самонадеянно направился в ресторан. Почему самонадеянно? Потому, что не спросил у стюарда, куда следует идти. Тут же я заблудился. По-моему, я нахожусь в районе грузового трюма и скоро буду туда спущен как лишний груз, балласт, который подлежит выбросу (выносу) из корабельного помещения. Придется обращаться за помощью к человечеству. Адрес один. Часть апеллирует к целому. Частность взывает к правилу. Обращается ли правило за помощью к исключениям? Не знаю. А вот и представитель этого правила. Он идет тем же порочным путем, что и я. Он путается в канатах и огнетушителях и, кажется, воображает, что попал в дебри амазонской сельвы. Ему мерещатся белые змеи и красные жакаре. Кроме того, судя по неуловимым для глаза приметам, как-то: росту, ослепительному румянцу, великолепным зубам и еще кое-чему, передо мной соотечественник. Он молод и глуп. И к тому же пьян. Но здесь мы переходим уже в позитивную область. Если этот парень пьян, значит, рядом ресторан».

– Вы не скажете, как пройти в ресторан? – Ик был предельно вежлив. Одновременно он пытался магнетическим взглядом пробудить сознание в затянутых дымом глазах Оссолопа.

– Ресторан? Я сам его ищу! Черт бы побрал их со всеми их переходами! Никогда не встречал такой безумно громоздкой конструкции! Голова закружилась. Давайте спросим стюардессу! Она-то наверняка знает!

– Стюардессу? Но мы на морском корабле!

– Разве? Тогда спросим у капитана. Он, наверное, не дурак выпить и должен знать, где у него ресторан. Не так ли?

– Логично. Боюсь только, поиски капитана займут не меньше времени, чем поиски ресторана.

– Тогда пойдем в бар.

Ик с интересом рассматривал пошатывающегося Оссолопа.

«Может, имеет смысл сменить прогнозируемую милую собеседницу на реального клоуна-соотечественника?» – Почему вы предполагаете, что бар найти легче, чем ресторан? – спросил Ик, сурово ожидая ответ.

– Ресторан большой, не правда ли? – Джимми широко расставил руки, иллюстрируя мысль о том, как велик объект его вожделений.

– Согласен.

– А бар маленький, не возражаете? – Джимми свел ладони почти впритык, оставляя такую площадь для бара, где могли веселиться разве что блохи.

– Допустим, хотя вы уж очень преуменьшили бар.

– Я утрирую. Ну и вот!

– Что же следует?

– А то, что бар найти легче, чем ресторан.

– Но почему? – возмутился Ик. – Разве стог сена найти труднее, чем иглу в нем?

– Нет, но найти великое всегда труднее, чем малое. Я предлагаю начать с малого. А им является бар. Следовательно, ищем бар.

Оссолоп победно поглядел на Ика. «Эх ты, точка с тире!» Питер Ик подумал и согласился.

– Идет, ищем бар.

«Ну что за клоун! Чудо, а не клоун. Глуп и весел, что может быть приятнее? По крайней мере для меня. На сегодня, на вечер. Нет, он вполне способен заменить милую собеседницу».

– А ведь я прав! – заорал Оссолоп. – Вот и бар! Два коньяка и два кофе, мадам! Мое имя Джимми. И точка. Джимми и все. Без выкрутасов. Я человек науки.

– Питер Ик, писатель и публицист. Отсутствие выкрутасов, дорогой Джимми, это уже в некотором роде выкрутасы.

– Возможно. А что вы пишете? Как вам нравится этот коньяк?

– Не будем говорить о работе. Пишу я разное. Коньяк местный, неважный, – мистер Ик украдкой разглядывал барменшу.

«Она была, наверное, дьявольски хороша. Боже, до чего она была хороша! А теперь она будет становиться все хуже. С каждым днем. Это ужасно. Почему ты не воспринимаешь все так, как оно есть? Реальный миг, реальный день, реальный мир. Что гонит тебя по времени взад и вперед? Какое имеет значение, чем была и чем станет барменша? Главное, она есть. Остановись мгновение, длись вечно, ведь тебя больше не будет! Клоун как-то изменился, в нем открылось что-то неприятное. Что? Может, он помрачнел? Куда девалось его веселье?» – Вам очень досаждают критики?

