Текст книги "Когда все сказано"
Автор книги: Энн Гриффин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Ладно, пап, – сказал ты, положив руку мне на колено. – Мы просто подумали, что там ты будешь в безопасности.
– В безопасности? Что ты имеешь в виду?
– Ну, знаешь, вдруг какой-нибудь чужак проникнет на твою территорию и…
– А для чего же мне эта красавица? – спросил я, взявшись за мою верную винтовку, чем привел тебя в растерянность. Отказаться от привычной мне жизни? Нет уж, только когда сам того захочу.
Прости, если тебе неприятно такое слышать, но я даже рад, что ты живешь очень далеко. Не хочу быть для вас вечной обузой. А так тебя больше всего волнует лишь одно – что я пристрелю какого-нибудь придурка, случайно пересекшего границу моих земель во время прогулки по окрестностям.
Надеюсь, приехав домой, ты увидишь, что я по крайней мере поддерживаю себя в чистоте. Так себе утешение, но все же. Хотя бы с этим я справляюсь на отлично. От меня не пахнет, как от некоторых стариков. Почтенный возраст – еще не оправдание для жуткой вони. Каждое утро я тщательно умываюсь и, естественно, раз в неделю принимаю ванну. Лет пять назад установил специальный поручень, и теперь опускаться в воду или вылезать из нее мне не труднее, чем поднять бокал пива. Душевые кабины мне никогда не нравились. От одного их вида я сразу замерзал, и сколько бы мама ни просила такую, я не соглашался.
Главное из моих недавних открытий – это прачечная «Чистюля Пит» в Данкашеле. Они сами забирают белье и привозят постиранное через три дня. С местным заведением и не сравнится. Не сочти за кощунство: даже Сэди не удавалось выстирать мои рубашки до такой белизны.
Ну и Бесс дважды в неделю приходит убирать дом, четко по расписанию. Оттирает все до блеска. Думаю, твоей маме она пришлась бы по нраву.
Обратившись в дублинское агентство, я сказал:
– Мне нужна лучшая из ваших уборщиц, которые не говорят по-английски. Чтоб была скромная, не из местных и не болтлива. Если понадобится, оплачу ей бензин.
Она еще и готовит. Пару раз в неделю оставляет мне кастрюльку с рагу. До кулинарного мастерства твоей матери ей, конечно, далеко. К стряпне Бесс я привык не сразу да и долго не мог понять, из чего она вообще все это готовит. Поначалу казалось, будто из одного чеснока, однако затем я, к собственному удивлению, обнаружил, что с нетерпением жду ее кастрюлек, особенно с тушеной курицей. Пока Бесс помогала мне, Роберт все твердил, что надо подать заявку в соцслужбу – они и уборщицу оплатят, и организуют доставку еды.
– Ты с ума сошел? Я ни разу в жизни не просил подачек и сейчас не намерен.
Светлана закончила протирать столы и расставлять бутылки. Последние несколько минут она неторопливо вышагивает вдоль барной стойки в ожидании толп посетителей.
– Вы оставаться на ужин, да?
Хорошее у нее имя – Светлана. Прямолинейное, резкое и по-своему красивое. Интересно, что она обо мне думает? Наверняка считает ненормальным. Еще бы, сижу здесь, погрузившись в свои мысли, и изредка что-то бормочу.
Заскучав, Светлана перегибается через стойку, готовая завести банальный разговор даже с престарелым посетителем.
– Нет, – отвечаю ей. В этот момент я обычно и уходил, однако сегодняшний вечер – особенный. – Ты тут первый день?
– Второй. Вчера я тоже работать.
Кивнув, допиваю остатки пива. Теперь я готов приступить к первому из пяти. Пять тостов, пять человек, пять воспоминаний. Отставляю в сторону пустую бутылку, и Светлана, радуясь, что появилось хоть какое-то дело, забирает ее и отворачивается. Пользуясь моментом, шепчу себе под нос:
– Я здесь, чтобы вспомнить все. Все, что у меня было, и все, чего больше не будет.
Глава 2
19:05
Первый тост: за Тони
Бутылка стаута
Из фойе доносится шум. Постепенно начинают прибывать разодетые в пух и прах спортсмены. Недолго мне осталось сидеть тут одному. Светлана вся на нервах.
