Текст книги "Рубиновый сюрприз"
Автор книги: Энн Максвелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 5
В четвертом часу после полудня «кадиллак» проехал по Хилл-стрит и миновал пьяниц и наркоманов на Першинг-сквер. Дэмон Хадсон смотрел на город через боковые затемненные стекла своего автомобиля.
Прошло уже несколько лет с тех пор, когда он в последний раз посещал деловую часть Лос-Анджелеса, район, где были расположены ювелирные магазины. Многое здесь изменилось. Раньше евреи, армяне и сирийцы, мастера по золоту и драгоценным камням, арендовали небольшие магазинчики, занимавшие первые-этажи домов. Теперь те же самые переселенцы с Ближнего Востока владели этими домами и, в свою очередь, сдавали в аренду магазинчики вьетнамцам, мексиканцам и филиппинцам.
Постепенно этот район Лос-Анджелеса разрастайся, здесь стали вести оживленную, а порой и сомнительную, торговлю ювелирными изделиями. Это был свой, говорящий на многих языках, обособленный мирок нового Лос-Анджелеса.
Черный «кадиллак» плавно объехал пару бронированных грузовых автомобилей Бринка, поставленных во второй ряд перед домом №550 на Саус-Хилл-стрит и мешающих движению. Это здание, являвшееся прекрасным образцом происшедших в районе перемен, было построено на прибыль от продажи драгоценных камней, золота и алмазов. Называлось оно Башней Бабеля. Здесь можно было встретить израильских, голландских и индийских резчиков по алмазам, а также мастеров жемчуга из Японии, перекупщиков золота из Южной Африки и Ближнего Востока. Цены здесь были намного выше, чем в других районах города.
Хадсон не любил бывать здесь.
Однако сейчас у него не было другого выбора. Предстояла встреча с Армандом Давиньяном, его бывшим компаньоном и даже какое-то время другом. Хадсон решил появиться у него неожиданно, чтобы Арманд не мог скрыться от него. А еще Дэмон надеялся, что именно таким образом сможет получить правдивую информацию из его рук.
«Кадиллак» подъехал к дому № 609 на Саус-Хилл-стрит, построенному одним из первых в этом районе. Не дожидаясь услуг водителя, Хадсон открыл дверцу машины, вылез из нее и гордо зашагал по тротуару. Поскольку лифт старой конструкции был переполнен людьми, говорящими на непонятных ему языках, Хадсон решил подняться пешком. Быстро пробежав вверх три этажа, он, запыхавшись, остановился, чтобы отдышаться. Давиньян был уже не молод и прежние силы давно покинули его, но он оставался опасным и расчетливым противником. Хадсон знал, что с этим человеком нужно вести себя крайне осторожно во всех отношениях.
В темный длинный коридор выходили небольшие комнаты с дверями из толстого стекла. Каждая комната запиралась только изнутри. По крайней мере хоть это не претерпело никаких изменений. Запертые в комнатах вместе с золотом и драгоценностями люди по-настоящему понимали, что такое человеческая жадность.
Хадсон быстро прошел по коридору и остановился перед дверью с табличкой «Давиньян и сыновья. Торговля алмазами и драгоценными металлами». Внизу приписано более мелкими буквами: «Закрыто для общественности».
Наклонившись вперед, Хадсон начал всматриваться через стеклянную дверь в мрачное помещение мастерской. В самом конце комнаты хилый лысый мужчина сгорбившись сидел над верстаком, подобно стервятнику, склонившемуся над своей добычей.
Хадсон попытался открыть дверь, но, как и ожидал, она была заперта. Вместо того чтобы постучать, он резко и с шумом принялся дергать круглую ручку.
Пожилой мужчина оторвался от своего занятия. При ярком дневном свете рабочей лампы его лицо выглядело изнуренным и мертвенно-бледным. На нем, как всегда, были очки в стальной оправе с сильными увеличительными линзами. Посмотрев на дверь, мужчина стал моргать, как сова, из-за изменившегося расстояния фокусирования. Но вот его взгляд остановился на лице Хадсона. В течение длительного времени старик разглядывал его, словно не веря своим глазам.
