Текст книги "Дознаватель (ЛП)"

Автор книги: Эндрю Вакс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Что, черт возьми?..

– Миллионы африканцев умирают от малярии, – сказал я, пропустив его слова, – поэтому считается, что они более восприимчивы, чем другие расы. Но на самом деле, наоборот. На самом деле, они намного менее восприимчивы. Еще математики: процент африканцев, которые умирают от малярии намного, намного ниже, чем у других рас. А у белых наемников, которые работают там – сейчас в основном на севере... Конго, Сьерра-Леоне, везде, где есть бриллианты, или золото, или уран – у них больше шансов умереть от комаров, чем от стрельбы. Когда речь идет о малярии, наиболее уязвимы белые. Зато они устойчивы к серповидноклеточной анемии. Это генетический иммунитет, сложившийся тысячи лет назад.

– Я не уверен, что понимаю тебя.

– Да, понимаешь.

– Но рак не…

– Да, рак – да. Не принято говорить об этом вслух, но известно что некоторые виды рака влияют на определенные генетические комбинации по-разному. Это один из аспектов исследования, которое они проводили. И данные только начинают поступать. Но независимо от того, какие данные они собирают, есть следующее: для каждого теста они берут выживших для исследований. Они проверяют все расы, конечно. Но до сих пор у белых самый высокий показатель успеха. И главная подгруппа – это русские.

– Я…

– Мы знаем, – заверил я его. И это было правдой.

– Но они не могут быть все рабами. Такой трафик...

– Большинство из них, большинство белых, во всяком случае, подписываются на работу. Большие деньги, высокий риск... Куба же, верно? Солдаты, ученые, строители, компьютерные гики... Большинство из них были совершенно здоровы, когда их нанимали. Для той или иной работы, это не имеет значения. Некоторые думали, что будут строить мосты, некоторые думали, что будут убивать людей. Но они пришли, как добровольцы, а не рабы. За деньги. Конечно, они не добровольно получили дозу рака. Или согласились на эксперимент. Но это не имеет значения – к тому времени, когда они сложат картинку, что они сделают, позвонят в газеты?

– Тем не менее, Интернет и…

– Тут такое дело, все они знали – все добровольцы, во всяком случае, они знали, что это очень рискованно. И как только они заражаются, им продолжают платить деньги. Пока они в сознании, они живут хорошо. Если хотят, они даже могут отправлять деньги домой. Некоторые из них поэтому идут на сделку, в первую очередь, хочешь верь, хочешь нет.

– Ради их?..

– Детей? Семьи? Я не знаю. Возможно, у каждого своя причина. Не важно. Важно то, что некоторые из них все еще живут хорошо, спустя годы после заражения раком. Они не могут свободно уйти, конечно, но у них есть все, что они хотят, прямо там.

Он мне поверил? Это не имело значения. Он хотел мне поверить. И этого было достаточно. Всегда есть что-то, что срабатывает. Всегда есть что-то, где-то. Это моя работа, вытащить это на поверхность. Вот почему слушать – это часть техники. И через час у меня был этот код.

И объект был на пути, как он думал, на Кубу.

*

Ключ к методу в том, что нет никакого метода. Вы касаетесь сферы тихо. Очень мягко. И ждете, пока появится ответ. Неважно, сколько времени это займет или насколько слабый это ответ:

– Всегда есть объяснение, Брайан. Не факты – мы уже знаем факты, или вас бы здесь не было – но то, как эти факты появились.

Это ваш шанс... ваш единственный шанс. Ваш шанс добавить свою перспективу к тому, что мы знаем. Вплетение узора в полотно. Этот узор не изменит факты, но может изменить последствия фактов. Влияние фактов. Вы, находясь в этой комнате сейчас... это факт. Поэтому вам решать, что будет дальше.