Прошу у нее еще один стаут.
– И смотри, чтобы ребята не заняли мой стул. Это лучшее место во всем баре.
Пора сходить в комнату для мальчиков. Когда тебе восемьдесят четыре, постоянно хочется в туалет. Есть в этом и свой плюс – регулярно разминаешь ноги.
– В бутылке, да? – кричит Светлана мне вслед.
– Да в чем угодно, мне плевать, – отвечаю я, желая скрыть волнение в голосе – вдруг не успею дойти до уборной. – Лишь бы к моему возвращению оно было на стойке.
– Что-нибудь из этих? – снова спрашивает она, задерживая меня. Неужели не понимает, к чему это может привести?
– Ага, – говорю я и иду дальше.
– Бокал нужен?
Господь всемогущий!
– Нет, просто засунь туда трубочку.
– Это вы так шутить, да?
Я отмахиваюсь от ее вопроса и наконец захожу в туалет.
В моей семье было четверо детей – не так уж и много для Ирландии тех времен. У соседей бегало по девять-десять ребятишек, и на их фоне мы заметно выделялись. Двое взрослых и четыре ребенка в доме с двумя спальнями: что за роскошь! Тони был старшим, за ним шли Мэй и Дженни, а затем я, самый младший. Родились мы все с разницей в один-два года.
Дядю Тони ты никогда не видел, он умер задолго до твоего появления. Он называл меня Здоровяком, и недаром. Я вымахал крепким парнем ростом под метр девяносто, хотя в детстве это прозвище совсем мне не подходило. В четыре года по сравнению с Тони, который казался мне настоящим гигантом, я выглядел просто крохой. Когда мы бегали по ферме, я, стараясь не отставать, делал три маленьких шажка там, где он делал один. Мы вместе кормили кур, сажали морковку в мамином огороде, чистили канавы, и он все время объяснял мне, как все это нужно делать. Тони обожал землю не меньше, чем отец. А я внимательно его слушал, задрав голову и стараясь не упасть. Слушал и запоминал, чтобы потом самостоятельно со всем справиться и заслужить его похвалу.
– Вот так-то, – говорил он, – какой же ты молодец.
Несмотря на все мои старания, я никак не мог поспеть за братом – все равно падал или ушибался, потому что тащил слишком большие ведра, лишь бы походить на него. Тогда Тони садился рядом со мной на корточках.
– Ничего, до свадьбы заживет, – успокаивал брат, отряхивая мою одежду. Он обнимал меня, забирал часть ноши и какое-то время шел немного медленнее. Тони заботился обо мне так, будто был намного старше. На самом же деле разница в возрасте между нами составляла всего пять лет.
Я был готов работать с ним до самого вечера, но где-то в середине дня за мной приходила мама.
– Иди, я сейчас догоню, – говорил Тони, чтобы я не капризничал. Мама тащила меня обратно в дом, а я тянул руки к брату, стараясь не расплакаться – подумает еще, что я совсем маленький. Столько времени прошло, а я до сих пор с трудом сдерживаю слезы.
Я ждал его, выглядывая из окна кухни. То и дело залезал на скамеечку, чтобы посмотреть, не идут ли там брат с папой, хоть и получал за это нагоняй от матери.
Помню, однажды к нам в гости пришел священник, отец Моллой. Как и все взрослые, он поинтересовался, кем я хочу стать, когда вырасту. «Странный вопрос», – думал я, ведь ответ был чертовски очевидным.
– Хочу стать Тони.
И родители, и священник рассмеялись, а я не мог понять почему. Выбежал из кухни – пусть себе веселятся и едят с фарфоровых тарелок.
Прозвище «Здоровяк» прицепилось ко мне со школьных времен. До школы, где тогда все учились в одном кабинете, было примерно с километр ходу, и Тони посещал ее уже несколько лет. Дугообразная надпись над входом гласила «Школа Рейнсфорда». Брат прочитал ее мне в мой первый учебный день, когда я с гордостью переступил школьный порог. В ночь перед этим я не сомкнул глаз, все думал, как здорово будет учиться вместе со всеми остальными детьми, сидящими в одном классе.
– Тони, – прошептал я лежавшему рядом со мной брату, чтобы не разбудить Дженни и Мэй (они спали за занавеской, разделявшей комнату), – а Патрик Стэнли тоже ходит в эту школу?
