Текст книги "Пандора"
Автор книги: Энн Райс
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Лежа по ночам в одиночестве, я оказывалась во власти жутких кровавых снов. Они напоминали фрагменты забытой жизни на забытой земле. Сны развивались на фоне гулкой вибрирующей музыки, как будто кто-то бьет в гонг, а рядом торжественно и глухо звучат барабаны. Как в тумане, я видела на стенах скупые и плоские рисунки, изображающие чужие мне миры. На меня отовсюду глядели нарисованные глаза. Я пила кровь! Пила из маленького дрожащего человека, стоявшего передо мной на коленях, как перед Матерью Изидой.
Я просыпалась, хватала большой кувшин воды, стоявший у кровати, и выпивала его до дна. Я пила воду, чтобы утолить жажду, испытанную во сне, чтобы бросить ей вызов. Меня едва не тошнило от воды.
Я ломала голову. Снились ли мне такие сны в детстве?
Нет. А сны эти вызывали во мне какие-то воспоминания! О посвящении в обреченном храме Изиды, когда такие обряды еще были в моде. Я была пьяна, меня окунали в бычью кровь, мы вставали в круг и исполняли какой-то дикий танец. В голове звучали песнопения в честь Изиды. Нам обещали перерождение!
«Никогда не рассказывай, никогда не рассказывай, никогда не рассказывай…»
Но что могла рассказать опьяневшая новопосвященная, едва помнившая саму церемонию?
Изида вызывала во мне воспоминания о приятной музыке лир, флейт, бубнов, о высоком волшебном звуке металлических струн систра, который Мать держала в руке. Мимолетные воспоминания о том, как мы танцевали обнаженные, все в крови, как поднимались ночью к звездам, как видели по циклам всю жизнь, как ненадолго прекрасно понимали, что луна всегда будет меняться, а солнце всегда будет всходить. Объятия других женщин. Мягкие щеки, поцелуи и покачивающиеся в унисон тела.
«Жизнь, смерть, перерождение – никакая не совокупность чудес, – сказала жрица. – Чудо – понять и принять. Вершите чудеса в своей собственной душе».
Конечно, мы не пили кровь! А бык… Такая жертва требовалась только для посвящения. Мы не приносили на ее украшенные цветами алтари беспомощных животных, нет, наша Святая Мать такого у нас не просила.
Теперь, оставшись в одиночестве посреди моря, я старалась не спать, чтобы не видеть снов.
Но едва усталость брала верх, начинался сон, как будто он только и ждал, пока я закрою глаза.
Я лежала в золотых покоях. Такое впечатление, что я пила кровь, кровь из горла бога, вокруг распевали хоры – унылый повторяющийся звук, не заслуживающий названия «музыка»; а когда я насытилась кровью, этот бог – не знаю, кем он был на самом деле, – поднял меня и положил на алтарь.
Я чувствовала под собой холодный мрамор. Я осознала, что на мне нет одежды. Неловкости я не испытывала.
Где-то вдалеке, в глубине этих величественных залов, эхо разнесло плач женщины. Меня переполняла кровь. Поющие приблизились ко мне, держа в руках глиняные масляные лампы. Меня окружали темные лица, темные, как из далекой Эфиопии или Индии. Или из Египта. Смотри! Подведенные глаза! Я посмотрела на свои руки и ладони. Тоже темные. Но тем, кто лежал на алтаре, была я, я говорю «тем», потому что во сне я, без сомнения, ощущала себя мужчиной. Меня прорезала боль. Бог сказал:
«Это просто переход. Теперь испей понемногу от каждого из нас».
Только после пробуждения меня озадачило перевоплощение в мужчину, как, впрочем, озадачивало и все остальное. Я тонула в ощущении египетского искусства, египетской тайны – я сталкивалась с ней, увидев золотую статую на рынке или танцоров-египтян на банкете, живые скульптуры с подведенными черными глазами, в черных, заплетенных в косы париках, они перешептывались на таинственном языке. Что они думали о нашей Изиде в римском платье?