Хадсон снова раздраженно дергал ручку двери, требуя, чтобы его впустили. Наконец похожий на птицу мужчина нажал на кнопку в стене рядом с верстаком.
Раздался звонок, находящаяся под рукой Хадсона круглая ручка повернулась, и дверь со скрипом открылась. Хадсон прошел вдоль комнаты, не взглянув на множество изумительных драгоценных камней. В данный момент его интересовал только пожилой человек, наблюдавший за ним со своего рабочего места.
За Хадсоном громко закрылась дверь, изолировав двоих мужчин от остального мира. Прилавок загораживал рабочий уголок Давиньяна, что не позволяло Хадсону подойти к нему вплотную.
– Арманд, твои люди лишились рассудка, поступив данным образом? – грубо спросил Хадсон.
Давиньян молчал, лишь моргая глазами.
– Что, все русские сошли с ума или только несколько менее здравомыслящих людишек? – со злостью повторил свой вопрос Хадсон.
Давиньян не спеша выпрямился, оставил свое рабочее место и подошел к витрине, возле которой находился Хадсон. Все это время он осторожно наблюдал за пришедшим человеком, словно ждал от него какого-то подвоха.
– Тебе не следует разговаривать со мной подобным образом, – вымолвил Давиньян.
– Ты единственный, кто посмел прийти сюда в это время. Наш бизнес закончен. Мы договорились больше никогда не встречаться.
– Я и не думал, что мне снова когда-нибудь понадобится увидеть твое лицо, – огрызнулся Хадсон. – Но я передумал, когда твоя большая темная голубка приземлилась вчера на мое плечо.
– Темная голубка? – тихо спросил Давиньян. – О чем ты говоришь?
– О высокой женщине. Темнокожей. О цепкой журналистке, – резко сказал Хадсон.
– Я не знаю никакой…
– Черт побери! – прервал Хадсон. – Вопросы, которые она мне задавала, могли иметь только один источник. И этим источником являешься ты!
– Повторяю, что я не знаю этой женщины.
– Вранье. Только несколько человек во всем мире настолько осведомлены, чтобы спрашивать об алмазах, которые были в 1937 году проданы на аукционе в Антверпене.
Давиньян, потрясенный, округлил глаза.
– Или задавать вопросы, касающиеся картин французских импрессионистов из моей собственной коллекции, – грубо добавил Хадсон. – Она знает и о других картинах, проданных на аукционе с конца тридцатых до начала шестидесятых годов.
– Честное слово, я ничего не…
– Она даже спрашивала о работах Фаберже, которые стали появляться на Западе в пятидесятых годах, – снова перебил Хадсон.
Давиньян облокотился на витрину.
– Всего несколько людей знает, насколько затруднительно мне будет отвечать на все эти вопросы, – сказал Хадсон. – Один из этих людей живет здесь, в Лос-Анджелесе. Это – ты!
Давиньян снял очки и руками, дрожащими от старости, почесал переносицу.
– Почему ты предал меня? – потребовал ответа Хадсон. – Ты думал, я стар и не смогу справиться с таким предателем, как ты? Да тебе еще придется просить пощады.
Давиньян машинально стал протирать очки концом своего темно-голубого галстука. Шелковая ткань уже несколько обтрепалась, как будто ее длительное время использовали именно таким образом.
– Я – ювелир, – решительно заявил Давиньян. – Я родился в советской Армении, я поддерживал там кое-какие связи. Время от времени я занимался бизнесом вместе с тобой. Но я не шпион.
– Ты – нераскрытый агент иностранного государства. Ты действовал в интересах Советского Союза. Мы оба знаем, откуда взялись алмазы, картины и все остальное, что ты продавал через меня.
– Тебе за это хорошо платили, – ответил Давиньян.
Хадсон так сильно стукнул кулаком о прилавок, что стекло опасно задребезжало.
– И мы оба знаем, что деньги с каждой сделки шли непосредственно к твоим боссам в КГБ, – добавил Хадсон. – А теперь скажи мне снова, что ты не шпион.
Давиньян протянул свои сучковатые руки к прилавку, опасаясь, что стекло может разбиться.
