Текст книги "Радамехский карлик"
Автор книги: Энтони Гидденс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
– Простить вас?! – воскликнула Гертруда. – Да в чем мне прощать? Ведь и сами вы в плену! Будем же только радоваться, что мы видим вас! Знаете вы хоть что-нибудь о моем дяде и о Мабруки? Что сталось с ними?
– Я не видел их с того самого момента, как мы поели этих фиг, пропитанных, несомненно, каким-то сильным наркотическим веществом!
– В сущности, вы скорее были бы вправе упрекать меня в том, что очутились в плену, – продолжала Гертруда, – так как попали сюда только из-за меня!
– Ах, почему мне не дано доказать вам каким-нибудь более действенным способом всю мою преданность вам! – воскликнул Норбер Моони. – Нам надо во что бы то ни стало выйти отсюда. Но как узнать, как мы сюда попали и кто нас держит здесь?
– Как, разве вы не знаете об этом?.. Да это – Радамехский карлик!.. И надо ли мне признаться в том, что так ужасно унизительно для моего самолюбия женщины? – продолжала Гертруда Керсэн, краснея до корней волос. – Этот негодный шарлатан предлагал мне, всего какой-нибудь час тому назад, стать его женой!
– Дерзкий урод! – с негодованием воскликнул Норбер Моони.
– Я рассмеялась ему в лицо, как вы, конечно, могли того ожидать, и он ушел страшно взбешенный, угрожая мне самым ужасным мщением.
– Прежде всего нам следовало бы приобрести уверенность в том, чего он хочет и что он может! – сказал молодой ученый, осматриваясь кругом. – Ну, это помещение вовсе не похоже на то, в котором находился я до настоящего момента.
Не успел он докончить этих слов, как одна из стенок подземелья растворилась, и Радамехский карлик во главе целого отряда в двести или триста человек черных воинов появился в широком отверстии раскрывшейся ниши. Что особенно поразило при этом Норбера Моони – это то, что черная стража во всех отношениях удивительно походила на тех черных воинов, которых он завербовал для защиты Тэбали. То были люди совершенно того же типа, одинакового с ними вооружения, с теми же щитами и поясами из леопардовой шкуры и в тех же шлемах, – словом, все было то же, что и у тех.
– Что я хочу, что я могу? – сказал Каддур, точно эхо повторив последние слова молодого человека, – я покажу вам это, и притом сейчас. Я хочу, чтобы вот эта девушка стала моей женой, а я могу многое, чтобы этого достигнуть, чтобы принудить ее решиться на это, например, я могу вас подвергнуть пытке, тебя и ее дядю, и ваших верных слуг. Затем могу отвести вас на Тэбали и на ваших глазах уничтожить все то, что с таким трудом ты сооружал в своей безумной гордости, исполненный надменным самомнением. Тогда-то мы посмотрим, не ты ли первый станешь просить ее принять мое предложение!
– Гертруда, – воскликнул Норбер Моони, – пусть никакая жалость не заставит вас покориться его воле! Конечно, мне будет страшно больно видеть уничтожение всего того, что создано с таким трудом, но никакая пытка в мире не сравнится для меня с той, какой является для меня мысль о подобном браке!
– Не сомневайтесь в этом, друг мой! – ответила молодая девушка, нимало не смущаясь. – Если что-либо могло увеличить то отвращение, какое мне внушает это чудовище, то это именно те средства, какие он избрал, чтобы восторжествовать надо мною!
Каддур позеленел от злобы.
– Принесите веревки! – крикнул он, – и свяжите этого господина!.. Прежде всего мы отправимся в Тэбали, где приступим, в свою очередь, к иного рода работам. Кроме того, господин Моони не единственный, с кем мне надо свести кое-какие счеты.
ГЛАВА xv. Сыны страны Великих Озер
Сэр Буцефал Когхилль только что встал и по обыкновению прогуливался взад и вперед по площадке Тэбали, как к нему вдруг подошел Виржиль.