Меня мучила загадка; что-то не давало покоя моему рассудку. То, что заставляло римских императоров так бояться египетских и восточных культов, нахлынуло и на меня: тайна и эмоции, выходящие за пределы здравого смысла и закона.
Моя Изида на самом деле была римской богиней, универсальной богиней, Матерью для каждого из нас; ее культ распространился в греческом и римском мире задолго до того, как пришел в собственно Рим. Наши бедные жрецы были греками и римлянами. Паства состояла из греков и римлян.
Нечто, возникшее в моем разуме, произнесло:
«Вспоминай!»
Едва слышный отчаянный голос у меня в голове, подстрекавший меня «вспомнить» ради самой себя.
Но воспоминания только привели к путанице и неразберихе. Между реальностью – моей каютой и рокотом волн – и неким смутным пугающим миром, миром храмов, окутанных словами, творящими волшебство, падала завеса! Удлиненные прекрасные бронзовые лица. Шепот:
«Бойся жрецов Ра! Они лгут!»
Я вздрогнула и закрыла глаза. Царица-Мать прикована к трону цепями! Она плачет! Это был ее плач! Невыразимо.
«Понимаешь, она забыла, как нужно править. Делай, что мы говорим».
Я вздрогнула и проснулась. Я и хотела понять, и не хотела. Царица в чудовищных оковах плакала. Я ее не разглядела. Все шло в развитии. Все виделось в деталях.
«Пойми, царь уже рядом с Озирисом. Смотри, какой у него взгляд; тех, чью кровь ты пьешь, ты отдаешь Озирису; каждый становится Озирисом».
«Но почему же кричала царица?»
Нет, это безумие. Нельзя позволять этой путанице брать над собой верх. Я не смогла бы намеренно ускользать в эти фантазии или воспоминания, если предположить, что они действительно имеют под собой основание. Должно быть, это чепуха, искаженные картины, вызванные горем и чувством вины – чувством вины за то, что я не побежала к очагу и не вонзила себе в грудь кинжал.
Я попыталась вспомнить успокаивающий голос отца, объяснявшего, что кровь гладиаторов насыщает жажду мертвых, Manes.
«Кое-кто считает, что мертвые пьют кровь, – давным-давно говорил мой отец за обедом. – Поэтому мы так боимся несчастливых дней, когда считается, что мертвые могут ходить по земле. Лично я думаю, что это ерунда. Мы должны почитать своих предков…»
«А где мертвые, отец?» – спросил мой брат Люций.
И кто же поднялся на другом конце стола, чтобы процитировать Лукреция грустным девичьим голосом, заставившим, однако, замолчать всех мужчин? Лидия!
Надо добавить еще: на тела основные природа
Все разлагает опять и в ничто ничего не приводит.
Ибо, коль вещи во всех частях своих были бы
смертны,
То и внезапно из глаз исчезали б они, погибая;
Не было б вовсе нужды и в какой-нибудь силе,
могущей
Их по частям разорвать и все связи меж ними
расторгнуть.
«Нет, – довольно мягко ответил мне отец. – Лучше процитируй Овидия: „Призраки малого просят: превыше даров дорогих ценят они почитание“. – Он выпил вина. – Призраки – в подземном мире, они не причинят нам вреда».
«Мертвых нигде нет, их вообще нет», – отозвался мой старший брат Антоний.
Отец поднял кубок.
«За Рим, – сказал он, и наступил его черед цитировать Лукреция: – „Эта природа вещей: столь много в ней всяких пороков…“»
Сплошные пожатия плечами и вздохи. Римский подход. Даже жрецы и жрицы Изиды присоединились бы к словам Лукреция:
Пьяна? Одурманена? Бычья кровь? Внутренний строй? Все сводится к одному. Знать! Верти стихи, как хочешь. А фаллос Озириса навеки останется в Ниле, и воды Нила всегда будут оплодотворять Мать Египет – смерть порождает жизнь с благословения Матери Изиды. Конкретная схема, своего рода «внутренний строй» природы.
