Текст книги "Дом шелка. Мориарти"

Автор книги: Энтони Горовиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава 8
Ворон и два ключа

Салли на работу не вернулась – ни той ночью, ни на следующее утро. Удивляться было нечему: она напала на меня и, естественно, опасалась последствий. Кроме того, о смерти ее брата сообщили газеты, и, хотя его имя названо не было, она могла знать, что возле моста Саутворк нашли именно его, потому что в те дни все обо всем узнавали быстро, особенно в бедных районах города. Дурные вести распространялись, как дым от пожара, просачивались в каждое битком набитое обиталище, в каждый занюханный подвал, мягко и настойчиво въедаясь во все, к чему они прикасались. Хозяин «Мешка с гвоздями» о смерти Росса уже знал – к нему успел нагрянуть Лестрейд, и при нашем появлении он был недоволен еще больше, чем в первый наш приход.

– У меня из-за вас и так хлопот полон рот – вам мало? – спросил он. – Девчонка, конечно, не ахти, но пара рук лишней не бывает, и мне жаль, что она смылась. Да и для дела моего ничего хорошего, когда тут полиция шастает. Послал Бог на мою голову.

– Ваши хлопоты – не из-за нас, господин Хардкасл, – ответил Холмс. Он успел прочитать имя хозяина – Эфраим Хардкасл – на табличке над дверью. – Ваши хлопоты уже были здесь, мы просто пришли по их следу. Наверное, вы были последним, кто видел мальчика в живых. Он вам ничего не сказал перед уходом?

– С чего он будет со мной разговаривать? Или я с ним?

– Но вы сказали, будто у него что-то было на уме.

– Ничего про это не знаю.

– Его замучили до смерти, господин Хардкасл, сломали все кости по одной. Я поклялся найти убийцу и передать его в руки правосудия. Мне это не удастся, если вы откажетесь помочь.

Хозяин медленно кивнул, потом, после паузы, заговорил – уже более взвешенно.

– Хорошо. Парень заявился три дня назад, рассказал какую-то сказку, мол, поругался с соседями и теперь надо где-то ненадолго приткнуться, пока не разберется, что к чему. Салли спросила моего согласия – я разрешил. Почему нет? Двор вы видели. Мусора столько, что ой-ой-ой, – пусть парень разгребает. В первый день он поработал, это точно, ближе к вечеру куда-то убежал, а потом вернулся шибко собой довольный.

– А сестра знала, чем он занимался?

– Может, и знала, но мне ничего не сказала.

– Прошу вас, продолжайте.

– Добавить-то особо нечего, господин Холмс. Потом я его видел только один раз – за несколько минут до того, как появились вы. Он заскочил в паб – я как раз разгружал бочонки с пивом – и спросил, который час… Совсем парень был необразованный, церковные часы прямо через дорогу прекрасно время показывают.

– И потом он отправился на какую-то встречу?

– Видимо, так.

– Наверняка. Зачем еще ребенку, такому как Росс, знать время? Объяснение одно: ему было велено явиться в такое-то место в такой-то час. Вы сказали, что три дня он ночевал у сестры.

– Да, в ее комнате.

– Хотелось бы на нее взглянуть.

– Полиция там уже была. Они обыскали комнату и ничего не нашли.

– Я не полиция, – сказал Холмс и положил на стойку несколько шиллингов. – Компенсация за причиненные неудобства.

– Очень хорошо. Но на сей раз я ваших денег не возьму. Вы идете по следу чудовища, и будет вполне достаточно, если вы сдержите данное слово, найдете его и не позволите зверствовать впредь.

Он пустил нас внутрь, мы прошли по узкому коридору между пивной и кухней. Лестничный пролет шел вниз, к погребам, хозяин со свечой в руках завел нас в унылую комнатенку, что приткнулась под ними, – окон нет, пол из грубо сколоченных досок. Именно здесь Салли, уставшая после тяжкого и долгого дня, оставалась наедине с собой – укрыться тонким одеялом и поспать на брошенном прямо на пол матрасе. В центре этого подобия ложа лежали два предмета – нож и кукла, которую она наверняка добыла в какой-нибудь куче барахла. Глядя на сломанные конечности и белое пятно кукольного лица, я не мог не подумать о брате Салли, которого выбросили на свалку точно так же, между делом. В углу стояли стул и маленький стол со свечой. Едва ли полицейский обыск затянулся: кроме куклы и ножа, у Салли ничего не было, если не считать имени.

