Текст книги "Муза"

Автор книги: Энтони Берджесс

– Сюда, сэр, – Бесс подвела Пейли к ободранной двери, которая так и грозилась расплыться и обрушиться водопадом на булыжную мостовую, если чужак не заставит ее сохранять форму. – Денег, – заявила Бесс.

Но Пейли решил, что дал ей достаточно. Нахмурившись, он покачал головой. Бесс замахнулась на него кулаком, который, подмигивая, превратился в голову сердитого бородача. Пейли в ответ поднял ладонь, чтобы дать Бесс пощечину. Хныкая, она убежала, а Пейли, сжав руку в кулак, ударил вместо женской щеки по двери, В доме не спешили отзываться. Пейли задумался, сколько же еще сможет удерживать мир на положенном ему месте. А что случится, если он заснет? Может быть, все испарится, и после пробуждения ему останется лишь выть на весь холодный, пустой космос?

– Что такое? – Пейли открыл уродливый мужчина, какой-то весь бесформенный, с целым рядом живых моргающих глаз на голой груди – рубашка без пуговиц разошлась, обнажая тело. Он никак не мог быть Уильямом Шекспиром.

Пейли, дивясь, что волнение не лишило его способности четко выговаривать трудные елизаветинские звуки, произнес:

– Я хочу видеть мастера Шекспира.

Мужчина, раздосадованно скривившись, впустил Пейли и указал плечом, в какую дверь стучать. Итак, час настал. Сердце Пейли отчаянно заколотилось в грудину. Историк постучал. Дверь была дубовая, твердая и разжижаться даже не пыталась,

– Да? – звонкий, приятный голос, в котором не было и следа угрюмости. Сглотнув подступивший к горлу комок, Пейли потянул на себя дверь и вошел. В замешательстве огляделся. Спальня, неубранная постель, стол с разложенными бумагами, стул, утреннее солнце в рамке наглухо закрытого окна. Пейли потянуло к бумагам: он прочел верхний лист («Не ты ли снимешь давящий ужас с сердца моего»}, гадая, откуда же раздался голос – из какой-то смежной комнаты? Тут он услышал голос снова – у себя за спиной.

– Негоже читать частные бумаги джентльмена, не испросив прежде его позволения.

Повернувшись на каблуках, Пейли узрел приплясывающую в воздухе репродукцию дроэшаутовского портрета Шекспира – квадратную, в раме; губы портрета шевелились, но глаза оставались неживыми. Он захотел вскрикнуть – но язык отнялся. Говорящая гравюра надвигалась на него – «Нахал, невежа или соглядатай Тайного Совета?» – прямые боковины рамы начали вспучиваться, и все вспучивались и вспучивались безудержно… гравированные черты размазались, и кружок, исчерканный темными линиями и кляксами, напружинившись, попытался превратиться в твердый, трехмерный объект. Пейли ничего не мог с собой поделать; он остолбенел так, что даже зажмуриться не мог. Трехмерный объект обернулся силуэтом животного, неописуемо уродливого и устрашающего – небывало крупного морского ежа, который, ощетинившись иглами, кивал и улыбался с ужасающе осмысленным видом. Пейли заставил его обрести некоторое сходство с человеческой фигурой. Отчаяние захлестнуло историка с головой – отчаяние, никак не связанное со страхом, хотя вымышленный персонаж по имени Уильям Шекспир – этот актер, играющий роль – являл собой кошмарное зрелище. Ну почему же ему никак не удается установить контакт с кантовской «вещью в себе»? Но в том-то все и дело: «вещь в себе» меняется под влиянием наблюдателя, превращаясь в феномен, навязанный категориями пространства-времени-восприятия…

Набравшись храбрости, Пейли спросил:

– Какие пьесы вы написали на сей день?

Шекспир, казалось, удивился.

– А кто спрашивает? Пейли продолжал:

– Тому, что я скажу, вы вряд ли поверите. Я прибыл из другого мира, где знают и чтят имя Шекспира. Я лично верю, что на свете был – или есть – актер по имени Уильям Шекспир. Но что этот Шекспир написал пьесы, которые ему приписывают – этому я не верю.

– Значит, – произнес Шекспир, слегка оплывая, превращаясь в собственный неуклюжий бюст, кое-как слепленный из сала, – мы с вами оба неверующие. Что до меня, я готов верить чему угодно. Вы – призрак из другого мира, так тому и быть. Но тогда вы должны были растаять с третьим криком петуха.