– Господин милорд, – сказал он, – мне сейчас дали знать, что по дороге к нам показался большой отряд вооруженных людей. Господин Моони отдал при своем отъезде строжайшее приказание, чтобы никто не смел приближаться без надлежащего разрешения к месту работ, поэтому я прикажу нашим черным воинам взяться за оружие и вместе с ними двинусь навстречу этому отряду.
– Прекрасно! – отвечал с величайшим равнодушием молодой баронет, – это ваше дело!
И когда Виржиль уже двинулся по направлению к казарме, где помещалась черная стража, сэр Буцефал добавил самым небрежным тоном:
– Может быть, это господин Моони возвращается: ведь уже скоро две недели, как он уехал. Разве такое продолжительное отсутствие не удивляет вас?..
Это продолжительное отсутствие не только удивляло, но и тревожило Виржиля в высшей степени, но он не считал нужным высказывать этого; он знал только, что ему было приказано, и твердо исполнял, что ему было вменено в обязанность. Молодой ученый уезжая поставил его старшим надзирателем над работами, и вот он будет охранять их и следить за ними, если надо, вплоть до окончания века.
– Вероятно, у господина Моони есть свои причины оставаться в Хартуме дольше, чем он предполагал! – заметил он, почтительно поклонившись баронету.
Тот продолжал ходить взад и вперед все тем же ровным, мерным шагом, как всегда, и когда по его хронометру, который он держал в руке, прошло ровно шестьдесят минут с момента начала прогулки, сэр Буцефал остановился, придвинул к маленькому столику легкий бамбуковый стул и стал просматривать европейские газеты, которые ему ежедневно доставлял нарочный, привозивший их из Бербера.
– Хм! Гордон назначен генерал-губернатором Судана!.. Он прибыл в Хартум, проехав всю пустыню на верблюде, совершенно один! Да, это на него похоже! – пробормотал сэр Буцефал, быстро пробежав глазами «Times». – Вот, вероятно, причина, задержавшая господина Моони в Хартуме! – Затем он глубокомысленно погрузился в чтение своих газет.
Тем временем Виржиль, призвав к оружию черную стражу, выстроил их в две линии и скомандовав «бегом»!, спустился с ними с горы вниз к подножию пика. Не прошло и двадцати минут, как эта сотня черных воинов, проворных и легких, как пантеры, с Виржилем во главе, была уже в долине и даже миновала приютившуюся у подножия горы арабскую деревню.
На расстоянии каких-нибудь двух ружейных выстрелов от селения Виржиль построил свой батальон сомкнутыми рядами, чтобы преградить путь нежданным гостям.
Ждать их пришлось недолго. Караван этот состоял из одного паланкина, колыхавшегося на спине верблюда; в паланкине сидели пленная Гертруда и ее маленькая служанка, за ним шли три других верблюда, на которых связанные и в цепях помещались Норбер Моони, доктор Бриэ и Мабруки, которые в таком виде совершили мучительное пятидневное путешествие. Далее ехал сам Радамехский карлик на великолепном арабском коне, богато разукрашенном, за ним следовала его черная стража…
Виржиль с первого взгляда узнал своего господина в тотчас же понял, что случилось какое-то несчастье. Но смелый и неустрашимый, он ни минуты не колебался в своем решении.
– Стой! – крикнул он, выскочив шагов на двадцать вперед остальных, – Что вам здесь надо?.. Как вы осмелились связать этих господ?..
Радамехский карлик поспешил выехать вперед. Чрезвычайно удивленный, что наткнулся на сопротивление там, где нельзя было ожидать, и даже немного смущенный этим, он вскоре вернул себе весь свой апломб, убедившись, что его стража гораздо многочисленнее маленького отряда Виржиля.
– Что мне здесь надо? – повторил он. – Мне надо овладеть пиком Тэбали, и я овладею им! – надменно заявил он. – И если вы не сдадитесь сейчас же, то будете все уничтожены, все до последнего.