Холмс внимательно оглядел комнатку.

– Зачем тут нож? – спросил он.

– Для защиты, – предположил я.

– Для защиты у нее было другое оружие, она носила его с собой, как вам прекрасно известно. Тот нож остался при ней. А этот совсем тупой.

– Украден с кухни, – пробурчал Хардкасл.

– По-моему, нам кое-что расскажет свеча.

Речь шла о незажженной свече, что стояла на столе. Холмс взял ее, опустился на корточки и заковылял по половицам. Я не сразу понял, что он движется по следу, который оставили почти невидимые глазу капельки расплавленного воска. Он, разумеется, заметил их сразу. Они привели его в дальний от кровати угол.

– Она пришла сюда со свечой… Опять-таки зачем? Разве что… Ватсон, дайте нож.

Я выполнил просьбу, и Холмс ввел лезвие в трещину между двумя половицами. Одна из них двигалась свободно, с помощью ножа Холмс отжал ее, сунул руку внутрь и достал завязанный носовой платок.

– Господин Хардкасл, не сочтите за труд…

Хозяин поднес поближе зажженную свечу. Холмс развернул платок, и в свете мерцающего пламени нашим взорам предстали несколько монет: три фартинга, два флорина, крона, золотой соверен и пять шиллингов. Для двух сирот это было настоящее состояние, но кому из них принадлежали эти деньги?

– Это деньги Росса, – произнес Холмс, словно читая мои мысли. – Этот соверен дал ему я.

– Но, дорогой Холмс! Где доказательство, что это тот самый соверен?

Холмс поднес монету к свету:

– Дата та же самая. Посмотрите на рисунок. Святой Георгий скачет на лошади, а на ноге у него глубокая царапина. Я заметил ее, когда передавал монетку. Это часть гинеи, которую Росс заработал в нерегулярных частях. Но откуда остальные?

– Остальные ему дал дядя, – пробурчал Хардкасл. – Когда он пришел проситься на ночлег, то заявил, что готов заплатить за комнату. Я только посмеялся, а он сказал, что деньги ему дал дядя. Я ему все равно не поверил, велел расчистить двор – вот ночлег и отработает. Знай я, что у него такие запасы, предложил бы ему комнату наверху, вполне приличную.

– Так, кое-что становится понятным. Складывается осмысленная картинка. Парень решил воспользоваться сведениями, которые получил, стоя у гостиницы госпожи Олдмор. Он идет куда-то, заявляет о себе и выдвигает требования. Его приглашают на встречу… в определенном месте, в определенное время. Эта встреча стала для него роковой. По крайней мере, он предпринял меры предосторожности, оставил все свое богатство у сестры. Она спрятала монеты под половицу. Сейчас она наверняка в полном отчаянии: мы с вами, Ватсон, ее спугнули, и как ей теперь вернуть свое сокровище? Последний вопрос, господин Хардкасл, и мы вас оставим. Салли когда-нибудь говорила вам про «Дом шелка»?

– «Дом шелка»? Нет, господин Холмс. Никогда о нем не слышал. Что мне делать с монетами?

– Оставьте у себя на хранение. Девочка потеряла брата. Она потеряла все. Может быть, когда-нибудь она вернется к вам за помощью, и по меньшей мере вы сможете вернуть ей эти деньги.

Распрощавшись с хозяином «Мешка с гвоздями», мы пошли вдоль изгибавшейся Темзы в направлении Бермондси. Я поинтересовался у Холмса: он снова хочет наведаться в ту самую гостиницу?

– Не в гостиницу, Ватсон, – возразил Холмс, – но в те края. Надо найти источник богатства Росса. Скорее всего, тут и кроется причина его убийства.

– Но деньги ему дал дядя, – напомнил я. – И если его родители мертвы, кто поможет найти его родственников?