*

Вы не задаете вопросов, вы просто говорите. Вы говорите такие вещи:

– Фильмы показывают только представления о страхе, Роберт. Есть сорт страха, который ощущает послушный гражданин, когда правильно выступить в качестве свидетеля... даже если он знает, что могущественные люди хотят, чтобы он молчал. Сорт страха, за героя, когда кажется, что он победит, если зритель будет достаточно переживать. Никакие фильмы не могут передать этот глубокий всепроникающий ужас всякий раз, когда кто-то вступает в твою личную зону. Тот сорт страха, который вы испытываете сейчас. Я могу избавить вас от него. Но вы должны работать со мной. Мы должны работать вместе.

*

Любой профессионал слышал такое много раз. Копы такое говорят. ФБР гордится собой в этих вопросах. Но никто их них не говорит подобное:

«Я не хочу тебе угрожать, Вернон. Я здесь, чтобы торговаться. То, что у тебя есть, взамен на мою защиту. Мою личную защиту».

А потом вы меняете комнату. Сужаете стены, понижаете температуру, добавляете какой-нибудь триггерный запах, со слабым намеком на отбеливатель. Добавляете в свет немного мерцания. И держите зонды наготове.

*

Субъект может быть грязным паразитом, зряшной тратой протоплазмы... но он также яйцо Фаберже. Нельзя отвлекаться на инкрустацию драгоценными камнями. И нельзя взламывать такое яйцо. Нужно открывать его с максимальной деликатностью. Реальные ценности всегда внутри. И, иногда, ключ – это заверение:

«Я дам тебе несколько имен, Донни. Имен, которые вы знаете. Вот, почему эти имена важны для вас: они все еще разгуливают вокруг. Вы это знаете. Эти люди там, делают то, что они делают. То, что они всегда делали. И вот в чем дело: все они, каждый из них, провели некоторое время, сидя там, где вы сейчас сидите. Они сказали правду. Это разблокировало все двери, и они вернулись к своим жизням. Это все, что вам нужно сделать, чтобы присоединиться к ним. Вы со мной?»

*

Техника не всегда такая прямая. Иногда можно сделать предложение. И всякий раз, когда вы покупаете секреты, валюта должна волшебным образом появляться, как будто из пивной бочки, одним движением. Никогда не доставайте деньги из кошелька, это убивает то, что вы пытаетесь купить… информацию. И это движение не оставляет руки свободными.

*

Объект напротив меня был на грани. Его глаза были двухмерными. Можно посмотреть на них, но нельзя заглянуть в них. Он был спокоен, зная это.

В организованных ножевых боях участники окунают лезвия в спирт, затем поджигают, чтобы зрители увидели. Это показывает мастерство, не всегда заканчивающееся смертью. Но в некоторых местах, ножи не для драки. О них не сообщают. И лезвия там анти-санитарны.

В первый раз, когда объект использовал нож, это была сходка между двумя молодежными бандами, каждая отправила по человеку на бой. Ему было шестнадцать лет. Его противнику было пятнадцать. Он жил, другой парень нет. Это стоило ему семнадцати лет в государственных тюрьмах, с постоянными переводами. Чем опытнее он становился, тем дальше от города они запирали его, как будто близость к городу, давала ему силы.

Теперь он вышел по УДО<sup>[12]12
  Условно-досрочное освобождение.


[Закрыть]</sup>. Первоначальное обвинение было пятнадцать лет без права УДО, поэтому его никогда не снимут с поводка. Но это длинный нежный поводок, который никогда не вмешивался в его работу убийцы. Итак, первое, что я сказал, было:

– Речь не идет о предательстве, Райдер. Мы знаем, с кем ты работаешь, мы знаем, что ты верный до мозга костей.

– Ты не полицейский.

– Нет. Тебе было бы легче с ними, верно? В вашем районе, ты просто звонишь в участок, говоришь им, что тетя Синда не открывает дверь уже неделю, почта копится, ее никто не видел. Просишь их проверить пенсионные чеки. Когда они слышат про это, они говорят, где находится ближайший центр социальных услуг, не так ли?