– Как вам сказать, Джимми? Не очень, но... с ними трудно найти общий язык. Когда я делаю вещь сугубо фантастическую, то есть фантастику в ее чистом, рафинированном виде, критики набрасываются на меня и с пеной у рта утверждают, что я не описал героя, не дал характеров людей, портретов и прочего. Если я пишу детектив, меня упрекают за отсутствие психологизма и интеллектуализма. Если же я создаю что-нибудь из реальной жизни, то всем им не нравится в моем произведении отсутствие динамичного сюжета, напряженного действия и полета фантазии. Вот так.

– А совместить все эти требования нельзя?

– Совместить можно, но удовлетворить их необычайно трудно. Литературное произведение подобно кулинарному: оно должно обладать определенным вкусом. Кислым, сладким, горьким, наконец. Продукт на все вкусы не имеет ярко выраженного свойства. Это аква дистиллата, или попросту безвкусица.

«Клоун, ты меня разочаровал. И ты суешь нос в литературу. Как вы мне надоели!» – Еще два коньяка, мадам!

«Она, конечно, прелестна и сейчас. Сеньора грация. Сеньора экселенца. Превосходная сеньора. Откуда она?» – Скажите, Питер, вас никогда не интересовали странные люди?

– Странные люди? Америка полна ими. Я только и занимаюсь странными людьми. Простите, Джимми. Ваше здоровье, сеньора, хорошее здоровье. Если не секрет, то как мы с вами поздороваемся следующий раз?

– Добрый день, Миму.

– Миму?

– Так зовут меня друзья. Полное имя – Долорес Мария ди Мимуаза, но, сами понимаете, оно не очень уместно здесь.

– Понятно. Благодарю вас, Миму.

«Какая прелесть! Как просто, без ломанья, без хихиканья. Врожденное благородство. Ди... стало быть, в роду были дворяне, от них это величие и простота. Впрочем, у испанцев и португальцев „ди“ – это не совсем то, что „де“ у французов... Нет, видно, мне еще не все равно на этом свете».

– Вы не слушаете меня, Питер, и я третий раз повторяю вопрос: как вы изображаете странных людей?

– Как? Ну, налегаю главным образом на их странности, и получается очень похоже.

– Перед вами сидит очень странный человек, – торжественно объявил Оссолоп, – стоит вам описать меня, и все остальные писатели мира могут заткнуться. Лучшего объекта вам не найти. Опишите меня, Питер, и вы сразу получите Нобелевскую премию.

Ик рассмеялся.

– Хорошо, Джимми, об этом поговорим завтра. Хотите еще выпить?

– Нет. Но боюсь, что вы не сможете меня описать. Я чрезвычайно сложен. Я невероятно сложен!

– Как и любой человек, Джимми, не правда ли?

– Нет. Любой человек не сложен. Любой человек ясен. Любой человек прост. А если и сложен, то ясно сложен. А я, я совсем другое дело. Хотите знать, как я вас сейчас вижу?

– Ну, Джимми, сейчас вы можете вообразить что угодно. Это не показательно, это не представительно. Это...

– Простите, Питер, я вас перебью, Я должен вас перебить, у меня нет другого выхода. Я вас вижу как точку с тире.

– Точку с кем?

– Точку и тире.

«. – отстукал он ложечкой по краю блюдца, -..

– ».

Ик пожал плечами. «Валяй, клоун, весели партер».

Оссолоп почувствовал облегчение. Когда выговоришься, сразу становится легче.

– Понимаете, я сейчас все кругом вижу как точки и тире, ну и вас заодно, так сказать. Это у меня лейтмотив такой. Одни точки и тире. Понятно?

– Отчего же не понять. Все очень просто: точки и тире. Так что же во мне главное – точка или тире?

– К чему подобные разграничения?

– Верно. Формализм здесь просто неуместен.

Они помолчали. Ик с холодным интересом рассматривал Оссолоп а.

– И вы не боитесь заблудиться во множестве этих точек и тире? – спросил писатель. – Куда идти, с кем говорить, что делать? Как пить с вашими точками и тире? Ведь они вряд ли могут создать даже тот минимальный комфорт, которым мы пользуемся на «Святой Марии».

– Вы меня не так поняли, – ответил Оссолоп, – обычный мир я воспринимаю так же, как и вы, может, чуть острее. Я не собьюсь с пути и найду свою дорогу в бар. Дело в ином. Кроме всего этого вокруг нас есть же еще надощущения, сверхчувства.