– Ах ты, дрянной карлик! В уме ли ты? чтобы мы сложили пред тобой оружие! Да я скорей заставлю тебя проглотить твой язык! – вскричал возмущенный Виржиль и, выхватив саблю из ножен, скомандовал своему отряду громовым голосом:
– Стой! Ружья к плечу! Целься!..
Та же команда послышалась и в противоположном лагере.
Но, к немалому удивлению обеих сторон, ни тот, ни другой отряд не повиновались команде. Один из вождей негритянской стражи Каддура, отделясь от своих, подошел к нему сообщить что-то. Одновременно с ним и Шаака подошел к Виржилю, со словами:
– Сыны стран Великих Озер не сражаются никогда друг против друга! – и он указал рукой на чернокожих воинов Каддура. – Прикажи нам, что хочешь, и все мы готовы повиноваться тебе, но только не приказывай стрелять в своих братьев!..
Вождь негров Каддура, подойдя к карлику, сказал ему почти то же.
– Посмотри, господин, эти люди так же, как и мы, – дети страны Великих Озер. Брат не может идти на брата!
– А-а! – заревел в ярости Каддур, – брат не может идти на брата! Погоди, Мадуппа, я тебе покажу, что значит так говорить со мной!
И, выхватив из кобуры револьвер, он в упор выстрелил в бедного негра, стоявшего перед ним, и разом уложил его на месте.
– Ну, что? пойдете вы теперь, мерзавцы? – ревел Каддур, обращаясь к своей многочисленной страже.
– Да, пойдем, но только против тебя, если только посмеешь еще угрожать нам! – ответили воины первого ряда. – Мы – твои солдаты и клялись тебе в верности, но не можем идти на наших братьев!
Каддур испускал пену и грыз ногти в бессильном бешенстве. Наконец, видя, что ничто не поможет, крикнул глухим, сдавленным голосом: «Ну, так налево кругом и домой!»
Но не на то рассчитывал Виржиль, безмолвно присутствовавший при этой сцене и только о том и думавший, как бы ему освободить своего господина.
– Нет, постой, карлик! – крикнул он, схватив его коня за узду, – наши солдаты отказались драться: у них на то есть добрая причина. Но у нас с тобой нет никакой причины поступать так же, как они… Так вот, сразимся один на один!.. Кто победит, того будут и пленники: ты – так твои, а я – так пусть будут мои!
Черные воины как той, так и другой стороны пришли в восхищение от этого вызова: они умели ценить храбрость и мужество.
Между тем, не дожидаясь согласия Каддура, Виржиль накинулся на него с высоко поднятой саблей. Карлик едва успел отразить первый удар, подняв на дыбы своего скакуна, затем, выхватив драгоценный дамасской стали ятаган, отразил им второй удар Виржиля и занес его над головой отважного солдата. Когда Виржилю пришлось парировать удар, то его сабля, далеко не высшего достоинства, сломалась пополам, скрестившись с дамасской сталью ятагана.
Все присутствующие полагали, что отважный француз безвозвратно погиб. Не тут-то было! Едва увидел он себя обезоруженным, как одним прыжком, точно тигр, вскочил на спину карлика и, запрокинув его назад, вцепился ему пальцами в горло. Сдавив его в своих сильных руках, он стащил карлика с седла и прежде, чем тот успел опомниться, повалил его наземь, затем, не дав ему возможности шевельнуть рукой, крепко придавил коленом.
Оба отряда громкими криками одобрения приветствовали эту блестящую победу. Если бы у Виржиля было в этот момент какое-нибудь оружие под рукой, нет ни малейшего сомнения, что наглый карлик тут же бы заплатил жизнью за всю свою наглость. Впрочем, и без того он чуть было не задохся в сильных руках Виржиля. Но первый момент злобы прошел, – и бывший алжирский стрелок, видя, что враг его уже бессилен, решил не доводить дело до конца. Он поднялся с земли и, сделав знак своим людям, приказал связать и унести карлика, лежавшего без всякого движения и без малейших признаков жизни.
