Текст книги "Помни, что ты смертный"
Автор книги: Энн Грэнджер
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Глава 7
Алан Маркби стоял у телефона у себя в прихожей. Было чуть больше восьми утра, он собирался ехать на службу и спорил с самим собой, звонить или не звонить Мередит перед отъездом.
В принципе звонить в такое время кому-либо рано. Однако она пару дней не объявлялась после утреннего звонка насчет Салли Касвелл. В тот же день вечером он сам звонил, но не получил ответа, как и на следующее утро. Непонятно, то ли ее дома нет – скажем, в Лондон уехала, – то ли, что самое страшное, дома, а к телефону подойти по какой-то причине не может.
При последней встрече она выглядела не совсем хорошо. Может, была испугана и расстроена из-за Салли. А может, просто еще не оправилась после гриппа.
Рука легла на трубку. Позвонить не мешает. Обождем шесть гудков. Или десять, чтобы успела спуститься. Номер набран.
Мередит ответила после девятого гудка, когда он уже решил, что ситуация критическая и необходимо немедленно мчаться на место.
– Алло… Алан? Это ты недавно звонил? Кто-то звонил, я была несколько не в себе. Не могла подойти к телефону.
Маркби про себя чертыхнулся. Надо было сразу поехать и выяснить, что происходит.
– Не надо приезжать. Ты ничем не поможешь. У меня был доктор Прингл. Говорит, возможно, какой-нибудь вторичный вирус. В любом случае сегодня лучше. Честно!
– Буду вечером, – отрезал он, пресекая всякие возражения.
– Ладно, – вздохнула она с облегчением. – Мне все это надоело до чертиков, буду рада компании.
– Около семи, – посулил он. – Что привезти: китайскую еду, индийскую, рыбу с жареной картошкой, пиццу?.. Заказывай!
– Желудок еще не пришел в нормальное состояние. Ем пока совсем мало, а ты должен нормально поужинать. Пицца пойдет. Только не с копченой колбасой, – добавила она, спохватившись. – У меня полным-полно вина. Правда, приезжай, разопьем бутылку.
Он уже приготовился разъединиться, когда она крикнула:
– Алан! Постой… Захвати банку кошачьего корма.
– Кошачьего корма? Зачем? У тебя появился извращенный вкус?
– Очень смешно. Тут рядом ничейный кот бродит. Я скормила ему рыбу, оставшуюся от миссис Хармер, но, по-моему, рацион надо разнообразить, да и кухня вареной треской пропахла.
– Поосторожнее, – посоветовал Алан. – Оглянуться не успеешь, как заведешь кота в доме.
– Похоже, он чересчур независимый. Хотя я люблю кошек. Этот кот недружелюбный, но тощий до невозможности. Смотреть страшно. Купи хорошие фирменные консервы. У дешевых жуткий запах.
Мередит положила трубку, и Алан не успел спросить, откуда у нее такие познания насчет кошачьих кормов.
***
– Здравствуйте, миссис Касвелл! – сказала Либби. – У вас все в порядке?
– Конечно, спасибо. – Салли протянула руку за почтой. – А у вас? Извините, что так получилось.
– Вы же не виноваты! – воскликнула девушка. – Сегодня одни письма, но я решила лично вручить, не бросать в ящик. Заодно узнать, как вы себя чувствуете.
– Хорошо. А вы? Оправились от шока?
– Более или менее, – сморщилась Либби. – Мама до сих пор переживает. А дядя Дэнис ругается. – Она помолчала. – Впрочем, он вечно ворчит по любому поводу, так что тут нет ничего необычного.
Она приветливо помахала, усевшись в фургон, и покатила к другим домам Касл-Дарси.
Кухню привели в рабочий порядок. Вызванные газовщики и электрики проверили оборудование и проводку. Прожженный стол, не подлежащий восстановлению, выброшен, его место занял временный, не нашедший покупателей на аукционе «Бейли». По мнению Салли, ничего удивительного. Глядя на жуткую красную пластиковую столешницу, можно подумать, будто на нем разделывают туши на бойне. Она накрыла стол голубой скатертью. Выбитые окна застеклили. Но деревянный стеллаж поврежден разлетевшимися осколками, так что пострадавшие секции придется заменить. Кухню, конечно, надо отделывать заново. Значит, кого-то нанимать или делать собственными руками. Лайама просить бесполезно. Он ничего не делает в доме, не берется ни за кисти, ни за инструменты.
