Текст книги "Однорукий аплодисмент"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава 2

То, что я уже написала, а вы прочитали, на самом деле не входит в историю. История начинается примерно сейчас, значит, мне уже двадцать три, а Говарду в этой истории почти двадцать семь, так что можете нас представить обоих немножко постарше, чем в том самом последнем кусочке, когда мы сидели на коврике. На самом деле мы не слишком-то изменились, жизнь наша во многом текла точно так же, не считая того, что Говард больше полюбил читать, а порой ругал «Дейли уиндоу», называя половой тряпкой. Но мы ее все так же выписывали. И все так же смотрели ТВ. И работали там же, где раньше.

Как-то утром – на дворе стояло убогое осеннее утро – я была в супермаркете на Гастингс-роуд, заполняла, как всегда, полки, напевая про себя. Там было очень уютно, среди других девушек, одетых в синие комбинезоны КВС,[7]7
  Королевские воздушные силы (англ.).


[Закрыть] занятых легкой приятной работой, а вокруг расхаживали покупатели с проволочными корзинками, стрекотали счетные машинки в кассах, а торговые залы ярко раскрашены, кругом коробки, консервные банки со всякой всячиной. Очень слабо пахло беконом и сыром вперемешку с той штукой, которой все кругом опрыскивали, чтоб сладко пахло. Но Говард, у которого было несколько ужасающих выражений, говорил, будто пахнет, как в спальне у шлюхи. Не то чтоб он действительно знал, как там пахнет, он вообще был очень хорошим парнем, даже на военной службе. И совсем не так часто захаживал в супермаркет, обычно предпочитал встречать меня на улице, забирая домой в конце дня.

Ну и кто же явился в то утро, разыскивая меня, как не моя сестра Миртл. В жутком состоянии. Она была старше меня на три года, и у нее были такие волосы вишневого цвета, скопированные с наследницы Бобо Сигрист и зачесанные копной. Парикмахерша называла вишневый цвет волос Миртл махагоновым. Только вид у нее был больной и жуткий.

– Ох, вот ты где, – сказала она. – Слушай, я больше это терпеть не могу. Больше ни дня не останусь с ним в том самом доме. Пожалуйста, разреши мне прийти и немного пожить у тебя.

– Майкл, что ли? – спросила я. – Чего теперь стряслось?

– Ох, – сказала она, – я возражаю не против выпивки и не против ругани. Вчера вечером он попытался меня избить. А сегодня утром попробовал влепить затрещину перед уходом.

Ее муж, Майкл Сэдлер, работал в каком-то магазине, где продавались пишущие машинки и так называемые канцелярские принадлежности. Очень раздражительный, но симпатичный мужчина, причем он это знал.

– За что он хотел тебя избить?

– Говорит, не выносит мой вид и звук голоса.

Ну, Миртл была хорошенькой девочкой, хоть, может, и похуже меня, но, конечно, замужество ее заездило, губы обвисли, мешки под глазами. А насчет голоса я вполне могла понять. У Миртл был такой тонкий скрипучий голос, вечно вякавший вяк-вяк-вяк-вяк, и я видела, что любой был бы сытым по горло, живя с этим голосом рядом, только, кажется, это не оправдание для побоев.

– Куда он тебя ударил? Покажи.

Мы стояли как бы в закутке из сплошных банок с супом, главным образом «Восточноиндийский Суп-Карри» по сниженным ценам, вокруг никого, но Миртл сперва оглянулась в обе стороны, точно собралась улицу переходить, потом повернулась кругом, задрала снизу джемпер и показала спину. Виднелись отпечатки пальцев, наподобие синяка, сплошь синего и коричневого.

– Красота, – говорю я. Но ее объясненья меня не устроили. Наверняка было что-то еще, кроме вида и голоса. И я говорю: – Я не думаю, что ты мне правду сказала. Всю правду. – Прямо как в сцене ухаживания по ТВ. Видите ли, я знала Миртл. Знала, Миртл вполне может выкинуть какую-то пакость. Не то чтобы я ее целиком обвиняла, зная Майкла. Майкл с успехом толкал ее в руки другого мужчины, причем не однажды. Брак у них был ужасный.