– Конечно, ходит.
– А Мэри и Джо Брэди?
– Ну да, а куда же им еще ходить?
– А Дженни и Мэй?
– Ладно, угомонись уже. Давай спать, иначе завтра мы никуда не пойдем, – сказал он, ткнув меня локтем.
На следующее утро я встал и начал донимать брата теми же вопросами. В тот день я буквально пошел по его стопам, так как мне отдали ботинки Тони. От кого обувь досталась ему – понятия не имею. Когда мы пришли в школу, я с благоговением осмотрелся: вот то самое место, где я стану таким же умным, как мой старший брат.
– Так-так, кто это у нас тут? – раздался рокочущий голос. – Еще один Хэнниган? Иди-ка сюда, дай мне хорошенько тебя разглядеть.
Учитель, мистер Дагген, поднял меня и поставил на парту.
– Вы только посмотрите, какой здоровяк, а? Где же нам найти стол, за которым уместится этот большой мозговитый парень?
С тех пор я для всех стал Здоровяком.
Я широко улыбался. Надо же, как тепло меня здесь принимают. Есть чем гордиться. Тони, смеясь, переглядывался со своими друзьями. Парты, доска, книги на учительском столе – теперь все это было частью моей жизни. Вперед, докажи, что тебя не зря похвалили! В предвкушении я переступал с ноги на ногу и вскоре уже сидел за той самой партой, на которую меня до этого поставил учитель.
Чего только не рисовал на доске мистер Дагген! На протяжении следующих дней мы нараспев повторяли алфавит, только я даже не догадывался, что эти звуки как-то связаны с надписями белым мелом. Поначалу меня не смущало, что я чего-то недопонимаю, тогда как остальные, даже Джо Брэди, который был младше меня на три месяца, уловили, что к чему.
Я всерьез полюбил футбол. Именно ради него я каждое утро преодолевал путь до школы. На перемене учитель закатывал рукава и принимал выжидающую позу в воротах. Если мяч не летел в его сторону, он начинал бегать между штангами, покрикивая:
– Да бей уже! Закрывай его! Дай пас!
Девочки прыгали через скакалку у задней двери, подальше от нашего мяча. Пока я, весь потный, восторженно носился по двору, до меня долетали обрывки их смеха и споров (ругали тех, кто плохо прыгал). Раньше я никогда не играл в футбол, дома у нас были только клюшки для хоккея на траве. Теперь же я отдавал новой игре все свои силы. Отлично перехватывал мяч, не останавливался перед борьбой. Если мяч был у Тони, я цеплялся за брата всеми конечностями, лишь бы ему помешать.
– Перестань уже, а? – Он со смехом отмахивался от меня, как Кинг-Конг от тех самолетов. Упирал ладонь мне в лоб, негодяй, и вытягивал руку во всю длину, чтобы я не подобрался слишком близко. Несмотря на это, я продолжал молотить руками. Без конца падал, разбивая колени в кровь, однако ничто не могло умерить мой пыл.
– Молодец, Хэнниган. Вставай, так держать! – кричал учитель, стоя в воротах.
Я ужасно радовался его похвале на нашем импровизированном футбольном поле, ведь в классе все мои усилия были напрасны. Любой мой ответ мистер Дагген встречал молчанием или неудовлетворенным взглядом. Сколько бы он ни бился, я никак не мог понять разницу между некоторыми буквами – да и не очень-то желал. Интерес к книгам падал, как соскакивающие с коленок гольфы. В такие моменты мне хотелось просто положить голову на неровную деревянную парту и, ощущая гладкость ее поверхности, которая прошла через множество рук и слоев лака, закрыть глаза.
Похвала учителя на игровой площадке действовала безотказно. Я снова и снова бросался в атаку, не беспокоясь о возможных травмах. И как же я был расстроен, когда перемена заканчивалась и нас вели обратно в школу. Внутри все сжималось от одной только мысли о темном кабинете и подавленном состоянии.
