Текст книги "Царица Проклятых"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

5. Хайман, мой Хайман

Никто не слушает.

Пой вольно и свободно,

пой только для себя —

как птица, что поет

не ради власти на земле иль в небе,

а ради счастья выйти за пределы

самой себя.

Пусть из ничего возникнет что-то.

Стэн Райс «Техасская сюита»

До этой ночи, этой ужасной ночи, он любил подшучивать над собой: он не знает, кто он и откуда, но знает, что ему нравится.

А ему нравилось многое из того, что его окружало: цветочные лотки на углах, сияющие по вечерам молочно-белым светом огромные здания из стали и стекла, деревья и, конечно, трава под ногами. И купленные им вещи из блестящей пластмассы и металла, будь то игрушки, компьютеры, телефоны – неважно. Ему нравилось разбираться в них, осваивать, а потом сминать в крошечные разноцветные шарики, которыми можно жонглировать или вышвыривать их из окон, когда поблизости никого нет.

Ему нравились звуки рояля, кино и стихи, которые он находил в книгах.

Еще ему нравились автомобили, сжигавшие, подобно лампадам, добытую из-под земли нефть. И огромные реактивные самолеты, летавшие на основе тех же научных принципов выше облаков.

Каждый раз, когда над его головой пролетал самолет, он останавливался и прислушивался к доносящимся сверху людским разговорам и смеху.

Самым большим наслаждением для него было вождение машины. В течение одной ночи он мог промчаться в своем серебристом «мерседесе» по гладким пустым дорогам от Рима до Флоренции и до Венеции. Ему также нравилось телевидение – крошечные пучки света и весь электронный процесс в целом. Как спокойно чувствовал он себя в обществе телевизора, наедине с огромным числом мастерски накрашенных лиц, дружески разговаривающих с ним со светящегося экрана.

Рок-н-ролл ему тоже нравился. Ему нравилась любая музыка. Ему нравилось, как Вампир Лестат поет «Реквием для маркизы». Он не вслушивался в слова. Важнее была печальная мелодия и мрачный аккомпанемент барабанов и тарелок. У него возникало желание танцевать.

Ему нравились гигантские желтые машины, которые поздней ночью взрезали землю в больших городах, в то время как вокруг суетились люди в униформе; нравились двухэтажные лондонские автобусы и, конечно же, люди – умные и ловкие смертные.

Он любил прогуливаться вечерами по Дамаску, когда перед его глазами внезапно вспыхивали картины разрозненных воспоминаний о том, каким был этот город в древности. Он вновь видел на этих улицах римлян, греков, персов, египтян…

Ему нравились библиотеки, где в больших, глянцевых, приятно пахнущих книгах можно найти фотографии древних памятников. Он и сам фотографировал новые города, в которых бывал, и иногда накладывал на изображения те образы, которые по-прежнему присутствовали в его памяти. Например, на фотографии, сделанной в Риме, вместо современных жителей города в их тяжелой, грубой одежде он мог увидеть людей в туниках и сандалиях.

В общем, вокруг было множество вещей, достойных восхищения: скрипичная музыка Бартока, церковные певчие – девочки в белоснежных платьях, выходящие в полночь из храма после христианской мессы.

Конечно же, ему нравилась и кровь его жертв. Об этом и говорить не стоит. Кровь не имела отношения к его развлечениям. Смерть вовсе не казалась ему забавной. Он преследовал добычу молча и не желал с ней знакомиться. Достаточно было смертному просто заговорить с ним, как он тут же поворачивался и уходил. Неприлично, считал он, разговаривать с этими нежными, ласково смотрящими на вас созданиями, а потом торопливо поглощать их кровь, ломать им кости и слизывать мозг, превращать их тела во влажное месиво. А охотился он теперь именно так, с невероятной жестокостью. Он больше не испытывал острой потребности в крови, но хотел ее. Им руководила не жажда, но овладевавшее всеми помыслами неистовое желание. За одну ночь он мог выпить кровь трех, а то и четырех жертв.