Миртл немножечко надула губы. Они были у нее накрашены этой самой помадой «Голдеи Фрост».

– Ну, – сказала она, – он думает, я кручу с Чарли Эваисом.

– Разве ты с ним не крутишь?

– Ну, ничего тут такого не было. И, в любом случае, Майкл ведь сам шляется, правда? Да еще пьет. И ругается. – Она фыркнула, точно леди. В нашей семье никогда особенно не любили ругаться.

– И что ты хочешь сделать? – спросила я.

– Преподать ему урок, – сказала Миртл. – Пусть немножко попробует самостоятельно прокормиться и поухаживать за собой. К тому же я даже вполглаза не сплю. Пусть попробует сорвать свое гнусное настроение у кухонной плиты, скажем так. Я хочу прийти и немножко пожить у вас в свободной комнате. Только чтоб он не знал, ясно? Пускай побеспокоится. Вдобавок я не собираюсь терпеть, чтоб меня вот так били.

– Ты не можешь пойти и немножко пожить у мамы с папой, а?

– Я тебя умоляю. Ведь она начнет талдычить, мол, я тебе говорила, и нести всякую мутоту. – Были у Миртл такие выражения, которые употреблялись и в нашей школе. – Будет тайком злорадствовать, что у меня все наперекосяк, ей, в любом случае, никогда Майкл не нравился, и прочая мутота. – Она часто повторялась. – Пусть опомнится, вот и все. Пусть подергается. Вдобавок… – И она опять повторила, что бить себя не позволит. Бедная Миртл. У нее никогда не было особого здравого смысла. По-моему, она в самом деле думала, будто так привлекательна, будто Майкл ее в самом деле так любит, что ее отсутствие разорвет ему сердце, и, когда она снова вернется к нему, он просто взбесится, точно публика на викторине. Так или иначе, я говорю:

– Ладно, неси вещи в обеденный перерыв.

В обеденный перерыв мы шли домой и ели готовый обед, который я оставляла в духовке, типа запеканки или пирога с яйцами и с беконом. Я убегала в двенадцать тридцать, а Говард в час, так что все стояло на столе, когда он добирался в десять минут второго, а поскольку босс обычно ему разрешал отправляться домой в какой-нибудь подержанной машине с рекламой на дверцах, он мог подбрасывать меня назад в супермаркет где-нибудь в двадцать минут второго, немножечко поздно, но про это никто никогда ничего не сказал. Потом Говард возвращался домой, мыл посуду и в два был готов к возвращению в центр торговли подержанными автомобилями. Вечером мы пили чай – с пирогом, с кексом, с джемом, – а позже, как вы уже видели, ели что-нибудь жареное, вроде яичницы с беконом, сосисок или тостов с готовыми бобами. Вы, по крайней мере, видели, что ужин у меня был готов, а именно готовые бобы. В конце дня оба наши заведения закрывались в шесть. Говарду приходилось довольно проворно шагать к супермаркету, а у меня было время подкраситься и накинуть пальто, и мы шли домой, если вечер хороший, или садились в автобус. Не очень-то далеко, Оук-Кресит за Ю-Три-роуд, та за Уитгифт-роуд, а по другую сторону от Уитгифт-роуд шли все улицы с названиями в честь исторических битв, в том числе Гастингс-роуд. Потом переходишь Ватерлоо-стрит, оттуда идет Нейсби-роуд, а там пошли епископы, мы на третьем епископе. Так или иначе, я говорю:

– Ладно, неси вещи в обеденный перерыв.

– Благослови тебя Бог, малышка, – сказала она. – Всего несколько дней. И к тому же я плохо сплю.

Не пойму, почему она думала, будто в нашем доме ей удастся хоть чуточку лучше поспать, чем у себя в квартире на другом конце города, так как Говард порой мог поднять по ночам сильный шум, точно уж на весь дом; он не столько храпел, сколько во сне стонал и выкрикивал всякие вещи. А иногда и ходил во сне, я не смела будить его, это опасно. Так или иначе, пусть сам о себе позаботится, правда? Меня Говард на самом деле не слишком-то беспокоил, я уже к нему привыкла.