Между тем черная стража Каддура стала подходить и брататься с черными защитниками Тэбали. Слышались радостные крики, похлопывание по бедрам, прыжки, скачки и приплясывание. Было ясно, что о какой бы то ни было враждебности двух отрядов не может быть и речи. Быть может, даже черная гвардия Каддура была особенно рада такому исходу дела, который гарантировал ей полную безопасность от его мщения. Кроме того, убийством их вождя Мадуппы этот надменный карлик показал им, каким образом он намерен заставлять их повиноваться ему. И потому никто из его воинов нисколько не протестовал против того, что его связали и унесли; никто не воспрепятствовал и Виржилю, кинувшемуся прямо к своему господину, как только он успел справиться с карликом.
Не прошло двух минут, как и Норбер Моони, и доктор, и Мабруки были освобождены им из уз, а Гертруда и Фатима выпущены из душного закрытого паланкина. Обе женщины из-за занавесок видели все, что происходило на месте поединка, и можно себе представить, что переживали они в эти моменты, когда продолжалась борьба безобразного карлика с их мужественным защитником. Норбер Моони, как только очутился на свобод! прежде всего позаботился, чтобы скорее укрыть Гертруду от возможного повторения того, что уже раз случилось с нею. Он поспешил отправить ее раньше вместе с доктором и Фатимой. Затем поручил Виржилю предложить воинам Каддура поступить в число защитников Тэбали.
Однако их вожди, посоветовавшись между собой вежливо отклонили это предложение. Радамехский карлик, так говорили они, был побежден в честном бою, и они не считают себя вправе противиться воле победителя над побежденным. Но вместе с тем, как они не считали возможным идти на своих братьев, так точно считают нечестным, с их личной точки зрения наемных воинов, передаваться победителю, пока жив их настоящий господин, которому они обязались служить. Кроме того, они знали, где им теперь найдется дело: Махди шел на Хартум, и они в любой момент могли встать под его знамена.
Норбер Моони, конечно, преклонился перед этим проявлением своеобразного рыцарского чувства в этих сынах страны Великих Озер, не имевших здесь ни семьи, ни родины. Затем, попросив их отдохнуть с пути и принять от него угощение, обменялся дружескими приветствиями с вождями этих чернокожих воинов и поспешил на вершину Тэбали.
Следом за ним шла и его черная стража во главе с Виржилем. Четверо человек несли Каддура, все еще бесчувственного, на щите. Издали он напоминал громадный ростбиф на большом блюде, как весело заметил сэр Буцефал при виде приближающегося шествия.
Первой заботой Норбера Моони было приказать отнести все еще бесчувственного карлика в помещение трех господ комиссаров, пустовавшее теперь, в левом флигеле здания обсерватории, и попросить доктора тотчас же оказать ему необходимую помощь. При этом он не забыл также поставить часовых к его дверям, для большей безопасности, на всякий случай.
Покончив со всем этим, он вошел в гостиную, где его ожидала Гертруда, едва успевшая оправиться после всех пережитых ею ужасных впечатлений, но тем не менее ласковая и улыбающаяся.