И все же он был уверен, абсолютно уверен в том, что когда-то был человеком. Да, когда-то он гулял под жаркими лучами полуденного солнца, хотя сейчас, конечно же, это ему недоступно. Ему виделось, как он сидит за простым деревянным столом и маленьким медным ножиком разрезает спелый персик. Лежащий перед ним плод очень красив. Ему был знаком вкус персика. Он знал вкус хлеба и пива. Он помнил, как солнце освещало простирающееся на многие мили вокруг тускло-желтое песчаное пространство. «Приляг и отдохни под полуденным солнцем», – кто-то когда-то сказал ему эти слова. Был ли это последний день его жизни? Да, нужно было отдохнуть, ибо вечером царь и царица призывали к себе всю знать, и что-то ужасное, что-то…

Но что именно, он вспомнить не мог.

Нет, он просто знал об этом – точнее, до этой ночи. До этой ночи…

Он не вспомнил даже тогда, когда услышал песни Вампира Лестата. Надо сказать, что этот рок-музыкант, называющий себя тем, кто пьет кровь, слегка заинтриговал его как личность. Он действительно обладал какой-то неземной внешностью – но ведь это телевидение. Многие люди из головокружительного мира рок-музыки выглядели как существа из другого мира. А голос Вампира Лестата был так по-человечески эмоционален.

В его голосе звучали не только эмоции, но и человеческие амбиции, причем совершенно специфического рода. Вампир Лестат хотел быть героем. Когда он пел, то заявлял: «Вы должны признать важность моего существования! Я – символ зла; и если я подлинный символ, значит, я творю добро».

Очаровательно. Только человек способен додуматься до такого парадокса. Ему это было хорошо известно, поскольку он и сам когда-то был человеком.

Теперь же он обладал сверхъестественным восприятием окружающего. Это правда. В отличие от него люди не способны с одного только взгляда постичь принципы работы любого механизма. Именно сверхъестественными силами можно объяснить тот факт, что все вокруг казалось ему «знакомым». Ничто в мире не могло его теперь удивить – ни квантовая физика, ни теории эволюции, ни картины Пикассо, ни тот факт, что детям вводят вирусы, чтобы защитить их от болезни. Создавалось впечатление, что задолго до своего появления здесь он уже имел представление обо всем этом. Даже задолго до того, когда мог сказать: «Я мыслю, значит, я существую».

Но, несмотря ни на что, он во многом сохранил человеческое восприятие мира. Этого нельзя отрицать. Он мог чувствовать человеческую боль, причем настолько сильно, что иногда это даже пугало. Он знал, что такое любовь, что такое одиночество – о да, эти чувства были ему известны, пожалуй, лучше всего, и особенно остро он переживал их, слушая песни Вампира Лестата. Вот почему он не обращал внимания на слова.

И что еще важно: чем больше крови он пил, тем более походил на человека.

Когда он впервые появился в этой эпохе, он даже отдаленно не был похож на человека – ни в собственных глазах, ни в глазах окружающих: отвратительный скелет, бредущий по обочине автострады в сторону Афин, – кости, плотно обтянутые тугими венами и покрытые загрубевшей белой кожей. При виде его людей охватывал ужас. Они резко и до упора выжимали педаль газа, лишь бы только поскорее умчаться прочь. Но он успевал прочесть их мысли, увидеть себя их глазами – он понимал их и, конечно, испытывал перед ними неловкость.

В Афинах он раздобыл перчатки, свободного покроя шерстяную одежду с пластмассовыми пуговицами и эти забавные современные ботинки, целиком скрывающие стопу. Он обмотал лицо тряпками, оставив только отверстия для глаз и рта. Грязные черные волосы он прикрыл серой фетровой шляпой.

