355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Энн Райс » Пандора » Текст книги (страница 1)
Пандора
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 14:59

Текст книги "Пандора"


Автор книги: Энн Райс


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Энн Райс
Пандора

Посвящается Стэну, Кристоферу и Мишель Райс



Сьюзан Скотт Квирос и Виктории Вильсон



Памяти Джона Престона



Ирландцам Нового Орлеана, которые в 1850-х годах построили на Констанс-стрит великолепную церковь Святого Альфонса и таким образом подарили нам прекрасный памятник веры и архитектурного искусства



Славе Греции и величию Рима



О миссис Мур и эхе в Марабарских пещерах

…но эхо каким-то непостижимым образом начало разрушать ее связь с жизнью. Услышанное в тот момент, когда она уже утомилась, эхо умудрилось прошептать. «В мире есть место для сострадания, благочестия и отваги, что, по сути, одно и то же. В мире существует и разврат. Существует все, но ничто не поддается оценке».

Э. М. Форстер. «Путешествие в Индию»
Перевод В. Иванова


Ты веруешь, что Бог един:

Хорошо делаешь; и бесы веруют,

И трепещут.

Соборное послание
святого апостола Иакова
2:19


Как смешон и невежествен тот, кто дивится чему-либо из происходящего в жизни!

Марк Аврелий «Размышления»
Перевод С. Роговина


Также веруем мы, что многие создания будут прокляты; например, ангелы, что упали с Небес вследствие гордыни своей, и теперь они – враги рода человеческого; и те смертные, что покидают сию юдоль скорби вне лона Святой Церкви нашей, то есть язычники; а также те, кто крещены, однако жизнь ведут не христианскую и умирают, лишенные любви, – всем им суждены адские муки на веки вечные, как учит Святая Церковь. И невозможно было мне, осознав это, поверить, что все обернется к лучшему, как то показывал Господь наш. Но не было дано мне ответа на мое откровение, кроме следующего: «Что невозможно для тебя, для меня не невозможно. Свое слово я сдержу целиком и полностью и сделаю так, что все обернется к лучшему». Так милость Господня научила меня…

Юлиана Норвичская.
«Откровения Божьей любви»
Перевод А. Гузмана


Глава 1

Еще не прошло и двадцати минут с того момента, как ты оставил меня здесь, в кафе, с того момента, как я отрицательно ответила на твою просьбу написать историю моей смертной жизни, рассказать о том, как я стала вампиром, – о встрече с Мариусом всего через несколько лет после его Рождения во Тьму.

И вот я открыла твой блокнот и пишу одной из тех вечных чернильных ручек с тонким пером, что ты мне оставил. Чувственный след черных чернил на дорогой, безупречно белой бумаге приводит меня в восторг.

Естественно, Дэвид, ты оставил мне нечто элегантное – красивую приманку. Ведь переплет этого блокнота сделан из темной лакированной кожи с узором из прекрасных роз без шипов, но с листьями – узор в конечном счете остается не более чем узором, но свидетельствует об основательности. Этот переплет словно гласит: «Тем, что написано под этой тяжелой и красивой обложкой, пренебрегать нельзя».

Плотные страницы с бледно-голубыми линейками… Ты практичен, ты все продумал и, вероятно, знаешь, что я редко брала в руки перо и бумагу.

Даже в резком царапанье пера по бумаге есть что-то пленительное – оно напоминает мне о тончайших древнеримских перьях, которыми я, склоняясь над пергаментом, писала письма отцу или заполняла страницы своего дневника… Ах этот звук! Единственное, чего мне сейчас не хватает, – это запаха чернил, но ведь в руках у меня изящная пластмассовая ручка, и она будет оставлять тонкий и глубокий след еще на многих сотнях страниц.

Вот видишь – я все-таки задумалась о твоей просьбе и записываю собственные размышления, а значит, кое-что ты от меня получишь. За окном идет дождь, в кафе не смолкает шумная болтовня, и я вдруг поняла, что возвращение на две тысячи лет назад не обязательно будет агонией, а может доставить чувство, близкое к удовольствию, как, например, кровь. Вероятно, поэтому я уступаю тебе, подобно тому как уступают всем нам смертные.

