Текст книги "Лето перемен"

Автор книги: Энн Мэйджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сузив потемневшие глаза и насупившись, Джим Кинг устремил немигающий взгляд на элегантный гроб Хейзл Харт. Его мучило смутное чувство вины, поскольку все присутствующие на похоронах наверняка приписывали его напряженность глубочайшему горю. Все они жалели его, считая благородным и высокопорядочным человеком. Разумеется, он был им благодарен за такую оценку, и, разумеется, он был рад, что они не могли прочитать терзавшие его на самом деле чувства.

Нет, черт бы все побрал! Его не печаль переполняла, а бешенство. И страх. Он злился на Хейзл за то, что она совершила такую глупость. И страшно боялся возвращения Фэнси. Он проклинал судьбу и обзывал себя последними словами. Второго такого злосчастного ублюдка во всем Техасе не сыскать! Ему не так-то просто было скрывать ярость и страх за мрачной маской, которую окружающие приняли за горе.

Его высокая, стройная фигура еще ниже склонилась над гробом. Напряженное дерзкое лицо еще больше помрачнело.

Что же ты наделала, Хейзл, совсем, что ли, выжила на старости лет из ума? Какого черта ты решила, что у тебя хватит прыти залезть на крышу и залатать дыру от белок?! Почему ты не позвала меня и не заставила, по своему обыкновению, поработать на тебя, старая ворчунья? Как ты могла так со мной поступить? Взяла и сломала себе шею за день до подписания сделки о продаже фермы!

Он давно предупреждал ее, чтобы не подкармливала белок, особенно после того случая, когда одно юркое создание забралось в дом, прогрызло дыры в диванных подушках и натворило еще черт знает каких дел. Он тогда помог Хейзл выгнать проныру из дома и даже предложил снести той из ружья голову, глядя, как чертовка помахивает на крыльце пушистым хвостом и, словно в насмешку над ними, хрустит картофельным чипсом. Но Хейзл от одной только такой мысли чуть не хватил удар.

Глаза Хейзл были упрямо закрыты, рот стиснут и как-то непривычно безмятежен. Голова ее покоилась на белой атласной подушке в роскошном гробу, стоившем Фэнси, наверное, целое состояние. Сама Хейзл ни за что не одобрила бы такие траты дочери. Специалист из похоронного бюро, не знавший Хейзл, поднял ей волосы со лба и затянул в тугой узел, а губы подкрасил помадой слишком темного оттенка. В результате Хейзл стала похожа на одну из тех молодящихся жеманных куриц, что часами сплетничают после воскресной мессы, а не на вольнодумную старую грешницу, какой была на самом деле. Кто-то выбрал за нее и это черное шелковое платье с перламутровыми пуговицами; такое платье при жизни Хейзл и под дулом пистолета не заставили бы надеть.

Джим отлично знал, откуда взялось это платье. Два месяца назад его прислала матери на семидесятилетие ее дочь и его давнишняя любовь, Уитни Харт, которую все называли Фэнси.

Хейзл тогда проворчала:

– Хотела бы я знать, с какой стати моя дочь все шлет и шлет мне похоронные платья. Для гроба ведь только одно и нужно.

Они сидели на тенистой веранде Хейзл, пили лимонад и обсуждали, что приказать Пабло, управляющему ее фермой, по поводу негодника быка, Громилы. Скандальный пес Хейзл с соответствующей кличкой Горлан, как обычно, гонял вокруг с высунутым языком и лаял на все подряд.

Вопрос был непростым. Громила изо дня в день ломал ограду на своем пастбище, так что в конце концов он либо до смерти напугал бы городского хлыща, который сдал в аренду родительскую ферму, либо до смерти загонял бы молочных коров Джима на северном участке.

– Фэнси на то и Фэнси, чтобы совершать экстравагантные поступки.[3]3
  Fancy – экстравагатный, причудливый, модный (англ.).


[Закрыть] Иначе бы она меня не бросила. Я как-то надеялась, что она поумнела.

Джим забросил ноги в ковбойских сапогах на ограду крыльца и лениво потянулся, откинувшись на спинку кресла-качалки. Свою неизменную ковбойскую шляпу он сдвинул на самый лоб.

– Она здорово преуспела. – Мягко говоря. Впрочем, Джим не смог бы никакими словами точно передать стремительный взлет Фэнси на Олимп моды. – По-моему, платье будет неплохо смотреться.

– Ну да, на идиотке, которая ставит красоту выше удобства. Разве здесь есть такие, Джим Кинг?