Ну, в любом случае, Миртл явилась с вещами, я приготовила ей свободную комнату (которую мы – ради шутки, конечно, – называли детской), мы накрыли на стол, Миртл к приходу Говарда хорошенечко приукрасилась с помощью этой самой помады «Голден Фрост». Он увидел Миртл с некоторым изумлением, но она одарила его глуповатой улыбкой, чуть-чуть похлопала ресницами, так что он только хмыкнул. Миртл нисколько бы не возражала немножко приклеиться к моему Говарду, но Говард был по-прежнему очень серьезным; я, хоть сама это говорю, оставалась единственной для него женщиной. Миртл очень старалась втолковать нам обоим, особенно Говарду, что, если Майкл, ее муж, пойдет ее разыскивать, мы должны объявить, будто ее тут нет, а где она, понятия не имеем. И Говард сказал:

– Ясно, вранье. Нынче вся жизнь – сплошное вранье. Все обманщики, незнакомые с правдой. А те самые лошади у декана Свифта говорят: у вас язык во рту для того, чтоб сообщать людям полезные вещи, не вводить их в заблуждение. Для этого и существует язык – для общения. – И еще потолковал про говорящих лошадей, так что Миртл смотрела на него, как на чокнутого. Я сама видела, Говард думает про какую-то ковбойскую или другую программу для детей, и, наверно, декан Свифт оттуда. Он любил с таким мрачным видом смотреть детские фильмы по четвергам в конце дня, когда я готовила наш особый чай в наполовину выходной день; в четверг в Брадкастере все рано закрывалось.

Миртл говорит:

– Я бы это не назвала настоящим враньем, сказать, что меня нет, когда Майкл спросит. То есть, если спросит, хотя, думаю, обязательно спросит. Если даже вранье, то оно во спасение, как говорится.

– Слушайте, – сказал Говард (и при этом он сногсшибательно выглядел в ярости), положив нож и вилку, потому что мы ели пирог с сыром и с луком, полным-полно на троих. – Мне не нравится ложь, и мошенничество не нравится, даже самое мелкое. Вот я нынче утром сцепился со своим боссом, со стариком Уаттсом, насчет мошенничества. Теперь пришел домой обедать и слышу в собственном доме от собственной свояченицы предложение смошенничать.

– Ох, – сказала Миртл, и видно было, что она готова разыграть старый спектакль – швырнуть салфетку, вскочить и с рыданиями побежать наверх.

Поэтому я говорю Говарду:

– А в чем дело-то было, Говард?

И Говард сказал:

– Ох, надо было залить в картер одной машины янки смесь масла с опилками, чтобы не было слышно по звуку изношенный двигатель. Кто-то где-то сказал ему: вот увидите. – И потом Говард продолжал рассказывать о грязных трюках, которые выкидывают в бизнесе с подержанными машинами.

Старик Уаттс, его босс, поговаривал о покраске шип, чтоб протекторы выглядели гораздо лучше, чем на самом деле, и Говард тогда стал настаивать, чтобы тот или другой клиент проверял подержанную машину, которую задумал купить, на добром отрезке дороги, – меньше десяти миль, по Говарду, ничего хорошего не дадут. Больше того, Говард требовал ездить также и по плохой дороге для проверки рулевого управления, когда лучше слышно все стуки и скрипы. И говорил клиенту, ваше дело – проверить давление масла, так как если давление масла падает при нормальном нагреве машины, значит, надо что-то делать с кольцами, с клапанами или еще с чем-нибудь, а если дым идет, значит, машина жрет масло. А если снаружи слишком много масла, значит, треснул блок цилиндра, а еще треснул блок, если мерный щуп выходит оттуда в очень жидком масле, потому что внутри вода, И дело клиента проверить трансмиссию и задний привод на протечку смазки, на трещины, и Говард говорил, говорил, так что Миртл просто вылупила на него глаза. А потом Миртл сказала:

– Но я думала, ты продаешь машины, а не покупаешь.

– Покупаю и продаю, – сказал Говард, – и стараюсь быть честным с покупателями и с продавцами. Терпеть не могу мошенничества, как я уже говорил, и не стану мошенничать ради старика Уаттса и любого ему подобного, а если старику Уаттсу плевать на подобное отношение к этой самой распроклятой работе, что ж, он знает, что может сделать со своей работой.