Холмс засмеялся:

– Ватсон, вы меня удивляете. Неужели вы не знакомы с языком, на котором говорит как минимум половина Лондона? Каждую неделю тысячи тружеников и сезонных рабочих навещают своих дядей – владельцев ломбардов. Именно там Росс и получил свой злосчастный доход. Вопрос в том, что он оставил в залог под эти флорины и шиллинги?

– И где он это оставил? – добавил я. – Только в этой части Лондона таких ломбардов сотни.

– Вы правы. С другой стороны, вспомните: Виггинс вел нашу загадочную жертву от ломбарда до самой гостиницы и сказал, что Росс и сам там частенько бывал. Там и надо искать его «дядю».

Ломбард – лоно утраченных иллюзий и несбывшихся грез! Каждый класс, каждая профессия, каждый социальный слой были представлены в этих плохо вымытых витринах: к стеклу, подобно бабочкам, были пришпилены самые разнообразные осколки человеческих жизней. Над входом в ломбард на проржавевших цепях висели три красных шара на синем фоне, они отказывались качаться на ветру, как бы подчеркивая незыблемость происходящего здесь: если владелец расстался со своей собственностью, назад ее уже не вернуть. Надпись под вывеской гласила: «Ссужаем деньги под залог: посуда, драгоценности, одежда, любая форма собственности», и даже клад Аладдина в подземелье едва ли мог сравниться с тем, что хранилось здесь. Гранатовые брошки, серебряные часы, китайские чашки и вазы, подставки для ручек, чайные ложки, книги – все это сражалось за место на полках с такими разрозненными предметами, как заводной солдатик и чучело сойки. Целая армия шахматных фигурок охраняла поле битвы, где на зеленом сукне были выложены кольца и браслеты. Какой работяга заложил стамеску и пилу, чтобы в выходной день порадовать себя пивом и колбасой? Какой девочке пришлось идти в церковь без своего воскресного платья, потому что ее родители хотели хоть что-то поставить на обеденный стол? В окне ломбарда можно было проследить, как человечество приходит в упадок. Но это же окно было пиршеством для глаз. Скорее всего, именно сюда наведывался Росс.

Я видел ломбарды в Вест-Энде и знал: обычно имеется боковая дверка, куда можно проникнуть незамеченным. Но здесь такой роскоши не было, жители Бридж-лейн особой изысканностью не отличались. Дверь была одна, она стояла открытой. Я прошел за Холмсом в окутанное полумраком помещение – там был всего один человек, он сидел, взгромоздившись на высокий табурет, и читал, держа книгу одной рукой, а другая лежала на стойке. Он медленно вращал пальцами, будто вертел на ладони какой-то невидимый предмет. Этому хрупкому узколицему человеку было с виду лет пятьдесят, на нем были застегнутая на все пуговицы рубашка, сюртук и шарф. Все его манеры говорили о дотошности и аккуратности, и в голову мне пришло сравнение с часовщиком.

– Чем могу помочь, господа? – поинтересовался он, едва поднимая глаза от страницы. Но он, видимо, успел окинуть нас оценивающим взглядом, когда мы входили, потому что сказал в продолжение: – Полагаю, вы пришли по официальному делу. Вы из полиции? Если это так, то помочь вам не смогу. О моих клиентах я не знаю абсолютно ничего. Это мое правило – вопросов не задавать. Если вы хотите что-то у меня оставить, я предложу вам достойную цену. В противном случае – всего вам наилучшего.

– Меня зовут Шерлок Холмс.

– Сыщик? Я польщен. Что же привело вас сюда, господин Холмс? Может быть, сапфировое ожерелье в золоте? Симпатичная штучка. Я заплатил за него пять фунтов, но полиция его у меня забрала, так что ни о какой прибыли и речи нет. А я вполне мог бы его продать за десять, представься мне такая возможность. Но жизнь есть жизнь. Всех нас ждет крах – кого-то раньше, кого-то позже.

Я знал, что по крайней мере частично он лжет. Сколько бы ни стоило ожерелье госпожи Карстерс, он заплатил бы Россу максимум несколько пенсов. Возможно, те самые фартинги, которые мы нашли в тайнике.

– Ожерелье нас не интересует, – сказал Холмс. – Равно как и человек, который его сюда принес.