Теперь только, когда опасность миновала, они могли отдать себе полный отчет, насколько она была велика и серьезна. Что сталось бы с ними, если бы взаимный отказ черных воинов драться друг против друга, а также удивительное мужество и присутствие духа Виржиля не изменили всего положения дела и не превратили Каддура в пленника его жертв? Не подлежало, конечно, ни малейшему сомнению, что злобный карлик со злорадством принялся бы разрушать и уничтожать все, что здесь было создано путем стольких трудов и усилий, что он разграбил бы и разгромил всю обсерваторию, перерезал и расстрелял бы всех защитников Тэбали, как он о том и заявлял, быть может, даже подвергнув их предварительно самым ужасным пыткам… А теперь все они были свободны… из этой борьбы вышли победителями они, а не он… теперь уж не они, а он был в их руках! Если бы Норбер Моони в этот первый момент негодования вспомнил, что этот мерзкий карлик, этот подлый шарлатан осмелился поднять глаза на Гертруду, осмелился угрожать ей и подвергнуть самого Моони и всех его спутников самому унизительному обращению, – если бы Моони послушался в этот момент своего первого внушения он, конечно, немедленно приказал бы его казнить. Но, по свойственному всем порядочным людям чувству деликатности, он не уступил этому первому побуждению и счел необходимым, во всяком случае, хотя бы на время, отложить эту казнь, тем более что карлик все еще не приходил в себя. Потому-то он и начал с того, что прежде всего попросил доктора навестить пленника и оказать ему всякую помощь, какая только потребуется.
Доктор, вернувшись от больного, заявил, что несмотря на все усилия, ему не удалось привести карлика в чувство, что он по-прежнему находится в совершенно бесчувственном и бессознательном состоянии и потому есть основание предполагать сильное сотрясение мозга. В силу всего этого, конечно, мысль о смертной казни для карлика была отсрочена на неопределенный срок: трудно решиться хладнокровно вынести смертный приговор даже и своему злейшему врагу, когда он безоружен, да к тому же находится без сознания.
Затем возник вопрос, – не счастливый ли это, в самом деле, случай, что карлик все-таки остался жив; не является ли этот уродец по отношению к Радамехскому Могаддему и всему племени Шерофов ценным залогом, которым можно было бы с выгодой воспользоваться? Таково было всеобщее мнение после того, как собраны были различные сведения и подробности, удержавшиеся в памяти того или другого из присутствующих. Виржиля все единогласно осыпали самой сердечной благодарностью за его несравненный героизм, которым он спас их от поистине трагического положения и самой печальной развязки, грозившей не только пленникам, но и всем обитателям Тэбали и даже самому их делу.
Гертруда Керсэн рассказала теперь историю депеши Гордона и все то, что ужасный карлик дал ей возможность видеть и чем он старался прельстить и запугать ее. Что этот Каддур являлся, несомненно, крупной личностью в Судане, быть может, даже самой крупной, благодаря своему дьявольскому гению, своим обширным знаниям и связям, это, конечно, не подлежало сомнению. Возможно, что случай дал теперь Норберу Моони в руки единственное верное средство повлиять не только на все население Судана, но и всех других мусульманских стран. Карлик хвалился тем, что этот грозный Махди – не более, как жалкая кукла в его руках, кукла, которою он управляет по своему произволу. А если это было так, хотя бы даже и наполовину, если этот уродливый карлик действительно имеет какое-нибудь влияние на Махди, то какое громадное значение должен будет иметь его плен на все дальнейшие события в Судане!..
Махди шел на Хартум, – это уже не подлежало никакому сомнению, – и если действительно телеграмма Гордона была перехвачена и перефразирована, – чего было довольно трудно не допустить, после того, что видела своими глазами Гертруда, – то прибытие в скором времени вспомогательной английской армии становилось с минуты на минуту все более сомнительным. Кроме того, даже и в чисто личных интересах господину Моони, хотя бы по отношению к найму рабочих, необходимых для окончания работ на Тэбали, было, во всяком случае, чрезвычайно важно иметь у себя в руках такой залог, каким являлась личность Каддура.
Следовало вылечить его и держать под строжайшим надзором: от этого, быть может, могла зависеть участь всех. Виржилю отдано было приказание удвоить число стражи вокруг помещения, отведенного пленному, и держать ухо востро, потому что он, без сомнения, будет пытаться бежать отсюда, как только встанет на ноги.
– Не бойтесь, я за ним пригляжу, и мои глаз верный! – сказал Виржиль, выслушав приказание Норбера. – Не этому комару мне нос подточить!..