– Успокойся, – почти прошептал он. – В отличие от тебя у меня никогда не было контактов с Москвой. А у многих компаньонов уже нет больше власти. Многое изменилось.
– Изменилось? – язвительно спросил Хадсон. – Ты ошибаешься, ничего не изменилось. Свиней всегда больше, чем мест у корыта. Ты же счел более выгодным питаться из моей кормушки, чем отвоевывать себе место у русских.
Давиньян покачал головой, как бы молча говоря о своей невиновности.
– Сколько? – спросил Хадсон. – Я хочу знать, сколько стоит купить тебя.
– Подумай сам, – мягко сказал Давиньян. – Я не виноват в твоих проблемах. Если прошлое раскроется, я потеряю столько же, сколько и ты.
Хадсон уже не испытывал к Давиньяну сильного гнева, его тоже стал одолевать страх. Всю жизнь он был уверен, что защищен от бедности, снобизма, болезней и чувствовал себя неуязвимым.
Но сейчас все было по-другому.
Хадсон отвернулся, не желая, чтобы проницательные глаза Давиньяна заметили его страх.
Раздался звонок. Щелкнула задвижка двери, соединенной с прилавком. Тонкая рука коснулась плеча Хадсона.
– Иди за мной, – сказал Давиньян, – выпьем чаю, а потом ты подробно расскажешь, что произошло. Мы что-нибудь придумаем, как делали это в прошлом.
Несколько минут Хадсон оставался неподвижным. Затем, выругавшись, обернулся. Давиньян ждал, глядя на него своими темными глазами, не потускневшими со временем.
– Хорошо, – согласился Хадсон. – Господи, какая неприятность!
Пока Давиньян заваривал и разливал чай, Хадсон все ему рассказал.
Не показывая своих эмоций, Давиньян молча и внимательно слушал, подобно наемному убийце, которым однажды ему все-таки пришлось стать. Чем больше подробностей он узнавал, тем понятнее становился страх Хадсона. Клэр Тод была поразительно проинформирована.
– Эта сука, должно быть, уже давно читает мою, вернее, нашу почтовую корреспонденцию, – сказал Хадсон. – Тебе следовало бы посмотреть, как она лезла на рожон, описывая каждую мою или нашу с тобой сделку.
– Она знает обо всех сделках?
– Начиная с алмазов и заканчивая живописью.
– Алмазы были самые обыкновенные и не известно кому принадлежащие, – произнес Давинья?
– О некоторых из них так не скажешь.
– Она знает и об этих?
– Да. Она знает, что Гарри Уинстон купил голубые и розовые алмазы Романовых.
– В самом деле? – вздохнул Давиньян. – Это ужасно, Дэмон.
– Сейчас будет еще ужаснее. Она перечислила и подробно описала все картины. Она даже знает, как мы поделили прибыль и во что я вложил свою долю.
– Неужели? Но ты должен понимать, что я здесь ни при чем.
– О чем ты? – спросил Хадсон.
– Меня никогда не волновали детали твоего бизнеса, точно так же, как ты никогда не вмешивался в мою жизнь.
Через несколько секунд Хадсон нехотя кивнул.
– А как насчет тех твоих русских приятелей? – задал он встречный вопрос. – Они никому не доверяют. Даже мне.
В голосе Хадсона звучала такая досада, что Давиньян не сдержал улыбки.
– Несмотря на дружественные чувства, какие я испытывал к Советскому Союзу на протяжении пятидесяти лет, – продолжил Хадсон, – несмотря на все торговые эмбарго, с которыми мне приходилось бороться, несмотря на всех правых ненормальных американцев, которым я сопротивлялся, русские никогда не доверяли мне. А теперь это! Господи! Вот чем отплатили мне эти крестьяне.
– Из тебя бы получился великолепный актер, – сухо произнес Давиньян. – Кто бы мог подумать, что ты мог забыть, что предательство – человеческое правило.
– Но у меня была мечта, – сказал Хадсон. – Всю свою жизнь я работал ради спокойствия в мире и ради сотрудничества между народами. Я помогал налаживать и поддерживать теплые отношения с каждым советским лидером от Сталина до Горбачева.
Давиньян многозначительно вздохнул.