Галера все плыла.
В этих мучениях я изнывала еще дней восемь, часто лежа по ночам без сна, а засыпая только днем, чтобы не видеть снов.
Неожиданно ранним утром в мою дверь постучался Иаков.
Мы уже прошли половину пути по Оронту. До Антиохии – двадцать миль. Я как могла убрала волосы в шиньон на затылке (раньше я никогда этого не делала без рабыни), прикрыла римский наряд большим черным плащом и приготовилась к высадке – женщина Востока, скрывающая лицо, под защитой евреев.
Когда на горизонте показался город, когда нас приветствовала и приняла к себе гавань – мачты, шум, запахи, крики, – я выбежала на палубу посмотреть. Город оказался великолепным.
«Вот видите», – сказал Иаков.
Меня усадили в носилки и быстро понесли через широкие рынки на набережной, через большую открытую площадь, забитую людьми. Повсюду я видела храмы, галереи, книготорговцев, даже высокие стены амфитеатра – то же, что и в Риме. Нет, это далеко не маленький город.
Молодые люди толпились у брадобреев, готовясь побриться, как велел обычай, и закрутить на лбу завитки – прическа, введенная в моду Тиберием по собственному примеру. Везде винные лавки. Переполненные рынки рабов. Я обратила внимание на то, что целые улицы отданы определенным ремесленникам – улицы палаточников, улицы серебряных дел мастеров.
А в самом центре Антиохии во всей своей красе высился храм Изиды!
Моя богиня! Изида! Входят и выходят ее последователи, причем в больших количествах, и никто их не беспокоит. В дверях – облаченная в лен жрица!! Храм был до отказа заполнен людьми.
Я подумала, что в таком месте я сбегу от любого мужа.
Постепенно я поняла, что на Форуме, в центре города, возникло какое-то волнение. Я услышала, как Иаков приказал людям побыстрее убираться с широкой торговой улицы в переулки. Носильщики побежали. Рука Иакова задернула занавески, и город исчез из вида.
По-латыни, по-гречески, по-халдейски выкрикивались новости: убийство, убийство, отравление, предательство. Я выглянула из-под занавески. Люди плакали, проклиная римлянина Гнея Кальпурния Пизона, они проклинали как его, так и его жену Плацину. Почему? Мне они не особенно нравились – но что же все-таки случилось? Иаков вновь приказал моим носильщикам поторопиться. Мы промчались в ворота и оказались в вестибюле просторного дома, по стилю и цвету схожего с моим римским домом, только намного меньше. Я видела те же самые украшения, перистиль вдалеке, группки рыдающих рабов.
Вскоре носилки поставили, и я вышла, очень озабоченная тем, что меня не остановили в дверях, чтобы, по обычаю, вымыть ноги. А волосы у меня расплелись и падали волнами.
Но меня никто не замечал. Я оглядывалась по сторонам, изумляясь восточным коврам, кистям в дверных проемах, птицам, распевающим в клетках – своих маленьких тюрьмах. Весь пол устилали ковры, наброшенные один на другой. Ко мне направились две дамы – судя по виду, хозяйки дома. «В чем дело?» – спросила я.
Они были одеты по моде, которой придерживались богатые римлянки, – расшитые золотом платья, множество браслетов…
«Умоляю вас, – обратилась ко мне одна из них, – ради вашего же блага, уходите! Идите обратно в носилки!»
Они попытались запихнуть меня в занавешенные носилки, но я, рассерженная таким приемом, сопротивлялась.
«Я понятия не имею, где нахожусь, – заявила я. – И не знаю, кто вы такие! Прекратите толкаться!»
Хозяин дома, во всяком случае человек, внешне определенно таковым являющийся, стрелой подбежал ко мне, по его щекам катились слезы, короткие седые волосы были взъерошены – похоже, он рвал их на себе от горя. Он разодрал свою длинную тунику и размазал по лицу грязь. Старик с согбенной спиной и массивной головой, с отвислой морщинистой кожей.