– Вы могли бы надевать его в церковь, в гости. Может, пойдете куда-нибудь поразвлечься, – предложил Джим, старательно игнорируя лукавый взгляд Хейзл в ответ на его похвалу ее дочери. Хейзл отнюдь не была в восторге от его давнишнего разрыва с Фэнси, а после смерти Нотти и развода Фэнси она частенько намекала, что ему пора съездить с ребятами в отпуск в Нью-Йорк.

– Поразвлечься, – фыркнула Хейзл. – Терпеть не могу это слово. Американцы его вконец затаскали. И вообще – я чаще всего хожу на похороны. – Хейзл запихнула платье обратно в коробку и отправилась решать проблему с Громилой. Джим допил лимонад и последовал за ней.

Будь она жива, Хейзл сию же минуту прошлась бы гребнем по завитым в виде штопора локонам вдоль щек и взлохматила бы седые пряди. А вместо платья натянула бы ветхие джинсы и ковбойскую рубаху.

Джим был страшно зол на Хейзл, но даже ему показалось несправедливым отправить ее в вечный путь в таком виде – ни капельки не похожей на себя.

Но его возмущение тем, что Хейзл ушла из жизни, не дождавшись назначенного ей природой срока и не дождавшись подписания договора купли-продажи на ферму, снова взяло верх над жалостью к ней потому, что Фэнси совершенно неподходящим образом приукрасила старую упрямицу.

Как могла Хейзл так с ним поступить?

Ну как она могла оставить его подписывать сделку один на один с Фэнси, тем более теперь, когда у него все внутри переворачивается от мысли, что оба они снова свободны? С тех пор как два дня назад он услышал медовый голосок Фэнси в телефонной трубке, он непрестанно думал только об одном – о своем бесконечном одиночестве. И непрестанно задавал себе вопрос: испытывает ли она когда-нибудь что-нибудь похожее?

Совершенно неуместные образы и события начали всплывать в сознании Джима, а вслед за памятью заработало и воображение. Он стал представлять себе, какой будет их первая встреча в аэропорту. А потом он испытал нечто в высшей степени странное, его чуть ли не затошнило, когда секретарша Фэнси по телефону передала, что той его услуги не понадобятся, она, мол, наняла машину и приедет в город самостоятельно. В конце концов он решил, что это даже к лучшему. Чем меньше они будут видеться, тем проще для обоих.

Точно. От одной только мысли, что он после десяти лет встретит Фэнси на виду у всего города, Джим весь взмок, и рубашка под черным костюмом противно прилипла к телу. Сумасшествие какое-то. Эта несносная, рыжая, высоко взлетевшая гордячка разведена и на день-другой вернулась в город. Только и всего. Но этого оказалось достаточно, чтобы шелковый галстук вдруг сам по себе затянулся у него на шее как удавка и перекрыл доступ воздуха. Она появится здесь с минуты на минуту. Черт, мало ему этой пытки – изображать вместо ярости скорбь, так еще добавится встреча с Фэнси.

Как может женщина вызывать в нем такой дикий страх?

В тесном помещении похоронного зала пряный, удушающе сладкий аромат красных роз у изголовья гроба ощущался особенно остро. От неимоверного количества лилий и хризантем рябило в глазах, и Джим неожиданно вспомнил, как Фэнси всегда любила цветы.

Без всякой, казалось бы, причины он вспомнил тот весенний день, когда ему исполнился двадцать один год, и он нашел на сиденье своей машины записку от нее с красной розой поверх листка. В записке она предлагала встретиться на их обычном месте чуть ниже по реке, на лесной поляне. Там он ее и обнаружил – обнаженную и улыбающуюся ему из-под покрывала полевых цветов.

Он вспомнил ее нежность, и страсть, и легкую дрожь, пробежавшую по ее телу, когда он прикоснулся к ней, и ее губы, шелковые и теплые, как лепестки согретой солнцем розы. Он целовал ее, он наслаждался ее вкусом, он обласкал языком ее всю, а она пылала и выгибалась навстречу его губам. Он вспомнил, как сливались в совершенном единении их тела, как ее пальцы вонзались в него, как она прижималась к нему и обещала, что будет любить его вечно… вечно. Он вспомнил неземную гармонию их одновременного взрыва. Они не могли насытиться друг другом в тот день. Как и в другие дни и ночи, когда она дарила ему себя.