Несмотря на усилия всех вокруг – и особенно Тони, – никаких успехов в чтении я так и не добился. В голове был сплошной сумбур, я никак не мог понять, что написано на доске или в учебнике. С цифрами дела обстояли получше, тут я хоть как-то разобрался. Освоил сложение с вычитанием, а потом даже умножение. Тони заметил мой прогресс и всю дорогу из дома до школы и обратно задавал мне примеры – в виде игры, чтобы я научился считать деньги и понимать время по часам. Чтобы мама с папой и мистер Дагген от меня отстали.
Брат пытался объяснить мне и буквы, соотнося их с разными образами: «Б» – это барашек, «В» – это волк. Иногда я узнавал буквы, если они были написаны отдельно или стояли в начале слова. Но как только они оказывались в середине или в конце, страница расплывалась перед глазами, и я не мог правильно прочитать написанное.
Однажды по дороге домой Тони так долго пытался мне что-то растолковать, что я не выдержал и ударил его.
– Хватит уже называть себя тупым, Здоровяк. Ты ничуть не хуже остальных.
– Отстань! – в отчаянии крикнул я и вслепую ударил; брат согнулся пополам. – Я ужасно тупой!
В слезах я убежал в рощицу перед нашим домом, пораженный тем, что сумел одним ударом одолеть брата. Я пробирался меж деревьев, притаптывая упавшие листья и ветки, когда меня вдруг одолел стыд за мой поступок. Обессилев, я наконец замедлил ход на полянке, с которой было видно земли Доллардов, и от ярости завопил с такой силой, что этот звук, как мне казалось, донесся через поля и холмы до самого Данкашела.
Вернулся я уже затемно. Судя по урчанию в животе, порог дома я переступил около шести вечера. На кухне постукивали чайными принадлежностями. Все разговоры затихли, когда я зашел и сел у края стола, однако мама продолжила разливать чай по чашкам, будто ничего не произошло. Я не смел поднять головы. Все водил ладонями по коленям и надеялся, что из приличия родные просто не станут обращать на меня внимания. Вдруг прямо передо мной стукнул нож, и я увидел на своей тарелке кусок хлеба. Даже не глядя, я знал, что его положил Тони. Я поймал взгляд брата – он улыбнулся и подмигнул мне.
Мистер Дагген, надо отдать ему должное, был не самым плохим учителем. Люди такое рассказывают о тех временах… Хорошо, что меня не избили до синяков или еще похуже. С годами мы с ним словно бы пришли к некой договоренности: я хорошо вел себя в классе, а он не доставал меня вопросами. Мистер Дагген не подгонял меня и не унижал перед всеми, не ставил в угол, не обзывал лентяем. Думаю, он просто не представлял, что со мной делать. Это нас и объединяло. Туалетов в школе не было, но учитель понимал: если я прошу выйти, значит, мне нужен небольшой перерыв. Я бродил по заднему двору, перелезал через ограждение и шел в поле, смотрел, как работают соседи, любовался природой. А потом, хорошенько подышав свежим воздухом, возвращался в класс, где слушал и смотрел на тех, кто делал успехи.
Однажды за обедом – мне тогда было, наверное, лет семь – я решил, что с меня хватит. Три года я пытался освоить хоть что-то, брату же к тому времени оставалось учиться всего несколько месяцев. С июня двенадцатилетнего Тони ждала полноценная работа на ферме с отцом. В тот день, как мне помнится, я особенно отличился в футболе: забил кучу голов, сделал несколько важных перехватов и даже пару раз отобрал мяч у Тони. Я блистал на поле, а затем учитель остановил игру и повел всех обратно в класс. Тогда-то и стало ясно, что я не могу туда вернуться. Словно тяжелый груз лег мне на плечи и придавил к земле – не пошевелишься. Дыхание перехватило. Я присел на низкий заборчик, тянувшийся вдоль территории школы. Остальные ребята – гольфы спущены, колени в синяках – побежали в школу. Заметив меня, учитель подозвал Тони и шепнул что-то ему на ухо. Они оба посмотрели в мою сторону, потом мистер Дагген зашел внутрь, а брат направился ко мне.
– Все хорошо, Здоровяк? Идем, пора на занятия.
– Я хочу домой.
– Домой пока нельзя. Давай, а то учитель ждет, – сказал Тони, ожидая, что я пойду за ним.
Я молчал и не двигался с места.