– Оно и правильно, потому что американец, который его сюда принес, отправился на тот свет – так мне сказала полиция.

– Нас интересует другой ваш клиент. Мальчик по имени Росс.

– Я слышал, что Росс тоже оставил эту юдоль слез. Согласитесь, жуткое невезение – потерять двух голубков сразу!

– Недавно вы заплатили Россу деньги.

– Кто вам это сказал?

– Вы это отрицаете?

– Не отрицаю, но и не подтверждаю. Просто говорю вам, что я занят и буду чрезвычайно благодарен, если вы оставите меня в покое.

– Как вас зовут?

– Рассел Джонсон.

– Замечательно, господин Джонсон. У меня к вам предложение. Я куплю у вас то, что принес вам Росс, и дам хорошую цену, но при одном условии – вы будете играть со мной в открытую. Мне о вас, господин Джонсон, известно очень многое, и если попытаетесь мне лгать, я это сразу увижу, вернусь с полицией и все равно заберу то, что мне нужно, а вы останетесь без прибыли.

Джонсон улыбнулся, но мне показалось, что в его взгляде сквозит раздражение.

– Обо мне, господин Холмс, вам не известно ровным счетом ничего.

– Вы полагаете? Пожалуйста: вы родом из богатой семьи, получили хорошее образование. Могли бы стать успешным пианистом, потому что таково было ваше желание. Но вас сгубила некая страсть, скорее всего к азартным играм, если точнее, к игре в кости. В этом году вы сидели в тюрьме за скупку краденого и причиняли хлопоты тюремным надзирателям. Вас продержали под замком почти три месяца, но в октябре отпустили, и сейчас торговля ваша идет бойко.

Впервые Джонсон отнесся с вниманием к словам Холмса.

– Кто вам все это рассказал?

– Мне не нужно ничего рассказывать, господин Джонсон. Все это до боли очевидно. Повторяю свой вопрос: что вам принес Росс?

Джонсон обдумал сказанное, потом неторопливо кивнул.

– Этот мальчик, Росс, пришел ко мне два месяца назад, – начал он. – В Лондон он только приехал, устроился в «Кингс-Кросс», а сюда его привели другие беспризорники. Я мало что о нем помню, но накормлен и одет он был лучше остальных, а с собой принес брегет, наверняка украденный. Потом он заходил еще несколько раз, но ничего достойного больше не приносил. – Он подошел к шкафчику, порылся в нем и достал карманные часы с цепочкой, в золотой оправе. – Вот этот брегет, мальчику я дал за него пять шиллингов, хотя стоит он не меньше десяти фунтов. Платите столько, сколько заплатил я, – и он ваш.

– А взамен?

– Расскажите, откуда вам так много обо мне известно. Я знаю, что вы сыщик, но никогда не поверю, что вам достаточно одной мимолетной встречи – и вы можете, щелкнув пальцами, рассказать всю мою подноготную.

– Но это же так просто… Если я вам все объясню, вы огорчитесь, что сильно продешевили.

– А если не объясните, я потеряю сон.

– Хорошо, господин Джонсон. Ваша манера говорить со всей очевидностью выдает в вас человека образованного. Когда мы вошли, я сразу обратил внимание, что вы читаете письма Флобера к Жорж Санд в оригинале. Приличное знание французского может получить ребенок только из богатой семьи. Вы также проводили долгие часы за фортепиано. Пальцы пианиста узнать несложно. Вы работаете здесь, а это значит, что в вашей жизни произошла какая-то катастрофа, которая привела к быстрой потере и богатства, и положения в обществе. Что с вами могло случиться? Выбор не так велик: алкоголь, наркотики, не исключен крах вашего дела. Но вы упомянули везение, а своих клиентов назвали голубками, а так часто называют тех, кто только что приобщился к азартным играм, и именно эти ассоциации приходят в голову. Кстати, у вас есть одна привычка. Вы вертите ладонь, как будто собираетесь бросить на стол кости.

– А тюремное заключение?