ГЛАВА XVI. Смерть Каддура
Гертруда Керсэн, твердо веря обещанию, данному ей отцом, – приехать за ней в Тэбали по прошествии двух недель, не пропускала теперь ни одного утра, чтобы не подойти к телескопу и не направить его на дорогу к Хартуму в робкой надежде увидеть где-нибудь вдали группу путешественников, направляющихся к Тэбали. Но вместе с тем она была слишком хорошо воспитана, чтобы огорчить своих любезных хозяев, выразив им свое мучительное нетерпение поскорее увидеться с отцом. И вот она являлась каждое утро к завтраку с веселым улыбающимся лицом, глубоко затаив на сердце горькое разочарование и мучительную тревогу, возраставшую с каждым днем.
Друзья же ее, в свою очередь, старались сделать все зависящее от них, чтобы развлечь ее, и, конечно, тщательно избегали всякого малейшего напоминания о том, что все более и более тяжелой думой ложилось и им на душу. Доктор ежедневно докладывал всему маленькому обществу о состоянии здоровья своего больного, который в последнее время стал уже заметно поправляться.
– Да, этот карлик – самое странное существо, какое мне когда-либо случалось наблюдать в своей жизни! – сказал он однажды, садясь за завтрак рядом со своей племянницей. – Вот уже двое суток, как он пришел в сознание, и я до сих пор не могу добиться от него ни звука!.. Поражены ли у него голосовые связки, лишился ли он языка, или только прикидывается немым, как он это делал тогда, когда мы впервые видели его в Радамехе, – решить трудно… Мало того, я до сих пор не могу даже определить – негр он или белый, что также возможно предположить, судя по тому, что видела Гертруда в то время, когда была его пленницей. Я готов верить, что он выкрашен с ног до головы, потому что цвет его кожи скорее аспидно-серый, чем черный, и вовсе не походит на цвет кожи нубийцев, а вместе с тем ни один из химических реактивов не подействовал на его окраску. Надо полагать, что эта краска глубоко внедрилась в его поры не только на поверхности кожи, потому что, как я имел случай убедиться, эта краска подвергается изменениям согласно личным ощущениям, иначе говоря, то слегка бледнеет, то почти исчезает.
– А разве такого рода внедрение, или всасывание, возможно с точки зрения физиологии? – удивленно осведомился Норбер Моони.
– Возможно ли?.. Я, конечно, не возьмусь произвести сам нечто подобное, – сказал доктор, – хотя, так как в общей сложности окраска кожи чернокожих является результатом особого рода пигмента, то можно без сомнения допустить, что посредством введения в организм элементов этого пигмента, главным образом в кровообращение непосредственно или же посредством питания, такое изменение, пожалуй, дело возможное.
– Кроме того, не следует забывать, что многое, чего мы, европейцы, не можем даже понять и не умеем делать, не более как пустая шутка для восточных фокусников и факиров, и потому я не решусь утверждать, что они не в силах сделать и этого!.. В конце концов, Гертруда ведь своими глазами видела, как этот негр превратился в белого.
– И я тоже! – сказала Фатима, прислуживавшая своей госпоже за столом.
– Итак, вот уже двое свидетелей! – воскликнул доктор, – ах, если бы только это животное повторило при мне этот удивительный фокус, я мог бы построить на этом свою теорию! Но увы, – на это нечего надеяться: он, конечно, не согласится доставить мне это громадное удовольствие, хотя я и хожу за ним, как мать за нежно любимым сыном, и берегу точно зеницу ока.
– Да, доктор, вы можете похвастать, что вернули к жизни превосходнейший образец физической и нравственной красоты! – смеясь заметил баронет.
– Физическая, нравственная красота или уродство моих больных весьма мало интересуют меня, могу вас в этом уверить, – сказал доктор. – Когда мне приходится быть у больного, я стараюсь излечить его болезнь, и только, – а все остальное меня не касается!