Салли оглядела кухню. До сих пор жалко набора рождественских декоративных тарелок, которые она годами старательно собирала после замужества. После взрыва на полу осталась груда осколков. То же самое произошло с фарфором на открытых кухонных полках.
Ну, чего теперь сокрушаться. Жизнь к вещам не сводится. Вещи заменимы, а люди нет. И все-таки есть что-то символическое в разбитых тарелках, каждая из которых отмечает год семейной жизни.
Она решительно прогнала эту мысль. Единственное, с чем пока нельзя справиться, – реакция на шаги почтальонши с утренней почтой. В этом смысле она соврала Либби, заверив, будто все в порядке. Заслышав почтовый фургон, сердце колотится, в желудке поднимается тошнота. Нервы. Хотя ее уже два дня тошнит по утрам сразу после пробуждения.
Это не беременность, точно. После женитьбы они старались завести ребенка – не получилось, а после обследования оказалось, что вообще не получится. Кажется, Лайам не огорчился. Но Салли всегда помнит об этом, с годами память переросла в горькое признание факта.
Другие испробовали бы искусственное оплодотворение или усыновили ребенка. По мнению Лайама, это не спасет положения. Известно: в глубине души он не хочет детей. Дети многого требуют, шумят, дорого стоят. Он так и сказал, когда врачи предупредили, что, возможно, брак будет бездетным. И добавил, что в любом случае нынче на свет рождается слишком много детей.
Салли думает иначе, о чем Лайам не знает. День, когда врач сообщил им ужасную правду, останется самым черным во всей ее жизни. Она много лет приходила в восторг при виде младенца в коляске. Казалось, ребенок есть у каждой женщины. Особенно в сельских городках, где мало работающих женщин. Там живут молодые и очень молодые мамы, причем, на взгляд Салли, многие не уделяют никакого внимания копошащимся вокруг них ребятишкам. Относятся к ним, как к лишнему грузу в придачу к набитым хозяйственным сумкам, оставленным в машине у входа в магазин.
Она научилась скрывать тоску, загоняя ее глубоко внутрь. Отворачивается от младенцев, избегает открытых ворот начальной школы в половине четвертого, откуда выбегают дети, кидаясь в объятия родителей, которые суют их в машины и едут домой к детским телевизионным программам, вкусным ужинам, веселой борьбе в постели перед сном. Это не для нее. Этого у нее никогда не будет. Ее ребенок – Лайам, избалованный переросток, требовательный и неблагодарный, играющий на ее любви, разбивающий ей сердце. И прощаемый, вечно прощаемый. Потому что нет выбора. Ничего нет, кроме пустоты.
Поэтому тошнота по утрам наверняка объясняется страхом перед прибытием почты. Никому не нужное психосоматическое явление. Сегодня одни письма. Никаких подозрительных пухлых пакетов. Слава богу!
– Все тебе, – сказала Салли, вручая письма мужу. Сколько бы раз она себя ни уверяла, что это не должно, не может повториться – почтовые служащие внимательно следят, злоумышленники после первой промашки откажутся от дальнейших попыток, – никогда, никогда больше не вскроет она корреспонденцию, которая не адресована ей лично. Не потому, что предпочитает рисковать Лайамом, а просто боится, и все!
Доедая мюсли из миски, он с ворчанием взял конверты. Салли почуяла легкое раздражение, не услышав «спасибо». В последнее время Лайам часто ее раздражает по всяким мелочам. Возможно, всегда раздражал. Возможно, особенно начал раздражать после взрыва. Лучше взглянуть правде в лицо – он действительно невоспитанный. Если б не образование, был бы обыкновенным хамом. Она не обязана с этим мириться. Не станет мириться. Через много лет червь сомнения зашевелился. Возникли серьезные мысли.
Однако она в который раз смирилась, шагнула к плите:
– Подавать яичницу?
Он не ответил, она и не ожидала. Лайам доел мюсли, Салли стала накладывать на тарелки еду. Услышав поток ругани, остановилась, испуганно оглянулась со сковородкой в руках.