– Послушай, осталось немножко. – Брат положил руку мне на спину и подтолкнул вперед. – Не успеешь оглянуться, как уроки уже закончатся.
Он продолжал толкать меня до самого входа в школу – с такой силой, что я едва не упал на пороге класса. Я медленно прошел на свое место, касаясь рукой каждой парты, и остаток долгого дня просидел с угрюмым видом.
– Ненавижу школу, – твердил я снова и снова по дороге домой.
– Все наладится.
– Да, конечно. Чего я тогда все такой же тупой, как и в первый день учебы?
Я обогнал брата и побежал домой, как будто во всем этом виноват именно он. Пронесся через кухню, не обращая внимания на изумленное лицо матери, залез под кровать, в самый дальний пыльный угол, и отказывался выходить. Так и лежал там, ковыряя потертый ковер, наполовину прикрывавший холодный бетонный пол. Сквозь щели в деревянной двери доносились обрывки приглушенного разговора.
– Что стряслось, Тони? – спросила мама, когда он наконец пришел.
– Ничего серьезного, правда. Не пойму, что на него нашло. Я разберусь.
Тони сел у кровати. Он принес мне стакан молока и кусок хлеба с маслом, которым мы всегда подкреплялись перед тем, как пойти помогать отцу. Брат поставил свою тарелку рядом с моей, но я все не вылезал, и тогда он продвинул ее чуть дальше под кровать. Когда в животе заурчало, я не смог больше терпеть и начал отковыривать крошки хлеба. Затем все-таки вылез и сел возле Тони. Мы ели молча, глядя на идеально заправленную кровать сестры. Все подушки и одеяла лежали ровно, сверху постель была прикрыта покрывалом, которое Дженни и Мэй связали прошлой зимой. Ночью под ним становилось намного теплее и уютнее.
– Может, и нам такое связать? – предложил Тони.
Я уставился на него как на сумасшедшего.
– Да, это вроде как девчачьи штучки, зато как спасают от холода!
– Ты хочешь, чтобы надо мной еще больше смеялись?
– Погоди, Здоровяк, я совсем другое имел в виду.
– Я все понял, ты считаешь, что я гожусь только для женской работы.
– Хватит тебе, Морис, я ничего такого не говорил. И никто над тобой не смеется.
– Еще как смеются. Вчера я неправильно написал одно слово, и Джо Брэди назвал меня тупицей.
– Так вот почему ты его ударил! – усмехнулся брат. – Ох и Брэди, тоже мне гений нашелся. Сам-то даже и шнурки завязывать не умеет. А уши его видел? Ну серьезно, как обзывать кого-то тупицей, когда сам такой лопоухий?
Я неохотно улыбнулся.
– Не расстраивайся, Здоровяк. Мы все уладим. Мы с тобой вдвоем против всего мира. – Брат в шутку схватил меня за шею и взъерошил мне волосы. – У тебя все получится.
Но у меня не получалось. И каждое утро меня, орущего и брыкающегося, с трудом вытаскивали из постели. Я никогда прежде не видел отца в таком бешенстве.
– Черт бы тебя побрал, щенок! Вылезай отсюда!
Я держался за ножку кровати, однако папа тянул с такой силой, что в итоге мои руки разжимались. Весь в слезах, я стоял посреди комнаты в ночной сорочке и кричал, что никуда не пойду. Мать с трудом меня одевала, мое тело сжималось в тугой комок. В школу шел голодным, так как от завтрака отказывался.
Тянулись дни. Родители перестали упрашивать меня и выталкивать за дверь по утрам, а вот Тони не уставал повторять, какой я замечательный. В те времена не было принято поддерживать и утешать своих родственников. Нет, тебя угрозами заставляли стать тем, кем ты должен быть. Однако именно благодаря словам Тони мне удавалось ежедневно преодолевать путь до школы и высиживать те мрачные часы, когда мой мозг прямо закипал от незнания ответов. Я просто боялся подвести брата. Я был непроходимо тупым, но не хотел, чтобы и он считал меня таким же.
Даже когда Тони перестал учиться, он все равно каждое утро провожал меня в школу – иначе меня было не заставить. Брат сам просил отца отпускать его на двадцать минут. Шли мы молча, да и в классе я никогда не поднимал руку и не произносил ни слова. Я практически сползал под парту, чтобы меня не замечали.