– Я старался разрушить барьеры между странами, – честно признался Хадсон.
– При этом стараясь получить для себя немалую прибыль, – добавил Давиньян.
– Они же ведь использовали меня…
– Ты использовал их. Пожалуйста, не играй со мной в наивного филантропа, – попросил Давиньян. – Это тебе не к лицу. Ты дружил с Советами, потому что так было выгодно тебе.
– Неправда. Я верил.
– В таком случае ты, был дураком. Но я не думаю, что ты, Дэмон Хадсон, дурак.
Некоторое время двое бывших дельцов молча смотрели друг на друга. Несмотря на одинаковый возраст, Давиньян всегда завидовал красоте и мужским способностям Хадсона. Теперь же он увидел партнера в ином свете. Хотя тело Хадсона оставалось изумительно крепким, ум, казалось, начал слабеть. Может быть, это было побочным эффектом его многочисленных любовных похождений?
Да, мало кто был посвящен в тайны Хадсона. Но Давиньян знал обо всем. В тех местах Восточной Европы, которые часто посещал Хадсон под предлогом занятия бизнесом, у Давиньяна были старые друзья, и он вдруг понял, почему Хадсона так напугала мысль о предательстве русских. Просто он боялся потерять источник неестественной мужской силы для своего возраста.
И все-таки Давиньян попробовал его успокоить.
– Полагаю, что ты доверяешь этой женщине больше, чем она того заслуживает, тихо проговорил он. – Другие тоже раньше писали статьи о твоем бизнесе, вспомни. Но ведь ничего страшного не происходило.
Хадсон нетерпеливо замахал руками в ответ.
– Ради этого я тратил миллионы.
– Хорошее вложение денег.
– Только потому, что большинство журналистов ленивы, – раздраженно ответил Хадсон, – никто из них, кроме, конечно, Клэр Тод, не копнул глубже в мое личное дело.
– Интересно, – прошептал Давиньян.
– Если она так много знает обо мне, то скорее всего имеет подробную информацию и о тебе. Ты не подумал об этом?
– Разумеется. Все просто ужасно.
Хадсон, вероятно, даже не представлял, до какой степени ужасной казалась сложившаяся ситуация Давиньяну. Более тридцати лет тот был колесиком в большой тайной махине политических сил. И будучи лишь исполнителем, он усердно применял все свое мастерство в интересах коммунистического Кремля.
Его первоочередной задачей являлось поддерживание связи с Хадсоном, но он также следил за некоторыми советскими эмигрантами, жившими в Лос-Анджелесе, передавал информацию, полученную от агентов, которые работали в Южной Калифорнии на предприятиях оборонной и аэрокосмической промышленности. Он также был организатором исчезновения неугодных людей.
Хадсон ничего не знал об этой стороне деятельности Давиньяна, но его интуиция и проницательность подсказывали ему, что у того были секреты, которые тоже лучше бы никто не раскрывал.
Если бы в статье о Дэмоне Хадсоне Давиньяна объявили шпионом в пользу советской разведки, тотчас последовало бы расследование. И если бы за это взялся толковый специалист, то он сумел бы раскрыть всю агентурную сеть.
Люди, на которых работал Давиньян, хотя и не были уже у власти, но по-прежнему жили в Москве. Их интересы совпадали с интересами Хадсона, а теперь и Давиньяна.
Вздохнув, он снова попытался успокоить Хадсона.
– Никто из тех, кто на нашей стороне, не предаст тебя, – сказал Давиньян, сам сильно сомневаясь в истинности своих слов. – Россия этим ничего не достигнет, но мы потеряем многое.
– Не больше, чем потеряю я один!
– Я обещаю тебе достать информацию о Клэр Тод.
– Нет времени для твоих обычных способов наведения справок. Я с ней встречаюсь завтра утром. – Так скоро? Почему?
– Она хочет показать мне доказательства, которые намерена использовать в своей статье.
Давиньян осторожно положил руку на плечо Хадсона, почувствовав огромное различие между их физическим состоянием.