– Проклятые сволочи! – Он держал в руке листок бумаги. – Чокнутые придурки! – Пальцы дрожат, лицо побагровело от ярости.
Тошнота вернулась, стиснула желудок, охватила с головы до ног.
– Что?.. Опять анонимка?
Нет, нет, только не это! – мысленно взмолилась Салли. Какая-то ошибка…
– Очередная. Неграмотная, оскорбительная. Фактически две. – Лайам взмахнул листком. – Хотя первое письмо подписано. От какой-то сумасшедшей. Как ее… Гудхазбенд. Живет на другом конце деревни в большом безалаберном доме. Без угроз, но с ханжескими моральными наставлениями, типичными для среднего класса.
– От Ивонны? – Салли взяла себя в руки, поставила сковородку, подала на стол две тарелки, села напротив Лайама, развернула салфетку. – Ну?
– Что? А… смотри. Снова наклейки.
Он передал ей одно письмо. Лист дешевой линованной бумаги вырван из блокнота, верхний край неровный. Слова вырезаны из газеты и наклеены. Подписи нет.
В ДРУГОЙ РАЗ МЫ ТЕБЯ ДОСТАНЕМ
Вместо тошноты нахлынула злость.
– Как они смеют! – воскликнула Салли. – Как смеют нас преследовать? – Она взглянула на мужа. – Передашь полиции? – Это не вопрос. Передаст, или она сама это сделает. Никаких разговоров. Дело зашло достаточно далеко. Даже слишком.
Судя по выражению, Лайам думал так же. Глаза горели, ярко выделяясь на бородатом лице. Салли уже отмечала: если он сбреет бороду, с ним будет легче спорить. Но впервые увидела за густой темной порослью трясущиеся губы и подбородок.
Испугался, поняла она. Испугался письма. Она с недоумением ощутила непонятное, почти радостное волнение.
Он согласно кивнул:
– Передам. Позвоню тому самому суперинтенденту. Спесивый дурак. Сотру ухмылку с физиономии. Ведь он мне в прошлый раз не поверил!
– Конечно поверил! А что ты сказал про второе письмо? От Ивонны Гудхазбенд?
Лайам молча вручил ей листки. Из них выпал буклет. На передней корочке плохо отпечатанная фотография кур, запертых в тесной клетке. Птицы явно несчастные, одна на переднем плане вообще еле живая.
Салли оставила буклет на столе и прочла письмо на дорогой писчей бумаге с вытесненным наверху адресом. Почерк ровный, плавный, решительный.
Дорогой доктор Касвелл!
Как Вы понимаете, я с крайним прискорбием узнала о недавнем неприятном происшествии в Вашем доме. Надеюсь, Ваша жена оправилась полностью.
Вам известно, что я весьма интересуюсь благополучием животных и вместе с единомышленниками вхожу в группу поддержки. Должна подчеркнуть, что ни я, ни любой другой член нашей организации никогда не прибегнем к насилию в любой форме. Я строго возражаю против методов других группировок вроде той, которая прислала Вам бомбу в пакете.
Я и члены нашей группы надеемся и верим, что разум и здравые аргументы со временем восторжествуют. По моему убеждению, если люди найдут время подумать, то непременно поймут, как мы несправедливо относимся к братьям нашим меньшим, которые не имеют возможности за себя постоять. Я с горечью узнала, что в Вашей лаборатории использовались животные. Надеюсь встретиться с Вами в удобное время для обсуждения этой проблемы.
Тем временем беру на себя смелость послать Вам один из наших буклетов как образец распространяемой нами информации.
Искренне Ваша Ивонна Гудхазбенд.
– Ненормальная, – повторил Лайам. – Если она думает, будто я ей позволю читать мне нотации в моем собственном доме, то пускай еще раз подумает, прежде чем приходить. Я и это письмо отдам Маркби. По-моему, в нем содержится угроза.
– Я бы не стала подставлять Ивонну, – возразила Салли. – Она наверняка не хотела тебя обидеть. Она одна из немногих приветливо встретила меня в деревне. Если человек посвятил себя доброму делу… – видя недовольную гримасу мужа, Салли поправилась, – с его точки зрения, доброму, это еще не означает, что он сумасшедший. Ивонна строго придерживается светских условностей. Я пару раз бывала у нее на утреннем кофе, все было обставлено в высшей степени официально.