На него по-прежнему смотрели с любопытством, но хотя бы не убегали с воплями. С наступлением сумерек он бродил в густой толпе на площади Омония, и никто не обращал на него внимания. Как приятно видеть современную суету в этом древнем городе, где и в старину, много веков назад, царило такое же оживление, когда со всего мира съезжались сюда студенты, чтобы изучать философию и искусство. Он смотрел на Акрополь и видел перед собой не современные развалины Парфенона, а тот храм, который возвышался здесь когда-то в древности, – совершенный и прекрасный, истинный дом богини.

Греки, как всегда, были чудесными людьми – деликатными и доверчивыми, хотя теперь из-за примеси турецкой крови их волосы и кожа стали более темными. Они не обращали внимания на его странную одежду. Он идеально имитировал их язык, лишь иногда допуская забавные ошибки, и им нравилось мягкое, успокаивающее звучание его голоса. Оставаясь один, он замечал, что его плоть постепенно восстанавливается. На ощупь она оставалась твердой как камень. И тем не менее внешность его изменялась. В конце концов, развернув однажды тряпки, он увидел очертания человеческого лица. Так вот, значит, как он когда-то выглядел!

Большие черные глаза с тонкой сеточкой едва заметных морщинок в уголках и довольно гладкими веками. Красивой формы улыбающийся рот. Аккуратный, хорошо вылепленный нос тоже пришелся ему по вкусу. Но больше всего ему понравились брови: очень черные и прямые, не изогнутые и не слишком густые, они располагались довольно-таки высоко над глазами и придавали лицу открытое и слегка удивленное выражение – такие лица внушают доверие. Словом, весьма привлекательное лицо молодого мужчины.

Теперь отпала необходимость скрывать свою внешность, и он стал одеваться в современные рубашки и брюки. Приходилось, однако, держаться в тени – слишком уж гладкой и белой была его кожа.

Знакомясь с людьми, он называл свое имя: Хайман. Однако он понятия не имел, откуда оно взялось. Когда-то, в более поздние времена, его называли Бенджамином, это он тоже помнил. Были и другие имена… Но когда? Хайман… Это его первое и тайное имя, он его никогда не забудет. Он мог нарисовать два крохотных рисунка, означавших слово «Хайман», но откуда взялись эти символы, он не знал.

Не меньше, чем все остальное, его озадачивали собственные возможности и сила. Он мог пройти сквозь пластиковую стену, поднять автомобиль и зашвырнуть его на близлежащее поле. И это при условии, что сам он обладал на удивление хрупким телосложением и весил очень мало. Он мог вонзить себе в руку тонкий длинный нож, испытывая при этом весьма странное ощущение. Крови было много. Потом рана закрывалась, и, чтобы вытащить нож, приходилось вскрывать ее заново.

Если говорить о весе, не было в мире такой высоты, на которую он не смог бы подняться. Как будто он решил не признавать существование силы притяжения, и с тех пор она перестала на него действовать. Однажды ночью он взобрался на крышу высотного здания в центре города, а потом полетел вниз и мягко приземлился прямо посреди улицы.

Как приятно сознавать все это. Он знал, что при желании может преодолевать большие расстояния. И он уверен, что когда-то именно так и поступал – поднимался к самым облакам. Но тогда… Впрочем, может быть, и нет.

У него были и другие способности. Каждый вечер, едва успев проснуться, он обнаруживал, что слышит голоса, доносящиеся со всех концов света. Лежа в темноте, он буквально купался в звуках. Он слушал разговоры на греческом, английском, румынском, хинди… Он слышал и смех, и крики боли. А если лежал совсем тихо, то мог расслышать даже мысли людей – но беспорядочный поток, исполненный неоправданных преувеличений, пугал его. Он не знал, откуда долетают до него эти голоса. Или почему один голос заглушает другой. Как будто он – Бог, внимающий молитвам.

Время от времени он слышал голоса других бессмертных, совершенно не похожие на голоса людей. Где-то там существуют другие такие же, как он, они думают, чувствуют, посылают предупреждения. Мощные серебряно чистые голоса исходили откуда-то издалека, но он без труда отличал их от бессмысленной человеческой болтовни.