Это могло показаться странным, но сейчас Давиньян неожиданно понял, что имел перед Хадсоном преимущество: жизнь Арманда приближалась к концу, и не так уж важно, что случится, ему почти нечего терять. Хадсон же собирался жить еще долго и боялся, что у него многое отнимут.
Давиньян спрашивал себя, осознавал ли Хадсон, что его жизнь, возможно, и была уже тем, что у него отняли. Еще раньше.
– Расслабься, – сказал он Хадсону. – Я что-нибудь придумаю, прежде чем вернется эта журналистка.
Глава 6
– Сэм, ты уверен? – спросила Лорел.
– Я не был бы более уверенным, если бы ты спросила меня, смогу ли я летать без наркотиков, – ответил Сэмюэль Арчер.
– Но… – начала снова Лорел.
– Мой дорогой малыш, – нетерпеливо прервал ее Арчер, – суровой, неприкрашенной правдой является то, что ты не смогла бы купить принадлежащее русскому императору яйцо Фаберже ни за один, ни за десять миллионов долларов. Его просто нельзя найти, если бы ты даже и захотела приобрести его.
– Я понимаю, – сказала Лорел и взглянула на красное с золотом лакированное чудо, лежащее перед ней на скамье. Благодаря полуденному солнцу, проникавшему сквозь стеклянную стену ее мастерской, инкрустация на яйце излучала ослепительное, неземное сияние.
Сэмюэль Арчер был главным хранителем отделения восточноевропейского и центрально-азиатского искусства при музее Метрополитен в Нью-Йорке. Он также был и давним другом семьи, протеже ее матери, решившей однажды, что ему лучше приобретать произведения искусства, нежели их создавать.
– Как ты можешь быть настолько уверенным? – спросила Лорел.
– Моя милая крошка, – вздохнув, произнес Арчер, – неужели тебе никто и никогда не рассказывал о закулисной артистической жизни?
– Ты рассказывал, и много раз.
– Значит, ты невнимательно слушала меня, твои работы начинают привлекать внимание коллекционеров. Тебе следует по-настоящему научиться игре в приобретение.
Лорел вздохнула. Арчер прав. Но хуже всего то, что ему самому это было хорошо известно.
– Частные коллекционеры и хранители словно пауки, – заметил он. – Они очень осторожно ткут паутину, стараясь схватить что-нибудь оригинальное. Так уж случилось, что моя паутина считается лучшей в мире. Поверь, если бы было найдено какое-нибудь творение Фаберже, тем более яйцо, то я бы уже был в курсе.
– Да, но…
Арчер снова перебил Лорел:
– Сейчас увлекаются Восточной Европой. Кстати, скоро в Штатах открывается просто потрясающая выставка русского искусства.
– Правда? А где?
– В этом отвратительном новом музейчике Дэмона Хадсона. Все, кто имеет хотя бы какое-то заметное положение, хотели, чтобы выставка «Драгоценности России» проходила именно у них. Мы предложили за это кучу денег, но Дэмон обошел нас.
– Каким образом?
– Нам следовало предложить в три раза больше, вот каким образом. После той скучной революции люди не видели нестоящих произведений искусств из России и не пожалели бы двадцати баксов за входной билет.
Лорел пыталась что-то возразить, но Арчер вновь перебил ее.
– Девочка моя, – язвительно произнес он, – тебе на самом деле нужно оторваться от своего верстака и взглянуть на музеи и искусство с точки зрения бизнеса. Драгоценности Англии не представляют особого интереса, однако люди выстраиваются в длинные очереди только за тем, чтобы взглянуть на них. То же самое можно сказать и о «Моне Лизе». Все заключается только в овладении воображением толпы, а не в истинности искусства как такового.
– Это относится и к работам Фаберже? – спросила Лорел.
– Безусловно! Можешь даже поспорить со мной на свое усовершенствованное приспособление для резки алмазов.
В телефонной трубке воцарилось молчание, пока Лорел пыталась привести в соответствие неприукрашенную правду Арчер с тем, что видела сейчас перед собой.
– Эй! – наконец крикнул Арчер. – Ты слышишь меня?
– Да…
Невнимательность Лорел заставила Арчера сменить свой высокомерный тон. В его голосе уже не было ноток надменности.