«Ваш отец был моим младшим коллегой, – сказал он мне по-латыни. Он схватил меня за руки. – Я обедал в вашем доме, когда вы были ребенком. Я видел, как вы передвигались на четвереньках».
«Нежный возраст», – быстро ответила я.
«Мы с вашим отцом учились вместе в Афинах, спали под одной крышей».
Женщины, охваченные паникой, зажимали руками рты.
«Мы с вашим отцом сражались вместе с Тиберием во время его первой кампании. Мы бились со злобными бледнокожими варварами».
«Вы проявили чудеса храбрости», – сказала я.
Мой черный верхний плащ упал, открыв всем неприбранные длинные волосы и простое платье. Никто не обратил на это внимания.
«Германик обедал в этом доме, потому что ваш отец упоминал обо мне!»
«Вот как? Понимаю», – ответила я.
Одна из женщин сделала мне знак забираться в носилки. Где же Иаков? Старик меня не отпускал.
«Мы были вместе с вашим отцом и Августом, когда поступили новости о гибели наших войск в Тевтобургском лесу, о том, что полководец Вар и все его люди убиты. Мои сыновья сражались бок о бок с вашими братьями в легионах Германика, когда он наказывал северные племена! О боги!»
«Да, действительно, потрясающе», – на этот раз вполне серьезно сказала я.
«Залезайте в носилки и убирайтесь!» – крикнула одна из женщин.
Старик схватил меня еще крепче.
«Мы сражались с безумным королем Арминием! Мы могли бы победить! Твой брат Антоний ведь не хотел сдаваться и уходить?!»
«Я… Не…»
«Выведите ее отсюда!» – закричал молодой патриций. Он тоже плакал. Потом вышел вперед и толкнул меня к носилкам.
«Убери руки, слабоумный!» – рявкнула я и дала ему пощечину.
Все это время Иаков беседовал с рабами, вникая в суть дела.
Пока седовласый грек всхлипывал и целовал меня в щеки, Иаков подошел и отвел меня к носилкам.
«Германика только что убили, – сказал он мне на ухо. – Все, кто был ему предан, убеждены, что убийство подстроил Тиберий через легата Пизона. Его отравили. Слухи разносятся по городу, как пожар».
«Тиберий, ну ты и идиот! – прошептала я, закатывая глаза. – Один трусливый шаг за другим!»
Я погрузилась в темноту. Носилки подняли. Иаков продолжал:
«У Гнея Кальпурния Пизона здесь, естественно, есть союзники. Все передрались. Сводят счеты. Калечат друг друга. Эта греческая семья ездила с Германиком в Египет. Уже начались беспорядки. Мы уходим!»
«Прощайте, друг!» – крикнула я старому греку, пока меня выносили из дома.
Не думаю, что он меня слышал. Он опустился на колени, не переставая проклинать Тиберия. Он кричал о самоубийстве и просил принести ему кинжал.
Мы снова неслись по улицам.
Я наискосок улеглась в носилках, тупо размышляя в темноте. Германик мертв. Отравлен Тиберием!
Я знала, что недавнее путешествие Германика в Египет очень разозлило Тиберия. Египет отличался от других провинций. Рим находился в такой зависимости от его зерна, что сенаторам нельзя было туда ездить. Но Германик: поехал – «просто взглянуть на реликвии древности», как говорили его друзья на улицах Рима.
«Это не более чем предлог! – думала я в отчаянии. – Где суд? Приговор? Яд!»
Мои носильщики бежали бегом. Вокруг кричали и рыдали люди:
«Германик, Германик! Верните нам нашего прекрасного Германика!»
Антиохия поистине обезумела.
Наконец мы оказались на узкой улочке, скорее даже в переулке, – ты знаешь, о чем я говорю: целую сеть таких улочек обнаружили на развалинах Помпеи в Италии. Из кувшинов на углах разносился запах мужской мочи. Из высоких труб пахло пищей. Мои носильщики на бегу спотыкались о грубые камни.