Но воспринимать голоса бессмертных было мучительно больно. Они вызвали в памяти какие-то ужасные воспоминания о бесконечно долгих годах, проведенных в замкнутом темном пространстве, где такие голоса оставались его единственными спутниками. Он едва не впадал в отчаяние. Нет, он не хочет даже вспоминать об этом! Есть вещи, о которых лучше забыть навсегда. О том, как ты сгорел или попал в плен. Или о том, как воспоминания мучили тебя и заставляли безудержно плакать и душераздирающе кричать.

Да, он видел немало плохого. Он был на этой земле в другие времена и под другими именами. Но неизменно оставался благожелательным и оптимистичным, с любовью относился ко всему, что его окружало. Быть может, у него блуждающая душа? Нет, он всегда обладал именно этим телом. Вот почему оно такое легкое и сильное.

Он неизменно заставлял голоса смолкнуть. Он вспомнил старое пророчество: если не научишься отсекать голоса, они сведут тебя с ума. Но теперь это не представляло для него труда. Достаточно было встать и открыть глаза, и они мгновенно стихали. Для того чтобы расслышать хоть что-то, требовалось приложить усилия. Голоса не смолкали совсем, но сливались в единый и однообразный, раздражающий слух гул.

Впереди его ждали прекрасные минуты. Заглушить мысли находящихся рядом смертных было легко. Например, он мог запеть или сосредоточить внимание на чем-нибудь конкретном. И наступала благословенная тишина. В Риме повсюду находилось, на что отвлечься. Как он любил римские дома, выкрашенные в желтовато-коричневые, рыжеватые или темно-зеленые тона. Как он любил узкие, вымощенные камнем улочки. Он мог мчаться на машине по широкому бульвару, полному беззаботных смертных, или же бродить по виа Венето в поисках женщины, в которую можно было ненадолго влюбиться.

А какую любовь он испытывал к умным и образованным людям этой эпохи! Они так много знали и в то же время оставались людьми. В Индии убивают руководителя страны, и уже через час его оплакивает весь мир. Разум самого обычного человека переполнен всякого рода сведениями о катастрофах, изобретениях и медицинских чудесах. Люди умело сочетают факты и фантазии. Официантки пишут по ночам романы, чтобы наутро проснуться знаменитыми. Работяги влюбляются в обнаженных кинозвезд со взятых напрокат видеокассет. Богачи носят фальшивые украшения, а бедняки покупают крошечные бриллианты. Принцессы отправляются на Елисейские Поля в аккуратно потертых лохмотьях.

О, ему хотелось быть человеком. Кто он такой, в конце концов? И кто те, другие, чьи голоса он заглушал? Они не из Первого Поколения – в этом он уверен. Первое Поколение никогда не имело мысленного контакта. Черт возьми, а что такое Первое Поколение? Он не мог вспомнить! Его охватило отчаяние. Нельзя думать об этом. Он записывал в блокнот стихи – современные и весьма незамысловатые, но при этом знал, что сочиняет их в самом старом стиле, который только был ему известен.

Он неустанно путешествовал по Европе и Малой Азии, иногда шел пешком, иногда поднимался в воздух и усилием воли направлял свой полет в нужное ему место. Он очаровывал всех, кто с ним сталкивался, а днем беззаботно спал в темных укрытиях. Вообще-то, солнечные лучи уже не могли спалить его. Но солнце лишало его возможности действовать. Как только небо по утрам светлело, глаза его закрывались. И снова возникали эти голоса – исполненные муки душераздирающие крики других пьющих кровь… а потом – ничего. А на закате он просыпался, готовый ко всему, что предначертано звездами.