– Теперь видишь, к чему приводят совместные посиделки, – грубо бросил Лайам.
Салли взяла буклет. Ощипанные куры смотрели на нее из-за железных прутьев, укоряя и обвиняя. Она перевела взгляд на тарелку с яичницей.
– Я покупаю яйца в супермаркете в Бамфорде. По-моему, они поступают туда с птицефабрики ниже по дороге. Знаешь?
– Фабрику? Чую по запаху всякий раз, когда ветер дует оттуда.
– Думаешь…
Лайам подался вперед.
– Нет, не думаю! Хочешь спросить, все ли птицы на той самой фабрике засунуты в тесные клетки и выщипывают друг у друга перья остатками клювов? Все фабрики проверяют инспекторы из министерства. Они должны соответствовать стандартам.
– Понимаю. Но ведь эти фотографии где-то сняты. А сколько в министерстве инспекторов? Наверняка недостаточно.
Салли вновь взглянула на снимок.
– Пожалуй, начну покупать яйца от домашних птиц. Они чуть дороже, но не обязательно брать много. Большой разницы в счетах не составит.
– Как пожелаешь, – ответил Лайам. – Пойди вступи в группу миссис Гудхазбенд. Почему бы и нет?
Салли, читавшая буклет, вдруг с силой швырнула его на стол. Посуда задребезжала. Лайам опешил.
– Не смей! – прокричала она. – Не смей так со мной говорить! Может быть, я не гений в науке, но точно так же, как ты, имею право на свое мнение и на свое отношение к окружающим!
Воцарилось молчание.
– Ладно, – сказал он, – я пошутил. Что с тобой стряслось? Голову ушибла? Сходи к Принглу.
– Я порой думаю, – услышала Салли собственный голос, – что мне надо сходить к адвокату по бракоразводным делам.
Она выскочила из-за стола, бросив уже опротивевший завтрак, и выбежала в сад.
Не оделась, а на дворе холод. Однако пока не хочется возвращаться. Лайам не виноват, убеждала она себя, сохраняя последние крохи лояльности. У него слишком много забот и хлопот, поэтому он такой резкий. Но в душе Салли понимала, что сознательное стремление прощать Лайаму эгоцентризм и хамство постепенно превратилось в постоянное изобретение оправданий.
– Зачем, черт побери? – пробормотала она. – У всех заботы и хлопоты. У меня тоже. Бомба взорвалась прямо перед глазами. Меня физически тошнит от почты. Остин хочет…
Она подавила последнюю мысль.
Слова растаяли в морозном воздухе. Салли обхватила себя руками и медленно пошла по дорожке в самый конец сада. Долгий путь заканчивался на некрасивом участке с кривыми, умирающими, бесплодными яблонями. Сады при коттеджах отмерены щедро, чтобы рабочей семье хватило овощей и фруктов. Было также место для кур и свиней. За деревьями росли неухоженные кусты крыжовника, черной смородины. Надо с этим что-то делать, составить организованный план. Пересадить кусты и деревья. Только подумать, сколько бесплатных фруктов и ягод! Варенья и джемы, желе и чатни, [5]5
Чатни – индийская кисло-сладкая фруктово-овощная приправа.
[Закрыть] пироги с ягодами и яблоками…
Но на уход за садом нужно время, а где его взять со всеми ее заботами, с новой пристройкой, с работой у «Бейли и Бейли» и… с Лайамом.
Вернулись мрачные думы.
– Я никого своими проблемами не обременяю. Почему же он это себе позволяет, скажите на милость? – обратилась она к голым смородиновым кустам.
– Миссис Касвелл!
Салли вздрогнула, вскрикнула – голос как бы в ответ на заданный вопрос прозвучал из кустов. Потом она сообразила, что, точнее, он донесся из-за изгороди за кустами, отделяющей их участок от соседнего. Голос принадлежал Бодикоту, хоть его самого не было видно.
Живая изгородь из боярышника задрожала. Даже зимой, без листьев, она все равно представляет собой непроницаемый клубок веток с острыми шипами, настоящий барьер высотой в пять футов. Если следить подобающим образом, даже козы не преодолеют такую преграду.