Я тянусь за жертвой, одолеть которую нелегко, – за моим личным прошлым. Возможно, эта жертва убежит от меня с быстротой, способной поспорить с моей скоростью. Так или иначе, я выслеживаю жертву, которую никогда не знала в лицо. В этом и заключается волнение охоты – в том, что современный мир называет расследованием.

В противном случае, почему бы я так живо увидела те времена? Ты не давал мне никакого магического зелья, высвобождающего мысли. Для нас существует только одно зелье, и имя ему – кровь.

«Вы все вспомните», – сказал ты мне по дороге в кафе.

В сравнении с нами ты еще очень молод, но в своей смертной ипостаси успел дожить до столь преклонного возраста – тогда ты был настоящим ученым. Наверное, вполне естественно, что ты так смело пытаешься собрать наши истории.

Но зачем пытаться объяснять здесь истоки твоего любопытства, твоей храбрости перед лицом утопающей в крови истины?

Как же ты смог разжечь во мне это желание вернуться на две тысячи лет назад – почти на две – и рассказать о смертных днях моей земной жизни в Риме, о том, как я присоединилась к Мариусу и разделила с ним весьма маленький шанс сопротивляться Судьбе?

Как же смогли корни, давно похороненные, давно отвергнутые, внезапно поманить меня за собой? Дверь распахнулась. Сияет свет. Входи!

Я снова сижу в кафе.

Я пишу, но останавливаюсь и оглядываюсь, рассматривая публику, заполнившую это парижское кафе. Тусклые и бесполые современные ткани… Я вижу юную американку в оливково-зеленом военизированном костюме – все ее пожитки умещаются в небольшом, перекинутом через плечо рюкзачке; вижу старого француза, вот уже несколько десятилетий приходящего сюда только лишь затем, чтобы насладиться видом оголенных рук и ног, чтобы упиваться жестами молодых – как вампиры упиваются кровью – в ожидании того драгоценного, словно экзотический камень, момента, когда женщина со смехом откинется назад, держа сигарету в руке, и ткань ее синтетической блузки натянется на груди…

Старик… Седые волосы и дорогое пальто. Он ни для кого не представляет опасности. Сегодня он вернется в скромную, но элегантную квартиру, где проживает со времен последней великой мировой войны, и будет смотреть фильмы молодой красотки Брижит Бардо. Он считает, что живет. Он не прикасался к женщине вот уже десять лет.

Я не отвлекаюсь, Дэвид. Я бросаю якорь. Ибо я не стану изливать свою историю, словно пьяный оракул.

Я очень внимательно рассматриваю этих смертных. Они выглядят такими свежими, экзотичными и одновременно приторными – в детстве такими же казались мне тропические птицы, до того полные трепетной, бунтарской жизни, что мне хотелось сжать их, чтобы ее отобрать, чтобы в моей руке захлопали их крылья, чтобы похитить у них полет, завладеть им, попользоваться. Ах, те страшные минуты детства, когда случайно давишь жизнь в ярко-красной птице.

Но есть среди посетителей кафе и зловещие, мрачно одетые смертные: торговец кокаином, – а они встречаются везде, наша излюбленная добыча, – ожидающий в дальнем углу своего связного: длинное кожаное пальто от знаменитого итальянского дизайнера, волосы сбоку выбриты, а на макушке оставлены густые пряди… Весь его внешний облик рассчитан на то, чтобы выделяться в толпе, хотя в этом нет необходимости, если принять во внимание огромные черные глаза и жесткую линию рта, которому природа предназначала выражать великодушие. Он нервно елозит зажигалкой по мраморному столику – типичные жесты наркомана, – вертится и беспокойно оглядывается, не в силах сидеть спокойно. Он и не подозревает, что никогда больше в этой жизни не будет знать покоя. Ему хочется выйти и вдохнуть кокаин, без которого он страдает, но вместо этого приходится ждать связного. Его ботинки чрезмерно блестят, а длинные тонкие руки никогда не состарятся.