Три года спустя учитель все-таки пришел к нам на ферму. Я уже был дома и занимался курами. Заметив мистера Даггена во дворе, я спрятался за курятником. Мать взволнованно вытерла руки о фартук и подошла к нему. Они быстро о чем-то переговорили, и мама направила учителя к отцу, который работал в поле вместе с Тони. Брат вскоре вернулся.
– Чего он хотел? – Я выбежал из своего укрытия и перехватил Тони, когда он уверенно шагал к задней двери дома.
– Не знаю. Мне велели пойти попить чаю.
– Для чая еще рановато. Это из-за меня, да?
– Говорю же, Морис, понятия не имею. Я жутко проголодался. Возвращайся в курятник, а я подойду через минутку.
Я послушно вернулся и, прислонившись к деревянным дощечкам, начал размышлять о том, что меня ждет. Неужто отправят в специальное место, куда свозят всех людей, которые не способны прочесть и строчки из книги? Я ходил кругами, пиная попадавшихся мне под ноги кур.
Через пару минут пришел Тони, вокруг рта еще оставались крошки маминого хлеба.
– Не переживай, Здоровяк, все будет хорошо, – с улыбкой сказал он, хотя в его глазах я все равно видел беспокойство. – Чего бы он там ни сказал, мы все преодолеем вместе, верно?
Я пнул соломинку, не в силах взглянуть на брата.
– Ну же, Здоровяк, что я всегда тебе говорю?
Я по-прежнему не желал прерывать молчание.
– Ты и я против всего мира, так ведь? Давай, Здоровяк, повторяй за мной.
– Ты и я… – раздалось мое бормотание. Не поднимая головы, я шаркал по земле подошвой ботинка. Зачем скандировать эту дурацкую фразу, если на самом деле в этой битве сражались не «он и я», а «я и моя тупость»?
– ПРОТИВ ВСЕГО МИРА! – закончил за нас двоих Тони и ободряюще похлопал меня по плечу. – Вот так-то.
Мы оставались в курятнике, пока отец и учитель, занятые серьезной беседой, не прошли мимо. Папа проводил мистера Даггена до покосившегося забора, где они и окончили разговор, а на прощание кивнул ему, приподняв кепи. Когда гость скрылся из вида, отец перевел взгляд на Тони и подозвал его к себе. Брат положил руку мне на плечо и шепнул:
– Не забывай, ты и я.
И он поспешил к папе.
Час спустя вся семья собралась на чай вокруг длинного кухонного стола. Тони не проявлял ни малейших признаков беспокойства.
– Мистер Дагген считает, что тебе лучше заняться работой на земле, Морис, – объявил отец. – Говорит, ты уже большой и сильный – станешь отличным фермером, как и твой старший брат. Что скажешь? С книгами-то у тебя все равно не ладится, так ведь?
Я проглотил хлеб, представляя, как он скользит вниз по горлу и проваливается в живот.
– Да, – буркнул я в ответ, не отрывая глаз от тарелки. Голову я опустил так низко, что едва не задевал носом еду.
– Вот и хорошо. Мама спросит, есть ли какая работенка на ферме Доллардов. В школу завтра не пойдешь. Пока что-нибудь не подвернется, будешь помогать нам.
Мое смущение заполнило все пространство, оно пеленой окутало чайник, кувшин с молоком и тарелку с вареными яйцами. Доедать не было сил. Закрыв глаза, я отпил чая, чтобы сглотнуть комок стыда в горле.
– Это ведь к лучшему, Здоровяк! – прошептал Тони, когда мы уже лежали в кровати. – Учеба дается не всем, а вот земля – совсем другое дело. Ты только посмотри на свои руки! Для этой работы они и созданы.
Я поднес ладони к лицу, пытаясь разглядеть их во мраке. Да, на этот раз Тони был прав, но мне все равно хотелось добиться большего, в особенности ради него.
