Текст книги "Мучные младенцы"

Автор книги: Энн Файн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

 
– Клятвы забуду, вещи оставлю…
 

– Это что, шутка, Саймон? Пари? Что за представление?

 
– Лишнего на борт я не возьму.
 

Не дожидаясь ответа, она свернула на узкую дорожку, ведущую к двери учительской. Невзирая на строгое правило и табличку на деревянном столбе с надписью «Только для учителей», Саймон смело шел в ногу с мисс Арнотт и продолжал распевать что есть мочи:

 
– Выйду к восходу с верою в сердце.
Не унывайте…
 

Мисс Арнотт резко остановилась. Раньше с Саймоном таких проблем не было. Он мог быть мрачным и неразговорчивым. Мог иногда похулиганить. Но нельзя было не признать, что за все то время, что она знала мальчика, он всегда был вполне послушным. Что ей теперь делать? Как она должна поступить? Отчитать его или сделать вид, что ничего не произошло? Во-первых, подумала мисс Арнотт, есть ли свидетели?

Она взглянула наверх и увидела в окне учительской мистера Картрайта, который прикрывшись шторой, украдкой докуривал свою последнюю сигарету перед началом урока.

Он помахал ей. По ошибке приняв выражение замешательства на ее лице за мольбу о помощи, мистер Картрайт приоткрыл окно, изготовившись обрушить на голову Саймона громы и молнии за то, что он осмелился попрать священную землю.

 
– Не унывайте, родные мои,
 

– услышал он пронзительный голос Саймона.

«Не унывайте, родные мои?» Мистер Картрайт мгновенно понял, в чем дело. Учитель посмотрел на своего ученика с выражением нескрываемой радости и гордости. Грош цена хваленой психологии. Мальчишка живо воплощал собой победу старого доброго здравого смысла. Боже правый, вы только посмотрите, как он переменился. Еще вчера он распускал нюни как распоследний дурак, страдая от нежности к своему маленькому гадкому мешку муки. Одно слово мудрого наставника – и его просто не узнать. Парень снова в норме (во всяком случае, для него это нормально) и поет серенады своей единственной и неповторимой возлюбленной, божественной мисс Арнотт, прекрасным голосом и полной грудью.

 
– Вы остаетесь нянчить младенцев…
 

– прозвенел по школьному двору восхитительный мягкий тенор Саймона.

Последовавшая за этим пауза слишком затянулась. Мистер Картрайт на мгновение почувствовал себя жертвой старой китайской пытки в ожидании капли, которая должна упасть на его темя.

Наконец он не выдержал, распахнул окно и, свесившись с подоконника, прогремел своим великолепным мелодичным баритоном, которым он пользовался, чтобы вернуть их на путь истинный, когда они сбивались с такта во время пения псалмов:

 
– Парус души моей, прочь от земли!
 

Саймон в изнеможении упал на колени. Мисс Арнотт обратилась в бегство. Сзади подоспел Уэйн.

– О чем это там голосил Старый Мерин?

 
– Парус души моей,
 

– пропыхтел Саймон,

 
– прочь от земли!
 

Уэйн скорчил гримасу.

– И что все это значит?

Саймон хотел было обратиться с этим вопросом к мистеру Картрайту, но того уж и след простыл. Вполне довольный тем, как прозвучало в его устах окончание прекрасной морской песни, он затушил сигарету, закрыл окно и удалился.

Как это не раз было доказано на футбольном поле, одной из самых сильных сторон Уэйна было одержимое упорство.

– Что значит «парус души моей»? – никак не успокаивался он.

– Откуда мне знать, – оборвал его Саймон. – Надо спросить у кого-нибудь.

– У кого?

Уэйн огляделся. Он не увидел поблизости никого, кроме Мартина Саймона, который на ходу читал «Поиски Святого Грааля».

– Спроси у него. Он же ботаник. Может, и знает.

Лицо Саймона прояснилось. Конечно, Мартин Саймон может знать. Любому, кто целыми днями выпендривается, читая поэзию – часто на французском, – не составит труда перевести причудливую строчку из песни на простой английский. Никакого труда.

Саймон встал с колен и пошел Мартину наперерез прямо по газону. Остановившись у него на пути, он нарочно выставил ногу и стал спокойно ждать. Поравнявшись с ним, Мартин споткнулся, и «Поиски Святого Грааля» оказались на траве.