– Астрал? Ментал?

– Да нет, не то. От каждого предмета у нас остается образ, не так ли? То же самое остается от людей, животных, природы. Какие-то краски, формы, линии. Правда?

– И что?

– Так вот, этот образ не всегда совпадает с нашими ощущениями. Ведь такое бывает? Видите и слышите одно, а образ создается совсем другой. Ну как в картинах Мирро, Поллака, у всех абстракционистов.

– И у вас?

– Вот именно. Я-то очень хорошо вас вижу. Я могу назвать цвет ваших глаз и форму носа, по все равно...

– Я точка с тире?

– Именно. Я знаю, да, я знаю! Наконец нашел слово! Я знаю, что вы точка и тире, и все тут. И все время помню об этом. Я знаю, что все вокруг – это всего лишь разнообразные сочетания и комбинации точек и тире. Вот!

– Интересно. Ваше образное восприятие перестроилось по двоичной системе: точка – тире, один – ноль, да – нет. Забавно... Еще немного бренди, мадам Миму!

11

– Эта? – Ленивец ткнул пальцем в дверь каюты.

– Сейчас проверю, – Живчик извлек из заднего кармана брюк толстенную записную книжищу.

Ленивец только головой покачал.

«Набираются же люди всякого. Книжки заводят! На свою голову уже не надеются. А все начинается сверху. Каков шеф, таковы и работники. Сдал старый Педро, сдал. Раньше на себя полагался, на свою смекалку, а теперь все журнальчики полистывает, технические новинки вычитывает. На электронику молится, эх ты! И этот, вельо, туда же. Записать записал, а на какую букву – забыл. Роется, ищет. Интересно, читать-то он умеет или нет? Эх, ты!» – Она! Четыреста первая каюта, шестой палубный отсек! – торжественно провозгласил Живчик, захлопывая замусоленную книжицу. – Доставай повязку!

Они приладили друг другу на рукава широкие белые ленты с красными крестами и пошли вдоль безлюдного коридора.

– Санитария! – повизгивал Живчик.

– Санитария! – басил Ленивец. Они стучали в каюты, и, едва им отвечали «войдите», Живчик, просунув голову в двери, вопрошал:

– Мыши, крысы и другие насекомые...

– ...Не беспокоят? – Ленивец распахивал двери пошире и, нависая, как глыба, над Живчиком, обшаривал глазами помещение.

Все шло как по маслу. Им отвечали «нет» или «не знаем», они двигались дальше. Живчик сиял. Эта часть программы принадлежала ему. «Старый кадр чего-нибудь да стоит. Рано некоторые решили списать его со счета, рано. И хлеба даром он никогда не ел».

Он вздернул подбородок повыше, искоса взглянул на Ленивца.

«А ты, триста фунтов телятины, смог бы такое придумать? Идешь, посапываешь, пользуешься законной безопасностью и в ус не дуешь! Да если б не я, ты бы сейчас крался на цыпочках к четыреста первой и вздрагивал при каждом шорохе. Вот тебе и старик, вот тебе и вельо. Жирный глупый поросенок, ты про' падешь без меня...» Из одной каюты на наглые выкрики гангстеров высунулась худая землистого цвета голова и ехидно спросила:

– Вы нас, кажется, за идиотов принимаете, милейшие?

Живчик оторопел, а голова продолжала:

– Откуда нам знать о насекомых, если только несколько часов назад эта лоханка снялась с якоря? Не орите здесь, а то я сейчас позвоню капитану и узнаю, кому понадобилось поднимать всю эту кутерьму!

Голова громко и злобно клацнула желтыми клыками. Живчик стоял ни жив ни мертв.

– Успокойтесь, сеньор, – сказал Ленивец, позевывая от пережитого испуга, – проверка ведется по плану. Один раз в начале, второй в середине, третий в конце плавания. Вот инструкция.

Ленивец сунул руку в карман и там сжал ее в кулак. Карман округлился, распух, вздулся точно перед взрывом.

Голова что-то пробормотала и скрылась.

– Пошли, вельо, да не очень-то кричи, а то и впрямь на кого-нибудь нарвемся.

Оробевший было Живчик перед четыреста первой каютой оживился.

«Как-никак, мы близки к цели. Моя заслуга. Хотя Ленивец тоже... проявил. Не сробел в нужный момент. Из него выйдет толк. Нужна школа. Пока он сырой какой-то, необученный».