Дом Доллардов считался красивым, хотя моя мать никогда его так не оценивала. Она ведь тоже там трудилась – на кухне. У десятилетнего мальчишки первый день работы вызывает жуткий страх. Мы с мамой пошли вместе, она болтала со мной всю дорогу, а я ее почти не слушал – разглядывал каштаны, встречавшиеся на нашем пути вдоль полей. Больше всего меня интересовали огромные конские каштаны, что торчали из зеленой оболочки. Джо Брэди увидит – обзавидуется. Некоторые мамины слова я все же уловил, что-то там про хорошие манеры. Я не осознавал, что меня ждет, пока не оказался под бдительным оком Ричарда Берка, управляющего фермой. Хозяин дома, Хью Доллард, полностью доверял этому суровому мужчине. За шесть лет работы под его началом я частенько видел, как они о чем-то шепчутся, едва не соприкасаясь лбами. К десяти годам я вымахал до метра шестидесяти сантиметров и ростом был почти с маму, а шириной плеч и силой не уступал Тони. Берк взял меня без лишних вопросов.
Мама работала по утрам, помогала кухарке с выпечкой: десять буханок хлеба в день для прислуги; яблочные пироги и лепешки для самих Доллардов и другие изыски, если они ждали гостей. Когда мы шли через поле, мама всегда что-нибудь напевала. Ее любимой песней была «Спокойной ночи, Айрин». Я тоже подпевал, и мать говорила, что ей нравится слушать мой голос. За пару лет до этого она хотела отдать меня в хор отца Моллоя. Попав на алтарь рядом с другими претендентами, сплошь девочками, я не мог издать ни звука. Просто оцепенел от ужаса при одной мысли о выступлении перед публикой. В хор меня, естественно, не взяли, зато я постоянно пел вместе с матерью и знал наизусть кучу песен: «Булавог», «Скажу я маме», «Оркестр Макнамары». Годы спустя я поразил своим талантом Сэди и даже пару раз спел тебе колыбельную, когда ей никак не удавалось тебя уложить. Стоило мне только погладить твой лоб, и ты засыпал. Теперь я подпеваю лишь ветру, что воет у ее могилы.
Моя мама никогда не повышала голоса и говорила только по делу. Ничего лишнего. А еще она была не из улыбчивых. Наверное, я хорошо запомнил ее смех, потому что редко его слышал. Такой милый и тихий, едва ли не смущенный. Однажды мамин брат, дядя Джон, привез из Лондона банан. Подобной экзотики мы никогда не видали. Он положил банан на фарфоровую тарелку – помнишь, были у нас синие такие, с узором в китайском стиле? В общем, лежит банан прямо посреди стола вроде какого-то драгоценного камня, а мама посмотрела на него и как засмеется. Ее смех был чистым и мелодичным, словно песня дрозда. Когда кто-то из родных приходил посмотреть на странного вида фрукт, маму снова разбирал смех. Я специально вел людей к нам домой, чтобы еще немного насладиться этим звуком, ощутить ее счастье. Помню, закрывал глаза и утыкался головой в мамин фартук, чувствуя вибрации ее тела. Это было восхитительно. Однако если маму и дома было сложно рассмешить, то на работе даже не стоило пытаться.
В семье Доллард не было принято проявлять доброту друг к другу и уж тем более к наемным работникам. Всему виной тот факт, считал отец, что за последние пятьдесят лет они постепенно утрачивали свое богатство и власть.
– Никак не смирятся с тем фактом, что мы теперь сами владеем землей и не должны платить ренту.
Мелкие фермеры получили право владеть имуществом, пусть и в ограниченном размере, и разочарование тяжелым грузом повисло над домом Доллардов. Внутри это было особенно заметно. В интерьере преобладал красный цвет самых мрачных оттенков, семейные портреты на стенах и вовсе нагоняли жуть. Огромные картины с изображением несчастного вида людей на сером фоне, одетых во все черное и коричневое, пришлись бы к месту в похоронном бюро. И как моя бедная мама проводит по шесть дней в неделю в такой обстановке?
– Нам нужны деньги, Морис, – коротко отвечала она.
Помню, однажды я помогал Пэту Каллинейну таскать в дом дрова для камина. Мне тогда было лет двенадцать, максимум тринадцать. Я шел по коридору, а из кухни доносились обрывки оживленной беседы.
– Смотри, чтобы его светлость тебя не застукал, – шутливо бросил Пэт.
– Он уехал, – ответила кухарка, стоя в дверном проеме.
– Кот из дому – мыши в пляс?
– Ну да, нечасто ведь такое бывает. Присоединишься?