Один раз нас отбросило в сторону, когда в узкое пространство влетела колесница, ее колеса, без сомнения, сумели попасть в едва заметную среди камней колею.
Я ударилась головой о стену. Я буквально кипела от ярости и одновременно была крайне напугана.
Иаков попытался ободрить меня:
«Лидия, мы с вами».
Я с ног до головы закуталась в плащ и только одним глазом видела полосы света между занавесками, скрывавшими меня с обеих сторон. Рука сама собой легла на кинжал.
Носилки поставили на землю. Мы оказались в каком-то прохладном помещении. Я услышала голос отца Иакова, Давида, – он с кем-то спорил. Древнееврейского я не знала. И даже не была уверена, что он говорит именно по-древнееврейски.
Наконец Иаков перешел на греческий, и я поняла, что они прямо сейчас покупают для меня подходящий дом со всеми удобствами, включая большое количество красивой мебели, оставленной богатой вдовой, которая жила здесь одна. Но рабов, увы, распродали. Рабов нет.
Сделку заключили, и я услышала, как Иаков по-гречески предупредил продавца:
«Если вы нас обманули, вам не поздоровится».
Когда поднимали носилки, я поманила его к себе.
«Теперь я дважды обязана вам жизнью. Та греческая семья, что должна была меня приютить? Они действительно в опасности?»
«Конечно, – ответил он. – Когда начинаются беспорядки, кто будет разбираться? Они ездили с Германиком в Египет! Об этом знают люди Пизона! Под малейшим предлогом любой может напасть на человека, убить его и ограбить. Смотрите, пожар!»
Он велел рабам двигаться быстрее.
«Хорошо, – сказала я. – Больше не называйте мое настоящее имя. Отныне зовите меня… Мое имя… Пандора. Я гречанка из Рима. Я заплатила вам, чтобы вы доставили меня сюда».
«Да будет так, дорогая моя Пандора, – ответил он. – А вы сильная женщина. Купчая на дом выписана на фальшивое имя, хотя и не столь красивое. Но документ подтверждает, что вы – вдова, свободная, носящая римское имя. Бумагу мы получим, когда расплатимся золотом, но это произойдет не раньше, чем мы окажемся в доме. А если он не выдаст мне документ, где будет написано все, что поможет обеспечить вашу безопасность, я его задушу!»
«Ты очень умен, Иаков», – устало заметила я.
Путешествию в темноте и толчкам, казалось, не будет конца, но наконец мы все-таки остановились. Я услышала, как в замке ворот повернулся металлический ключ, и нас провели в большой вестибюль самого дома.
Из признательности к моим стражам следовало бы подождать, но я лихорадочно выбралась из своей злосчастной занавешенной тюрьмы, сбросила плащ и глубоко вдохнула. Мы находились в широком вестибюле красиво убранного, обладающего бесспорным очарованием дома.
Несмотря на усталость и путаницу в мыслях, я заметила прямо у ворот фонтан с львиной головой и вымыла ноги в прохладной воде.
Приемная, или атрий, оказалась огромной, а за ней, на дальней стороне довольно большого внутреннего сада, я увидела мягкие диваны столовой.
Конечно, это не мой внушительный и богатый старый дом на Палатинском холме, где с каждым новым поколением появлялись новые помещения и проходы, ведущие в обширные сады.
Слишком лощеный. Но импозантный. Все стены свежевыкрашены, с восточным, кажется, колоритом – спирали, змейки… Как я могла судить? Я едва не теряла сознание от чувства облегчения. Неужели меня наконец-то оставят одну?
Там, в атрии, – письменный стол, а рядом с ним – книги! Вдоль примыкающих к саду галерей я увидела многочисленные двери; подняв глаза, я увидела закрытые окна второго этажа. Роскошь… Безопасность…
От мозаичных полов веяло стариной. Стиль был мне знаком – праздничные фигуры шествия Сатурналий. Должно быть, их привезли сюда из Италии.
Настоящего мрамора мало, колонны оштукатурены, но на стенах много хорошо выписанных фресок с непременными счастливыми нимфами.