Четыреста первая на стук и возглас «Санпроверка!» ответила тоненьким женским голосом:

– Прошу вас!

Физиономии злоумышленников вытянулись. Ленивец даже не произнес традиционную фразу насчет крыс и насекомых. Икнув, он широко шагнул в каюту. Живчик шмыгнул за ним.

– Где хозяин?

– Кого вы имеете в виду? – черноглазая вертихвостка лет шестнадцати отошла от зеркала и, подбоченясь, сурово смотрела на вошедших.

«Задрать бы тебе юбку да всыпать моим солдатским ремнем, чтобы не прыгала по каютам взрослых мужчин. Сопливка, дрянь такая! Откуда она взялась?» Живчик совсем расстроился.

– Закрой-ка дверь, мы сейчас с ней побеседуем, – сказал Ленивец и снова икнул.

– Что вам нужно? Сейчас сюда придут! Не смейте запираться!

«Ой! Мама про такое не говорила. Они страшные и некрасивые какие. Особенно этот толстый, настоящий поросенок».

– Ладно, не шуми, детка. Мы ничего тебе не сделаем. Но ты нам все расскажешь. Хорошо? – Ленивец оглядывал каюту.

– Я ничего не знаю.

– Ты не знаешь, что в этой каюте едет Дик Рибейра? Ты никогда не видела Дика Рибейру? – выскочил из-за спины напарника Живчик.

– Я ничего не знаю. Сейчас придут. И если вы не отстанете, я буду плакать и кричать. Я сейчас начну плакать, а потом стану кричать. А потом я буду драться. Вот тогда берегитесь.

– Успокойся, малышка. Мы не хотим тебе плохого. Как твое имя? – Ленивец перестал икать, но вновь начал зевать.

– Лоис.

– Очень хорошо. А кто твой отец?

– У меня нет отца, у меня есть мама. Ничего я вам не скажу! Ничего! Уходите немедленно, или я позову на помощь!

Живчик кипел от негодования.

«Ох же и дрянь! Ну и дрянь! Сначала пару хороших пощечин, чтоб голова болталась, как на веревочке, затем ремнем по спине, а потом пониже, да так, чтобы с неделю садиться не могла! Но что поделаешь! Надо терпеть. И от этой чернявки приходится терпеть. От всех терпишь, что за профессия, ей-богу! А иначе нельзя. Преждевременный скандал грозит провалом. Это даже Ленивец понимает. Уж он бы в две минуты скрутил вязы этой девке!» – Ладно, – Ленивец решительно встал с кресла, – передай привет Дику, если увидишь его, и скажи, что два старых приятеля из Белена хотят с ним встретиться. И добавь, чтобы он не пытался от нас сбежать. Добудем со дна морского.

– Это уж точно! От нас не улепетнешь! – подтвердил Живчик и демонически захохотал. На душе его скребли кошки. Блистательная операция если и не провалилась, то откладывалась на неопределенный срок.

Они вышли. Лоис, бледная и ослабевшая, упала в кресло.

– Подсадная утка, – сказал Ленивец.

– Обходный финт Дика, – сказал Живчик.

– Долго она не высидит. Побежит к маме или к Дику рассказывать о том, как злые дяди ее напугали. Надо следить: она приведет нас в гнездо.

– А если будет сидеть здесь всю ночь?

– Что же, – Ленивец зевнул, – придется ночью ее пощекотать. Не бегать же нам за Диком по этому корыту. Того и гляди нарвешься на кого-нибудь, кто знает пассажиров в лицо. Было бы неприятно.

– Да... неприятно, – слабым эхом отозвался старик.

Ленивец посмотрел на приятеля. Неудача сокрушила Живчика.

«Сник, вельо, побледнел. Все морщины, все красные жилки обозначились на лице. Словно пузырь с воздухом прокололи. Завял и обмяк Живчик. Эх ты!» – Ну ты, вельо, не скисай, – грубо сказал Ленивец, – добудем мы клятого Дика и все, что надо сделаем. Держись, не так уж плохи дела. Не уйдет он, ему разве что за борт прыгать, а другой дороги, кроме наших лап, нет.

– Да я, что ж я, я ничего.