Только Пэт начал вытирать ноги о коврик, как с грохотом распахнулась дальняя дверь, ведущая в основную часть дома.
– Я не за шуточки вам плачу, – раздался чей-то голос, такой громкий и страшный, что я замер на месте с бревнами в руках.
Это был Доллард собственной персоной. Никуда он не уехал, зато напился в стельку. Покачнувшись, хозяин ухватился за раму двери и прошел внутрь. Все замолчали и склонили головы.
Мы с Пэтом затаились в коридоре и вполне могли убежать, но когда он сделал шаг назад и наткнулся на меня, я выронил чертовы дрова. Доллард повернулся в нашу сторону и бросился через всю кухню с такой скоростью, словно он был молодым крепким парнем, а не старой толстой развалиной. Я заметил страх во взгляде матери. Она хотела остановить Долларда, однако кухарка схватила ее за локоть перепачканными мукой пальцами. Звонкая пощечина обожгла мне лицо, и я повалился на кучу аккуратно сложенных бревен.
– Никчемный мальчишка!
Я ничего не соображал, только смотрел на белые руки кухарки, удерживающей мою мать. Мамина ладонь взметнулась ко рту, но, к счастью, сама она не посмела сдвинуться с места. Я опустил голову и потер щеку. Из-за нависшей надо мной глыбы вдруг показался мальчик примерно моего возраста. Конечно, я уже видел его раньше, хотя мы никогда не общались. Это был Томас Доллард, сын хозяина и наследник «престола».
– Подними сейчас же! – взревел он, показывая на дрова.
Его слюна попала мне на руки и лицо, слова эхом отозвались в голове. От всего случившегося я просто оцепенел, скованный ужасом. Томас пнул меня в ребра.
– Шевелись, кретин.
Когда мне кое-как удалось подняться, я начал собирать упавшие дрова и складывать их в общую кучу. Осторожно глянул на маму и увидел, что кухарка повернулась спиной к раковине.
– Еще раз испортишь отцовскую собственность, мало не покажется.
– Томас! – пробормотал Доллард. – Я здесь хозяин, а ты иди играй со своими куколками. Сам уж как-нибудь разберусь без тебя.
– Это не куклы, а солдатики, отец, – дрогнувшим от обиды голосом откликнулся мальчик.
– А по мне обычные куклы.
Томас медленно заморгал. Я следил за его гипнотизирующим взглядом и не заметил, что снова привлек его внимание. Мальчик уставился на меня, и я уже был готов принять очередной удар – но нет, он просто развернулся и ушел, а старший Доллард, увидев мое облегчение, схватил меня за шею и поднял так, что мы оказались лицом к лицу, и обдал меня перегаром. Мои ноги повисли в воздухе, я зажмурился, и в этот момент мерзавец разжал хватку. Я упал на пол, а он зашатался и прикрыл глаза рукой. Держась за стену, Доллард окинул взглядом кухню, затем посмотрел на меня, словно не понимая, где находится. Мне стало так неловко за него, что я отвернулся. Через несколько секунд, судя по звукам, хозяин прошел через кухню обратно к выходу, зацепив по дороге пару кастрюль. Дверь с шумом захлопнулась. На мгновение повисла тишина, потом ко мне подбежала мама.
– Морис, Морис, подними голову! – Она опустилась на пол рядом со мной, чтобы осмотреть мою щеку.
– Перестань, мам, все хорошо. Легко отделался, – сказал я, вставая на ноги.
И все-таки меня усадили на стул и начали сюсюкать, пока Пэт не вставил:
– Хватит уже, он жив и здоров. Давайте-ка лучше здесь приберемся.
После того случая Томас не давал мне спуску. Отделывал по первое число. Долгие годы я терпел от него такое дерьмовое отношение. Он издевался и над другими ребятами, помыкал ими, будто хозяин. Однажды целый день заставлял Мики Дуайера перетаскивать тюки сена из одного конца двора в другой. Даже Берка это достало, и он устроил Томасу настоящий разнос. Мне же доставалось больше всех, потому что отец унизил его у меня на глазах. Более того, я был самым младшим из работников. Честно говоря, я мог уложить хозяйского сына одной левой, но никогда не давал сдачи – не хотел потерять работу и, что самое главное, боялся за маму.