Он кивнул.

– Ты знаешь, что такое вечный двигатель?

– Нет, – сказал он, тяжело и ровно. Все под контролем.

– Это пожар, который питает сам себя, – сказал я ему. – Поэтому он никогда не прекращает гореть.

– Как это со мной связано?

Нельзя встречаться взглядом с определенными людьми – для них это сигнал к нападению. Но нельзя и опускать глаза. Просто нужно мазать взглядом по комнате, глядя в пустое место между вами и объектом.

 – Мы знаем твою последнюю мишень. Кем он был, я имею в виду. Мы знаем, что он заплатил твоим людям, и они отправили своего лучшего человека. Всем нам нужен кто-то, чтобы он платил, понимаешь?

*

Техника совершенствуется с практикой. Но эта аксиома – самоограничение, техника начинается у дверей, но заканчивается у потолка. Я отличаюсь от других дознавателей тем, что отказываюсь верить в потолок. Моя роль – роль, которую я выбрал – это не овладение какой-либо техникой, а создание ее.

Которой я никогда никого не научу.

Я не какой-то крутой фокусник или иллюзионист стратегий. Я знаю, что моя работа записывается для последующего анализа, но даже просматривая ее кадр за кадром, исследователи не раскроют трюки моей работы.

Потому что их нет.

*

Основной принцип заключается в том, что истинной невидимости не существует. Микробы невидимы невооруженным глазом, но под микроскопом....

Так и с ложью. Каждое слово – это движение, и каждое движение оставляет след перемещенных молекул. Каждый обмен между укрывателем истины и дознавателем нарушает воздушные потоки. Я этого не вижу, но я чувствую. Вот, когда я ощущаю эти потоки, чувствуя, когда давить, когда зондировать... и когда вставлять скальпель.

*

Работа разная. Иногда нужна информация. Иногда действие. И вы используете информацию, необходимую для получения информации, которая нужна.

Независимо от того, как это происходит, это всегда какая-то форма вопроса-ответа. Женщина в поворотном кресле секретаря за массивным столом из тикового дерева сидела, позировала и язвила. Она догадывалась, что идет запись, но это увеличивало только ее аудиторию, а не ее напряжение.

У нее была грубая красота. Не стройная, с достаточным перевесом, однозначно без абонемента в тренажерный зал и не клиент пластических хирургов.

Черные волосы крупными волнами, бледная кожа, которая никогда не видела солярия. Макияжа больше, чем нужно, сильные стрелки под янтарными глазами, как ядовитые слезы. Ее наряд был многозадачным: бирюзовое шерстяное платье до середины бедер, достаточно узкое, чтобы подчеркнуть фигуру, но не обтягивающее, красноватые чулки со швом, черные каблуки – не шпилька, но и не ковбойские, подошвы того же цвета, что и платье, тщательно наложенная помада, цвета высушенной крови.

Я видел достаточно видео с ней, чтобы знать, что ее лицо может меняться от выпускницы до роковой женщины, в мгновение ока, но я не знал, что она способна на полный спектр.

– Чай? – спросил я, указывая на охристый фарфоровый чайник.

– Если не Эрл Грей, – сказала она, подняв свои скульптурные брови достаточно, чтобы показать мне, что это не вопрос.

– Корень женьшеня, – ответил я, все еще ожидая. Я предполагал, что она пытается считать мой вид, но было еще слишком рано говорить. Я сомневался, что она видела много белых смокингов с черными воротничками раньше, но это не отдельная деталь – на брюках тоже была тонкая черная полоса, по шву, и рубашка была черной с белой плиссированной манишкой. Мои запонки были черными бриллиантами, но нужна лупа ювелира, чтобы понять, что они настоящие. Они сочетались с солнечным камнем в платиновой оправе кольца на изуродованном пальце правой руки.