Однако за изгородью никто не следит, в ней образуются дыры на месте погибших, сломанных или выкорчеванных кустов. Поскольку это изгородь Бодикота, ограждающая его личную собственность, он затыкает их чем попало, в одних местах успешно, а в других не очень.
Сейчас, находясь у ближайшей дыры, заставленной на скорую руку листом рифленого железа, он неожиданно показался до пояса над железной заплаткой в обычной засаленной кепке, плотной ветровке и простом теплом шарфе.
– А, мистер Бодикот… Доброе утро, – без энтузиазма поздоровалась Салли.
– Я за вами присматриваю, – сообщил он. – Выглядываю, когда вы в саду. Хотя теперь вы редко выходите.
– Погода неподходящая для садовых работ. – Она замялась. – Вам что-нибудь нужно? Обойдите вокруг, заходите.
Старик заколебался.
– Лучше не буду. Из-за него.
Он кивнул на пристройку, явно имея в виду Лайама.
Пожалуй, правильно. Сейчас лучше всего избегать встреч с Лайамом. Только ей их не избежать.
– У меня для вас кое-что есть, – объявил Бодикот.
– Для меня? Что такое?
Он вцепился в лист, немного сдвинул его в сторону:
– Пролезете? В дом пойдемте. На кухню.
Салли не понимала, в чем дело, не могла догадаться и, честно сказать, не хотела. Но если это отсрочит возвращение на свою кухню и к Лайаму, то пять минут стоит потратить. Она протиснулась в щель и пошла следом за Бодикотом вдоль изгороди к задним дверям его коттеджа.
– Надо было одеться, холодно, – заметил он. – Заболеете насмерть, расхаживая тут в тонкой кофточке.
Козы были выпущены, бродили по участку, подбирая все, что попадалось. Хозяин подбросил и сена, которое жевал крупный рогатый коричневый козел, не особенно симпатичный. Он поднял голову, устремив на Салли сердитый взгляд.
– Не сердитесь на Джаспера, – сказал старик. – Он, конечно, хулиган, но не злой. Просто глаз с него не спускайте. Когда видит, что на него смотрят, то и не проказничает.
Изгородь уступила место облетевшим смешанным кустам, лишь на одном-другом еще держались зеленые листики. Здесь летом и прорываются козы. Самая большая дыра заставлена спинкой от старой латунной кровати. Бодикот свернул налево через лужайку к дому, Салли покорно шагала за ним.
Она уже бывала на его кухне, знала, чего ждать, и все-таки поперхнулась от запаха.
– Пойло варится, – объяснил он. – Куда ж я его дел?
– Пойло?..
Неужели он собирается угостить ее пойлом?
Старик шарил в буфете, Салли ждала, оглядывая древнюю газовую плиту, насквозь проржавевшую, хлипкую, – удивительно, как она не взорвется! Стол в принципе хороший. Остин его продал бы, дилер купил, привел бы в порядок и перепродал с хорошей прибылью. Определенно эдвардианский, если не викторианский. Только совершенно засаленный, поцарапанный, шероховатый. Одна ножка треснула и обмотана веревкой. Один бог знает, когда тут в последний раз красили. Ее собственная кухня, несмотря на повреждения, – глянцевая картинка из журнала «Дом и сад» по сравнению с этой. Взгляд окинул высокую полку, затянутую паутиной, со всякими фарфоровыми безделушками и посудой. Подумать только, стаффордширский сливочник в виде коровы, опустившейся на колени! Коллекционная вещь! Что еще спрятано в этом доме?
Бодикот вылез из шкафа, держа в руке баночку с крышкой из-под маргарина. Судя по виду, тоже антикварную – среди маргариновых баночек.
Он серьезно поглядел на Салли.
– Думаю, вы женщина неплохая.
– Спасибо, – едко поблагодарила она, не сдержавшись.
Сосед принял благодарность за чистую монету.
– Нет, правда. Очень жалко, что вы тогда перепугались. Все стекла из окон вылетели и прочее.
Извиняется!.. Салли импульсивно выпалила:
– Мистер Бодикот, я вам непростительно нагрубила… когда вы к нам зашли… Не нарочно, а от неожиданности…
– Ничего. – Он протянул баночку. – Надеюсь, понравится.