Думаю, этот человек умрет сегодня вечером. Я чувствую, как во мне копится желание лишить его жизни собственными руками. Он накормил ядом слишком многих! Проследить за ним, заключить в объятия… Мне даже не придется обволакивать его видениями – достаточно дать понять, что смерть настигла его в обличье женщины, чересчур белой, чтобы быть человеком, и до такой степени разглаженной веками, что она скорее похожа на ожившую статую. Но те, кого он ждет, сговариваются его убить. Зачем же мне вмешиваться?

Какой меня видят эти люди? Женщина с длинными, волнистыми коричневыми волосами, окутывающими ее словно монашеская накидка, с лицом до того белым, что кажется, будто это искусственно созданная маска, а неестественный блеск глаз явственно заметен даже за стеклами очков в золотистой оправе.

Да, мы должны быть очень благодарны этому веку за великое разнообразие очков, ибо стоит мне их снять, как приходится низко наклонять голову, чтобы не пугать людей игрой желтого, коричневого и золотистого оттенков моих глаз, с течением столетий превратившихся в некое подобие драгоценных камней, так что я произвожу впечатление слепой женщины, у которой вместо зрачков – топазы, а точнее – мозаика, аккуратно выложенная из топазов, сапфиров и даже аквамаринов.

Вот видишь, я исписала столько страниц, но так ничего и не сказала, кроме: «Да, я расскажу, с чего все началось».

И все-таки я поведаю тебе историю своей смертной жизни в Древнем Риме, а также о том, как я встретила и полюбила Мариуса и как мы расстались с ним впоследствии.

Это решение перевоплотило меня.

Сжимая в пальцах ручку, я чувствую себя неимоверно сильной, но, прежде чем приступить к выполнению твоей просьбы, мне хочется более подробно поговорить о нас с тобой.

Перед моими глазами мирный Париж. Идет дождь. По обе стороны бульвара возвышаются царственные серые здания с двойными окнами и железными балконами. По улицам с шумом мчатся грозные автомобили. Кафе заполнены туристами со всего мира. Древние церкви окружены жилыми строениями, дворцы превратились в музеи, и в их залах я провожу многие часы, рассматривая вещи из Египта или Шумера, многие из которых даже старше меня. Повсюду заметно влияние римской архитектуры, точные копии храмов моего времени сегодня служат банками. Английский язык в изобилии использует привычные моему слуху латинские слова. Овидий, мой любимый Овидий, предсказавший, что его поэзия переживет Римскую империю, оказался прав.

Зайди в любой книжный магазин – и увидишь аккуратные издания его стихов в бумажных обложках, предназначенных для того, чтобы привлекать внимание студентов.

Римское влияние рассеяно повсюду, его могучие дубы прорастают сквозь заросли современных компьютеров, цифровых дисков, микровирусов и космических спутников.

Здесь всегда можно с легкостью отыскать соблазнительное зло, отчаяние, заслуживающее ласкового конца.

А во мне всегда должна присутствовать определенная доля любви к жертве, милосердие, некий самообман – сознание того, что даруемая мной смерть не запятнает великую завесу неизбежности, сплетенную из деревьев, земли, звезд и событий человеческой жизни, парящую над нами и готовую накрыть собой все, что было создано, все, что нам известно.

О чем ты подумал, когда встретил меня прошлой ночью, прогуливающейся в одиночестве по мосту над Сеной в последние часы исполненной опасности темноты, незадолго до рассвета?

Ты увидел меня прежде, чем я ощутила твое близкое присутствие. Накинув капюшон, я позволила глазам насладиться тусклым освещением. Моя жертва стояла у перил, еще совсем ребенок, но уже замученный и ограбленный сотней мужчин. Она хотела умереть в воде. Не знаю, достаточно ли глубока Сена, чтобы в ней можно было утонуть. Так близко от Иль-Сен-Луи. Так близко от Нотр-Дам. Вероятно, можно, если удастся подавить последнее желание бороться за жизнь.