– Лорел, дорогая, ты что-то скрываешь от своего дяди Сэмми? – стал выпытывать Арчер.
На лице Лорел вспыхнул слабый румянец. Она всегда чувствовала себя отвратительно, когда приходилось врать, особенно родным и друзьям. Хотя Арчер и не был ей родственником, в детстве она почти все время находилась рядом с ним. Они оба тоже любили Ариэль Свэнн.
Однако Арчер ненавидел Джемми Свэнна. Вот почему Лорел не решалась рассказать ему о яйце. Сэм с удовольствием отомстил бы человеку, сделавшему Ариэль несчастной. Для Лорел это было неразрешимой проблемой. Она сама не понимала своего отношения к отцу. Повзрослевшая Лорел все еще оставалась маленькой девочкой, верившей, что, если она будет хорошо себя вести, отец возвратится домой.
– Что мне может быть известно о Фаберже больше тебя? – спросила она. – Я даже не слышала о предстоящей выставке. Моя жизнь тихо протекает в этом уединенном местечке. Я неделями не выезжаю в город.
– Не нужно разыгрывать передо мной роль бедной провинциалки, – резко возразил Арчер. – У тебя есть телефон.
– Я не стану разыгрывать перед тобой свою роль, если ты прекратишь играть свою.
– Что ты имеешь в виду?
– Роль знатного негодяя из Манхэттена, – ответила Лорел.
Арчер рассмеялся от души. Лорел была одной из немногих, умевшей противостоять его сарказму.
– Ах, милая, как жаль, что ты родилась не мальчиком. Нам было бы так хорошо вместе.
Лорел, рассмеявшись, покачала головой. Она любила Сэмми за острый ум и честность. Были и другие причины, более сложные, имевшие отношение к ее детству и матери, которую оба обожали. И оба потеряли.
– Итак, скажи дяде Сэмми, что ты слышала об императорском яйце Фаберже? – спросил Арчер.
– Все очень просто. Я ничего не слышала.
– Подумай. Может быть, это каким-то образом связано с выставкой в музее Хадсона? В прошлом году, показывая наши коллекции в Эрмитаже, я познакомился там с хранителем этого музея, по-настоящему красивым мужчиной, Новиковым.
– Никогда не слышала о нем.
– Замечательно. Он не из твоего окружения. Но существует вероятность, что русские готовы все выставить на аукцион.
– Даже Новикова? – спросила Лорел.
– Нет. Я имею в виду Фаберже. Я бы предложил цену, если бы они продавали его на аукционе.
– Да-а, – протянул он. – Вполне вероятно. Вполне, вполне вероятно. Восточная Европа нищенствует. Они все продадут. Даже Сибирь, если цена устроит. Хотя вряд ли кому-то понадобится эта морозильная камера, в пять раз превышающая территорию Техаса.
Лорел чувствовала, как по мере своего размышления вслух Арчер воодушевлялся.
– Несколько недель тому назад прошел слух о том, что один японский коллекционер приобрел некую работу Фаберже, – продолжал он. – Конечно, это все непроверенные данные.
– Ты говоришь об императорском яйце?
– Прикуси язык. Если бы японец купил яйцо, некогда принадлежащее царской семье, я бы уже об этом знал. Хотя, возможно, речь шла о яйце тоже работы великого мастера Фаберже. Подобных яиц в мире немного.
Тихо вздыхая, Лорел давала возможность Арчеру размышлять вслух. Она была признательна, что он больше не пытался получить от нее информацию, которой ей не хотелось делиться с ним. По крайней мере до тех пор, пока ей не станет известно, что собирается отец делать с загадочно появившимся в ее доме «Рубиновым сюрпризом».
Не выпуская телефонной трубки, Лорел поднялась со своей рабочей высокой табуретки и, стараясь расслабиться и сбросить напряжение, накопившееся в плечах, потянулась. Опустив длинный телефонный шнур, она подошла к окну и взглянула на ярко-ослепительное небо. Однако закрыв глаза, Лорел видела лишь загадочное алое яйцо.
Лорел снова потянулась. Вот уже почти час она не отрывалась от телефона, пытаясь разузнать какие-нибудь слухи об исчезновении ранее неизвестного императорского яйца Фаберже.