Я вышла на мягкую мокрую траву перистиля и обратила взгляд в голубое небо.
Мне хотелось только подышать. Однако пришло время выяснить, как обстоят дела с моими вещами. Я была слишком потрясена всем случившимся, чтобы интересоваться их судьбой раньше. Оказалось, что в этом не было необходимости.
Для начала Иаков и Давид составили полный список приобретенной ими для меня необходимой в хозяйстве мебели, а я стояла, глазела на них, с трудом веря, что люди могут с таким терпением относиться к мелочам.
Убедившись, что все комнаты в порядке, что спальня находится дальше по коридору справа, а где-то налево, за кухней, располагается маленький открытый садик, они поднялись наверх, проверили, все ли нормально там, и только тогда занялись разгрузкой моего багажа. Рабы вносили сундук за сундуком.
Потом, к моему вящему изумлению, Давид извлек свиток с наспех написанным почерком моего отца полным списком всего, что мне принадлежало, начиная от заколок и кончая чернилами и золотом, и приступил к проверке, еле слышно бормоча что-то себе под нос. Тем временем Иаков отправился по делам.
«Личные предметы туалета, – подвел черту Давид под первой частью осмотра. – Одежда… один, два, три сундука – в большую спальню, быстро! Столовое серебро – на кухню. Книги сюда?»
«Да, пожалуйста».
Я чуть не потеряла дар речи, потрясенная его скрупулезностью и честностью.
«Сколько книг!»
«Отлично, не надо их пересчитывать!» – сказала я.
«Видите ли, не получается, такие хрупкие…»
«Да, знаю. Продолжайте».
«Вы хотите, чтобы полки из черного дерева и слоновой кости собрали здесь, в передней?»
«Чудесно».
Я сползла на пол, но меня немедленно подняли два услужливых раба из Азии и усадили в удивительно мягкое римское кресло со скрещенными ножками. Мне дали чашку пахнущей свежестью чистой воды. Я выпила ее, думая о крови. И закрыла глаза.
«Чернила и письменные принадлежности – на письменный стол?» – спросил старик.
«Как вам угодно», – вздохнула я.
«Теперь все уходите», – приказал старик рабам-азиатам, быстро и щедро оделив их деньгами. Они поклонились до пола и попятились из комнаты, натыкаясь друг на друга.
Я уже было собиралась произнести несколько подобающих случаю фраз с выражением благодарности, когда вбежали новые рабы, практически столкнувшись с теми, кто еще не успел выйти. Они вносили корзины всевозможных съестных припасов, которые только можно было найти на рынке, включая по меньшей мере десять видов хлеба, кувшины масла, дыни, зелень и большое количество копченых продуктов, которые могут храниться много дней, – рыбу, говядину и экзотических морских обитателей, до того высушенных, что они напоминали пергамент.
«Немедленно, в кухню, за исключением блюда с оливками, сыром и хлебом, – сейчас же, для госпожи, на стол слева от нее. Принесите вино госпожи, присланное ее отцом».
Просто невероятно! Вино моего отца.
Затем старик приказал уходить и этим рабам, подкрепив приказ раздачей монет, и сразу же вернулся к своему списку.
«Иаков, иди сюда, сосчитай мне это золото, я буду читать по списку! Серебро, монеты, еще монеты, камни исключительной ценности… Монеты, слитки золота…»
Они все продолжали и продолжали. Представить не могу, где мой отец прятал столько золота!
Что мне с ним делать? Они действительно все мне оставят? Они честные люди, но здесь же целое состояние.
«Вы должны подождать, пока все уйдут, – сказал Давид, – и тогда собственноручно спрятать это золото в тайники в разных местах дома – сами найдете где. Мы этого для вас сделать не можем, поскольку в этом случае будем знать, где они хранятся. Ваши драгоценности. Некоторые я оставлю здесь, спрячьте их, они слишком дорогие, чтобы в первые же дни появляться перед местным населением».