Прежнее помещение комиссаров выходило, как мы уже говорили выше, окнами на большую круговую дорогу в левом флигеле обсерватории, и примыкало к зданию склада, превращенного теперь в казарму для черной стражи. Эти условия главным образом и заставили Норбера Моони избрать это помещение тюрьмой для Каддура, так как здесь присмотр за ним был несравненно легче и удобнее. Что же касается бывших комиссаров, то их так и оставили внизу, у подножия горы, в надежде, что они, в конце концов, сбегут из своих предварительных тюрем, что было бы, конечно, самым простым решением вопроса об их виновности и надлежащем возмездии. Но они и не думали бежать, так как были уверены, что им не удастся никоим образом избежать кровавой расправы бродячих арабских отрядов инсургентов.
Оправившись, карлик получил разрешение два раза в сутки пользоваться свежим воздухом, совершая небольшие прогулки по круговой дороге, под надзором часового, поставленного у его дверей и у гауптвахты казарм черного отряда, находившейся на расстоянии каких-нибудь двадцати метров друг от друга. Всякого рода общение между солдатами и пленным было строго воспрещено, хотя, собственно говоря, в этом запрещении не было даже никакой надобности. Каддур не произносил ни звука, не делал ни малейшего жеста, прохаживаясь медленной, тяжелой поступью по своему выступу, ограниченному протянутыми веревками, причем из всей его безобразной коротенькой особы виднелись только одни громадные ступни ног и густая копна волос его рыжей бороды. Все остальное тщательно скрывалось им в густых складках белого бурнуса, которым он весьма искусно окутывал себя, стараясь придать своей невзрачной маленькой фигуре несколько внушительный и осанистый вид.
Иногда он все время, назначенное для прогулки, проводил, стоя на месте в тенистом углу, подальше от обоих солдат, неподвижно опершись лбом на ладонь правой руки и как бы погрузившись в глубокую задумчивость, или же присаживался на какой-нибудь большой камень, снимал с левой ноги свою сандалию, а ногу держал обеими руками, внимательно вглядываясь в нее упорным, неподвижным взглядом, как это делают факиры.
Но никогда ни единым взглядом или жестом он не обнаруживал ни малейшего желания обменяться мыслями, хотя бы словом, со своими стражами. Виржиль, который никогда не упускал его из виду во время его прогулок, наконец совершенно успокоился на этот счет. Но то, чему он не мог воспрепятствовать уже потому, что и сам не понимал всей опасности, и потому еще, что и сам он отчасти поддавался этому странному влиянию, так это то, что строгая сдержанность, молчаливость и задумчивость Каддура невольно производили сильное впечатление на тех, кто были ежедневными свидетелями этого строгого и серьезного поведения. Все они начинали смотреть на карлика, как на человека с большой ученостью, достойного известного уважения, хотя бы только за строгость и важность своего нрава и осанки.
После того, как он в течение семи-восьми дней проделывал все те же штуки, Каддур однажды срезал на краю дороги прутик орешника, случайно росшего тут, сделал себе из него палочку длиною приблизительно около девяноста сантиметров, и затем стал проводить все свое свободное время в том, что вырезал на ней различные рисунки и фигурки куском стекла, который он подобрал где-то под окном. И в этом Виржиль не видел ничего предосудительного, потому что, как известно, все заключенные испокон веков всегда развлекались резьбой по дереву в свободные минуты.
Однажды, когда этот верный и бдительный страж убедившись в том, что все на большой круговой дороге по которой теперь прогуливался карлик, в полном порядке, решил пойти посмотреть, как идут работы. Шаака и несколько человек из его отряда сидели скорчившись на солнышке у дверей своей казармы и предавались воспоминаниям о своей далекой родине. Несмотря на давность времени, на дальность расстояния, на труды и тяжкое ярмо рабства, какое было наложено их прежним господином Зебэром, все они сохранили в своих сердцах самые сладкие воспоминания о той стране африканских Великих Озер, где прошли годы их счастливого детства. Но в их наивном воображении эти воспоминания далекого прошлого снова принимали временами нечто фантастическое.