В любом случае, больше он ничего не сказал насчет вранья Майклу про его остановившуюся в нашем доме жену, поэтому дальше обед шел вполне мирно. Миртл сказала, что помоет посуду и, если мы хотим, приготовит чай к нашему возвращению. Тогда я сказала, идея потрясающая, и предоставила ей это дело. Я ей в самом деле завидовала – получить в свое полное распоряжение на всю оставшуюся половину дня такой милый уютный дом, с удовольствием почитать у камина мою женскую газету, потом в 3.45 программа «Работаем под Музыку», потом, в 4.30, миссис Дейл. Приятная жизнь для любой женщины, которая вряд ли когда-нибудь выпадала Миртл после замужества и которой она по-настоящему не ценила. Ничто не сравнится с зимним послеобеденным временем, когда тебя всю клонит в сон, делать нечего, просто сиди у огня в легкой дреме, мечтай, за кого можно было бы выйти вместо того, за кого выскочила, воображай себя в темных очках и в спортивном костюме на Бермудах или еще где-нибудь, и к тебе наклоняется с зажигалкой волокита-красавец с белыми зубами и с бронзовым торсом Тарзана, ты, прикуривая, ему даришь загадочный взгляд, хотя на тебе, разумеется, солнечные очки, так что он этого взгляда не видит. Впрочем, мечты лучше реальности. Можете мне поверить.

Глава 3

Говард отметил переселение ненадолго к нам Миртл, устроив за полночь типа по-настоящему крупного утреннего концерта, напрочь лишив Миртл сна и заставив ее принимать снотворные таблетки. Говард разбудил меня приблизительно в пять минут первого по светящимся стрелкам будильника, очень громко смеясь и сильно толкаясь, как бывало, когда мы смотрели какое-нибудь кино, которое ему казалось уж очень забавным. Потом набормотал кучу бессмысленных слов, потом вроде снова собрался поспать, и я говорю про себя: «Слава богу». Но я это слишком рано сказала, так как Говард почти сразу же снова принялся за свое, только на этот раз не смеялся, а прямо наоборот, громко рыдал, хотя по-настоящему и не плакал. Миртл из комнаты рядом испуганно прокричала:

– Что это с ним?

Я ответила как бы успокоительно:

– Все в порядке, не обращай внимания, с ним это часто бывает. Спи.

– Ох, – сказала она, немножечко беспокоясь.

Потом Говард очень четко выкрикнул:

– Если не можете вымыть окно, то разбейте его.

Потом как-то зловеще расхохотался, как в фильме ужасов. Я призадумалась, что он имеет в виду, потому что казалось, есть какой-то смысл, и, конечно, довольно скоро обнаружила, что это значило. Потом он застонал, потом проревел еще какую-то белиберду, потом начал вставать. Я уже знала – не надо его останавливать, знала, что пробовать снова его уложить действительно опасно, потому что он может проснуться и умереть от шока, но боялась, что Говард войдет в соседнюю комнату и уляжется в постель к Миртл, разумеется, сам того не желая; в любом случае, будет целая куча проблем. Так или иначе, Говард, как бы мыча про себя, протопал в темноте по всей комнате, но особенно ни на что не наткнулся, вроде летучей мыши на самом деле, а потом включил свет. Странно, что при этом он шарил по стенке гораздо меньше, чем если б не спал. Когда свет загорелся, я увидела, как он в пижаме стоит у дверей. Тут Миртл опять прокричала:

– У вас точно там все в порядке?

– Да, – крикнула я в ответ. А потом подумала. И снова крикнула: – Твоя дверь не запирается, только лучше загороди ее стулом или еще чем-нибудь, просто на случай, вдруг ему взбредет в голову нанести тебе визит.

Потом послышалось, как она соскочила с кровати, приговаривая:

– Ох, ох, ох, – и зашлепала босиком по полу, выполняя мое указание.