Живчик отвернулся, стараясь не смотреть Ленивцу в глаза. «Толстяк пожалел тебя, Живчик. Докатился старик. А что ж, поросенок не так уж плох, ума маловато, правда, но работать с ним надежно. Все так говорят. Сала на нем много, а так он понимает. Он понимает, эх ты... что здесь понимать? Все давно понятно».

– Слышишь?

– Что?

– Не выдержала уточка, полетела в гнездышко. Давай за ней!

12

Питер Ик допил бренди и решил перейти на виски. В буфете был превосходный шотландский «хейг».

«Это невозможно. Это совершенно невозможно. Почему они все умничают? Почему? О господи! И ты, малыш... Точка, тире. За что, боже? За что на меня со всех сторон наседают умники? Интеллектуалов сейчас больше, чем дураков. Страшно подумать. Это было бы верным признаком приближающейся всемирной катастрофы. Но что теперь делать? Уйти не хочется, оставаться противно. Ах, донья Миму, донья Миму, секунды счастья мчатся мимо, жизнь до смешного коротка, сиди и слушай дурака... Добавить разве коньяка?» Он критически посмотрел на виски пополам с водой. Смесь была едва желтоватой. Потянул носом. Из стакана пахло торфяным дымом. «Эх, Шотландия!» – Вы нелюбопытны, – сказал Оссолоп, – это очень плохая черта в писателе. Вы никогда не станете великим.

– Как вы никогда не станете приятным и вежливым собеседником, – проворчал Ик, доливая в стакан еще виски.

«Кажется, мне уже пора удаляться. Не знаю, как тире, а точка надралась основательно и окончательно. О, какое волшебное явление! Это ее дочь, несомненно. Они похожи, хотя дочери еще пока недостает пряности матери. Девочка взволнована, она ужасно взволнована. Она, как птица из горящего гнезда, у нее дымятся крылышки и беспомощно раскрыт клювик...» – ...видеть Дика Рибейру, – донеслось от стойки до ушей писателя и пьяного ученика доктора Трири.

Джимми Оссолоп вздрогнул.

«Господи, что я здесь делаю? Как я сюда попал? С ума сойти, как человек может распуститься. Так себя вести! Где мои таблетки? Вот они, милые. Сейчас я их... и все пройдет. За дело, Джимми, за дело. Выходит, они знают, где Дик. Которая из них, толстая или тонкая? Неважно. Займемся сначала тонкой: она моложе и приятнее. А старуха не уйдет, ей от бара не отклеиться. Вперед, Джимми! Не шататься, это на девушек производит тяжелое впечатление».

Питер Ик отпил немного, поморщился и взял в рот ломтик лимона.

«А ведь донья Миму разгневана! Эти красные пятна на шее, о-ла-ла, они совсем ей не идут. Вот она создает повелительный жест, именно создает, а не делает, и выпроваживает дочь. В чем смысл этого жеста? Ступай и сиди. Или ступай и жди. Бедная девочка ушла, вобрав голову в плечи. Строга, Миму, очень строга».

– Вы куда, Джимми?

– Простите, одну минуточку, одну-единственную...

«Ай да точка с тире! Какая прыть! Как он, однако, быстро протрезвел! Неужели эта девица его так? Нет, нет, он дремал и при появлении девочки, и во время разговора с матерью, девочка вовсе не при чем. Что же все-таки? Как-то сразу, даже противоестественно... Что-то проглотил и побежал. Было какое-то восклицание... пожалуй, имя, чье-то имя было произнесено. Так!» Увидев входящих в салон Живчика и Ленивца, писатель быстро соскользнул с табурета.

– Сколько, Миму?

«Это уж слишком. Зайцы стали так же нахальны, как и охотники. Меньше всего я хотел бы выяснять сейчас внутренние комплексы этих ребят. Они, наверное, состоят из одних точек. Точек, которые остаются в яблочке мишени после стрельбы. К черту. Я удаляюсь. Я не психоаналитик. Я даже не писатель. Я человек, которому все было равно. А сейчас нет, не все равно. Покоя! Прочь от очага суеты, прочь!» – Ваша лодка в целости. Можете получить в любой момент, – тихо сказал Ик, минуя Ленивца. Тот приятно осклабился и покосился на Живчика. Вот что значит правильное воспитание клиентуры! Учись, учитель.

В баре было немного народу. Разговор мог бы получиться глубоким и содержательным, если б эта чертова кукла не уперлась. Слишком самостоятельный вид у этой женщины.