Что там, ради всего святого? Действительно хочется знать! Конечно, возможно, старик просто спятил. Такое случается с чудаковатыми стариками. В один прекрасный день грядет полное сумасшествие. Разорвутся все связи с реальностью.
– Знаю, вы любите чай из садовой травы. Как моя матушка. Я сам время от времени против чашечки не возражаю. Это осенью насушил. Всё из моего сада. Подумал, может, попробуете.
– Ох… спасибо. – Салли замолчала, смущенная его любезностью и своими нелестными мыслями. – Я… простите меня. И за коз… и за репу.
Старик помрачнел, но тут же успокоился:
– Что ж, дорога не без ухабов.
На этой метафоре они расстались.
Салли пришла с подарком на кухню, где Лайам после завтрака мыл свою тарелку. Он взглянул на нее.
– Видел, как вы шептались. Потом ты пролезла к Бодикоту сквозь изгородь. Старый болван заделал дыру после этого?
– Надеюсь. Слушай, он дал мне травы для чая. Наверно, хочет принести извинения.
Лайам вытер руки полотенцем.
– Не попадайся на удочку, не поощряй его! В следующий раз опять выкинет какую-нибудь дьявольскую пакость. Общаясь с неприятелем, ставишь себя в ложное положение.
Она поставила баночку рядом со своими горшочками с травами.
– Говори что хочешь. По-моему, он добрый старик. Я его не считаю своим неприятелем. Как-нибудь попробую чай. Это рецепт его матери.
– Полный бред, – буркнул Лайам и прошел к себе в кабинет.
– Не забудь позвонить в полицию насчет писем! – крикнула Салли ему вслед.
***
Маркби приехал в региональное управление еще в хорошем настроении. На пути к кабинету одна дверь открылась, в коридор вылетел Дэйв Пирс без пиджака, с распущенным галстуком и закатанными рукавами. В руке недоеденный сэндвич с беконом.
– Показалось, что я вас услышал, сэр, – прошамкал он, не дожевав кусок. – Касвелл сейчас звонил. Письма пришли.
– Во множественном числе?
Пирс судорожно проглотил то, что было во рту.
– Одно анонимное, с наклеенными вырезками из газеты. Обычное дело. Другое нормальное, подписанное, от женщины по фамилии Гудхазбенд, проживающей в Касл-Дарси.
– Гудхазбенд? – Маркби порылся в памяти. – Я где-то недавно слышал это имя. Ах да, Либби доставляла ей почту в то утро, когда Касвеллы получили пакет.
– Похоже, она входит в группу активистов, защитников животных. Никакого насилия. Распространяют листовки, пишут в газеты, иногда устраивают демонстрации без нарушений порядка. На них за все время только одна жалоба от какой-то куриной фермы, где они устроили пикет. Сведения попали в прессу, о ферме пошла дурная слава. Они очень болезненно это воспринимают.
– Проверим. Попробуйте заглянуть в редакцию «Бамфорд газетт». Такие события часто освещаются местной прессой. Полагаю, Касвелл знал ее и до нынешнего письма? Раз они в одной деревне живут.
Пирс неуверенно посмотрел на начальника.
– Кажется, он затворником сидит в коттедже. Скажем так: теперь знает и бесится! Из-за шумихи с бомбой ей стало известно про его эксперименты с животными. Теперь она хочет с ним побеседовать. Я бы не сказал, что у нее много шансов.
– Вы велели ему сохранить конверт и письмо с вырезками? – требовательно спросил суперинтендент.
– Да, сэр. Все везет.
– Когда приедет, – тихо сказал Маркби, – я хотел бы с ним встретиться.
Лайам Касвелл приехал около одиннадцати утра. Вытащил из кейса конверты, с преувеличенной осторожностью положил листок с вырезками на стол суперинтендента:
– Довольны?
– Анонимку сейчас же отправим экспертам. – Маркби взял листок в руки. Такой же, как сотни виденных раньше. – Другое письмо, как я слышал, обычное и подписанное?
Лайам поколебался.
– Да. От одной сумасшедшей из нашей деревни. Вот!
Он сунул суперинтенденту конверт.
Маркби пробежал глазами страничку.
– По-моему, вполне разумно, доктор Касвелл. Определенно не от сумасшедшей.