– Никогда не пробовала, – сказала она, наполняя обе чашки, двигаясь умело, как гейша. – Но я попробую разок.

Я пропустил это мимо ушей. Это был заход, тестовая приманка для рыбы, которая, как она знала не кусается.

 – Что там? – спросила она, указывая ногтем, с лаком того же цвета, что ее помада, на вазу в форме коньячного бокала, полную чего-то, похожего на сушеные крошечные димсамы<sup>[13]13
  Димсам или дяньсинь – лёгкие блюда, которые в китайской традиции чаепития подают к столу вместе с чашкой китайского чая сорта пуэр, как правило, до обеда. Представляют собой разложенные по нескольким блюдцам небольшие порции десерта, фруктов, овощей либо морепродуктов.


[Закрыть]</sup>.

– Это физалис, – сказал я. – Сначала нужно почистить.

Я сделал это, обнажив желтую ягоду, похожую на кусочек мрамора.

– Значит, они идут с женьшенем?

– Взаимодействуют? Иногда. Для некоторых.

Она провела языком по губам, словно решалась. Я закинул ягоду в рот, сжал зубы и сделал глоток чая, чтобы запить.

Она потянулась к вазе и взяла несколько штук.

– Ладно, – сказала она, словно подписывая сделку.

*

– Когда ты вошла в сеть? – открыто спросил я. Не ожидая правдивого ответа, проверяя, насколько она готова говорить правду, чтобы она ни сказала.

– Я не запоминаю такое, – сказала она. Не ответ, заявление. Пробивается где-то между кокетливым и формальным, она сама пытается проверять меня.

– Имеешь в виду, что не ведешь записей.

– А какая разница? – спросила она. Не вопрос, зонд, только ее.

– Зачем тебе бы вести записи? – вернул я. – Все, к чему они приводят – это к проблемам. Проблемам для того, кто в них упомянут, во всех смыслах.

– Неужели?

– Конечно. Проблема, если кто-то наткнется на их имена. Проблема для всей сети.

– Ну, так.

– Хотя, в основном, сейчас, проблемы у тебя, я думаю.

– У меня? Я ничего не сделала…

 – Не из-за того, что ты сделала. Но никто не станет доверять тому, кого поймали с прослушкой.

– Что?

– Прослушка. Это уже почти антиквариат. Игрушка. Они могут быть такими же простыми, как пластырь, который ты носишь под рукавом на предплечье, или как упряжка с проводами. Давай это оставим, и перейдем к чему-то более практичному.

– Я не понимаю, почему ты говоришь мне об этом.

– Есть еще один вид прослушки. Современный. Как ключ-флешка от сейфовой ячейки, которая передает данные в облако на частном сервере.

– У меня нет никаких копий…

– Нет копий твоей работы. Никаких копий. Оригиналы. Твои записи. Как с тобой связались. Имена. Денежные переводы. Проездные квитанции. Отели. Договоры аренды. Вроде того.

– У меня могут быть из-за этого проблемы, ты говоришь? Если я когда-нибудь что-нибудь сохраню, я имею в виду. Конечно, я понимаю. Но кто берет банк и сам снимает это? А потом хранит запись? Это если только сразу хочешь попасть в тюрьму.

– Или дать грабителю банка уйти.

– Как это?

– Запись нужна, только если грабитель банка уже находится под стражей, – я вмешался так, чтобы это не выглядело, как будто я перебиваю ее. – Ты знаешь, как это работает. Закон не ценит сдавшихся исполнителей, законникам нужно, чтобы вы сдали заказчиков.

Она сделала маленький глоток своего чая, вдохнула, чтобы показать, как долго она может задерживать дыхание, если захочет.

– Ты говоришь, что я так делаю? Даже если бы я захотела – а я не хочу, я не боюсь давления… у меня это не первый раз, да, но мне нечего сдавать.

– Нечего, конечно. Но есть кого.