Наступил момент, когда он почувствовал уверенность в своих силах и уже без малейшего страха отправлялся в полет. На окраине Стамбула он поднялся вверх и, словно воздушный шарик, помчался высоко над крышами. Он взмывал вверх и кувыркался в воздухе, он смеялся, радуясь ощущению свободы, а потом приказал себе лететь в Вену и оказался там до восхода солнца. Никто его не увидел. Он передвигался слишком быстро, чтобы его могли заметить. К тому же он не проделывал свои маленькие эксперименты у всех на виду.

Обладал он и еще одной интересной особенностью: умел путешествовать вне тела. Ну, не в прямом смысле путешествовать. На самом деле он мог словно бы отсылать свое зрение в самые отдаленные уголки и видеть все, что там происходит. Лежа совершенно неподвижно, он, например, мог подумать о каком-то далеком месте, которое ему хотелось бы увидеть, и внезапно оказывался именно там. Конечно, нечто подобное могли проделывать и некоторые смертные – кто-то во сне, а кто-то и во время бодрствования, – но им для этого требовалась сильнейшая и целенаправленная концентрация. Проходя мимо их спящих тел, он зачастую ощущал, что души их в тот момент находятся совсем в другом месте. Но сами души он никогда не видел. Он не обладал способностью видеть призраков или каких-либо иных духов.

Но он знал, что они существуют. Их не может не быть.

На память ему пришло старое воспоминание из времен его молодости: он был тогда еще смертным, и жрецы в храме дали ему какое-то сильнодействующее снадобье, выпив которое он точно таким же образом покинул свое тело и взлетел прямо в небесный свод. Жрецы призывали его обратно, но он не хотел возвращаться. Он оказался среди мертвых, которых любил. Но он знал, что должен вернуться. Именно этого от него ожидали.

Тогда он был вполне обыкновенным человеком. Никаких сомнений. Он помнил ощущение пота на своей груди, когда он лежал в пыльной комнате и они принесли ему зелье. Ему было страшно. Но в те времена всем приходилось через это пройти.

Наверное, лучше все-таки быть тем, кто он есть сейчас, и иметь возможность летать, не разделяя тело и душу.

Но то, что он не знал, не помнил, не понимал, как он мог делать подобные вещи или почему он живет за счет человеческой крови, причиняло ему острую боль.

В Париже он ходил на «вампирские» фильмы – было любопытно посмотреть, что в них похоже на правду, а что вранье. Все было ему знакомо, хотя и глупостей хватало. Вампир Лестат позаимствовал свой наряд именно из этих старых черно-белых фильмов. В большинстве своем «создания ночи» одевались совершенно одинаково: черный плащ, накрахмаленная белая рубашка, элегантный черный фрак и черные брюки.

Чепуха, конечно, но смотреть на это было приятно. В конце концов, все они принадлежали к племени пьющих кровь – они разговаривали как вполне благовоспитанные существа, любили поэзию и при этом все время убивали смертных.

Он покупал комиксы о вампирах и вырезал из них картинки с изображением красивых и благородных джентльменов, пьющих кровь, похожих на Вампира Лестата. Может быть, и ему стоит примерить такой костюм – еще раз доставить себе удовольствие. Это даст ему возможность почувствовать себя частью чего-то, даже если это что-то в действительности и не существует.

Однажды ночью в одном из лондонских магазинов, где давно уже погасли огни, он нашел для себя костюм вампира: пиджак и брюки, сияющие черные ботинки из лакированной кожи, жесткую, как новый папирус, рубашку и белый шелковый галстук. И конечно же, великолепный черный бархатный плащ на белой атласной подкладке, который доходил до самого пола.

Он грациозно вертелся перед зеркалом. Как бы позавидовал ему сейчас Вампир Лестат; и подумать только, ведь он, Хайман, не какой-нибудь смертный притворщик – он настоящий. Он впервые расчесал свои густые черные волосы. Отыскав духи и благовония в стеклянных флаконах, он щедро помазался ими – его ожидала грандиозная ночь. Затем нашел золотые перстни и запонки.