– Возможно, у меня времени меньше, чем у призрака. На авторство каких пьес вы претендуете? – Пейли перешел на английский язык своей эпохи. Хотя фигура перед ним расплывалась и мерцала, пробуя разные очертания, но глаза проницательные, умные, современные – практически не менялись. Голос произнес:

– Претендую? «Гелиогабал», «Печальное царствование Гарольда Первого и Последнего», «Дьявол в Далвиче»… И другие – им несть числа.

– Ответьте, умоляю вас, – вконец встревожился Пейли. Верить или не верить? Что он сейчас услышал – правду или насмешливую ложь? И от кого исходит эта правда или насмешка – от этого человека либо от его собственного, Пейли, разума, жаждущего контроля над данными, над информацией, поставляемой органами чувств? Разума, ждущего хоть чего-нибудь осмысленного? Там, на столе, громоздится кипа бумаг. – Покажите мне, – воскликнул Пейли. – Покажите хоть что-нибудь, – умолял он.

– Предъявите мне свои рекомендательные письма, – возразил Шекспир. – Нет, – и он двинулся к Пейли, – я сам посмотрю. Его глаза загорелись. В них прыгали странно-зловещие искорки.

– Красивый юноша, – проговорил Шекспир. – По мне, бывают и краше, но покувыркаться малость в летнее утро, пока день не разогрелся…

– Не замай, – выпалил Пейли, – не замай, – бормотал он, пятясь, и ему казалось, что архаизм этот отчего-то звучит фривольно. – Не трогайте меня!

Напирающая фигура превратилась в настоящий ходячий кошмар: шея раздулась, на ладонях рук, простертых к Пейли, засверкали зрачки. Слоновий хобот, выросший посреди лица, извивался, щупая воздух; две-три присоски, проклюнувшись на его кончике, вслепую потянулись к Пейли. Тот бросил суму, чтобы легче было защищаться. Вместо слов чудовище изрыгало хриплые выкрики, покряхтывало и повизгивало. Притиснутый к углу стола Пейли бросил взгляд на измаранный черновик (как там о Шекспире говорили: «В жизни не вымарал ни одной строки»):

 
Живя в тюрьме, я часто размышляю,
Как мне ее Вселенной уподобить?
Чем на Вселенную она похожа?
 

Есть ли различья меж темницей и Вселенной?

И хотя тело судорожно пыталось увернуться от этих огромных рук (с десятью пальцами каждая), ученый в Пейли подал голос:

– «Ричард Второй»! Вы пишете «Ричарда Второго»?

Пейли – этот Клод Бернар от литературы – понял, что должен любой ценой передать Свенсону весть, что в 1595 году Шекспир работал над «Ричардом Вторым». Бросившись на пол, Пейли схватил суму и, нащупав передатчик, начал набирать радиограмму. Эта внезапная капитуляция, казалось, изумила Шекспира; его руки-вилы стали растерянно ворошить воздух. А Пейли, ослепший от пота, тяжело пыхтя, сообщал: «УШ авт Р2».

Тут распахнулась дверь.

– Слыхал, шумите, – то был давешний бесформенный урод с глазами на голой груди. Его уродство усугубилось; облик менялся беспрестанно, но как бы рывками, словно его чеканили безмолвные и невидимые молотки. – Он пришел на тебя напасть?

– Не из-за денег, Томкин. У него своего золота вдосталь. Гляди, оказалось, из сумы, второпях брошенной Пейли, на пол просыпались монеты. А Пейли и не заметил; эх, надо было переложить деньги…

– Вот это да!.. – монстр по имени Томкин с жадностью уставился на пол. – А те, другие-то, золота с собой не приносили…

– Забирай и его, и золото, – небрежно распорядился Шекспир. – И с ним, и с деньгами делай, что пожелаешь.

Томкин слизняком пополз к Пейли. Тот завопил, слабо пытаясь отбиваться сумой – но клешня Томкнна легко выхватила ее у Пейли.

– Там внутри есть еще, – пробурчал Томкин, сглатывая слюни.

– А разве я не говорил, что служить мне – дело прибыльное? – спросил Шекспир.

– И бумаги.

– Бумаги? Ага, – Шекспир взял у Томкина пачку листов. – Отведи его к королевскому маршалу. Скажи, чужеземца поймали в городе. Мелет глупости, как тот алеман, что в прошлый раз приходил. Безумные речи ведет. Маршал разберется, что с ним делать.