Его страсть к ней была так велика, что он просто не в состоянии был утолить свой голод. Как и она свой. Когда она бросила его, крикнув, что любит его, но не настолько, чтобы заживо похоронить себя в техасской глуши, когда она навсегда уехала в Нью-Йорк, без единого слова сожаления, не ответив ни на одно его письмо, – он был твердо уверен, что ему пришел конец, что он умрет от разбитого сердца. Но он не умер; он лишь понял, что любовь умеет быть жестокой, и научился держать свои чувства при себе, так что Нотти досталось немного.

И вот пожалуйста, Фэнси снова свободна и спустя столько лет снова угрожает его душевному равновесию, вызывая совершенно нежеланные и ненужные воспоминания об их любви и страсти. Эти воспоминания меньше всего нужны сейчас, когда ему предстоит увидеть ее и переброситься парой незначащих слов в присутствии Грейси. Ему придется вести себя так, словно Фэнси ничего для него не значит. Но каким образом он с этим справится, если у него перед глазами стоит видение обнаженной Фэнси; если его пробирает дрожь при мысли, что Фэнси или Грейси – а может, и обе? – прочитают все на его лице?!

Черт, не нужно было слушать Грейси и поддаваться на уговоры прийти сюда. Хоть она и была права, конечно, сказав, что в таком городке, как Парди, где все друг друга знают, его отсутствие неминуемо вызовет пересуды.

Так что Джиму оставалось лишь молиться, чтобы Фэнси подурнела, покрылась морщинами или, на худой конец, растолстела после развода. А может, она стала покорной и слабовольной, а значит, и неинтересной для него? Господи, сделай так, чтобы он взглянул на нее – и не почувствовал ничего, кроме облегчения и отчужденности. С этой безмолвной молитвой Джим собирался было отойти от гроба и сказать Грейси, что проверит, как там его хулиганы, Оскар и Омар. Им недавно исполнилось по девять лет, но посторонний наблюдатель, послушав учителей, решил бы, пожалуй, что они страшнее банды головорезов времен Дикого Запада; что эта парочка появляется по будням в Парди исключительно ради охоты на школьных учителей, а по выходным – ради налета на местных лавочников.

За спиной Джима отворилась дверь.

Ровный, тихий гул голосов умолк. Комната вдруг стала меньше. Перед его мысленным взором снова появилось нежданное, но оттого не менее яркое видение прекрасного стройного тела Фэнси и ее сияющих глаз. Он опять отчетливо увидел, как она потянулась к нему навстречу, когда он один за другим убрал цветы с ее тела и прижался поцелуем сначала к матовой теплой белизне горла, а потом и к жаркой сладости губ.

Джим не увидел и не услышал ее, но он всем своим существом ощутил момент, когда самая известная дочь Парди переступила порог похоронного зала.

Она всегда была особенным созданием.

Ее присутствие электрическим разрядом пронзило его с головы до ног. Она нерешительно направилась к гробу матери – к нему, – и взгляды всех присутствующих были прикованы к ней.

Все взгляды, кроме его собственного.

Сердце его сдавило железным обручем страха – и он не в силах был поднять на нее глаза, хотя бы просто для того, чтобы проверить, услышал ли Господь его молитвы и превратил ли ее в толстую уродину.

Его обуял ужас при мысли, что она осталась прежней очаровательной, желанной и дерзкой Фэнси.

Она была его подружкой в школе и любовницей в колледже. Больше чем любовницей. Она была его жизнью. Она была для него всем. Конечно, он не позволил ей узнать глубину его любви. Для этого он был слишком горд.

Он медленно попятился от гроба. Стройная фигура Фэнси прокладывала путь сквозь безмолвную толпу… к нему.

Прошло ровно десять лет с тех пор, как она порвала с ним, потому что он не согласился поехать вслед за ней в Нью-Йорк, а твердо решил после колледжа вернуться в Парди и взять на себя управление фермами отца и деда. Он занялся молочным хозяйством, сколотил за эти годы состояние и завоевал почет. Ему принадлежали пять тысяч акров зеленых пастбищ и тысячное стадо породистых коров. У него был личный самолет и аэродром. Он женился на красавице Нотти Дженкинс и два года назад овдовел. По прошествии обусловленного приличиями срока весь город, и его близнецы в том числе, словно сговорившись, решили женить его вторично. И каждый – будь то мужчина, женщина или ребенок – убеждал его, что ему не найти лучшей пары, чем прелестная Грейси Чапмен, новый городской ветеринар.