Теперь он стал таким же красивым, как прежде, когда он носил другую одежду. И немедленно привел в восхищение всех прохожих, встречавшихся ему на лондонских улицах. Так и должно быть. Они смотрели, как он шествовал по тротуару, а он время от времени улыбался им и кланялся, иногда даже подмигивал. Убивать тоже стало приятнее. Жертва воспринимала его как видение и, казалось, понимала, что происходит. Он склонялся над ней – точно так же, как делал это Вампир Лестат в телевизионных клипах, – и поначалу нежно пил из горла, а уж затем только разрывал жертву на части.

Конечно, все это было не более чем шуткой. И во всем этом присутствовало что-то пугающе обыденное, ровным счетом никакого отношения не имеющее к мрачным тайнам тех, кто пьет кровь, равно как и к смутным обрывкам время от времени всплывающих в голове воспоминаний. Тем не менее в настоящий момент его забавляла возможность стать «кем-то» и «чем-то».

Да, настоящий момент… И этот момент прекрасен. А ничего другого у него никогда и не было. В конце концов он рано или поздно забудет и эту эпоху. Эти ночи со всеми их чудесными деталями испарятся из его памяти; и когда-нибудь в будущем, в еще более сложные и требовательные времена, он снова будет чувствовать себя потерянным и будет помнить лишь свое имя.

Наконец он отправился домой, в Афины.

По ночам он бродил по музеям с огарком свечи в руке, рассматривая старинные надгробия с резными фигурами, которые трогали его до слез. Вот как, например, эта сидящая мертвая женщина – мертвых всегда изображают сидящими, – протягивающая руки к живому ребенку, которого держит на руках ее муж. Он вспоминал имена, словно их нашептывали летучие мыши. «Поезжай в Египет, и ты вспомнишь все». Но он не поехал. Слишком рано молить о безумии и забвении. В Афинах, прогуливаясь неподалеку от Акрополя по древнему кладбищу, откуда убрали все могильные стелы, он чувствовал себя в безопасности – несмотря на шум проносящихся мимо машин, земля здесь прекрасна. И она по-прежнему принадлежит мертвым.

Он приобрел целый гардероб вампирских одеяний. Он даже купил гроб, но предпочитал в него не ложиться. Ему не нравилось, что гроб не повторяет форму человеческого тела, что на нем нет лица, нет надписей, указывающих путь душе усопшего. Так не делается. Гроб казался ему больше похожим на шкатулку для драгоценностей. Но коль скоро он вампир, то нужно все-таки иметь гроб, думал он, и это было даже забавно. Его квартира нравилась смертным. Когда они приходили к нему в гости, он подавал им кроваво-красное вино в хрустальных бокалах. Он декламировал им «Балладу о старом мореходе» и пел песни на неизвестных языках, которые им нравились. Иногда он читал им свои стихи. Они все такие добросердечные, эти смертные! В квартире не было никакой мебели, поэтому он усаживал гостей на гроб.

Но со временем его начали беспокоить песни американского рок-певца Вампира Лестата. Они больше не казались ему забавными. Как и старые глупые фильмы. Но Вампир Лестат тревожил его по-настоящему. Ну кто из пьющих кровь стал бы мечтать о чистоте и мужестве? В этих песнях было столько трагизма!

Те, кто пьет кровь… Иногда, в одиночестве просыпаясь на полу душной, жаркой квартиры, когда за плотно занавешенными окнами исчезал последний луч дневного света, он чувствовал, как спадает с него тяжелый, наполненный стонами и криками боли сон. Неужели он вновь брел в ночи по каким-то ужасным местам вслед за двумя прекрасными рыжеволосыми женщинами, с которыми так несправедливо обошлись, – за двумя красивейшими сестрами-близнецами? Когда одной из рыжеволосых женщин отрезали язык, она выхватила его из рук солдат и проглотила. Они были поражены ее мужеством…

Нет, смотреть на это невозможно!