Арчер был первым, кому она позвонила, но, как потом выяснилось, напрасно. Затем она разговаривала с несколькими дельцами и одним искусствоведом. Но все это были пустые беседы.
Все сходились в одном: яйца Фаберже имели огромную ценность, являясь чрезвычайной редкостью, Искусствовед из того же университета, где училась и сама Лорел, дал более точную оценку. И более тревожную. В данный момент в телефонной трубке Лорел звучал именно его голос:
– Мисс Свэнн, если кто-то предлагает продать императорское яйцо Фаберже, значит, это либо подделка, либо кража. В любом случае я бы держался подальше. Искусство может быть не только красиво, но и очень опасно.
Последующий за этим звонок к Арчеру лишь усилил ее опасения. При упоминании об императорском яйце Арчер насторожился, словно хищник.
Лорел не терпелось рассказать ему всю правду. Однако если на самом деле все было столь опасно и если ее отец был каким-то образом замешан в этом деле, следовало держать язык за зубами. Да и Свэнн испытывал к Арчеру неприязнь.
Лорел чувствовала себя обязанной молчать и понимала, что отец надеется на нее.
– Думаю, источником слухов о яйце может быть предстоящая выставка. Признайся, все-таки что-то связано с музеем Хадсона? – заключил Арчер.
Лорел повернулась спиной к верстаку, словно сам вид яйца мешал ей лгать.
– У меня не было ни одного контакта с организаторами этой выставки, – честно призналась она. – Я просто обыгрывала в уме творческий замысел. Хотелось добиться эффекта драгоценных камней при отсутствии таковых. Теперь каждый старается быть менее показным…
– То есть более дешевым, – резко перебил Арчер.
– Поэтому я пытаюсь смастерить пудреницу с зеркалом, которая бы выглядела так, словно вся украшена драгоценными камнями, а на самом деле их нет. – Сейчас по крайней мере Лорел говорила правду. – Китайские лакированные изделия не произвели на меня должного впечатления. Тогда я вспомнила о яйцах Фаберже. Я подумала, может быть, ты знаешь, где можно найти хотя бы одно, чтобы посмотреть на него собственными глазами. Однако если в музее Хадсона есть такое яйцо, это облегчает мою задачу.
Арчер язвительно рассмеялся.
– Малышка, прежде ты никогда мне так не лгала. Помнишь, как ты старалась убедить меня, что тебе не хотелось переспать с тем актеришкой? Я с самого начала догадывался о твоем обмане, и в основном потому, что он действительно выглядел потрясающе. Иногда бисексуалы бывают чертовски привлекательны. – Арчер вздохнул. – Извини. Я соблазнил Роя только из опасения, что он заразит тебя чем-нибудь. Ты была слишком молода и наивна, чтобы защитить себя.
– Но теперь я не такая.
– Надеюсь. Мир очень нуждается в подобных тебе людях, четных и неподкупных. На протяжении жизненного пути большинство из нас потеряло эти качества, да и многие другие.
– Сэмми… – Лорел замолчала. Она не знала, что говорить дальше. В голосе Арчера слышалась такая печаль…
– Да, – сказал он. – Я знаю. Сначала паршивая жизнь, а потом смерть. И все-таки позвони мне, если захочешь чем-то поделиться. Тому, кто найдет императорское яйцо Фаберже, причитается баснословное вознаграждение.
– Береги себя, – тихо сказала Лорел.
– Слишком поздно, детка. Но не для тебя.
Повесив трубку, Лорел еще долго стояла неподвижно и смотрела на солнце, расплывшееся в темно-красное пятно. Все вокруг безмолвствовало, и только морские чайки кричали над волнами.
Неожиданно раздался звук подъехавшей и остановившейся возле ее дома машины. Хлопнула дверца, Лорел невольно затаила дыхание.
В дверь три раза решительно постучали, а затем тихо открыли. Знакомый голос!
– Лори!
Она с легкой горечью подумала о том, что тайна яйца уже раскрыта. Но почему это ее не удивило?
– Спускайся сюда, – позвала она, снова устроившись на своей высокой рабочей табуретке в ожидании рассказа о том; как столь изысканное произведение искусства могло попасть к отцу.