– Ты нас знаешь, Мимуаза, не правда ли?

Ленивец накрыл табурет своим телом. Миму показалось, что он стечет на пол, как жидкое тесто.

– Да, господа, знаю. Не очень близко, но, кажется, мы встречались, и не раз, внизу, у Вер-о-Пезо.

– Именно. Мы тебя тоже знаем. И ты не можешь пожаловаться, что мы тебя обижали. Не так ли?

– Нет, сеньоры, ни за что на свете. Зачем мне брать грех на душу и говорить то, чего нет? Я не из тех женщин, которые сочиняют небылицы. Вам это, надеюсь, известно?

– Да, Миму. Ведь мы знали тебя еще тогда, когда ты вкалывала за стойкой у Толстого Педро. Не забыли!?

– Еще бы забыть! Тогда был жив мой последний муж. Он не дурак был выпить и всегда приводил с собой большую компанию пьяниц. Я вас часто тогда видела. Это ж была почти даровая выпивка. Толстый Педро через месяц выгнал меня из ресторана ва перерасход спиртного.

– Слушай, Миму, мы бы сразу пришли к тебе, если б знали, что Дик станет валять дурака и будет прятаться от нас. Где Дик, Мимуаза?

Женщина внимательно посмотрела на сидящих перед ней мужчин. Сердце ее часто заколотилось. Словно вколачивало в голову слова.

«Это твои враги, Миму. Это твои настоящие злейшие враги. Может, раньше ты с ними шутила, плясала и пела, но то время давно ушло. Сейчас они здесь, чтобы отобрать у тебя твой последний шанс, Миму. Держись, Миму! Будь коварной и беспощадной, как и они. Не поддайся, Миму!» – Не знаю, сама ищу. Вот дочку второй раз послала к нему, сказала, пусть дождется и приведет, как только тот появится. Напился, наверное, да валяется где-нибудь пьяный как свинья. Проспится – появится.

Наступило долгое, тяжелое молчание.

Ленивец, не поднимая глаз, сказал:

– Слушай, Миму, у тебя дочь еще девчонка... да и сама ты... одним словом, завтра утром ты сведешь нас с Диком, поняла? В противном случае пеняй на себя. Я свои мысли, надеюсь, излагаю достаточно ясно?

Живчик отвернулся и смотрел в конец бара.

– Да, – ответила Миму, с трудом разжимая губы, – все ясно.

«О, будьте вы прокляты! И ныне, и присно, и вовеки веков. Аминь».

– Что вы хотите от Дика?

– Нам нужен он сам, а там уж мы договоримся. Через тебя во всяком случае работать не станем.

«Проклятие на ваши головы, на головы матерей, родивших вас, на головы всех женщин, кормивших и любивших вас, проклятие... За что мне такая кара? Последний шанс, единственный шанс! Бедный Дик. Бедный мой мальчик».

– Куда мне сообщить, если он появится раньше?

Наступила мгновенная заминка. Нашелся Живчик.

– Мы придем завтра к девяти сюда.

Ленивец добавил:

– Сегодня перед закрытием мы еще заглянем к тебе. Пошли, вельо.

Они ушли.

Миму налила себе большую рюмку бакарди и, отвернувшись от столиков, быстро выпила.

«Спокойно, девочка, не теряй головы. Ты же знаешь их, это трусливые и подлые шакалы. Они будут лаять, кружить и тявкать, но не решатся сразу укусить. Старик, тот вообще пустое место. В толстяке, правда, есть грозная сила, он пугает. Я его плохо знаю. Видела от силы раз или два там, внизу, у Педро. Но все равно, так просто я не сдамся. Я буду драться. Проклятье на ваши головы, убийцы. Нужно все рассказать Дику. И успокоить Лоис. Бедная девочка, она-то тут совсем не при чем. Но должен же мне кто-нибудь помогать? Я одна, совсем одна! Всегда одна, везде одна! Всю жизнь одна! Господи... Где же эти сволочи остановились? Скрывают номера кают, боятся, выдам? А что я могу сделать? Натравить помощника капитана, пусть еще раз проверит документы? Но он уже проверял их при посадке. Да и в порядке их фальшивки, я в этом уверена, они такие вещи отлично умеют готовить, к ним не придерешься. Да и как их выдашь? За это полагается нож. Таков их проклятый закон... Что же делать? Что делать, господи?»