Но я чувствовала, что душа этой жертвы превратилась в пепел, как будто ее дух кремировали и осталось лишь тело – изношенная, снедаемая болезнями скорлупа. Я обвила малышку рукой и, увидев в обращенных на меня черных глазах страх, прочитав в них еще не высказанный вопрос, окутала ее образами. Несмотря на то что кожа моя была покрыта сажей, я все же походила на Деву Марию, и она запела исполненные преданности гимны, даже мои покрывала казались ей такими, какими виделись в детстве, в церкви, – и она полностью отдалась мне, а я… Я знала, что пить мне не обязательно, но я жаждала ее, жаждала душевной боли, которую она в последний момент выпустит на свободу, жаждала вкусной красной крови, которая наполнит мой рот и в самый чудовищный миг позволит мне снова почувствовать себя человеком… Я уступила ее видениям и провела пальцами по воспаленной нежной коже ее склоненной шеи… Именно в тот миг, когда я вонзила в нее зубы и начала пить, я поняла, что ты рядом. Ты следил за мной.

Я поняла, почувствовала, увидела нас твоими глазами, но, несмотря на смятение, наслаждение горячило мне кровь, заставляло поверить, что я до сих пор жива, что по-прежнему каким-то образом связана с полями клевера или с деревьями, чьи корни уходят в землю глубже, чем ветви, воздетые к небосводу.

В первый момент я тебя возненавидела – ведь ты застал меня за трапезой, ты наблюдал, как я ей отдавалась, но при этом и понятия не имел о моем многомесячном воздержании, самоограничении, скитаниях. Ты видел только внезапный всплеск нечистого желания высосать из нее всю душу, заставить сердце встрепенуться, лишить ее вены всех до единой драгоценных частиц и таким образом отнять последнюю надежду на выживание.

А она хотела жить! Окутанное видениями святых, вспомнив вдруг о груди, что его вскормила, это юное существо отчаянно сопротивлялось и билось из последних сил. Малышка была такой мягкой, а мое тело – твердым, как у статуи, и моя лишенная молока грудь, высеченная в мраморе, не принесла бы ей утешения. Пусть лучше увидит свою мертвую мать – она ее ждет. А я подсмотрю ее умирающими глазами свет, через который она мчится к этому безусловному спасению.

Потом я о тебе забыла. Никому не удастся лишить меня этого удовольствия. Я стала пить медленнее и позволила ей вздохнуть, наполнить легкие холодным речным воздухом. Теперь мать приблизилась к ней настолько, что смерть для нее стала такой же безопасной, как материнское чрево. Я выпила ее всю, до последней капли.

Она, мертвая, повисла у меня на руках, словно я спасла ее, ослабевшую пьяную девушку, которой стало плохо, и теперь помогала спуститься с моста. Проникнув рукой в ее тело – даже эти тонкие пальцы способны с легкостью разорвать плоть, – я вынула сердце, поднесла его к губам и высосала – высосала, как сочный фрукт, – пока ни в одном фибре, ни в одном желудочке не осталось крови. И тогда я медленно – наверное, ради тебя – подняла ее и уронила в воду, к которой она так стремилась.

Теперь река без борьбы наполнит ее легкие. Теперь не будет последних отчаянных всплесков. Я допила из сердца, чтобы лишить его даже цвета крови, и бросила его следом – раздавленный виноград. Бедное дитя… дитя сотни мужчин.

Потом я повернулась к тебе и показала, что знаю – ты следил за мной. Наверное, я хотела тебя напугать. В гневе я дала тебе понять, как ты слаб, что никакая кровь, полученная от Лестата, не спасет тебя, если я решу расчленить твое тело, разжечь в тебе смертоносный жертвенный огонь и уничтожить – или же просто наказать, оставив глубокий шрам, – за то лишь, что ты шпионил за мной.

На самом деле я никогда не поступала так с молодыми. Мне жаль, что при встрече с нами, древними, они трясутся от ужаса. Но, насколько я себя знаю, мне следовало удалиться так быстро, чтобы ты не смог последовать за мной в ночь.