 – В этом плане и того меньше, – твердо сказала она. – Твои люди притащили меня сюда… брызнув на меня… чем бы то ни было. И какова бы ни была эта сделка, она стоит много денег. Значит, ты уже знаешь, чего я стою. Но я думаю, что ты знаешь даже больше, чем это. Ты знаешь, что у меня нет никакой информации. Конечно, я могла бы сказать, кто связался со мной в первый раз, но я не знаю ее настоящего имени, и я уже много лет ее не видела. Ее видео еще ходят по улицам, но это копии, они старые. Я давно работаю через компьютер. Через программу. Или как вы это называете. Все, что я знаю, это не люди. Не люди, которых я знаю, во всяком случае. Я никогда не встречала ни одного из них. Никогда даже не разговаривала с ними по телефону.

Я кивнул. До сих пор она не соврала ни разу.

*

– Вердж, – окликнул я.

Она пусто на меня посмотрела. Ее первая ложь.

– Так она себя называла тогда, не так ли? «Грань[14]14
  Verge – анг. Грань.


[Закрыть]»?

– Ее звали Мерло, – сказала женщина. – Мерло, порнозвезда.

Почему-то ее голос дрогнул, перед двумя последними словами.

– Продолжай, – сказал я.

Она была очень хороша, рассказывая и притворяясь, словно я читал ее мысли с ее разрешения. Ссутулилась больше, чем нужно, чтобы дотянуться до чехла для телефона, она открыла его сзади, там был портсигар. Черные сигареты с белым фильтром.

Я следил за ее игрой, ожидая, как далеко она зайдет, в моей правой руке появилась деревянная спичка. Ее глаза скользнули по граням бриллианта и изуродованному пальцу, одинаково без интереса. Она глубоко затянулась и убрала сигарету в ониксовую пепельницу так, чтобы торчал только фильтр. Я должен был заметить помаду на этом фильтре. Так предполагалось.

Минута прошла, мы молчали. Наконец, она взяла сигарету, снова затянулась. Менее драматично, на этот раз.

 – Интересно, как все они становятся порнозвездами, – сказала она, тихо. – Я имею в виду, они не могут быть все звездами, не так ли? Но Мерло, она всегда называла себя...

– Вердж, называла она себя, не так ли? Когда она вступила в контакт с тобой. Как в этом порнофильме «Всегда на грани», да?

– Ну, если ты настаиваешь.

– Мы что, на этом застрянем? – сказал я, разочаровано, как будто я ожидал от нее гораздо большего.

– Я не…

– Ты да. Это твоя проверка, не так ли? Ты хочешь показать, что ты не владеешь информацией, затем будешь смотреть, что будет дальше. Но ты на этот раз выбрала неправильное место для парковки. Тебе не понравится. Потому что мы ничего не хотим от тебя узнать о людях, которые тебе платят. Эта «сеть», которую ты считаешь тайной? Она так прогнила от осведомителей, что ФБР туда уже влезли. И они не отступят.

– Верно, – усмехнулась она.

Я сделал стены темнее, понизил температуру.

– Включи телефон, – сказал я ей.

*

Я знал, что экран ее телефона мигает. Я видел, как она коснулась его. Ее лицо дрогнуло, она пыталась сообразить, какое выражение лица лучше подобрать.

– Видишь? – спросил я.

Она поняла, о чем я.

– Да, – сказала она.

– Ничего особенного, это сетевая технология. Все, что тебе нужно, это точка доступа Wi-Fi достаточно близко, и ты мгновенно можешь записывать и сохранять. Особенно, когда тебе не нужен звук. Где у тебя приемники, в бюстгальтере?

– Иногда, – сказала она, затягиваясь. Не смутилась нисколько, пока. – Есть и другие места. Как ты угадал про лифчик?

– Тебе нужны проводки, – объяснил я. – Для провода это лучшее место.

– Думаешь, без лифчика они не будут стоять? – сказала она, притворяясь обиженной.