Он открыл шкатулку с камнями.
«Видите этот рубин? Он великолепен. Смотрите, какой большой. Продав его честному человеку за полцены, вы сможете прокормиться до конца своих дней. В этом ящике все камни исключительные. Я в камнях разбираюсь. Их отбирали из самых лучших. Видите жемчуг? Идеальный».
Он положил рубин и жемчуг обратно в шкатулку и захлопнул крышку.
«Вижу», – слабым голосом отозвалась я.
«Жемчуг, еще золото, серебро… – бормотал он. – Все здесь! Нам следовало быть более осторожными, но…»
«Да что вы, вы же просто чудеса творите!» – воскликнула я.
Я уставилась на хлеб и на кубок вина. Бутылка моего отца! Амфоры моего отца по всей комнате!
«Пандора, – обратился ко мне Иаков самым серьезным тоном, – у меня в руках – документы на дом. И еще одна бумага – свидетельство, подтверждающее ваш официальный въезд через порт под новым, вымышленным именем, Юлия такая-то и так далее… Пандора, нам придется вас покинуть!»
Старик покачал головой и закусил губу.
«Нам нужно отплывать в Эфес, дитя мое, – сказал он. – Мне стыдно вас оставлять, но гавань вот-вот закроют!»
«В гавани уже жгут корабли, – едва слышно произнес Иаков. – На Форуме снесли статую Тиберия».
«Сделка заключена, – сказал мне старик. – Человек, продававший дом, никогда вас своими глазами не видел, имени вашего не знает, здесь никаких указаний относительно вашей личности не осталось. Рабы, что принесли вас сюда, ему не принадлежали».
«Вы для меня совершили чудеса», – повторила я.
«Вы остаетесь совсем одна, прекрасная римская принцесса, – сказал Иаков. – У меня болит душа, что мы вот так вас бросаем».
«У нас нет другого выхода», – сказал старик.
«Три дня никуда не ходите, – сказал Иаков, подходя ко мне как можно ближе, словно он собирался нарушить все правила и поцеловать меня в щеку. – Здесь хватит легионов, чтобы подавить беспорядки, но они предпочтут, чтобы огонь погас сам собой, чтобы не убивать римлян. И забудьте о друзьях-греках. В их доме уже сущий ад».
Они повернулись к выходу.
«Вам хорошо заплатили? – спросила я. – Если нет, возьмите из моего золота, сколько хотите. Я настаиваю!»
«Даже не думайте об этом, – ответил старик. – Но ради вашего душевного спокойствия знайте: ваш отец дважды поддержал меня, когда пираты захватывали мои корабли в Адриатическом море. Ваш отец вкладывал деньги наравне со мной, что принесло выгоду нам обоим. Тот грек был должен вашему отцу деньги. Больше об этом не беспокойтесь. Но нам пора!»
«Да пребудут с вами боги, Пандора!» – сказал Иаков.
Драгоценности. Где драгоценности? Я вскочила и открыла шкатулку. Там были сотни камней, великолепных, ослепительно чистых и прекрасно ограненных. Я видела, какие они дорогие, прозрачные и безупречно отполированные. Я взяла большой рубин в форме яйца, что показывал мне Давид, и еще один, точно такой же, и протянула им. Они подняли руки в знак отрицания.
«О нет, непременно возьмите, – сказала я. – Окажите мне честь. Подтвердите, что я свободная римлянка и буду жить, как велел мне отец! Это придаст мне мужества! Возьмите их от меня».
Давид строго покачал головой, но Иаков взял рубин.
«Пандора, вот ключи. Идите за нами и заприте ворота на улицу, а потом – двери вестибюля. Не бойтесь. Здесь везде лампы. Масла много…»
«Идите! – сказала я, когда они переступали через порог. Я заперла ворота и вцепилась в решетку, провожая их взглядом. – Если не сможете выбраться, если я вам понадоблюсь, возвращайтесь».