Меня очаровало что-то в твоем поведении, манера, в которой ты приблизился ко мне на мосту, твое молодое англо-индийское загорелое тело, с таким соблазнительным изяществом тронутое печатью твоего истинного возраста. Такое впечатление, что ты всем своим видом спрашивал меня: «Пандора, мы можем поговорить?» – однако в просьбе твоей не было униженности.

В голове у меня все смешалось, и, возможно, ты это понял. Не помню, стала ли я закрывать от тебя свой разум, к тому же я знаю, что в действительности твои телепатические способности не очень сильны. У меня разбрелись мысли – может быть, сами по себе, может быть, с твоей подачи. Я подумала, сколько всего могу рассказать тебе, причем повествования мои будут в корне отличаться от историй Лестата или историй Мариуса, рассказанных Лестатом, и почувствовала необходимость предостеречь тебя, предупредить об опасности со стороны вампиров далекого Востока, которые непременно уничтожат тебя, если ты появишься на их территории, – убьют просто потому, что ты там оказался.

Мне нужно было убедиться, что ты понимаешь: источник нашего бессмертного вампирского голода обитает в двух существах – Мекаре и Маарет, таких древних, что они кажутся уже не столько прекрасными, сколько ужасными. И если они уничтожат себя, все мы умрем.

Мне захотелось рассказать тебе о тех, кто никогда не считал нас племенем, не знал нашей истории, кто пережил страшный огонь, которым наша Мать Акаша жгла своих детей. Мне захотелось рассказать тебе о бродящих по Земле существах, которые внешне похожи на нас, но по происхождению имеют к нам не большее отношение, чем к людям. И внезапно я ощутила жгучее желание взять тебя под свое крыло.

Должно быть, причиной все-таки был ты. Я видела перед собой истинного английского джентльмена, который легко и непринужденно соблюдал правила этикета, – никогда прежде не приходилось мне встречать подобного тебе мужчину. Твоя изысканная одежда привела меня в восхищение – ты доставил себе удовольствие облачиться в легкий черный плащ из гребенной шерсти и даже позволил себе такую роскошь, как блестящий красный шелковый шарф. Как же ты изменился с момента своего перерождения!

Пойми, я не знала о той ночи, когда Лестат превратил тебя в вампира. Этого момента я не почувствовала.

Однако в предшествующие недели весь сверхъестественный мир был взбудоражен известием о том, что какой-то смертный перешел в тело другого смертного, – мы всегда в курсе такого рода событий, словно о них рассказывают нам звезды. Чей-то сверхъестественный разум улавливает расходящиеся кругами отголоски того или иного нарушения ткани обыденного, другой разум принимает образ и передает его дальше…

Дэвид Тальбот, чье имя было знакомо всем нам в связи с почтенным орденом исследователей-экстрасенсов Таламаски, сумел полностью перенести душу и бесплотную часть своего существа в тело другого человека, которое в тот момент находилось во власти похитителя тел. Но ты его вытеснил – и в результате прочно обосновался в новом теле, сплавив воедино молодые клетки и накопленный за семьдесят четыре года жизненный опыт со всеми присущими ему проблемами, помыслами и ценностями.

И этого Дэвида Перерожденного, Дэвида, обладавшего блистательной индийской красотой и всеми достоинствами, обусловленными британским происхождением и воспитанием, Лестат превратил в вампира, завладел и телом его, и душой, довершив чудо Обрядом Тьмы. Он вновь совершил грех, в равной мере потрясший его современников и тех, кто намного старше.

И это сделал с тобой твой лучший друг!

Добро пожаловать во Тьму, Дэвид. Добро пожаловать в царство шекспировской «луны непостоянной».

Ты храбро направился ко мне по мосту.

«Простите меня, Пандора», – тихо произнес ты с безупречным британским акцентом, характерным для высших слоев общества, и с привычной обманчивой британской ритмичностью, столь соблазнительной, что в ней почти что слышится: «Все вместе мы спасем мир».

Ты держался на почтительном расстоянии, словно я невинная девушка девятнадцатого века, чьи нежные чувства ты не осмеливаешься потревожить.