– В видео они стоят, – ответил я. – Но нижнее белье позволяет носить прослушку всегда. Когда ты снимаешь бюстгальтер, никому нет дела, до того, куда ты его кладешь.

*

– Ты много знаешь о делах, – сказала она. Утверждение, как настойчивый вопрос.

– Каких делах?

– Моих.

– Старых или?..

– О том, что я делаю сейчас. Ты знаешь, о чем я. Все, что у меня есть ничего не стоит.

– Что тогда, что сейчас, это одно и то же... просто разные рынки сбыта. Разный продукт, конечно. Никаких режиссеров, никаких уловок, чтобы держать мужчин в готовности. И значительно более низкая стоимость производства. В этом цель, верно? Таким образом, это похоже на старомодные подглядывающие камеры, такие, как на заправках и в дешевых отелях. Но эти работают только в зонах кассового сбора, а не в туалетах или душах. Словно это произошло случайно. И это гораздо сексуальнее.

– Нет, это не так, – решительно сказала она.

– Нет, не так, – согласился я. И снова стал ждать.

– Я не боюсь, – выдохнула она. – Раньше я шастала по подвалам. То там, то сям. Там я и встретила Мерл, ладно, Вердж, так? Я знала, что это не БДСМ и не снафф, и никто бы не стал тратить деньги, чтобы сделать звездой… меня.

– Ты права.

– В чем?

– Во всем, что ты сказала. Во всем, что ты рассказывала раньше.

 – Тогда чего ты хочешь? Ты знаешь о сети, но я тоже внештатница. И я давно бросила, как я уже сказала. Я никогда не сдавала никого. И не сдам.

– Внештатница?

– Конечно. Ты знаешь, что я записываю видео для шантажа, но я не шлюха, я преступница. Я не работаю в эскорте, я не занимаюсь сексом по телефону, меня нет на секс-сайтах... меня нельзя купить на время, – сказала она, а вспышка янтаря под ее длинными ресницами сказала мне, что следит за реакцией на этот последний пассаж. Я не просто молчал, это было кое-что большее. Не суровое молчание, как сказать, такое, терпеливое, понимающее молчание, от человека, который ожидает услышать то, что он уже знает, и помнит из знакомой пьесы.

– Ты знаешь, что я снималась в порно, – продолжала она, плавно, не пропуская удар. – Оно выглядит одинаково. Трахайся и соси, все выглядит одинаково, спустя некоторое время. Ощущается так же. Но я там кое-чему научилась. Я не просто делала, что говорят, я слушала. Знаешь, некоторые режиссеры были настоящими режиссерами. Мейнстрим режиссерами. Можно так сказать. Поэтому я задвала им вопросы. И им это нравилось.

– Уверен в этом.

Эти три слова заставили ее продолжать:

– Одно, чему я научилось… я просто как-то знала, – сказала она, снова наклоняясь вперед, но теперь не кокетничая... доверяя коллеге, коллеге-профессионалу. – Я смотрела и училась. Нужно найти свой путь. Учиться читать. Не книги, людей. Не уличные знаки, которые указывают, в каком направлении идти. Люди говорят. Что они хотят, как они этого хотят. И все они действительно хотят быть уважаемыми, даже если вы одеваете их, как собак, или пеленаете их, как младенцев. Я поняла это. Сама. Меня никто не учил. Теперь я могу читать таких людей, как книжку, вроде уличных знаков, на языке, который знаю только я. Вот что делает меня такой желанной в сети. Эти лохи никогда не поймут, что я профессионал. Я могу быть офисной девушкой или официанткой, или кем-то, с кем они столкнулись в дорогом магазине... Это не имеет значения. Я даже могу быть стриптизершей, если нужно.

– Некоторым лохам.

– Да, некоторым лохам. Но дело не в том, что я отказываюсь от секса. Я снисхожу до него. С трудом. Так, что ему нужно прийти ко мне в гости. Или привести меня в отель. Но лучшие удерживают меня. Держат меня для себя.