Джим как раз думал о том, чтобы сделать предложение Грейси, когда заехал к Хейзл и обнаружил ее со сломанной шеей, распростертую на земле рядом с приставной лестницей. Потрясение еще не прошло, но все понимали, да и сам он прекрасно знал, что это лишь вопрос времени и предложение будет сделано и принято.

Так почему же он, процветающий фермер, отец подрастающих близнецов, у которого впереди счастливая жизнь с прелестной женой, – почему он не может просто взять и повернуться лицом к Фэнси, одарить ее самоуверенной или хотя бы небрежной улыбкой, сделав вид, что его вовсе не терзают воспоминания о том весеннем дне, когда она лежала обнаженной среди цветов, что память о жестокости их разрыва не выворачивает ему душу? Что, по его мнению, все сложилось к лучшему для них обоих?

Он должен повернуться к ней. Но он как будто прилип к месту.

Так всегда было. Как только Фэнси возникала рядом, с ней вместе появлялось и это сокрушительное, переливающееся через край ощущение физической тяги друг к другу. Словно они одни в комнате. Словно они одни в целом мире. А он не любил, когда что-нибудь захлестывало его с головой. Особенно если дело касалось собственных эмоций.

После ее отъезда он никогда и ни к кому не испытывал подобной страсти. Ни к Нотти – своей смуглой миниатюрной красивой жене, которая так старалась ему угодить. Ни к прелестной золотоволосой Грейси, которая обхаживала его еще ревностней.

Но он постепенно становился взрослее. И мудрее. И опытнее. Этот опыт ни за что не позволит ему снова подпасть под чары Фэнси. Мужчине, связанному с землей, нужна подходящая жена. Спокойная и разумная. Которая будет готовить обеды и убирать в доме. Которая не станет поднимать шум из-за потраченных на больную кобылу денег и которой не придет в голову швырять на ветер время и деньги, чтобы сделать маникюр. Ему нужна жена, которая сумеет быть с детьми одновременно нежной и строгой; такая, которая справится с его неуправляемыми близнецами. Но уж конечно не Фэнси, звезда первой величины в мире моды, заявившая ему однажды, что не желает заживо похоронить себя на ферме в окружении целой оравы детей.

Фэнси всегда, даже до своего головокружительного успеха в Нью-Йорке и Париже, была для него слишком… скажем так, экстравагантной. Всегда была и всегда будет. Она была настолько же экстравагантной, эффектной и броской, насколько сам он был простым, работящим и экономным. Он любил землю и мечтал передать ее в наследство сыновьям. Для нее же, наверное, ферма матери не значит ровным счетом ничего.

Да, конечно, она тоже родилась в семье фермера, но ей уже с пеленок грезились слепящие огни подиума и шикарные лимузины. И образованные мужчины, так же задиравшие нос, как и она. Ловкие книгочеи или бесполезные плейбои вроде того ничтожества, что был ее мужем. Мужчины, зарабатывавшие на жизнь тем, что запрашивали непристойно высокие цены за одну лишь свою консультацию. Или же такие, кто пробивал себе дорогу в жизни смазливой внешностью и обаятельными улыбками. Эти насквозь фальшивые подделки, конфетки с начинкой из дерьма, ничем не отличались от честолюбивой Фэнси.

– Знакомьтесь: Грейси Чапмен – Уитни Харт, – услышал он позади себя булькающий шепот Уэйнетт Адамc.

Ну конечно. Это в стиле Уэйнетт – извлечь как можно больше удовольствия из неизбежной драмы, представив нынешней пассии Джима его старую любовь.

– Грейси переехала в наш город через несколько месяцев после того, как умерла жена Джима Нотти.

– Очень приятно, – вежливо отозвалась Фэнси, – надеюсь, вам здесь нравится…

– О, я просто обожаю этот город, – на техасский манер протянула Грейси. В ее исполнении эта фраза казалась бесконечно длинной.

Ссутулившись так, что жесткая ткань черного костюма натянулась на плечах, Джим пытался не замечать стоявших у гроба Хейзл Харт женщин. Пальцы нервно прошлись по густым черным волосам, пока он слушал, как бесцеремонная Уэйнетт подливает масла в и без того снедающий его огонь.

– Зовите меня Фэнси. Все равно рано или поздно все к этому приходят, – продолжала Уитни Харт этим своим интеллигентным медовым голоском, проникавшим ему в самую душу.

Все присутствующие к этому времени вернулись к беседам, которые нарушило появление Фэнси.