К тому времени Говард был на лестничной площадке, включая свет везде, где он под руку попадался, как бы готовясь к приему гостей. Потом пошел вниз, распевая на этот раз типа длинной песни без слов и без настоящей мелодии, которая даже близко к первой десятке не подошла бы, но это замечание на самом деле немножечко глупое и жестокое. Бедный старичок Говард. Я пошла за ним вниз по лестнице, накинув халат, и он по дороге везде включал свет, да так ловко, что можно было б поклясться, будто он не спит. Повключав везде свет, решил зайти в гостиную, то есть в комнату, где мы чаще всего сидели, ели, смотрели ТВ и так далее, пользуясь лучшей комнатой в особых случаях наподобие Рождества или какого-то гостя. Я пошла за ним в гостиную, там он прошел к буфету, открыл дверцу, вытащил бутылку портвейна, что у нас там стояла, и два бокала. Потом – верьте, не верьте, воля ваша, это в любом случае никакой разницы для происходившего на самом деле не составляет – выдвинул верхний ящик, взял колоду игральных карт, распечатал, уселся за стол, все еще напевая как бы про себя, и с улыбкой сдал карты на четверых, – верьте, не верьте. Одну сдачу взял сам, и как бы уткнулся в нее каким-то остекленевшим взглядом. Потом вроде бы посмотрел на других людей, с которыми якобы должен был в карты играть, и стал ждать. Когда, похоже, никто больше в карты играть не стал, Говард бросил свои на стол и заплакал, как малый ребенок. Потом пошел к креслу у камина, где обычно сидел, прихватил «Дейли уиндоу», якобы начал читать, хотя совсем зажмурил от плача глаза. Однако никаких слез видно не было. Он держал газету в обеих руках, как бы растягивая ее, так, что последняя страница была в левой руке, а первая в правой и видно было одновременно и первую, и последнюю. На последней странице видно было сообщение о гибели в авиакатастрофе восьмидесяти девяти человек – какой-то воздушный лайнер рухнул где-то в Америке, – а на первой виден был снимок той самой кинозвезды Рейн Уотерс, она выставляла огромную грудь и держала своего только что родившегося младенца (второго, весь мир должен был это знать, очень важное дело), а в заголовке написано: «Мой пусенька-лапусенька». А Говард сидел и плакал. Казалось как-то странно, что он будто бы плачет над первой и над последней страницей «Дейли уиндоу», ведь, по-моему, на самом деле плакать там было нечего, обе страницы как бы говорили, что, хоть восемьдесят девять человек и погибли, рождение маленького ребенка все приводит в порядок и правильно сообщать о рождении ребенка на первой странице, а о смерти людей на последней. Я ничего тут плохого не видела. Говард тоже, конечно, ничего плохого не видел, он спал и вообще ничего не мог видеть, но плакал по-настоящему громко, с ревом у-у-у, бу-у-у, держа перед собой газету.

Потом Говард совсем неожиданно как-то вздохнул, положил газету, поднялся, вздыхая, и пошел прямой дорогой из комнаты, ничего не задевая и не выключая свет. Я последовала за ним, посмотрела, как он поднимается прямой дорогой по лестнице, не трогая ни одного выключателя, наплевательски оставляя свет гореть хоть всю ночь, впрочем, я выключала, идя за ним следом. Он смирно, как ягненок, вошел в нашу спальню, лег в постель и вскоре тихо засопел, предоставив мне выключать везде свет. Больше хлопот он той ночью не доставлял, но Миртл, видно, глупо перепугало все, что он уже натворил, или, скорее, поднятый им шум. Так или иначе, Миртл, должно быть, выпила таблетку или еще что-нибудь, потому что теперь вполне мирно дышала, не спала только я, что было как бы несправедливо, ведь мне завтра идти на работу, а Миртл, если бы захотела, могла валяться в постели, как леди.