– И тогда в дело вступает сеть.

– Верно. Но я не получаю комиссионные. Мне платят за производство, вот и все. Когда все кончается, я беру отпуск. Долгий отпуск, за городом.

*

– Насколько натянут у тебя поводок? – спросил я ее.

Она вспыхнула. Решая, попадусь ли я, если она включит дурочку или... Но она взяла себя в руки: обреченность окрасила черты, шоу называется «я просто выживаю».

– Я бы сказала, умеренно. Бывало и туже.

– Он сейчас не в стране.

Она кивнула.

– Но твой телефон всегда должен быть включен.

Она снова кивнула.

– Это сеть говорит, кто мишень, но на этот раз они ошиблись, верно?

– Я… думаю да.

– Однозначно, да, – заверил я ее. – Этого лоха нельзя шантажировать. Он не политик. И его жена уже знает, что он делает.

– Со мной?

– Нет. Ты не имеешь значения. Знает, что он делает, чтобы зарабатывать все эти деньги.

– Наркотики?

– Нет, – сказал я, чувствуя, что она внимательно следит за мной. Она пыталась выглядеть спокойной, конечно, она могла прочитать книгу, только если могла открыть ее.

– Он крупнейший производитель-дистрибьютор детской порнографии в западном полушарии.

Ее рот скривился:

– Фу!

– Конечно, – сказал я ровно, как показатели ЭКГ у трупа.

– Что значит – «конечно»?

– Это значит, что ты знаешь, что он делает. И знаешь, сколько он стоит. Не как цель шантажа. Не для сети. Для тебя.

– Нет, я...

– Да, ты. Вот почему у тебя никаких доказательств для сети. Вот почему ты их придерживаешь. У него достаточно денег, чтобы вытащить тебя от них. Бесконечная река наличных денег. У него резиденции по всему миру. Но он не может хранить свой материал здесь. Эстония – самое безопасное место для его серверов, и в стране достаточно беззакония, чтобы быть там королем... только жить ему там не очень комфортно.

*

Три часа спустя, она докурила свои последние сигареты, и осталось всего три физалиса в вазе.

– Я могу выходить. За покупками и все такое. Но то место, оно охраняется, как…

– Во,т почему ты должна заставить его отвести тебя туда.

– Он никогда этого не сделает. Зачем бы ему? Он получает и так все, что хочет, там, где он хочет.

– Это творческая работа, – сказал я ей.

*

Еще сорок три минуты.

– Если я сделаю, что ты хочешь, он меня убьет.

Я помотал головой.

– Что? – спросила она, ее третий глаз искал зажженный знак «выход».

– Может, есть и другой способ.

– Я сделаю…

– Мы не работаем на сеть, – сказал я. Это правда. – Мы хотим войти в бизнес сами. Их бизнес, я имею в виду. Но не так, как они его ведут. Не с такими встрясками. Это слишком утомительно. И слишком маленькая отдача. Что до тебя, мы хотим знать, где он хранит записи. Все-все, вплоть до личных.

– И что, я просто спрошу его?

– Нет. У нас есть декодер голоса. Все, что тебе нужно сделать, заставить его говорить про заграницу. Эстония – лучше всего. Но все, что нам на самом деле нужно, это просто разговор про эту часть мира. Финляндия тоже подойдет. Любая Восточная Европа. Просто заставь его говорить об этих странах, разговор запишется, и все.

– Но у меня нет провода для записи.

– Вот, так, – сказал я, вручая ей другой сотовый телефон, – тебе не нужно даже включать его, поэтому сигнал никак нельзя будет засечь.

– Я не хочу.

– Я знаю.

– Он убьет меня, – сказала она снова.

– Нет, не убьет, – ответил я, протягивая правую руку и положив ее пальцы себе на пульс левой. – Он не убьет тебя. Клянусь жизнью.