– Вас постригли, что называется, бобриком – это тюремная стрижка. Но она была сделана месяца два назад – волосы уже успели отрасти, стало быть, выпустили вас в сентябре. Мой вывод подтверждается и цветом вашей кожи. Последний месяц выдался необычайно жарким и солнечным, и понятно, что вы провели его на свободе. На обеих ваших кистях есть следы от наручников, значит особым послушанием в тюрьме вы не отличались. Самое очевидное преступление для хозяина ломбарда – это скупка краденого. Что касается этого конкретного ломбарда, сразу видно, что вы довольно долго отсутствовали: книги в витрине выгорели от солнечного света, на полках лежит слой пыли. При этом я вижу, что многие предметы – среди них ваш брегет – не запылены, то есть появились у вас недавно, значит торговля в последнее время идет бойко.

Джонсон передал мне мой приз.

– Спасибо, господин Холмс, – сказал он. – Ваши выводы предельно точны. Я из родовитой семьи в Суссексе и когда-то действительно мечтал о карьере пианиста. Однако она не состоялась, и я подался в сферу права, где вполне мог преуспеть, – но это ведь скука смертная! Потом как-то вечером приятель отвел меня во франко-германский клуб на Шарлотт-стрит. Едва ли он вам известен. Ничего французского либо германского в нем нет. Заправляет этим заведением еврей. Неприметная дверь с ограждающей решеткой, закрашенные окна, темная лестница ведет в залитые светом комнаты наверху… Как только я все это увидел, судьба моя была предрешена. Именно этих ярких впечатлений так не хватало в моей жизни. Я заплатил вступительный взнос в два с половиной шиллинга – и попал в мир карт, рулетки и, разумеется, игральных костей. Я обнаружил, что рабочий день стал для меня невыносимой обузой, и я ждал наступления вечера, чтобы предаться его соблазнам. Меня окружали чудесные новые друзья, все они были рады меня видеть, и все они до одного были подсадными, то есть владелец заведения платил им за то, чтобы они соблазняли меня на игру. Иногда я выигрывал. Чаще проигрывал. В один вечер просадил пять фунтов, в другой десять. Что к этому добавить? Я стал халатно относиться к работе. Вскоре меня уволили. На остатки сбережений я купил эту халупу, полагая, что новое занятие, пусть низкое и презренное, займет меня без остатка. Где там! Я и сейчас хожу туда – из вечера в вечер. Не могу удержаться, и что меня ждет впереди, одному богу известно. Мне стыдно подумать, что могли бы сказать обо мне нынешнем мои родители. К счастью, до этого дня они не дожили. Жены или детей у меня нет. Одно меня утешает: никому в этом мире до меня нет дела. А стало быть, и стыдиться мне нечего.

Холмс заплатил ему оговоренную сумму, и мы вернулись на Бейкер-стрит. Но если я и думал, что на этот день нашим праведным трудам пришел конец, я сильно ошибался. В кебе Холмс занялся изучением брегета. Это были часы прекрасной работы, с крошечным репетиром, белым эмалированным циферблатом в золотом футляре, производитель – женевская компания «Тушон». Других имен или надписей не было, но на оборотной стороне Холмс обнаружил гравюру: на скрещенных ключах сидела птица.

– Семейный герб? – предположил я.

– Ватсон, вы блистательны, – отозвался Холмс. – Мне кажется, вы попали в точку. Будем надеяться, моя энциклопедия позволит нам проникнуть в суть вопроса.

И правда, энциклопедия нам рассказала, что ворон и два ключа – это герб семьи Рейвеншо, одного из самых старинных родов в Британском королевстве, усадьба расположена в Глостершире, неподалеку от деревни Колн-Сент-Алдвин. Лорд Рейвеншо, министр иностранных дел в нынешнем правительстве, недавно скончался в возрасте восьмидесяти двух лет. Его сын, достопочтенный Алек Рейвеншо, был единственным наследником, и теперь ему достались и титул, и родовое поместье. Холмс поверг меня в состояние легкого шока, заявив, что мы должны немедленно выехать из Лондона. Но я слишком хорошо знал его и, в частности, свойственную ему импульсивность. Понятно, что отговаривать его было бесполезно. А уж о том, чтобы отпустить его одного, не могло быть и речи. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: свои обязанности биографа я выполнял с тем же усердием, с каким он проводил очередное расследование. Возможно, именно поэтому мы так легко находили общий язык.