– Увы! – сказал один из них, – придется ли нам когда-нибудь увидеть родной Бахр-эль-Газаль, где крокодилы кротки, как голуби, где высокие травы высоки и зелены, как деревья?
– Где дурра дает плоды уже восемь дней спустя после того, как ее посеют! – подхватил в умилении другой.
– Великий дух может заставить вырасти дурру и дать плоды менее чем в один час, – вдруг послышался чей-то голос за спиной солдат.
– Кто это говорит на языке наших отцов? – воскликнул Шаака, быстро оборачиваясь.
Перед ним стоял Каддур все также неподвижно.
– Ты сказал великое слово, брат, – вымолвил молодой негр, – но кто тот великий дух, о котором ты говоришь, что он могуществен и велик?
– Он тот, кто вечно был, есть и будет! – отвечал карлик торжественным тоном.
– И ты сам видел, как он это делал?
– Не только видел сам, но еще получил от него в дар ту же сверхъестественную силу, какой обладал он сам!
– Значит, и ты можешь заставить дурру вырасти и дать плод за один час?
– Да, даже в несколько минут, если только захочу! Все негры повскакали со своих мест и обступили
карлика; самое напряженное любопытство читалось на их лицах.
– Отец, – сказал Шаака, – вот семена дурры, пусть они произрастут и дадут плод!
– Для этого мне нужно, чтобы вокруг меня было не менее двадцати человек, обиженных судьбой и людьми!
– А кто они, эти обиженные?
– Поищи, сын мой, поищи!.. Лица у них не белые!
– А-а! понимаю, – воскликнул Шаака, это – черные!.. Позовите наших братьев, – приказал он, указав стоявшим подле него товарищам на казарму, где находились остальные.
Не прошло и минуты, как число зрителей, необходимое, по словам Каддура, для осуществления его фокуса, уже собралось у веревки, служившей оградой. Тогда карлик стал отступать, пятясь до середины площадки, дав знак неграм хранить полнейшее молчание, не шевелиться и не перешептываться между собой. После этого, достав из-под складок своей одежды ту палочку, над которой он так часто трудился, он стал потрясать ею в воздухе над своей головой, шепча какие-то таинственные слова, потом начертал на земле большой круг, а в самом центре его присел на корточки и вырыл пять или шесть ямочек своей маленькой палочкой. В эти ямочки он положил зерна дурры, полученные им от Шааки, и накрыл каждое из них небольшой пригоршней земли, смоченной собственной слюной.
Была ли у него во рту какая-нибудь особая, ему одному известная трава или какой-нибудь секретный состав, этого, конечно, стал бы доискиваться доктор Бриэ, если бы он присутствовал при этом диковинном опыте, но, к несчастью, свидетелями этого фокуса были одни только чернокожие воины, простодушные и легковерные, как дети, следившие с напряженным вниманием и затаенным сердечным трепетом за всеми манипуляциями факира.
Между тем Каддур, поднявшись на ноги, снова принялся размахивать своей маленькой палочкой, описывая ею круги над кругообразной бороздой своего посева и бормоча какие-то непонятные формулы, возгласы и слова.
По прошествии нескольких минут земля над ямочками, в которые вложены были семена, стала немного подыматься, и из этих маленьких возвышенностей стали показываться молодые зеленые ростки. Ростки эти стали почти незаметно увеличиваться, развиваться, вскоре приняли вид молодых тростинок и менее чем за десять минут, достигли высоты двадцати сантиметров.
В этот момент чернокожие воины, будучи не в силах долее сдержать свои чувства восторга и удивления, стали выражать их громкими криками одобрения. Однако Каддур одним жестом заставил их смолкнуть и продолжал свои заклинания. Дурра между тем продолжала расти и подыматься и вскоре стала выше головы карлика, который теперь уже стоял на ногах. И вот на каждой ветке стали показываться завязи, которые минуту спустя стали набухать и затем распускаться роскошным цветком и превращаться в плод.