У него болело лицо, как будто он тоже плакал от горя. Он начинал медленно приходить в себя. Смотрел на лампу. На желтые цветы. Все в порядке. Он в Афинах, вокруг множество ничем не примечательных оштукатуренных зданий, а на холме, неясно вырисовывающиеся в наполненном дымом воздухе, возвышаются над всем остальным величественные развалины храма. Вечер. Дивная суета многотысячных толп скромно одетых людей, спешащих после рабочего дня на эскалаторы, чтобы спуститься в подземные поезда. Площадь Синтагма, заполненная страдающими от вечерней духоты людьми, лениво попивающими рецину или оузо. И маленькие киоски, торгующие журналами и газетами со всего света.

Он больше не слушал песни Вампира Лестата. Он перестал посещать американские дискотеки, где они постоянно звучали. Он обходил стороной студентов с прицепленными к поясам кассетными плейерами.

Однажды ночью в самом центре района Плака, среди ослепительных огней и шумных баров, он увидел тех, кто пьет кровь, – они поспешно пробирались сквозь толпу. Сердце его замерло от ощущения одиночества и страха. Он не мог ни двигаться, ни говорить. Потом он долго шел за ними по крутым улицам, провожал их от одной дискотеки до другой, где так же гремела электронная музыка. И все это время он пристально изучал их, но в тесной круговерти туристов они не замечали его присутствия.

Двое мужчин и женщина в не слишком вяжущихся с окружающей обстановкой черных шелковых одеяниях, ноги женщины тесно зажаты в туфли на высоких каблуках. Пряча глаза за зеркальными стеклами солнечных очков, и в то же время выставляя напоказ сияющую кожу и блестящие волосы, увешанные драгоценностями и благоухающие дорогими ароматами, они перешептывались и громко смеялись над чем-то.

Но и без учета всех этих сугубо внешних деталей они были совершенно не похожи на него. Прежде всего, тела их были совсем не такими твердыми и белыми. В них оставалось еще так много плоти, что по сути своей они по-прежнему были ожившими трупами. Обманчиво розовыми и слабыми. И они остро нуждались в человеческой крови. Даже сейчас их мучает агония жажды, которую они, несомненно, испытывают каждую ночь. Потому что кровь должна постоянно воздействовать на мягкие человеческие ткани. Она не только оживляет их, но постепенно превращает в материю совершенно иного рода.

Что касается его, то он целиком состоит именно из такой «материи иного рода». В нем не осталось ни грамма мягкой человеческой плоти. Да, он испытывал жажду крови, но не для перерождения. Он вдруг осознал, что кровь, скорее, освежает его, усиливает телепатические возможности, способность к полету или путешествию вне тела, увеличивает его и без того недюжинную силу. Наконец-то он понял! Он превратился в практически идеального носителя той безымянной силы, которая присутствовала в каждом из них.

Все так. А они просто моложе. Они едва лишь начали свой путь к истинному вампирскому бессмертию. Разве сам он не помнит?.. По правде говоря, нет, но он знает, что они принадлежат к молодому поколению и следуют Путем Тьмы не более ста или двухсот лет. Это весьма опасный период – время, когда впервые сходишь с ума от всего происходящего или же становишься добычей других, которые запирают тебя, сжигают… Многим не довелось пережить этот период. А как давно это случилось с ним, принадлежащим к Первому Поколению! Даже представить себе невозможно, сколько с тех пор минуло времени! Он остановился у крашеной ограды сада, протянул руку к сучковатой ветке и провел по лицу прохладными ворсистыми листьями. И его вдруг охватила невыразимая печаль, печаль, еще более ужасная, чем страх. Он услышал плач, но плач раздавался не здесь, а у него в голове. Чей это плач? Пусть он прекратится!

Что ж, он не причинит зла этим нежным детям! Он хочет только познакомиться с ними, заключить их в свои объятия: «В конце концов, все мы принадлежим к одной семье, и вы, и я, – мы те, кто пьет кровь!»