«У нас здесь есть свои люди, – успокаивающе сказал Иаков. – От всего сердца благодарю вас за прекрасный рубин, Пандора. Вы выживете. Возвращайтесь и заприте двери на засов».
Я доплелась до кресла, но не села в него, а рухнула рядом и принялась молиться:
«Lares familiares… духи этого дома, я должна найти ваш алтарь. Прошу вас, примите меня, я никому не желаю зла. Я засыплю ваш алтарь цветами и разожгу огонь. Будьте со мной терпеливы. Дайте мне… отдохнуть».
Я ничего не предпринимала, просто вяло сидела в шоке на полу, шли часы, день постепенно угасал. Странный и чужой мне дом погрузился во тьму.
Начинался кровавый сон, но я ему не поддавалась. Только не тот чужой храм! Не тот алтарь, нет! Только не кровь! Я прогнала его и попыталась представить себе, что я дома.
«Я – маленькая девочка, – говорила я себе. – Вот что мне снится: я слушаю рассказы старшего брата Антония о войне на севере, о том, как обезумевшие от ярости германские племена гнали назад, к морю…»
Он так любил Германика. И остальные братья тоже. Люций, младший, по природе был слаб. У меня разрывалось сердце при мысли о том, как он молил о милосердии, когда его прирезали солдаты.
Империя была нашим миром. Хаос, несчастья и борьба лежали за ее пределами. Я стала солдатом. Я умела воевать. Мне снилось, что я надеваю доспехи.
И я услышала голос брата.
«Какое облегчение – обнаружить, что ты мужчина. Я всегда так считал».
Проснулась я только на следующее утро.
И тогда я узнала, что такое горе и боль, совершенно по-новому.
Обрати внимание на эти мои слова. Ибо я осознала, насколько абсурдны понятия Судьбы, Удачи и Природы, в большей мере, чем человек способен пережить. И возможно, мое описание, пусть краткое, может принести кому-то утешение. Бывает, случается самое худшее, но рано или поздно все проходит.
Однако правда состоит в том, что человека нельзя подготовить, невозможно объяснить это словами. Это нужно пережить. И такого я не пожелаю ни одному человеку в мире.
Я осталась одна. Я ходила из комнаты в комнату, колотила кулаками по стенам, плакала, стиснув зубы, и кружилась на одном месте. Никакой Матери Изиды нет.
И богов нет. Философы – дураки. Песнопения поэтов – ложь.
Я рыдала и рвала на себе волосы; я рвала свое платье, это было так естественно, словно я следовала новому обычаю. Я переворачивала столы и стулья.
Временами я чувствовала великую радость, свободу от всяких условностей и фальши, от всего, что держит в заложниках тело и душу.
И тогда я погружалась в благоговейную природу этой свободы, как будто самого дома не существовало, как будто темноте неведомы стены.
В такой агонии я провела три ночи и три дня. Я забыла о пище. Я забыла о воде. Я ни разу не зажигала лампу. Почти полная луна в достаточной степени освещала этот бессмысленный лабиринт, состоявший из маленьких комнат с расписанными стенами.
Сон оставил меня навсегда. Сердце колотилось. Руки и ноги сводило, они слабели и снова напрягались.
Периодически я ложилась на мягкую влажную землю во дворе, словно совершая ритуал за моего отца, потому что никто не положил его тело на мягкую влажную землю, как полагается делать сразу после смерти – перед похоронами.
Я неожиданно поняла, почему это бесчестие – тот факт, что никто не положил его израненное тело на землю, – столь знаменательно. Я осознала важность этого упущения в такой степени, в какой мало кто и мало что знает. Оно имело первостепенное значение, так как не имело никакого значения вообще!
«Живи, Лидия!»
Я смотрела на низкие кроны деревьев в саду. Я испытывала странную благодарность за то, что в этом земном мраке я достаточно долго не закрывала глаз, чтобы увидеть подобные вещи.
Я процитировала Лукреция: «…на тела основные природа все разлагает опять…»
«Безумие!»
Как я уже сказала, я бродила, ползала, рыдала и плакала три дня и три ночи.