Я быстро собрал вещи для ночлега вне дома, и к заходу солнца мы уже оказались в симпатичной гостинице, где нас ждал ужин из бараньей ноги в мятном соусе и пинты вполне приличного кларета. О чем мы говорили за ужином – не помню. Кажется, Холмс спрашивал меня о моей врачебной практике, а я, если не путаю, рассказал ему об интересной работе Мечникова – о теории клетки. Холмс всегда проявлял острый интерес к медицине и другим наукам, но, как я уже где-то писал, старался не перегружать свой мозг сведениями, не имевшими, по его мнению, материальной ценности. Не дай вам бог завести с ним разговор о политике или философии. Десятилетний ребенок расскажет вам больше. О том вечере могу только сказать, что разговор как-то сам собой перешел на обсуждение дела, которое расследовал Холмс, и, хотя атмосфера была легкой и непринужденной – как обычно, когда мы коротали вечер вдвоем, – я понимал, что мой друг преследует определенную цель. На душе у него было неспокойно. Смерть Росса глубоко задела его и не позволяла расслабиться.

Еще перед завтраком Холмс послал свою карточку в Рейвеншо-холл с просьбой об аудиенции, и ответ не заставил себя ждать. У нового лорда Рейвеншо какие-то дела, не терпящие отлагательства, но он будет рад видеть нас в десять часов. Когда церковные часы начали отбивать десять, мы шли по подъездной дорожке к шикарному особняку эпохи королевы Елизаветы, выстроенному из котсуолдского камня и окруженному сверкавшими утренним морозцем лужайками. Наш друг, ворон с двумя ключами, явил себя в резном орнаменте из камня возле главных ворот, а также над притолокой входной двери. От гостиницы мы пришли пешком, совершив приятную и не слишком долгую прогулку. Уже на подходе мы заметили экипаж. Вдруг из особняка торопливой походкой вышел мужчина, сел в него и захлопнул за собой дверцу. Кучер хлестнул лошадей, и через секунду экипаж, прогромыхав мимо нас, скрылся из виду. Но я успел узнать визитера.

– Холмс, – сказал я, – я ведь знаю этого человека?

– Разумеется, Ватсон. Это господин Тобиас Финч, верно? Старший партнер в картинной галерее «Карстерс и Финч» на Элбмарл-стрит. Занятное совпадение, вам не кажется?

– Да, это весьма странно.

– Пожалуй, обсуждая интересующий нас вопрос, следует проявить деликатность. Если лорд Рейвеншо считает необходимым распродавать семейное наследство…

– Возможно, он хочет что-то купить.

– Не исключено.

Мы позвонили. Нам открыл лакей и провел нас через вестибюль в гостиную, размер которой сделал бы честь любому барону. На стенах из деревянных панелей висели семейные портреты, а потолок уходил в такую высь, что посетитель боялся поднять голос – вдруг ответом ему будет эхо? Многостворчатые окна выходили в сад, где благоухали розы, а за ним простирался олений заповедник. Несколько стульев и диванов располагались вокруг массивного каменного камина – на его перекладине был вырезан все тот же ворон, – в пламени потрескивали зеленоватые поленья. Возле камина, согревая руки, стоял лорд Рейвеншо. Мое первое впечатление о нем было не самым благоприятным. Грива серебристых волос зачесана назад, в румяном лице что-то отталкивающее. Глаза заметно выступали из глазниц, и мне тут же пришло в голову, что у него не все в порядке со щитовидной железой. На нем были кожаные сапоги и жокейская куртка, из-под мышки торчала рукоять кнута. Мы еще не успели представиться, а он уже всем своим видом показал, что его ждут другие дела.

– Господин Шерлок Холмс, – сказал он. – Да-да, кажется, я о вас слышал. Вы детектив? Не представляю, каким образом наши интересы могут пересекаться.

– У меня есть некий предмет, лорд Рейвеншо, который, как я полагаю, принадлежит вам.

Сесть нам не предложили. Холмс достал часы и передал их владельцу поместья.