Я улыбнулась.

Потом я все же дала себе волю и как следует рассмотрела стоящего передо мной молодого вампира, которого посмел создать Лестат вопреки запретам Мари-уса. И увидела главное: огромную человеческую душу, бесстрашную, но подверженную отчаянию, и тело, которое Лестат так стремился сделать сильнее, что сам едва не пострадал, отдав тебе гораздо больше крови, чем требовалось для трансформации и чем мог пожертвовать без ущерба для себя. Он старался передать тебе свое мужество, свою сообразительность, свое коварство; он пытался выковать для тебя броню из крови.

Он достиг желаемого. Твоя сила заметна и обусловлена множеством факторов. С кровью Лестата смешалась кровь нашей царицы-Матери Акаши. Мариус, мой древний возлюбленный, тоже давал ему кровь. Ох уж этот Лестат! Чего только о нем не рассказывают! Говорят, что он, возможно, пил даже кровь самого Христа.

Именно об этом я заговорила с тобой в первую очередь – только лишь потому, что слишком уж сильным было мое любопытство. Ибо, как правило, любая попытка больше узнать об этом мире заставляет столкнуться с невероятным количеством трагедий и не вызывает ничего, кроме отвращения.

«Расскажи мне правду, – попросила я. – О той истории, о Мемнохе-дьяволе. Лестат утверждал, что попал на Небеса и в преисподнюю. Он принес с собой Покрывало святой Вероники с изображенным на нем ликом Христа! Оно обратило тысячи людей в христианство, излечило их от отчуждения и избавило от горечи. Оно заставила других Детей Тьмы воздеть руки навстречу смертоносному утреннему свету, как будто это не солнце, а божественный огонь».

«Да, все произошло так, как я описывал, – с этими словами ты слегка наклонил голову, но скорее из вежливости, чем от преувеличенной скромности. – И вам известно, что некоторые… из нас погибли в своем рвении, в то время как газетчики и ученые собирали наш пепел для исследований».

Твое спокойствие приводило меня в восхищение: благоразумие двадцатого века, разум, обогащенный и отягощенный несметным количеством информации, живая речь, интеллект, склонный к быстроте решений, синтезу, исследованию вероятностей, – и все это на фоне ужасных происшествий, войн, резни, хуже которых мир еще не видывал.

«Все это произошло на самом деле, – сказал ты. – И я действительно встречался с Мекаре и Маарет – древнейшими из нас, а потому вам нет нужды опасаться, ибо я знаю, как хрупок наш корень. Однако я весьма признателен вам за доброту и заботу обо мне».

Я была очарована.

«А что ты сам подумал о священном Покрывале?» – спросила я.

«Фатима, госпожа наша, – тихо произнес ты. – Покровы Турина, калека, выходящий из чудотворных вод Лурдеса! Какое утешение мы бы обрели, если бы могли с легкостью принять все это на веру!»

«А ты не поверил?»

Ты покачал головой.

«Лестат на самом деле тоже не поверил. Покрывало унесла в мир смертная девушка Дора – она выхватила его у Лестата. Но должен сказать, что вещь эта уникальна и изготовлена с непревзойденным мастерством, мне никогда не доводилось видеть предмет, более заслуживающий названия „реликвия“. – В твоем голосе явственно прозвучало уныние. – Его создавали с какими-то грандиозными намерениями».

«А вампир Арман, хрупкий маленький Арман, – он поверил? – спросила я и добавила в ожидании утвердительного ответа: – Арман посмотрел на него и увидел лицо Христа».

«В достаточной степени, чтобы умереть за него, – мрачно заметил ты. – Достаточно, чтобы раскрыть объятия навстречу восходящему солнцу».

Ты отвел взгляд и прикрыл глаза, моля таким образом не принуждать тебя к разговору об Армане и о том, как он ушел в утренний огонь.

Я вздохнула – твое умение столь четко и ясно выражать свои мысли и твой скептицизм в сочетании с очевидной привязанностью к остальным удивили и пленили меня.