– Но я джентльмен, – вскричал Пейли, сдавленный тяжелыми руками-лопатами. – Из Нориджа! Я драматург, как и вы! Поглядите, у вас в руках пьесы, которые я написал.

– Сперва призрак, теперь из Нориджа, – улыбнулся Шекспир, вновь воспарив в воздух, как собственный портрет. Двумерный портрет с объемной рукописью в руках. – Экий ты, брат, право. Или есть другие миры, похожие на наш, из которых люди переносятся в наш мир силой колдовства? Такие истории я уже слышал. Один германец…

– Это правда, я вам не лгу! – уцепился Пейли за последнюю ниточку надежды, одновременно цепляясь ногтями за дверь спальни, в то время как Томкин тянул его за собой. – Вы умнейший человек своей эпохи! Вы способны это вообразить!

– И поэтов, которые еще не рождены; этого, как там его, Бляйрона, и лорда Тенниссуя, и пропойцу-валлийца? С тобой разберутся, как и с тем, другим.

– Но это правда!

– Проваливай своей дорогой, – заворчал Томкин. – Твой дом – Бедлам.

И поволок Пейли – бьющегося с пеной у рта, воющего Пейли – за дверь.

– Вы ненастоящие, все вы! – вопил Пейли. – Это вы тут призраки! А я настоящий, это недоразумение, отпустите меня, выслушайте, я все объясню!

– Ишь как запел, – пробурчал Томкин и вытащил Пейли в коридор.

– Дверь закрой, – приказал Шекспир. Томкин прихлопнул ее ногой. Вопли и топот ног удалились по коридору. Скоро вновь воцарилась тишина, давая возможность присесть и почитать.

А пьесы отменные, рассудил Шекспир. Загадочно, что одна из них, по всей видимости, повествует о еврее-ростовщике. Очевидно, парень из Нориджа читал Марло и обратил внимание на драматический потенциал, заложенный в Лопесе и злодеях подобного типа. Он, Шекспир, и сам лениво раздумывал, не написать ли на эту тему пьесу. И нате вам, вот она, уже готовенькая – кто-то за него постарался. Здесь же имелась парочка многообещающих исторических хроник. О короле Генри Четвертом. И комедия под названием «Много шума из ничего». Вот ведь подарки с неба свалились! Он улыбнулся. Вспомнил другого пришельца, алемана – доктора Шлейера или как его там, – чья история очень напоминала историю этого безумца. (Безумца? Разве безумцы способны творить такие пьесы? «Влюбленные, бепмцы и поэты» – хорошая реплика в пьесе о феях, принесенной Шлейером. Бедняга Шлейер умер от чумы.) Пьесы, которые принес Шлейер, были хороши – но эти все-таки лучше.

Шекспир перекрестился. Может ли статься, что, говоря о своих «Музах», древние поэты имели в виду таких вот, как этот безумец, чьи слабые крики все еще доносились с улицы, или как Шлейер, или как тот, что под пыткой клялся, будто родился в Виргинии в Америке и будто в той земле имеются университеты получше Оксфордского, Лейденского и Виттенбергского? Шекспир пожал плечами: есть многое на свете и т.д. Кто бы они ни были, пусть приходят – лишь бы пьесы приносили. Шлейеров «Ричард Второй», возможно, нуждается в исправлениях – чем, собственно. Шекспир сейчас и занимался, но более ранние вещи. «Генрих Четвертый» и прочие, имели успех. Он прочел верхнюю страницу этой новой кипы, поглаживая свою посеребренную сединой рыжую бородку, скользя по строчкам живыми серыми глазами. Вздохнул и перед тем, как скомкать и сбросить со стола страницу своей собственной пьесы, перечитал ее. Худо дело – стих хромает и с волшебством перебор. Герцог Индженио говорит:

 
Задумайтесь, о господа, над этим:
В морских глубинах двойника имеет
Любая живность суши: точно так же
В далеких небесах жизнь наша
Отражена, как в зеркале. И всяк
Имеет б.шзнеи.а. И всякий шаг двоится,
И сам б.шзнеи, вновь отражается, множится
Бессчетно, да и сами звезды
Имеют близнецов…
 

Не годится: слишком неправдоподобно. Швырнул страницу в мусорную коробку Томкин потом уберет. Взял чистый лист и начал переписывать изящным почерком:

ВЕНЕЦИАНСКИЙ КУПЕЦ

И продолжал работу, не вымарывая ни строчки.