Рейвеншо взял часы. Взвесил на руке, словно пытаясь определить, действительно ли это его вещь. Постепенно выражение его лица изменилось – он вспомнил. Видимо, подумал, как эти часы попали к Холмсу. Лорд был, несомненно, рад, что его собственность нашлась. Он не произнес ни слова, но все чувства отразились на его лице так явно, что распознать их без особого труда сумел даже я.

– Что ж, я вам очень обязан, – произнес он наконец. – Я очень люблю эти часы. Мне подарила их сестра. Вот уж не рассчитывал, что увижу их снова.

– Мне хотелось бы знать, при каких обстоятельствах они пропали, лорд Рейвеншо.

– Это я помню точно, господин Холмс. Летом, в Лондоне. Я поехал в оперу.

– Месяц не вспомните?

– Июнь. Я вышел из экипажа, и в меня врезался уличный беспризорник. Лет двенадцати-тринадцати, не больше. Мне и в голову ничего не пришло, но во время антракта я решил взглянуть на часы – и только тогда понял, что меня ограбили.

– Часы очень красивые; понятно, что для вас они представляют большую ценность. Вы заявили о краже в полицию?

– Мне не очень ясен смысл ваших расспросов, господин Холмс. Откровенно говоря, меня вообще удивляет, что человек вашего положения самолично приезжает из Лондона, чтобы вернуть украденную вещь. Вы рассчитываете на вознаграждение?

– Отнюдь нет. Эти часы – улика в проводимом мною расследовании, и я надеялся, что вы сможете помочь.

– Боюсь, вынужден вас разочаровать. Больше мне ничего не известно. О краже я не заявлял, потому что воров и мошенников на улицах пруд пруди, полиция вряд ли сможет что-то сделать, а раз так, к чему тратить их время? Я очень благодарен вам, господин Холмс, за возвращенные часы и буду счастлив оплатить вам ваше время и расходы на дорогу. Думаю, это все, и я с удовольствием пожелаю вам всего наилучшего.

– Последний вопрос, лорд Рейвеншо, – невозмутимо произнес Холмс. – Когда мы прибыли, из дома вышел человек. К сожалению, мы с ним разминулись. Верно ли, что это был мой старый друг господин Тобиас Финч?

– Друг?

Как и подозревал Холмс, лорд Рейвеншо не сильно обрадовался тому, что был замечен в обществе галериста.

– Знакомый.

– Коль скоро вы спросили – да, это был он. Я не люблю обсуждать семейные дела с посторонними, господин Холмс, но могу вам сказать: мой отец обладал жутким вкусом, и я намерен избавиться по крайней мере от части его коллекции. Я провел переговоры с несколькими галереями Лондона. Карстерс и Финч выглядят самыми благоразумными.

– Господин Финч никогда не упоминал о «Доме шелка»?

Холмс задал вопрос, и в воздухе повисла тишина, которую нарушал лишь треск поленьев в камине.

– Вы сказали, господин Холмс, что у вас остался только один вопрос. Это уже второй, и мне кажется, что я терплю ваши неуместные реплики достаточно долго. Мне позвать слугу или вы уйдете сами?

– Был счастлив с вами познакомиться, лорд Рейвеншо.

– Весьма признателен, что вы вернули мои часы, господин Холмс.

Я был рад выйти на воздух, потому что среди этого великолепия и богатства чувствовал себя как в ловушке. Мы пошли к воротам, и Холмс ухмыльнулся:

– Вот вам и еще одна загадка, Ватсон.

– Откуда у него такая враждебность, Холмс?

– Я говорю о краже часов. Если их украли в июне, Росс тут ни при чем: как мы знаем, он в то время находился в мужской школе «Чорли Гранж». Если верить Джонсону, в ломбард часы попали несколько недель назад, в октябре. Что же с ними было целых четыре месяца? Если их украл все-таки Росс, почему так долго держал у себя?

Уже у самых ворот мы увидели у себя над головами черную птицу – не ворона, а ворону. Я проследил за ее полетом и перевел взгляд в сторону усадьбы. Я увидел лорда Рейвеншо: он стоял у окна и наблюдал за нашим уходом. Руки он держал на бедрах, а его круглые выпученные глаза неотрывно следили за нами. Я могу ошибаться, потому что мы ушли от усадьбы на достаточное расстояние, но мне показалось, что его лицо пылало ненавистью.