Но утром Миртл поднялась вместе с нами, спустилась к завтраку в очень шикарном домашнем халате, стеганом бирюзовом, с перехваченными вверху лентой вишневыми волосами, тогда как мы с Говардом были полностью одеты, чтоб идти на работу. Говард, конечно, ничего не помнил о прошедшей ночи и казался вполне ясноглазым и отдохнувшим. Мы обычно вставали в семь, чтобы было в запасе полным-полно времени. Я всегда заранее вечером готовила обед, чтоб поставить в духовку, и на этот раз он был типа тушенки в горшке, куски мяса, лук и нарезанная картошка слоями, и, прежде чем подавать завтрак, я, чтобы не позабыть, сунула его в духовку, соответственно включив Таймср. Говард всегда верил в так называемый здоровый завтрак – яичница с беконом или с сосисками, точно так, как на ужин; на завтрак и на ужин надо есть то же самое; если подумать, довольно странно, так что стоит еще как следует поразмыслить. Я подала Говарду яичницу и два куска окорока, а мне вполне достаточно кукурузных хлопьев. У Миртл свои собственные идеи, она принесла с собой бутылку сока, выпила стакан, потом сделала себе какой-то очень тоненький тост и снизошла до чаю, приготовленного мной для нас с Говардом, но без молока и без сахара. Когда мы сели завтракать, явился почтальон и принес письмо Говарду. Он долго хмурился над конвертом, пока не остыла яичница и окорок, не распечатывая письмо и не приступая к еде.

– Ладно, – сказала я, – говори от кого.

– От телевизионщиков, – сказал Говард. И показал нам конверт с названием телекомпании роскошными буквами в верхнем левом углу. – Долго они тянули, – сказал он.

– Ох, Говард, – рассердилась я и притопнула под столом ногой, – открывай и смотри, чего там.

И тогда он открыл, прочитал очень медленно, начав завтракать и держа вилку в правой руке, точно янки. Потом передал письмо мне, не говоря ни слова, и я прочитала и поняла смысл его замечания, что они долго тянули. Ведь Говард был очень скрытным и записался на выступление в программе-викторине «Снова и снова», ох, почти год назад, и теперь наконец ему сообщали, что он будет участвовать прямо через две недели и что ему оплатят дорогу до Лондона и желают всяческих успехов.

– Ну, – сказала я, задохнувшись, – потрясающе, правда? Правда, потрясающе, Говард? Чудесно, правда, Миртл?

Миртл, конечно, не знала, чего я так разволновалась, пока я не отдала ей письмо. Она прочитала, но вовсе не разволновалась. Она как-то кисло взглянула на Говарда, как бы давая понять, что он не имел права закатывать такой устрашающий ночной спектакль, какой закатил, а потом получать не наказание, а награду; это было ведь вроде награды, – Говард был очень хорошим мужчиной все время и заслуживал какой-то такой небольшой передышки от тяжелой работы ради жены и дома, а вдобавок наверняка страдал где-то в глубине души, иначе не расхаживал бы перед нами и не рассуждал бы в ночной тиши. Я сказала с притворной сварливостью, но, разумеется, очень довольная на самом деле:

– Почему ты не сказал, Говард? Почему никогда ни словечка не проронил своей собственной жене? Просто тайком вот так вот написал, ничегошеньки не сказал.

– Ну, – сказал Говард, – не хотелось, чтобы ты считала меня дураком, что вполне возможно: шансов против участия в таком шоу гораздо больше, чем за. И я сам в самом деле немножко стыдился, что записался. Никогда раньше не делал подобных вещей.

Миртл как бы презрительно фыркнула и сказала:

– Тут написано, книги. Написано, ты будешь отвечать на вопросы про книги и про их авторов.

– Правильно. Это моя идея.

– Ну и что ты знаешь про книги?

Это была настоящая гнусность, но по понятиям Миртл, книги хороши для мужчин типа Майкла, работавшего в магазине пишущих машинок, и совсем не годятся для продавцов подержанных автомобилей. И правда, у нас дома книжек было немного, тогда как Миртл со своим мужем принадлежали к какому-то Книжному Клубу, который ежемесячно или вроде того присылает вам книжки, хотите вы их читать или нет. Но Говард ходил порой в местную библиотеку, только я никогда не знала, какие он книжки читает, так как мне в школе никогда не прививали какого-нибудь особенного интереса к книгам. Видно было, что Миртл изо всех сил завидует появлению Говарда на ТВ, где она сама могла бы появиться во всем своем блеске, с низким вырезом на груди, с хлопающими ресницами, только, конечно, вишневых волос не было б видно, ведь ТВ оставалось пока черно-белым. В любом случае, ей бы надо самой написать на ТВ – правда? – как сделал Говард, но на шоу-викторину у нее мозгов не хватало (нет, глупо так говорить, видя, что за люди участвуют в этих шоу). Нет, она была лентяйкой, вот именно, слишком ленивой для любого дела, вполне готовой поверить, что кто-нибудь остановит ее на улице и скажет: «Боже, вот это лицо, вот это фигура. Вы прямо сейчас должны попасть на ТВ», а потом заорет: «Такси, такси!» Все для нее должно быть сделано, сама ничего делать не будет. Говард сказал:

– Вполне достаточно. Я немножечко почитал. А что прочел, запомнил. А вдобавок я не раз заглядывал в толстые библиотечные книги, в книги, полные фактов. Если повезет, – он сказал это больше мрачно, чем с радостью, – дойду до тысячи фунтов.

– Ох, Говард, – крикнула я, оставляя свои кукурузные хлопья нетронутыми, – да ведь это же потрясающе, правда?

Миртл сказала:

– Может, заплатишь какому-нибудь крупному врачу или еще кому-нибудь, чтоб тебя вылечили от шатания по ночам, это ведь не покрывается государственной медицинской страховкой.

Это было гнусное замечание. Говард выглядел несколько озадаченным, не совсем понимая. Он сказал:

– Я не совсем понимаю. Что ты имеешь в виду?

– Я практически глаз не сомкнула, потому что ты всю ночь разговаривал, – сказала Миртл. – Мне пришлось принять три вот таких вот таблетки. – И она вытащила из кармана халата по-настоящему огромную бутылку с коричневыми таблетками, где их наверняка было около сотни.

Я сказала:

– Ну-ка, прекрати, Миртл. Нам ничего такого не надо, особенно первым делом с утра.

– Если тебе не нравятся мои разговоры во сне, – очень круто, как он порой умел, сказал Говард, – ты знаешь, что надо делать. Это мой дом, вот так вот, и я делаю в нем что хочу, наяву и во сне.

– Это не твой дом, – сказала Миртл, меднолобая, глупая, дерзкая. – Ты платишь за него муниципалитету арендную плату, точно так же, как мы за квартиру. Тебе с соседями повезло, вот что я скажу.

Больше она ничего не сказала, и очень хорошо. Видно было, письмо с ТВ и намерение Говарда отвечать на вопросы про книжки совсем ее разозлило. По-моему, она и так уже зашла чересчур далеко, даже ничего больше не говоря, поэтому я, не желая скандала, сказала:

– Хватит, хватит. Давайте отнесем тарелки в раковину, я в полдевятого должна быть на работе. – Я терпеть не могла возвращаться домой к немытой посуде, но не собиралась просить Миртл отработать на ней свой постой. Миртл в своем роде было очень жалко. Говард тоже, по-моему, видел, что она себя чувствует очень несчастной, тогда как мы оба были счастливы, как поросята, потому что он больше ничего не сказал, только как-то бледно улыбнулся и нагрузился тарелками.