Он подошел ближе и безмолвно, но весьма эмоционально их приветствовал. Но когда они обернулись в его сторону, в их глазах не было ничего, кроме невыразимого ужаса. А потом они убежали. Они помчались прочь от огней Плаки, вниз по склону холма, и ничто не могло их остановить.

Чувствуя неведомую прежде боль, он молча застыл на месте. И тут произошло нечто удивительное и в то же время ужасное. Он бросился вдогонку и в конце концов увидел их снова. Он рассердился, и рассердился по-настоящему. «Будьте вы прокляты! За нанесенную мне обиду вы заслуживаете наказания!» И кто бы мог подумать, в голове у него, прямо за лобной костью, вдруг возникло странное ощущение – непонятный холодный спазм! И вдруг из него вылетело нечто невидимое, какая-то сила, и мгновенно проникло в женщину, самую слабую из убегавшей троицы. Тело женщины вспыхнуло.

Он ошеломленно смотрел на это зрелище. И тем не менее понимал, что произошло. В нее проникла точно направленная им сила. И эта сила воспламенила такую же, как и у него, могущественную горючую кровь. Огонь мгновенно распространился по всей системе сосудов, попал в костный мозг и вызвал взрыв. Через несколько секунд ее не стало.

О боги! И это сделал он! Охваченный скорбью и ужасом, он смотрел на пустую одежду, которая не сгорела, но лишь почернела и покрылась жировыми пятнами. Оставшиеся на камнях мостовой пряди волос задымились и исчезли прямо на глазах.

Быть может, он все же ошибается? Нет, это действительно совершил он! Он чувствовал, как это происходило. А она была такой испуганной!

Не в силах вымолвить ни звука от потрясения, он побрел домой. Он был уверен, что никогда прежде не пользовался этой силой, даже не подозревал о ее существовании. Быть может, он обрел ее только сейчас, после многовекового воздействия крови, иссушившей его клетки, сделавшей их тонкими, белыми и крепкими, как перегородки осиного гнезда?

Оказавшись наконец в своей квартире, где аромат свечей и благовоний действовал на него успокаивающе, он снова проткнул себя ножом и наблюдал за тем, как течет кровь. Густая и горячая, она образовала на столе лужицу и в свете лампы сверкала словно живая. И она действительно была живой!

Глядя на себя в зеркало, он видел, что после многих недель самоотверженной охоты и насыщения кровью кожа его вновь приобрела свойственные ей смуглость и сияние. На щеках появился слабый желтоватый оттенок, а губы слегка порозовели. Впрочем, какое это имеет значение: он все равно похож на оставленную на камне змеиную кожу – мертвую, невесомую и хрустящую, разве что за исключением постоянно пульсирующей крови. Его отвратительной крови. А мозг… Интересно каким теперь стал его мозг? Прозрачным, как хрустальное изделие, по крошечным отсекам которого струится кровь? Наверное, именно в них и живет сила, обладающая невидимым языком?

Он вновь вышел на улицу и испытал новоприобретенную способность на животных: на кошках – к этим злобным созданиям он питал необъяснимую ненависть – и на крысах, которых терпеть не могут все без исключения люди. С ними получалось иначе. Он действительно убивал этих существ. Невидимый поток его энергии убивал их, но не сжигал. Точнее говоря, мозг и сердце в конце концов разрывались, но текшая в них естественная кровь не воспламенялась. Поэтому они не сгорали.

Все произошедшее потрясло его до боли в душе.

– Да, я поистине великолепный объект для изучения, – прошептал он, и глаза неожиданно заблестели от непрошеных слез. Плащи, белые галстуки, «вампирские» фильмы – что ему до них? Да кто же он, черт побери?! Игрушка богов, скитающаяся в вечности? Увидев в витрине видеомагазина огромный плакат, с которого на него с издевкой смотрело зловещее лицо Вампира Лестата, он мгновенной вспышкой энергии вдребезги разнес стекло.