Ему всегда удавалось быть убедительным. Однако было похоже, что лежащее перед ней изделие Фаберже не являлось подделкой.
Джемми Свэнн проворно спустился вниз, словно ему и не было пятидесяти двух лет. Будучи физически сильным мужчиной и обладая крепким телосложением, он постоянно следил за своим внешним видом и поддерживал себя в спортивной форме. Частично причиной этому было его непомерное тщеславие.
Но в основном все заключалось в стремлении выжить.
Его рост равнялся шести футам одному дюйму, а весил он на пять фунтов больше, чем когда ему был двадцать один год. По-прежнему шапка густых, темных и лишь с небольшой проседью волос. Но аккуратно подстриженная борода была почти вся седая. Борода, загар, беглый взгляд человека, привыкшего жить вне дома, все это придавало его внешности некий пиратский оттенок.
Ее отец был самым самоуверенным человеком, каких Лорел когда-либо встречала. Он шел по жизни без страха и, казалось, не задумываясь. Однако она знала, что в большинстве случаев отец был очень осторожен.
Через семь лет после смерти матери Лорел поняла, что родители рассталась не из-за отсутствия взаимной любви, а, наоборот, от ее избытка. После развода они еще долго тосковали и страстно желали друг друга. Но еще больше Свэнн хотел свободы и уединения.
Последние семь лет научили Лорел тому, что после очередного визита отсутствие отца становилось для нее все более опустошительным. Однако Лорел не считала его мертвым. Смерть означала бы, что все закончено, что можно смириться. Лорел поняла это только после смерти матери.
Отец оставался живым и всегда появлялся в тот момент, когда Лорел уже отчаивалась когда-либо увидеть его снова. Внезапные появления и неожиданные исчезновения слегка выводили ее из равновесия, не позволяя полностью доверять Свэнну, однако дочь никогда не переставала ждать его.
Порой она спрашивала себя, не эти ли взаимоотношения с отцом обрекли ее на одиночество, не дав создать свою собственную семью. Ей не хотелось взваливать личные проблемы на плечи другого человека. Лорел любила отца, но с каждым годом становилась менее и менее уверенной в том, что он симпатичен ей как человек.
Однако увидев спешащего к ней навстречу и улыбающегося Свэнна, такого живого и полного сил, ее сердце оттаяло. Несмотря на грустные воспоминания о днях, когда отец оставлял ее одну и исчезал, Лорел помнила и радостные, счастливые минуты их встреч.
– Как ты догадалась, что это я? – спросил Свэнн.
– Догадалась, и все. Инстинкт. Когда ты решил отрастить бороду?
– Твоя мать обычно узнавала меня за километр, но я не думал, что такая способность передается по наследству.
Лорел не решилась спросить еще раз о бороде отца. Жизненный опыт научил, что если на вопрос не хотят отвечать, значит, его не надо повторять.
– Подойди скорей и обними своего отца, – произнес Свэнн, широко разведя руки в стороны. Какой-то момент Лорел продолжала стоять неподвижно. И тогда ей показалось, что у отца появился обиженный вид, словно у маленького мальчика, которого бранили за чрезмерную резвость.
– Всего лишь обними, это ведь не так трудно? – тихо попросил Свэнн.
– Конечно, нет, – ответила, улыбаясь, Лорел, и прошлые обиды были тотчас забыты.
Она крепко обняла его, ощутив себя в безопасности.
В отличие от дочери на сердце у Свэнна было тревожно. Он мельком увидел лежащее на верстаке яйцо и подумал, что нужно было приехать к дочери до того, как она получит посылку. Тогда все было бы проще.
Как и ее покойная мать, Лорел была сама честность. Теперь ему представлялось намного труднее дать ей заготовленное заранее объяснение.
– А ты, оказывается, выше, чем я думал, – сказал он.
– Ты всегда говоришь одно и то же.
– Правда?
– Угу!
Свэнн рассмеялся.
– Полагаю, ты навсегда останешься для меня девчонкой двенадцати-пятнадцати лет, трудно представить, сколько воды утекло с тех пор.