Ну, день был полон событий, в любом случае, начало и конец были бурными. Серединный кусок, на который пришлась основная часть дня, просто занимала работа. Но когда мы с Говардом пришли домой обедать, то увидели, что Миртл исчезла, а записки с сообщением, куда пошла или когда вернется, не оставила, что было хамством. Вернувшись домой вечером, мы обнаружили, что Миртл в промежутке вернулась (у нее были ключи Говарда) и сидит, всхлипывая, у камина. Я спросила, в чем дело, Говард тоже был очень мил и любезен, но мы довольно долго не могли вытянуть из нее ни единого слова. Поэтому я приготовила чай, и Миртл согласилась выпить чашечку, проливая над ней слезы. А потом мало-помалу удалось выудить вот какую историю: она вернулась к себе на квартиру взять бутылочку освежителя после ванны – так, по крайней мере, рассказывалось в ее истории – и, придя, нашла большой клочок бумаги, исписанный ее мужем Майклом, где было сказано: «Если ты думаешь, будто попросту можешь вернуться когда пожелаешь, то ошибаешься, ведь если я никогда больше не увижу тебя, то любое твое возвращение произойдет слишком скоро». Ну, кажется, это задело ее за живое, взбесило, и она отправилась прямиком в магазин, где Майкл работал, и устроила там настоящий ад, к тому же перед покупателями, что было глупо, но понятно. Теперь, по ее словам, в любом случае между ними все кончено, только было видно, что это на самом деле не так, иначе она не была бы в таком состоянии. Мы с Говардом старались утешить ее, но ей ничего не требовалось, она просто хотела остаться одна со своими печалями, по ее выражению; впрочем, позже выпила еще чашку чаю и даже съела четверть пирога со свининой от Харриса. Мы ее как следует успокоили, а потом включили ТВ, думая, это немножко развеет ей мысли, но не повезло, все программы в тот вечер были одного типа. Шел такой сериал «Полицейская ищейка», и на той неделе одна женщина пыталась покончить с собой, так как муж ее бросил, ушел, и бедная старушка Миртл опять принялась за свое. Потом какой-то кусочек варьете-шоу, которое Говард назвал настоящим упадком, хотя на самом деле, по-моему, вполне забавно и мило; потом была та самая постановка наподобие только что виденной «Полицейской ищейки», – муж и жена ругались, как сумасшедшие, и швыряли бидон с молоком, потом муж кидался на нее с ножом, а она с воплями от него убегала, а потом упала через сломанные лестничные перила. Миртл смотрела на этот раз очень спокойно, лицо очень бледное, совсем размытое в свете экрана ТВ. А потом говорит, что хотела бы лечь и попробовать чуть-чуть поспать, и поэтому мы сказали, что лучше всего ей, наверно, как раз так и сделать, пожелали ей спокойной ночи, и я начала собирать ужин только для нас с Говардом. А потом Говард сказал:

– Правда, странная девчонка? Я бы сказал, настоящая страдальческая душа, того сорта девчонка, что не бывает счастлива никогда в жизни.

– Ох, мы обе были счастливы, – говорю я, – когда были маленькими. Она в самом деле была сорванцом. Веселилась весь день напролет. – Но, делая тосты, никак не могла отделаться от ощущения, что вроде бы очень странно, что Миртл просто вот так очень тихо пошла в постель и тихонько лежит наверху, точно там наверху вообще никого нет. Такое было ощущение, по крайней мере. А потом я увидела, тост у меня подгорел, и поэтому продолжала готовить ужин, оставив Миртл, как говорится, на ее собственном попечении. Мы с Говардом поужинали в тот вечер спагетти по-римски с тостами, а потом я пошла на кухню за шоколадными бисквитами нового сорта, которые принесла в тот день домой (с одной стороны шоколад, а с другой типа сахарной глазури). Но никак не могла отделаться от ощущения, что с бедняжечкой Миртл какие-то нелады, и поэтому поднялась наверх и обнаружила Миртл, лежавшую в постели с включенным кругом светом, хоть сама она отключилась, как свет, и очень странно храпела. У постели стояла бутылка с коричневыми таблетками, почти полная нынче утром, а теперь в ней убавилось очень много таблеток. Нетрудно было сложить два и два, и мне эта картина очень не понравилась, так же, как звук того самого очень странного храпа.

– Говард, Говард, – крикнула я, свесившись через перила, – скорей иди сюда!

Он, должно быть, сообразил, что какие-то нелады, потому что примчался прыжками, сотрясая весь дом. Он вошел в спальню Миртл и как будто кивнул, видя ее, так спокойно храпевшую и лежавшую на спине в своей лучшей ночной рубашке.

– Ясно, что она сделала, – сказал он. – Бедная девочка. Теперь она выглядит по-настоящему мирно. – Он дотронулся указательным пальцем до ее глаза, поднял веко, взглянул, что под ним происходит, а глаз был абсолютно пустым и смотрел в изголовье кровати. Он снова как бы кивнул и сказал: – Ты только посмотри на ее лицо. Все волнения и тревоги точно утюгом сглажены. Все придирки, и ревность, и недовольство своим образом жизни. Она сейчас кажется какой-то красивой, умиротворенной, если ты понимаешь, что я имею в виду.