Все, но только не он. Наверное, ему следовало бы присоединиться к Лайонелу Адамсу. В окружении нескольких фермеров тот стоял у стены, рассуждая о ценах на корма для животных. Но у Джима подкашивались ноги, он чувствовал себя пойманным в ловушку зверем. Ну почему он не в состоянии повернуться и хладнокровно пройти через официальную процедуру приветствия – то есть сделать то, чего от него ждут все окружающие? Ему и нужно-то всего-навсего обнять за плечи Грейси и поздороваться с Фэнси – так, словно она вовсе и не Фэнси Харт, а кто-то другой.

– Вы надолго задержитесь здесь, Фэнси? – задала вопрос Грейси.

– На день-два, не больше. Придется решать, что делать с фермой мамы.

– Собираешься ее продать или оставишь? – поинтересовалась Уэйнетт.

– Смерть мамы была настолько неожиданной… Мне больно думать о продаже, но, боюсь, выбора у меня нет.

– В таком случае тебе, думаю, будет интересно узнать, что Джим Кинг положил на ферму глаз, – не унималась Уэйнетт, продолжая подливать свое распроклятое масло. – Оно и понятно: у него такое стадо, а ранчо небольшое… Он уж примерно с год как арендует земли Хейзл под пастбища. Так что поговори с ним.

Боже милостивый, Уэйнетт, ну ты и заноза. Кто тебя просит совать нос в чужие дела?

– Нет, правда? Джим? Какая удача. Мне будет приятнее продать ферму ему, а не какому-нибудь чужаку. Он здесь? – с легким придыханием спросила Фэнси и обернулась, рассыпав рыжее золото волос.

Как будто она не ощущала его присутствия с той же остротой, что и Джим.

Джим кожей почувствовал тот миг, когда ее сине-зеленый взгляд остановился на его спине, заставив сердце пуститься вскачь.

– Да вот он, рядом, – произнесла Уэйнетт.

– Джим, дорогой… – нежно протянула Грейси.

Люди все продолжали входить и выходить из похоронного зала; кондиционер вел тщетную битву с удушающей техасской жарой.

Фэнси хочет продать ферму Хартов, а он хочет ее купить. Для Джима все это вдруг потеряло всякий смысл. У него возникло такое ощущение, будто его поджаривают живьем на углях. Шелковая удавка – галстук – сошлась вокруг шеи, грозя в любую минуту затянуться в смертельный узел. Не может он сейчас обсуждать покупку фермы. И не сможет – пока напряжение не отпустит его, и он не избавится от этого наваждения – Фэнси. И обратить свой первый взгляд на Фэнси в присутствии Грейси он тоже не в силах.

Нет. Сначала нужно выбраться отсюда и успокоиться. А потому в ответ на оклик Грейси он обернулся, взмахнул рукой в сторону двери и одними губами произнес имена Оскара и Омара. Грейси нахмурилась, но Джим не стал дожидаться ее возражений и метнулся к двери.

И в это самое мгновение сахарно-сладкий голосок произнес его имя и пронизал его электрическим разрядом точно так же, как и по телефону два дня назад.

Что заставило его ускорить шаг. Чтобы успеть сбежать.

Это было очень похоже на Фэнси – ринуться вслед за ним и опередить его на голову. Гибкая и быстрая как кошка, она материализовалась перед стеклянной входной дверью словно бы ниоткуда – и преградила ему путь.

И он нос к носу столкнулся с той самой женщиной, от которой бежал.

Он ахнул от неожиданности.

И вдохнул ее аромат. Как всегда, от нее пахло цветами. Словно она лежала на ложе из них – как в тот самый день.

– Привет, – шепнула Фэнси. – Сколько лет, сколько зим.

Его взгляд медленно, беспомощно, как будто притягиваемый магнитом, опустился на ее лицо. В ее блестящих глазах Джим увидел одиночество. Но он увидел также и безмолвное приглашение в мягком розовом изгибе полураскрытых губ.

А увидев это ожидание, он мгновенно понял, что его инстинкт самосохранения не подвел его. Ему необходимо было сбежать. Потому что этот ее потерянный, зовущий, проникновенный взгляд сулил им обоим беду.

Она по-прежнему прекрасна. Ослепительно прекрасна.

В ушах ее и вокруг шеи сверкали золотом крупные украшения. Она была так угрожающе элегантна и хороша в простом черном платье, что у него от страха душа ушла в пятки.

Но что хуже всего: его не покидала мысль о ее свободе…