«Арман… – потрясенно произнес ты, по-прежнему избегая моего взгляда. – Какой реквием. Знает ли он теперь, действительно ли Мемнох был настоящим, действительно ли Бог Воплощенный, искушавший Лестата, был сыном Бога Всемогущего? Знает ли это хоть кто-нибудь?»

Твой серьезный тон и звучавшая в нем страсть тронули меня. Ты не пресыщен, не циничен. Чувства, которые ты испытывал в связи с произошедшими событиями, твое отношение к этим существам, к стоявшим перед тобой вопросам были вполне искренними.

«Кстати, – добавил ты, – Покрывало заперли. Оно находится в Ватикане. В течение двух недель в соборе Святого Патрика на Пятой авеню творилась настоящая суматоха – все приходили заглянуть в глаза Господу. Потом священники забрали его и увезли в свои сокровищницы. Сомневаюсь, что сейчас хоть один народ обладает достаточной властью, чтобы увидеть его».

«А Лестат? Где он сейчас?»

«Он парализован и молчит. Лежит без движения на полу часовни в Новом Орлеане и не произносит ни звука. К нему пришла его мать. Вы ее знаете – Габриэль; он сделал ее вампиром».

«Да, я ее помню».

«Даже на нее он никак не реагирует. Что бы он ни увидел в ходе своего путешествия на Небеса и в ад, он никоим образом не знает, насколько это правда, – и он пытался объяснить это Доре! А через несколько ночей после того, как я с его слов записал всю историю, он впал в такое состояние.

Его глаза устремлены в одну точку, а тело безвольно и податливо. Они с Габриэль составляют удивительную пиету в часовне заброшенного монастыря. Разум его закрыт, хуже того – он пуст».

Я вдруг поняла, что мне очень нравится твоя манера речи, и это открытие, должна признаться, застало меня врасплох.

«Я ушел от Лестата, поскольку помочь ему или хотя бы достучаться до его сознания оказалось не в моих силах, – тем временем продолжал ты. – И мне необходимо выяснить, хочет ли кто-либо из старейших покончить со мной; я должен отправиться в путешествие и совершенствовать свои знания, чтобы познакомиться с опасностями мира, в который меня приняли».

«Ты слишком прямолинеен. И начисто лишен хитрости».

«Напротив. Я скрываю от вас свои самые большие достоинства. – Ты медленно, вежливо улыбнулся. – Ваша красота меня смущает. Вы к этому привыкли?»

«Вполне, – сказала я. – И устала от этого. Не обращай внимания. Позволь предупредить, что среди нас есть очень древние, никому не известные существа, и никто не знает, что именно они собой представляют и откуда пришли. Ходят слухи, что ты побывал у старейших из нас – Маарет и Мекаре; теперь они служат источником жизни всех нам подобных. Судя по всему, они удалились от нас и от всего мира, скрылись в тайном убежище и не жаждут власти».

«Вы абсолютно правы, – подтвердил ты, – и моя аудиенция была прекрасной, но краткой. Они не хотят никем править; с другой стороны, пока существует мир и в нем с незапамятных времен живут потомки Маарет – тысячи ее смертных потомков, Маарет никогда не уничтожит ни себя, ни свою сестру, тем самым погубив каждого из нас».

«Да, – ответила я. – Она верит в Великое Семейство, за всеми ветвями которого следит тысячелетиями, из поколения в поколение. Я видела ее, когда мы все собирались вместе. Она не считает нас злом – ни меня, ни тебя, ни Лестата. Она уверена, что все мы такое же явление природы, как вулканы, пожары, бушующие в лесах, или насмерть поражающие человека молнии».

«Совершенно верно, – сказал ты. – Царицы Проклятых больше нет. Я опасаюсь только одного бессмертного – вашего возлюбленного Мариуса. Потому что именно он перед уходом наложил строгий запрет на создание новых существ, пьющих кровь. По мнению Мариуса, я низкого происхождения. Будь он англичанином, он выразился бы именно так».

Я покачала головой.