Лайам вспыхнул, слегка подался вперед. Он сидел на стуле, вцепившись в кейс на коленях.
– Занесите в протокол, что мне не нравятся ваши манеры!
Алан Маркби вздернул брови.
– Если у вас есть жалобы, мы охотно рассмотрим. Разумеется, для серьезных претензий существуют общепринятые формальности.
Лайам зарычал.
– Вот о чем я говорю. Не о ваших словах, не о действиях, а о тоне. Вы держитесь так, будто я сделал что-то плохое!
– Иногда полицейским приходится выступать в роли адвоката дьявола. Я обязан задавать вопросы.
– Если бы я считал, что вы делаете свое дело, то смирился бы, – злобно парировал Лайам. – Но у меня сложилось впечатление, что вы свое дело не делаете. Любой мало-мальски компетентный коп уже взял бы мерзавца, приславшего бомбу!
Люди часто думают, будто полиция может творить чудеса, в который раз подумал Маркби. Но результаты дают рутинные процедуры, долгие и порой мучительные следственные действия, бумажная работа, сопоставление данных. А рутина требует времени. Он попробовал объяснить это собеседнику:
– Одна бригада отправилась в ваши лаборатории, доктор Касвелл, опрашивает всех и каждого, выясняет, не получал ли кто оскорбительных или угрожающих анонимных писем, предупреждает об осторожности, описывает признаки подозрительной корреспонденции и объясняет, что надо делать в случае ее получения. Пока никто не сообщил ни об угрозах, ни о подозрительных поступлениях. Подробное описание происшествия разослано по всей стране для сравнения с аналогичными инцидентами. Modus operandi [6]6
Способ действия (лат.).
[Закрыть] часто указывает на конкретного преступника или, в данном случае, на организацию. Проверяются все известные активисты движения в защиту животных в нашем районе и во всей стране. Сведений пока нет. Нужно время.
– Не верю. – Лайам опасно завращал глазами. – По-моему, все это означает, что, пока бомба кого-нибудь не отправит на небеса, вы так и будете сидеть в ожидании: вдруг что-то случайно откроется. Ради бога, какое имеет значение, что никто из сотрудников лабораторий не получал гнусных писем или взрывчатки? Я получил! Разве этого недостаточно? Чего вы хотите, массового убийства? Думаете, меня легко заменить? Я простой рядовой лаборант?
Маркби выплеснул раздражение:
– Я не говорю ничего подобного, доктор Касвелл! Считаю личным оскорблением любой домысел, будто мои сотрудники не прилагают к дознанию все силы. Понимаю, вы обеспокоены, но это не дает вам права высказывать безосновательные обвинения!
Лайам вскочил и затрясся от злости.
– Я выскажу любые обвинения, какие пожелаю! Меня преследуют маньяки! Я налогоплательщик. Я беру вас на службу, выплачиваю жалованье. И хочу знать, что вы собираетесь делать!
Голос его дрожал, лицо неестественно побелело, скривилось, как у человека, которого вот-вот хватит удар.
Суперинтендент взял себя в руки, как всегда жалея о вспышке. Но все равно у него чесались руки врезать Касвеллу в челюсть. Он заговорил холодным, официальным тоном:
– Как я уже сказал, письмо будет передано криминалистам.
Кивнул на коллаж из газет.
– А Гудхазбенд? Подпись и чертовски культурное изложение бредней не означает, что она не такая же фанатичка, как все остальные!
– Я встречусь с миссис Гудхазбенд, – коротко ответил Маркби. – Лично.
Лайам неприятно оскалился.
– Желаю удачи!
– Похоже, здорово струхнул, – заметил Пирс, когда Лайам выскочил из кабинета. – Думаете, его наконец достали? Понял, что дело не рассосется по его желанию?
– Струхнул? Очень хорошо, – пробормотал Маркби. – Пора кому-нибудь пугнуть его как следует. Если хорошенько перепугается, может, даже начнет сотрудничать.
Он взял в руки письмо миссис Гудхазбенд. Плотная кремовая бумага с тиснеными золочеными готическими буквами. Вряд ли авторша этого послания прибегает к грубым методам. Она соблюдает великосветские приличия.
– Попросите кого-нибудь ей позвонить, сказать, что я днем заеду, если удобно.
– Я дом видел, – сообщил Пирс, как бы подтверждая рассуждения босса. – Шикарный.
Возможно, «Тайт-Барн» когда-то действительно был десятинным амбаром. [7]7
В «десятинном амбаре», что буквально и означает название дома, хранилось зерно, выплачиваемое приходскому священнику в счет церковной десятины.
[Закрыть] В целом постройка сохраняла основные формы зернохранилища, а толстым каменным стенам не одна сотня лет. После существенных перестроек она теперь представляла собой впечатляющую резиденцию. Невероятно, чтобы отсюда отправлялись бомбы или подметные письма с газетными вырезками. Как свидетельствует опыт, обитатели таких домов чаще являются получателями подобной корреспонденции.
Решетчатые ворота открыты – возможно, для суперинтендента. Но, въехав на подъездную дорожку, Маркби был вынужден вильнуть в сторону, чтобы не переехать черную кошку с белой грудкой, сидевшую на гравии. Кошка не шевельнулась, провожая проехавшую машину каменным немигающим взглядом, который выражал уверенность, что этому посетителю следует пользоваться служебным входом для поставщиков и прислуги.
Чуть дальше навстречу выбежала другая черно-белая кошка с такими же суицидальными наклонностями. Он объехал и эту, напомнив ей через окно, что так можно быстро израсходовать все девять жизней, которые пословица приписывает кошкам. Предполагая, что весь передний двор населен кошками, не обращающими внимания на транспортные средства, Маркби решил остановиться и оставшееся расстояние пройти пешком.
Выйдя из машины, он сразу заметил, что обширный сад плоховато ухожен. Когда-то здесь наверняка было прекрасно. Теперь кусты беспорядочно разрослись, трава и сорняки заполонили бывшие цветочные клумбы, на участок проросли живые изгороди с деревенских переулков, вокруг остатков декоративного пруда укоренились разнообразные зонтичные растения, почерневшие на морозе, но еще узнаваемые по высоким стеблям, своеобразным листьям и головкам. Печальный признак.
Размышления прервала третья кошка мармеладных оттенков, выскочившая из кустов прямо под ноги. Маркби шел к парадному, гадая, что увидит за дверью.
– Очень рада, что нашли время, суперинтендент, – сказала Ивонна Гудхазбенд, как будто сама его пригласила.
Ей можно было дать лет пятьдесят пять: в тщательно уложенных каштановых волосах сквозит седина. Поразительная женщина. Не в последнюю очередь потому, что одета «прилично», как непременно выразилась бы мать Алана. Даже не вспомнишь, когда он в последний раз видел женщину в столь официозном наряде в половине четвертого. Голубое шерстяное платье с длинными рукавами, с золочеными пуговицами на манжетах. Юбка плотно облегает округлые бедра, верх заключает в себе пышную грудь и украшен маленькой золотой брошью. Ноги тоже хорошие. Фактически приятно посмотреть. Маркби старался не таращить глаза.
– Не желаете чаю? – в светской манере предложила Ивонна.
Он отказался, хотя испытывал сильное искушение. Не из-за жажды, а из желания увидеть обязательную церемонию, воображая вышитые салфеточки и фарфоровые чашечки. Только времени нет.
– Вам известно, зачем я пришел…
– Разумеется, – живо откликнулась Ивонна. – Спасибо, что предварительно предупредили. Хорошие манеры нынче редкость. Это мне позволило навести о вас по телефону кое-какие справки. Надеюсь, не возражаете? Предпочитаю готовиться к встречам.
Маркби тоже, просто он дал ей возможность опередить его. Ну и хватит хороших манер. Надо в другой раз заскочить неожиданно, чтоб увидеть на голове бигуди.
– Кажется, у нас есть общие знакомые.
В самую точку.
– Кто же? – невинно полюбопытствовал Алан.
– Аннабел Палтни, – объявила Ивонна. – Говорит, она ваша кузина.
Ох, боже, Бел Палтни, гроза местного общества персидских кошек!
– Седьмая вода на киселе, – решительно отрезал он, попав в трудное положение и изо всех сил стараясь из него выбраться. – Сто лет ее не видел. Она по-прежнему… э-э-э… судит кошачьи выставки?