– Прости, – сказал Саймон и наклонился, чтобы поднять и вернуть книгу Мартину.

– Спасибо, – сказал Мартин, несколько настороженно.

Но Саймон решил, что, подняв книгу с земли, он уже продемонстрировал свои добрые намерения и можно больше не церемониться.

– Слушай, – сказал он. – Ты же ботаник. Ты читаешь стихи. Объясни мне, если кто-то говорит: «парус души моей», что это значит?

Мартин не спешил с ответом. Возможно, над ним просто хотят посмеяться. Но, с другой стороны, было очевидно, что Саймон настроен серьезно и решительно. Что он тоже что-то ищет, подобно сэру Галахаду в книге, которую он только что вернул Мартину.

– Парус души моей?

– Да, парус души моей.

Надо отдать должное этим очкарикам, размышлял Саймон в ожидании ответа. Если бы к нему кто-нибудь подошел и задал подобный вопрос, он бы послал его и пошел дальше. Но Мартина, похоже, не смутил и не оскорбил даже вопрос о поэзии. Он просто снял очки, задумчиво протер их и переспросил:

– Ты можешь точно повторить его слова?

Нет смысла ходить вокруг да около, подумал Саймон и, запрокинув голову, запел во весь голос:

 
– Вы остаетесь нянчить младенцев.
Парус души моей, прочь от земли!
 

Мартин вздохнул с облегчением.

– Очевидно, что это метафора, – начал он. – Лирический герой использует аналогию…

Он замолчал, отчасти от ужаса, отчасти потому, что рука Саймона крепко сдавила его горло и перекрыла ему кислород.

– Я не просил читать мне лекцию, – строго заметил Саймон. – Я просто спросил, что это значит.

Он отпустил руку и стал ждать. Мартин Саймон попытался начать сначала.

– Это значит, – сказал он, – что этому парню пора в путь. Подобно тому, как корабль с поднятыми парусами должен слушаться ветра, этот парень знает, что, как бы он ни хотел остаться, его натура – его характер и темперамент – все равно заставит его двигаться дальше. У него нет выбора.

Саймон посмотрел на небо. Он часто заморгал и тяжело вздохнул.

– Нет выбора, говоришь?

Мартин был непреклонен.

– Никакого. Такой уж он человек. Он не может иначе.

В разговор вмешался Уэйн.

– Почему ты в этом уверен? – с недоверием спросил он Мартина.

– Такие слова, – терпеливо объяснил Мартин. – Такое значение.

– Но откуда ты знаешь?

На этот раз Саймон пришел на помощь Мартину и поставил Уэйна на место.

– Слушай, – сказал он. – Мы с тобой умеем играть в футбол и прикалываться, так? А вот Мартин – он ботаник. В футбол он играть не может. Он по мячу не попадет, не то что по воротам. Но в песнях и стихах он разбирается.

Он обернулся к Мартину.

– Я правильно говорю?

Мартин кивнул.

– Правильно, – сказал Саймон. И затем, поскольку тема культурных достоинств и недостатков оказалась исчерпанной, добавил: – Всем спасибо.

Он машинально протянул правую руку. Мартин на секунду растерялся, но быстро понял, что Саймон хочет пожать ему руку.

– Всегда пожалуйста, – поспешил ответить он. – Обращайся.

– Ну уж нет, – заверил его Саймон. – Думаю, с меня хватит. Я все понял.

И действительно, Мартин невольно разглядел странное, неземное выражение на его лице, почти свечение, словно Саймону, как и сэру Галахаду, только что привиделся Святой Грааль, предел всех его мечтаний.

9

Мисс Арнотт копалась в своей сумочке в поисках аспирина.

– Он уже в третий раз прошел мимо этой двери, распевая в полный голос, – она обернулась к мистеру Спенсеру, который склонился над учебными нотами с ластиком, пытаясь превратить закрашенные четвертинки обратно в половинки. – Почему бы вам не разучить с ними более спокойные песни?

Не отрываясь от спасательных работ, мистер Спенсер невозмутимо парировал:

– Эту песню мы никогда не разучивали. И вообще, какая разница, чему мы их учим? Когда мы разучиваем колыбельную, эти парни из четвертого «В» орут так, будто это военный марш. С этим ничего не поделаешь. Вам еще повезло, что у мальчика хороший голос.

Мисс Арнотт опустила вторую таблетку аспирина в стакан с водой и мрачно пробормотала:

– Перемена, как и урок, тоже пытка, просто другая.

Она прислушалась.

– Вы слышите, он опять возвращается. Я этого не вынесу. Чего он слоняется по коридору?

Мистер Хендерсон оторвался от своей чашки кофе, чтобы объяснить ей.

– Если вы про Саймона Мартина, – начал он, – то доктор Фелтом попросил его перенести оснащенный микропроцессором пешеходный переход Ниммо-Смита на стенд, для школьной ЭКСПО. В кои-то веки мальчик делает то, что ему сказано.

– Неужели доктор Фелтом просил его при этом распевать моряцкие песни?

– Хотите, я попрошу его убавить громкость? – мистер Хендерсон высунул голову из учительской, но немного опоздал. В другом конце коридора появился мистер Картрайт.

– Саймон Мартин! – рявкнул он, обрубая прекрасный тенор на корню. – Почему ты не на взвешивании?

Саймон остановился как вкопанный, держа в руках осциллограф.

– Я переношу оборудование для доктора Фелтома, сэр, – ответил он невинным голосом ученика, знающего, что за ним стоит более могущественный учитель. – Это для ЭКСПО.

Лицо мистера Картрайта почернело. ЭКСПО! ЭКСПО! До начала оставалось еще несколько дней, а его уже тошнило от одного только упоминания о ней. Это мероприятие испортило ему всю четверть. Почему во всех школах под этот узаконенный хаос могли отвести конец четверти, а доктор Фелтом не мог? Что он возомнил о себе?

Терпение мистера Картрайта лопнуло. Прежде чем он успел взять себя в руки, поток антипедагогической брани сорвался с его губ и отозвался в коридоре с такой силой, что Саймон содрогнулся. Не то чтобы он не знал таких слов. Знал и похуже. И даже сам довольно часто пускал их в ход. Но чтобы Старый Мерин, брызжа слюной, так сквернословил – такого он еще не слыхивал!

Никогда еще учитель не возносился в глазах своего ученика так высоко.

– А ты, – закончил мистер Картрайт, воззрившись на Саймона испепеляющим взглядом, – я хочу, чтобы ты бросил все барахло прямо здесь и немедленно вернулся в класс на взвешивание.

– Так точно, сэр.

Саймон поставил осциллограф и цифровой генератор синусоидальных колебаний Вишарта прямо на пол и послушно поплелся по коридору вслед за учителем.

– Так-то оно лучше, – пробормотал мистер Картрайт. Это, конечно, замечательно, думал он, что Саймон теперь полон решимости не унывать. Но к сожалению – и в школе всегда так – всякое хорошее начинание доводится до абсурда.

Дурное настроение покинуло его на пороге классной комнаты.

– Так! – крикнул он и на лету подхватил Филипа Брустера, который отрабатывал прыжки в высоту, используя в качестве перекладины коляски Саида. – Довольно! С меня хватит! Закатывайте эту фуру в угол и вставайте с мешками в очередь. Сейчас я соберу их и передам обратно доктору Фелтому.

– Как обратно?

Мистер Картрайт совершенно превратно истолковал причину их удивления и озабоченности.

– Так. Передам обратно. Я знаю, что до конца эксперимента еще четыре дня, но вы можете провести это время с пользой и сделать последние записи в своих дневниках.

– Но…

– Никаких «но»! – отрезал мистер Картрайт. – Сдавайте младенцев. Я ко всем обращаюсь.

Он стоял возле весов.

– Кто хочет быть первым?

Наступила оглушительная тишина, из чего мистер Картрайт сделал вывод, что первым не хочет быть никто.

– Может, начнем с тебя, Джордж?

Джордж так смутился, что не смог даже качнуть головой.

– Генри?

Генри оглядел остальных, словно призывая их в свидетели очевидной несправедливости. Заметив, что он отвернулся, мистер Картрайт нетерпеливо продолжил.

– А что Рик? Его нет? Нет, конечно нет. А ты что скажешь, Расс? Ты готов передать сюда твоего младенца? Последнее взвешивание, и расстанешься с ним навсегда. Как тебе эта мысль?

Расс перестал обирать с младенца кошачью шерсть и поднял голову. Он не понял, что сейчас все в классе выжидающе смотрят на Саймона Мартина, в надежде, что тот, кто так рьяно расписывал им достоинства этого эксперимента, выйдет из своего мертвенного оцепенения и прояснит, наконец, это очевидное недоразумение. Вновь сосредоточившись на кошачьих волосках, Расс непринужденно спросил:

– А как же Великий Взрыв?

Мистер Картрайт изумленно вытаращился на него.

– Какой взрыв?

– Великий… – Расс снова поднял голову. – Саймон сказал нам, что в последний день мы устроим Великий Взрыв и нам разрешат разнести наших мучных младенцев в клочья.

– Разнести в клочья?

Мистер Картрайт не мог скрыть своего изумления.

– Разнести младенцев в клочья? И вы ему поверили?

Он посмотрел вокруг и увидел их поникшие лица.

– Ясно! – констатировал он. – Вы все поверили ему!

Он повернулся к Саймону, чье лицо по мере того, как он выходил из ступора, заливалось краской жгучего стыда.

– И ты убедил их, что в последний день им разрешат взорвать сто фунтов муки?

Саймон кивнул.

Мистер Картрайт развел руками.

– Вот здесь? В моем кабинете?

Саймон снова кивнул.

С трудом сдерживая зародившуюся в недрах своего тела сейсмическую активность, мистер Картрайт засмеялся. Чтобы не потерять равновесие, он ухватился руками за край стола. Его поначалу сдержанное хихиканье постепенно переросло в грубое гоготание, гоготание сменилось громоподобным хохотом, а громоподобный хохот вылился в настоящее землетрясение смеха. Слезы брызнули из глаз учителя. Стол в его руках задрожал. Стекла зазвенели в оконных рамах. В соседнем кабинете мисс Арнотт с опаской посмотрела на развешанные по стенам наглядные пособия.

Мистер Картрайт указал на Саймона.

– Ты… Ты…

Он довольно долго не мог закончить фразу.

– Ты сказал им, что я разрешу взорвать сто фунтов муки в моем кабинете!

Он запустил руку в карман и вытащил огромный несвежий платок, чтобы утереть им слезящиеся глаза.

– И они тебе поверили!

Новый приступ смеха повалил мистера Картрайта на пол. Пол содрогнулся, а стол, который он, падая, увлек за собой, завалился на доску и придавил метровую деревянную линейку со стальной окантовкой. Линейка с треском сломалась пополам, причем одна половина застряла между столом и доской, а вторая взлетела к потолку и угодила прямо в лампу.

Ба-бах!!!!!!

Взрыв был воистину великий. Искры и осколки битого стекла сверкающим дождем обрушились вниз. Крики изумления и восторга потонули в шипении и треске древней аварийной электропроводки.

Затем воцарилась тишина, настолько плотная, что. казалось, ее можно потрогать руками.

– Видали? – заметил Робин. – Саймон был прав.

И преданно отправился с другом за шваброй и совком. Вместе они смели осколки в одну аккуратную кучку и поставили учительский стол на место.

Мистер Картрайт установил весы.

Так, сказал он. – Пошутили – и хватит.

Ближе всех к нему сидел Расс.

– Давай сюда своего младенца.

Рассу не оставалось ничего другого, кроме как вручить младенца мистеру Картрайту, чтобы тот положил его на весы.

– Неплохо, Расс. Незначительная потеря в весе, но в целом, если не обращать внимания на кошачью шерсть, он выглядит вполне прилично. Молодец!

Мистер Картрайт бросил младенца в огромный черный пластиковый мешок, который он заранее приготовил для этого случая и хранил в столе.

– Один есть! – сказал он, заметно воодушевившись.

И указал на следующего.

– Гуин.

Гуин взглянул на Саида, который, пожав плечами, достал из коляски мешок Гуина.

– Может, сразу и рассчитаемся? – любезно предложил Саид, словно нечаянно задержав руку с младенцем над грязными бутсами Филипа Брустера, перевернутыми шипами вверх.

В конце концов, бизнес есть бизнес.

Нахмурившись, Гуин запустил руки в карманы и наскреб достаточно мелочи, чтобы выкупить своего младенца.

– Пожалуйста, – мрачно сказал он, передавая его мистеру Картрайту.

Мистер Картрайт без лишних церемоний бросил его на весы.

– Прелестно, – сказал он. – Вычеркиваем. – И весело зашвырнул его в мусорный мешок.

Саид решил воспользоваться случаем и собрать долги с наиболее злостных неплательщиков. Покопавшись в коляске, он вытащил мучного младенца Луиса Перейры. Луис с достоинством расплатился по счетам и передал младенца мистеру Картрайту на взвешивание.

– А этот прибавил в весе, – сказал он, но тут же заметил пакетик с сэндвичами, который мама Луиса заботливо прикрепила снизу.

– Нет, – поправился он и, отодрав сэндвичи, положил мешок обратно на весы. – В пределах нормы. На грани.

Класс слегка оживился. К этому моменту общее разочарование среди учеников четвертого «В» сменилось уверенностью, что хотя им и не позволят разнести своих младенцев в клочья, они уж точно смогут отыграться на Саймоне. Пользуясь тягостным оцепенением своего товарища, одноклассники закидывали его язвительными замечаниями и глумливыми насмешками.

– Великий Взрыв, говоришь? Да, Сайм?

– Ты только дождись перемены!

– Будет тебе Великий Взрыв!

Мистер Картрайт продолжал взвешивать младенцев, стараясь не обращать внимания на атмосферу злорадства и неприязни, которая сгущалась вокруг Саймона. Несмотря на то что большая часть класса пребывала в унынии, настроение мистера Картрайта заметно улучшилось. Каждый раз, когда учитель вызывал следующего ученика и выбрасывал его мешок с мукой в блестящий черный пакет для мусора, с глаз долой, он испытывал облегчение.

– Кого еще я не назвал? – крикнул он. – Билл Симмонс, ты сдал своего? Да? Тогда ты, Уэйн…

Уэйн вынес своего младенца к доске.

– Кажется, он у тебя похудел, – критически заметил мистер Картрайт.

Он бросил мучного младенца на весы. Маленькая стальная стрелка довольно долго дрожала, но, несмотря на все усилия, продвинулась только до середины.

– Три фунта и семь унций! – мистер Картрайт глазам своим не поверил. – Всего только три фунта и семь унций! Ты понимаешь, что твоя малышка потеряла почти половину собственного веса?

Лицо Уэйна так исказилось, что мистер Картрайт решил не развивать эту тему.

Не хватало только одного.

– Саймон?

Саймон не сдвинулся с места.

Мистер Картрайт поднял голову.

– Саймон? – повторил он.

Но Саймон не шелохнулся. Лицо его показалось мистеру Картрайту мертвенно-бледным. Вряд ли такое состояние можно списать на страх перед одноклассниками. Мальчишка этот, как ни крути, был гораздо сильнее их всех. К тому же он не ведал страха. Если бы дело и дошло до драки, скорее всего, он оставил бы всю эту банду на мостовой, в синяках и ссадинах. Что же могло повергнуть его в такое отчаяние? Мистер Картрайт с неподдельным интересом вглядывался в лицо Саймона. Неужели мальчик действительно поверил, что им позволят разнести в клочья их мешки с мукой? Что это – печальный конец славной мечты? Если все принимать так близко к сердцу, решил мистер Картрайт, с этим четвертым «В» и вправду с ума сойдешь.

– Саймон, – проревел он. – Возьми себя и свой мешок в руки и бегом ко мне. Живо.

Словно в глубоком трансе, Саймон поднялся, покопался в портфеле и вытащил из него мучного младенца.

Он подошел к весам, как лунатик. Нехотя протянул куклу учителю.

Мистер Картрайт вытаращил глаза.

– Что это?

Саймон с трудом заставил себя заговорить:

– Сэр?

Мистер Картрайт ткнул куклу пальцем. Чепчик тут же свалился, и она вызывающе взглянула на него своим размазанным глазом.

– Что это? – повторил мистер Картрайт.

Саймон был сбит с толку.

– Это моя кукла, сэр.

Мистер Картрайт стал чернее тучи.

– Но это же омерзительно, – прогрохотал он. – Это гадко! На кого она похожа? Это форменное безобразие!

– Она немного испачкалась, – признал Саймон.

– Немного испачкалась? – мистер Картрайт брезгливо поднял куклу за уголок. – Да она вся в грязи!

– Ну не вся…

Но мистер Картрайт не дал ему возможности поспорить.

– Это что за издевательство? Что за позорище? И тебе еще хватает наглости показывать это учителю? – Он перевернул мучного младенца. – А это еще что такое? – заорал он. – Зола! Ириска! Грязь! Клей! Слюни!

– Слюни не мои, сэр, – поспешил уточнить Саймон. Он собрался было выступить с заранее подготовленной обвинительной речью против Макферсона, но понял, что уже слишком поздно. Мистер Картрайт дошел до белого каления. Пока все присутствующие в классе устраивались поудобнее на своих местах, чтобы насладиться падением Саймона, мистер Картрайт склонился над столом и посмотрел на Саймона в упор.

– Я в этой четверти и так прощал тебе слишком многое. Я прощал тебе приступы хандры, кривляние на линейке, постоянное преследование бедной мисс Арнотт. Но если ты считаешь, что я готов принять от тебя это… это…

Он поднял мучного младенца и содрогнулся.

– Это отвратительное маленькое страшилище…

Его рука остановилась над помойным ведром.

– То ты ошибаешься. Жестоко ошибаешься.

Мучная кукла дрожала в его кулаке. Помятая и растрепанная, она болталась над грудой недожеванных объедков, которые ученики, как обычно, выплюнули в ведро при входе в класс.

Глаза Саймона расширились от ужаса. Не мог же он бросить ее в это ведро. Конечно, не мог.

Но мистер Картрайт не только мог, но и сделал это.

В мгновение ока, одним из тех молниеносных движений, благодаря которым его до сих пор не выгнали из футбольной команды, Саймон перехватил бросок. Когда мистер Картрайт отпустил мешок и отвернулся, исполненный раздражения и отвращения, Саймон быстро поймал младенца, сообразив напоследок посильнее пнуть ведро ногой.

– Так-то! – довольно сказал мистер Картрайт, решив, что это кукла упала в помойное ведро. – А теперь попрошу всех выполнить одно задание.

Он подошел к доске и принялся писать на ней мелом. Саймон поспешно запихнул куклу к себе под свитер и обернулся к классу лицом. Казалось, никто не заметил ловкости его рук и ног. Отлично. Они, конечно, продолжали таращиться на него во все глаза. Но пока он плелся на место, никто не потянулся, чтобы ткнуть или выхватить предательски выпячивающий мешок. На данный момент кукла была в безопасности.

Саймон рухнул на стул и попытался сосредоточиться на словах мистера Картрайта.

– Я пишу имена, – продолжал он строго. – Имена тех, у кого в дневнике до сих пор есть пропуски. Мне все равно, найдете вы ваши записи, перепишете их заново или просто сочините, но каждый должен отчитаться за все восемнадцать дней.

На составление списка ушло довольно много времени, что неудивительно, учитывая количество должников. Пока весь класс следил за появлением новых имен на доске и готовился к шумным и затяжным пререканиям относительно точного числа недостающих записей, Саймон умудрился, не привлекая внимания одноклассников, вытащить куклу из-под свитера и незаметно запихнуть ее в парту.

Мистер Картрайт вывел последнее имя – Рик Гуллис – очень аккуратно, в левом верхнем углу доски, подальше от остальных, поскольку был уверен, что запись эта останется там надолго.

Затем он обернулся.

– Кто закончит, – утешил он своих учеников, – может отправляться в библиотеку, чтобы продолжить работу самостоятельно.

Это заявление несколько разрядило напряжение в классе. Одна или две руки на радостях даже взметнулись вверх. Для большинства учеников четвертого «В» слова «продолжить работу самостоятельно» означали практически то же самое, что «хорошенько повеселиться».

Только Джордж Сполдер все еще казался недовольным.

– Так а что со стукачами?

– Стукачами?

– Да, сэр. Вы же скажете нам, кто за нами шпионил?

– Шпионил…

Чувство тревоги овладело мистером Картрайтом. Стукачи… Взяв в руки методическое руководство доктора Фелтома, он нашел страницу с правилами, чтобы освежить их в памяти, и взгляд его упал на тот пункт, где говорилось, что определенные лица – родители, ученики, школьный персонал или даже посторонние люди – должны будут следить за благополучием мучных младенцев.

Неужели и он должен был отвечать за исполнение этого пункта?

Мистер Картрайт перевернул страницу. Сверху был проставлен номер – 84. Он перелистнул страницу назад. 81. Доктор Фелтом не допустил бы подобной ошибки. Человек, который носится по школе, не только исправляя ошибки окружающих в устном счете, но и указывая на причины допущенных ошибок, должен знать, как правильно нумеровать страницы. Мистер Картрайт и сам умел считать.

Он осторожно взялся за край необычно толстой страницы и убедился, что подозрения его верны: недостающие страницы слиплись и теперь, когда ему удалось разделить их, оказалось, что они содержат подробные инструкции для учителя о вербовке внеклассных осведомителей и надзоре за ними.

Захлопнув меморандум, мистер Картрайт твердо сказал Джорджу:

– Я думаю, о шпионах нам беспокоиться не стоит.

Но Джордж был непреклонен:

– Вы должны назвать нам их имена, – настаивал он. – Чтобы мы могли проучить их как следует.

По крайней мере, в этом вопросе весь класс был единодушен.

– Да! Вышибем им мозги!

– Начистим физиономии!

– Зубы пересчитаем!

У мистера Картрайта возник коварный план.

– Вот что мы сделаем, – сказал он. – Вы сами составите список тех, кого вы подозреваете в шпионаже, а я скажу вам, угадали вы или нет.

Класс с энтузиазмом принялся за работу. Учитель был потрясен, когда увидел, как они с усердием взялись за составление личных списков подозреваемых, сопровождая оскорбительными комментариями каждое из дюжины имен, записанных с ошибками.

– Эту я поставлю первой. Крыса носатая!

– Старая зануда ни шагу мне не давала ступить! Глаз с меня не спускала!

– Я его спрашиваю: «Чего уставился?». А он мне: «Я не понимаю, о чем ты?». Но я-то все понимаю, все.

Мистер Картрайт сновал между партами, изумленно наблюдая за тем, как списки подозреваемых становятся все более длинными, а ворчание все более злобным. Просто невероятно, думал он. Будет о чем рассказать доктору Фелтому. Незачем было вербовать настоящих осведомителей. Не было в этом никакой необходимости.

Проходя мимо Тарика, мистер Картрайт услышал зловещее причитание:

– Они, конечно, утверждали, что просто хотят помочь. Любой бы сказал, что они лезут не в свое дело.

Этой же теме посвятил свою последнюю дневниковую записью и Билл Симмонс:

День восемнадцатый

Хорошо, что сегодня последний день, потому что терпеть это занудство сил моих больше нет. Не представляю себе, каково тем, у кого есть настоящие дети, если даже при виде мучных младенцев совершенно незнакомые люди лезут к тебе со своими указаниями. «Не оставляй его здесь, дорогой. Он может испачкаться». «Не лучше ли тебе бла-бла-бла». «Ты должен бла-бла-бла-бла-бла…»

Мистер Картрайт склонился и остановил руку Билла Симмонса на последнем «бла».

– Что, заело? – любезно спросил он. – Позволь тебе помочь.

Не обращая внимания на колючий взгляд Билла, он двинулся дальше, чтобы ознакомиться с последней записью Филипа Брустера. И снова автор уделял особое внимание разоблачению осведомителей.

Больше всего в этой истории с мучными младенцами меня бесит людская подлость. Ходят себе как ни в чем не бывало и делают вид, что просто мило болтают с тобой, тогда как на самом деле они говорят тебе, что ты все делаешь не так. «А знаешь, как я справлялся с моим?» – говорят они, противно улыбаясь. Или: «Это средство помогало лучше всего». При этом ты должен улыбаться в ответ, прикидываясь дурачком, который не понял, что его отчитывают.

Саид, как обычно, убедительно подытожил все сказанное:

Я только одного не понимаю. Во всех газетах все время пишут о том, что кого-то опять арестовали за избиение младенца. Младенцев избивают постоянно. Я этого не понимаю. Правда не понимаю. Стоило мне косо посмотреть на моего мучного младенца, и вся моя семья выстраивалась в очередь, чтобы заявить на меня, в полицию. Где живут все эти насильники? У них что, нет семей? Нет соседей? Нет товари…

Саид поднял голову.

– Как писать «товарищей»? – обратился он к классу.

Почему бы не выручить одноклассника, подумал Саймон. И заговорил:

– Я думаю, то-ва-ри-счей. Я сам так только что написал. На вид вроде правильно.

Мистер Картрайт пересек класс, чтобы исполнить свой долг и исправить досадную ошибку Саймона. Но прежде чем наброситься на его работу с красной ручкой, ему пришлось воспользоваться своим талантом дешифровщика.

День восемнадцатый

Выхожу из игры.

Оказывается, я все перепутал: никакого Великого Взрыва не будет, и разнести наших мучных младенцев в клочья нам не разрешат. Какая теперь разница? Все равно я собирался всех обмануть. Я хотел спрятать моего младенца и дубасить чужих. Хоть я и учусь в четвертом «В», но я еще не совсем спятил. Я давно уже решил, что не смогу причинить вред своей кукле, теперь, когда я к ней так привязался. (Тем более сейчас, когда все меня ненавидят и у меня не осталось товари…)

Мистер Картрайт с ручкой наготове склонился над тетрадью, чтобы исправить следующие две буквы, как вдруг эти знаки исчезли у него на глазах, расплывшись в миниатюрной голубой лужице.

Слеза. Никаких сомнений. И, как и всё у этого мальчика, огромная. Не дожидаясь, что за ней последуют другие, мистер Картрайт быстро залез в карман своей куртки, выудил из него огромный несвежий носовой платок и всунул его в руку Саймона.

Саймон неотрывно глядел на голубое расплывчатое пятно в своем дневнике. Никаких сомнений. Это была слеза. Что с ним такое происходит? Если он сейчас сломается, это не останется незамеченным. И на перемене ему несдобровать.

Он с благодарностью взял платок. И пока мистер Картрайт водружал свой огромный зад на парту Саймона, нарочно заслоняя его от посторонних взглядов, Саймон попытался успокоиться.

Почувствовав в руке влажный платок, мистер Картрайт решил, что можно спокойно слезть с парты и продолжить чтение.

Мне правда очень поправилось ухаживать за этой куклой, хотя иногда она бесила меня. Ночью, когда я лежал в постели, мне нравилось смотреть, как она сидит на шкафу и наблюдает за мной. Нравилось болтать с ней за завтраком. Нравилось качать ее на руках и доводить тем самым Макферсона. Вчера вечером, когда я убаюкивал ее, мама сказала, что я ей кого-то напоминаю. Она не сказала, кого именно, и мне не нужно было спрашивать. Но мне было приятно узнать, что он так же укачивал меня, когда я был маленький. Быть может, он действительно любил меня, по-своему.

Забыв в порыве эмоций о том, что его платок уже был использован, и не один раз, мистер Картрайт достал его, отыскал относительно сухой клочок и шумно высморкался. После чего собрал все свои силы и дочитал до конца.

Просто он не умел этого показать, раз вот так сбежал от нас. Но разве я имею право судить его? Моя мучная кукла превратилась в такое убожество, что мне чуть уши не оборвали. Но она мне правда нравилась. Правда.

Мистер Картрайт больше не мог терпеть.

– Господи, мальчик мой, – прохрипел он. – Если ты так любишь ее, пойди и вытащи ее из помойки. Забери ее домой.

Саймон ничего не ответил. Но, густо покраснев, невольно подался вперед и схватился за края парты.

Медленно, осторожно мистер Картрайт немного отодвинул Саймона назад, приподнял крышку парты и заглянул внутрь.

Из темноты на него испуганно смотрела мучная кукла.

Мистер Картрайт закрыл крышку. Он глядел на Саймона. Саймон глядел на него. Мистер Картрайт сказал:

– Знаешь, в чем твоя проблема, Саймон Мартин? Ты себя недооцениваешь. Твоя кукла – грязное, отвратительное существо. Она не отвечает никаким гигиеническим нормам, и, будь она живой, она бы никогда не выиграла в конкурсе «Чудный малыш». Но если привязанность к беззащитному существу еще чего-нибудь стоит, то знай: в отличие от большинства других, ты будешь хорошим отцом.