«Не думаю, что он причинит тебе вред. Разве он не пришел к Лестату? Разве он не пришел своими глазами взглянуть на Покрывало? – На оба вопроса ты ответил отрицательно. – Прими мой совет: как только почувствуешь его присутствие, заговори с ним. Побеседуй с ним так, как беседуешь со мной. Начни разговор, прервать который он не решится».

Ты снова улыбнулся.

«Удивительно остроумная формулировка».

«Но я не думаю, что у тебя есть основания для страха перед ним. Пожелай он стереть тебя с лица земли, сделал бы это давно. Нам нужно бояться того же, чего боятся смертные, – существования других представителей нашего вида, обладающих иными, отличными от наших, способностями и верованиями, относительно местонахождения которых и их намерений мы никогда не можем быть уверены. Вот об этом я и хотела тебя предупредить».

«Вы так добры, что тратите на меня время», – сказал ты.

Я чуть не заплакала.

«Все как раз наоборот. Ты даже представить себе не можешь, в каком одиночестве и безмолвии я скитаюсь, и, надеюсь, ты сам никогда не испытаешь ничего подобного. Ты же сумел подарить мне тепло, не грозящее смертью, и насытить меня без крови. Я рада, что ты пришел».

Я увидела, как ты по обычаю молодых поднял глаза к небу.

«Я понимаю, сейчас мы должны расстаться. – Ты неожиданно повернулся ко мне и умоляющим тоном произнес: – Давайте встретимся завтра вечером и продолжим разговор! Я приду в кафе, где вы каждую ночь предаетесь раздумьям. Я вас найду. Давайте побеседуем!»

«Значит, ты меня там видел?»

«Да, и очень часто. – Ты вновь отвел взгляд, пытаясь, наверное, скрыть свои чувства, но чуть позже твои темные глаза опять обратились на меня, и я услышала шепотом произнесенный вопрос: – Пандора, нам принадлежит весь мир, не так ли?»

«Не знаю, Дэвид. Но завтра мы встретимся. Почему ты не подошел ко мне там? Там, где тепло и светло?»

«На мой взгляд, это гораздо более дерзкое вторжение – нарушить ваше священное уединение в переполненном кафе. В такие места ходят, чтобы насладиться одиночеством, – или я ошибаюсь? Так мне показалось приличнее. И я не собирался глазеть на вас. Как большинству молодых вампиров, мне приходится питаться каждую ночь. Мы встретились тогда по чистой случайности».

«Это очаровательно, Дэвид, – сказала я. – Меня уже давно никто не очаровывал. Встретимся… завтра вечером».

И мной вдруг овладело грешное желание. Я подошла к тебе и обняла, зная, что мое древнее тело, твердое и холодное, заденет в твоей душе глубочайшие струны и приведет в ужас, – ведь ты новорожденный и с легкостью сходишь за смертного.

Но ты не отстранился. А когда я поцеловала тебя в щеку, ты вернул мне поцелуй.

И вот сейчас, сидя в кафе и глядя на лежащий передо мной блокнот, я с интересом думаю… возможно, пытаясь донести до тебя этими словами нечто большее, чем только то, о чем ты просил… что бы я сделала, если бы ты не поцеловал меня, а в страхе отпрянул, как по большей части поступают молодые вампиры…

Дэвид, ты настоящая загадка.

Вот видишь, я начала не с летописи своей жизни, но с того, что произошло между нами за эти две ночи.

Позволь мне это, Дэвид. Позволь поговорить о нас с тобой, и тогда, может быть, я смогу восстановить свою потерянную жизнь.

Когда сегодня вечером ты пришел в кафе, я и не обратила особенного внимания на эти блокноты. Их было два. Оба толстые.

От них приятно пахло старой кожей. Но лишь когда ты положил их на стол, я смогла уловить посланный твоим всегда сдержанным и невозмутимым разумом импульс, свидетельствующий о том, что они имеют ко мне отношение.

Я выбрала столик в центре переполненного зала, как будто мне хотелось оказаться в середине водоворота смертных запахов и событий. У тебя был довольный вид, ты ничего не боялся и чувствовал себя как дома.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю