Текст книги "Дознаватель (ЛП)"
Автор книги: Эндрю Вакс
Жанры:
Криминальные детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Дознаватель
Не путайте меня с другими в этой игре. Я не занимаюсь холодным чтением[1]1
Холодное чтение – набор приёмов, которые используют менталисты, экстрасенсы, гадалки, медиумы и иллюзионисты, чтобы создать видимость того, что они знают о человеке гораздо больше, чем есть на самом деле.
[Закрыть]. Я не занимаюсь гипнозом, я не слушаю сплетни, и я не использую Амитал или другие психоделики. Обстановка важна, да, но я – единственный незаменимый элемент в уравнении.
Как только я в деле, я могу гнуть ситуацию в нужную мне сторону. Это позволяет мне интегрировать каждый новый элемент, если он находится в зоне доступа, добровольно, с помощью переговоров или манипуляциями.
Я практикую контроль, а не принуждение. Даже в деле без правил, я никогда не соблазняюсь поиском шаблонов. Жертва пыток скажет что угодно, чтобы боль прекратилась – так выпытывается признание из фактически невинных пленников. «Результат», конечно. Но это не имеет значения.
Террор – однозначно дефектный инструмент. Пытки в конечном счете контрпродуктивны.
Поэтому я отвергаю и то, и другое, так же, как и химикаты.
Я никогда не пытаюсь доказать гипотезу о домашних животных. Я не собираю данные, и не подаю заявки на получение грантов. Но я использую инструменты настоящего исследователя. Это значит, что моя работа всегда неэтична.
Потому что ни один из моих объектов – не доброволец, страх всегда присутствует, вероятность боли всегда чувствуется в атмосфере. Я никогда не усиливаю эту атмосферу. Но и не рассеиваю ее.
*
Циферблат моих часов показывал 03:37. Я дважды набрал цифры, чтобы создать новую картинку. Когда красная стрелка слежения повернула за угол на отображаемой карте, я вышел из переулка. Поддаваясь импульсу, я дошел до бордюра в тот момент, когда остановился бежевый Приус электро-глайд. На случай, если кто-нибудь смотрел, – а в этой части города кто-то всегда был – я выглядел припозднившимся в клубе бизнесменом, чей Убер наконец появился. Один, с руками на виду, когда я шел, я был умеренно привлекательной целью для любой банды отморозков. Но я не шатался, и мои руки были в перчатках.
И я оказался внутри машины слишком быстро для того, чтобы неудачники успели просчитать риски.
Мне не нужно было ничего говорить водителю – в закодированном тексте, который я отправил, чтобы вызвать его в переулок, была вся информация. Место назначения известно, маршрут на его выбор. Если бы скорость была важна, мой текст был бы зеленого цвета.
Водитель с неприметным лицом не был водителем. Он никогда не бегал от работы, просто подбирал и подвозил. Его особая машина была дорогой, но цена была учтена. В прямом смысле. Любое заинтересованное агентство бы докопалось до его выигрыша в казино Атлантик-Сити четыре года назад и до гаража на Лонг-Айленде, где машина была изготовлена по индивидуальному заказу, по чертежам, которые он лично разработал. Его налоги должным образом выплачивались через S-корпорацию[2]2
Корпорациями типа S называются корпорации, которые предпочитают «передать» корпоративный доход, потери, вычитания из налогооблагаемой базы и налоговые вычеты своим акционерам на предмет их федерального налогообложения. Акционеры корпораций типа S отчитываются в налоговых декларациях за переданные им доходы и потери, а налог, причитающийся с них, рассчитывается по ставкам подоходного налога с физических лиц. Это позволяет корпорациям типа S избежать двойного налогообложения корпоративного дохода.
[Закрыть] каждый год. Любая проверка выявила бы поступления с кредитных карт сотен пассажиров Убера, где числился этот зарегистрированный автомобиль. Установка простого дубликатора вместе с «сортирующей» программой гарантировали отсутствие совпадений по времени и местоположению. Никаких жалоб от владельца карточки.
Поездки, которые они совершали на других транспортных средствах, отразились бы в их заявлениях.
Но, несмотря на вывеску и все эти кредитные карты, которые составляли его годовой доход, он не был фрилансером. Я был единственным пассажиром, которого он возил. Для меня это того стоило, он скрывал Теслу под оболочкой Приуса. Всегда на связи, к тому же.
Это было не дешево, но прекрасно подходило для того, что я делаю.
Сейчас оснований включать Теслу не было. Хотя всегда полезно иметь возможность мягко оторваться от любого преследователя, если это необходимо, дополнительное преимущество – это бронированные двери и усиленная подвеска.
Самодельный городской автомобиль, вплоть до регулируемого оттенка тонировки и светопоглощающей краски. Полный привод и безопасные шины[3]3
Безопасная шина – технология, применяемая при производстве автомобильных шин, которая позволяет продолжать движение после прокола. Такие шины обладают усиленными боковинами. Наличие специального поддерживающего компонента позволяет им выдерживать вес автомобиля, не оседая, даже будучи спущенными.
[Закрыть] сделали его невосприимчивым к погоде и дорожным условиям.
Все мои требования к работе в одном пакете: скрытность, безопасность и молчание.
*
Вышел я в другом переулке. Я проходил мимо мазков люминесцентной краски, на высоте лодыжек, никогда не увидишь, если не знаешь, где искать. Оранжевый: путь свободен. Прикосновение к меню на циферблате открыло матовые черные ворота. Я шел, пока не услышал, как прыгают и рычат терьеры за работой. Разношерстная стая, может быть, дюжина собак, примерно одного размера. Любил, как они работают.
В этом городе, если вы хотите держать подвал без крыс, кошки вам не помогут. Ни один кот не стал бы работать городским избавителем от Rattus Norvegicus[4]4
Серая крыса.
[Закрыть] в одиночку, а кошки не работают в стаях. Ловушки просто привлекают больше крыс. Они не против питаться сородичами, особенно теми, у которых только что сломана шея и все еще пульсирует кровь. Любой яд, которого достаточно для их истребления, сделает здание непригодным для жилья из-за токсичных испарений. Но терьеры – естественные истребители: быстрые, бесстрашные, смертельные.
Никакие ворота никогда не остановят крыс. Ни узкие сетки или плотная дверь. Блюзмены давно предупреждали:
«У крысы нет костей». И это правда.
Может быть, послание терьеров дошло до крыс. Это заняло какое-то время, но они перестали приходить. Тем не менее, если терьерская стая уйдет, то они вернутся.
Сначала, деньги доставались бездомным из метро, подземным жителям, которые набирали два мешка крыс за ночь. Для жителей туннелей метро поймать крысу достаточно легкое дело. Не сложнее, чем собирать мусор на общественных работах. Не нужен навык. Да и терпение не нужно. Самое сложное, это найти тех, из этого племени, кто хотел бы покинуть туннели, хотя бы на ночь.
Но теперь все решилось, терьеры отлично справлялись. Поэтому они остались.
*
Собаки знали мой запах, но они и так бы не пытались меня остановить. Единственное, что терьеру нужно от человека, это чтобы его потрепали по голове и почесали за ухом. Может, иногда услышать «хороший пес» и печенье. Но они не сильно-то в нас нуждаются. У них есть они друг у друга. И их работа.
Каменные ступени спускались к железной двери, достаточно прочной и толстой, чтобы выдержать выстрел гранатомета. Я не стал искать глазок камеры, зная, что камера состояла из микроточек, которые случайным образом были раскиданы по двери, инфракрасные датчики открывали замок, когда мое изображение уходило в центральный компьютер. Однажды очень предприимчивый убийца возомнил себя хирургом и постучал по датчику отрезанным пальцем члена клуба. С тех пор люди, которые владеют этим местом, опознают полное тело, включая лицевую карту Бертильона[5]5
Альфонс Бертильон – французский юрист, изобретатель системы бертильонажа – системы идентификации преступников по их антропометрическим данным.
[Закрыть].
Я шел через многовековые каменные коридоры, идущие параллельно системам коммуникаций здания, резко поворачивая направо, пока не дошел до своей комнаты. У меня не было бумаг – досье уже было в памяти. Это досье можно было проверить на фактическую точность, но никакая проверка не может быть достаточно тщательной. Это моя работа.
*
Моя верхняя одежда всегда одна и та же – неприметное пальто из графена[6]6
Графен – это прозрачный слой углерода толщиной в один атом, впервые полученный еще в 2004 году. Это самый прочный из всех материалов, открытых на сегодняшний день, он очень гибкий и обладает высокой проводимостью.
[Закрыть], до колен.
Но помимо пальто, я всегда одеваюсь соответствующе. На этот раз костюм из альпаки цвета тумана, французская рубашка из розового шелка, с черной каймой на воротничке, и кремовый галстук с темно-красной вертикальной линией посередине. Мои часы сюда не подходили, поэтому я их спрятал под манжетой на левом запястье. На правой руке золотое кольцо с белым нефритовым камнем, преломляющим свет. Безымянный палец был укорочен до первого сустава, и заканчивался грубым рубцом.
Как и мое снаряжение, обстановка в комнате меняется соответственно ее обитателю. Я изучаю объект всеми способами, включая аудио и видео, если доступно, – и выбираю то, что будет наиболее эффективным.
Комната могла быть сухой и холодной, пустой, как одиночная камера, или теплой и уютной, как пентхаус паши. Я могу потребовать мебель с гладкими блестящими ультрасовременными линиями, или клубные кожаные стулья с толстым ковровым покрытием. Меню было богатым, как и посетители комнаты.
Стены – визуальный туман. Я мог изменить их тон и интенсивность на по-брайлевски кнопочном контроллере. Уменьшить тепло, добавить озон, плотность влажности... все в моих руках.
И все это, чтобы сказать тому, кто сидит напротив меня: ты не в камере пыток. Боли нет в меню.
Но дела обстоят так: ты не можешь уйти, пока не заговоришь. Безмолвие не откроет твою клетку.
*
Все объекты разные. Не только по расе, цвету, полу... внутренне.
Настроение может быть постоянным у клиента по жизни, но в его силах повлиять на мой подход.
Я проиллюстрирую: «депрессия» – это климат, чувство депрессии – это настроение... как переменная, как погода. Климат меня никогда не касается, только погода. Так что эндогенная или экзогенная депрессия у человека не имеет значения – я мог бы получить доступ к его прошлому, но сейчас я на работе.
Для меня все объекты – это пианино. Одинаковое количество клавиш, но все по-разному настроены. Поэтому я играю на них по-разному.
Их тактика тоже отличается. Но всегда одна и та же цель: скрыть суть.
Их суть. Это внутренняя часть, которую они отчаянно пытаются защитить. Они всегда понимают, кто они есть, даже если никто другой этого не знает. Но мне не нужны их личные секреты, мне нужно только то, что еще они знают. Мои клиенты платят мне за это.
Иногда объекты бывают раскрыты, и ничего не стоят. Особенно, когда это объект, который уже продал информацию. Информацию о ком-то. Или чем-то. Может быть, рассказ о чем-то, что уже случилось, может быть, подсказка о том, что произойдет. Спрятанные деньги. Планируемая работа. Что-то готовящееся. В таких случаях моя работа заключается в том, чтобы проверить. Была ли рассказана полная правда? Передан ли проданный продукт полностью или часть не дошла до клиента? Врет объект или верит в дезу, которую ему сунули те, кого он решил предать?
Я никогда не занимаюсь «патологическими лжецами». Это тропа, созданная поп-культурой, увековеченная Twitter-мудростью. Фактический "патологический лжец" – редкость. Чистое ОКР[7]7
Обсессивно-компульсивное расстроойство, ОКР, невроз навязчивых состояний – психическое расстройство.
При ОКР у больного непроизвольно появляются навязчивые, мешающие или пугающие мысли (так называемые обсессии). Он постоянно и безуспешно пытается избавиться от вызванной мыслями тревоги с помощью столь же навязчивых и утомительных действий (компульсий). Иногда отдельно выделяется обсессивное (преимущественно навязчивые мысли) и отдельно компульсивное (преимущественно навязчивые действия) расстройства. Обсессивно-компульсивное расстройство характеризуется развитием навязчивых мыслей, воспоминаний, движений и действий, а также разнообразными патологическими страхами (фобиями).
[Закрыть]. Одержимость ложью – это глубоко укоренившееся, непрестанное движение, которое поглощает дух и душу. Только ложь успокаивает страдальца, потакание этой мании. Настоящий патологический лжец будет лгать даже против собственных интересов. Он будет лгать, даже когда единственный хороший вариант для него требует сказать правду. Он знает, что его поведение – это форма самовредительства.
Он может даже отчаянно хотеть сказать правду. Но он не может так же, как некоторые с ОКР не могут перестать мыть руки, даже когда те уже кровоточат.
Я редко сталкиваюсь с такими объектами. Когда это происходит, я выхожу из комнаты и передаю их выше. Я – дознаватель, а не терапевт.
Реальность такова, что большинство людей, которые часто лгут, не патологические лжецы, а просто хроники. Они лгут по какой-то причине – чтобы что-то получить, избавиться от чего-то. Через некоторое время ложь врастает. Вживается.
Переходит от стиля жизни к жизни. Но такие не обязаны лгать. Мотивируй их правильно, и истина всплывет на поверхность.
*
Самые легкие объекты думают, что я своего рода человеческий полиграф.
Эти люди всегда открываются сразу – они знают, что не попали бы в комнату, если бы люди, которые их привезли, уже не знали бы, что они соврали.
Но некоторые знают, как легко обмануть машину... любую машину. Не те дураки, которые практикуют «контрмеры» – такие любители играют с пустым игровым автоматом и думают, что обманывают казино. Нет, те, кто действительно знает, не предпринимают уловок – они просто становятся другими. Те, кто круче, хладнокровнее, знают, что нет такого понятия, как «детектор лжи».
Они знают, что иглы отскакивают, только когда показывают выплеск адреналина. Это «знание своей вины». Когда вы привязаны, если чувствуете себя виноватыми за что-то, что вы сделали, или за то, что вы хотите сделать или сделали бы – тело реагирует. Изменяется ритм дыхания, поднимается кровяное давление, появляется гальваническая реакция на коже. Так «обман обнаружен».
Но тех, кто не чувствует вины, кто считает, что те, кто это делает, их естественная добыча – машина не победит.
Я не машина.
*
Допрос всегда означает, что вы знаете, что хотите получить. Нужно не понимать человека, а получить результат. Так что не слишком превозносите «сопереживание». Это полезный инструмент, чтобы притвориться... в некоторых случаях. Но, несмотря на все эти развлекательные лозунги "чтобы понять серийного убийцу нужен серийный убийца", нет никакой пользы в том, чтобы чувствовать эмоции другого. Конечно, вы касаетесь объекта, но вам не нужна психическая связь. Ваша задача – просверлить, коснуться и собрать.
Я лезу глубоко. Преступник без совести защищен от моих зондов не больше, чем экзальтированный рассказчик. Независимо оттого, кем вы являетесь, или что вы есть – вы не можете меня отвлечь, обмануть, сбить с толку. Вы не можете не впустить меня.
*
Первая задача дознавателя заключается в том, чтобы устранить фетишистскую фантастику, которая засоряет культурные артерии. Порог понимания – это то, что психопаты не все клоны Теда Банди[8]8
Американский серийный убийца, насильник, похититель людей и некрофил, действовавший в 1970-е годы. Его жертвами становились молодые девушки и девочки. Точное число его жертв неизвестно. Незадолго до своей казни он признался в 30 убийствах в период между 1974 и 1978 годами, однако настоящее количество его жертв может быть гораздо больше. Банди пользовался своим обаянием, чтобы завоёвывать доверие своих жертв.
[Закрыть]. Они не все красивые, харизматичные и обаятельные. Они не все умны. Здесь только один постоянный маркер: глубокое и всепроникающее отсутствие сопереживания. Их действия всегда нацелены на удовлетворение их желаний, только желания различаются.
Поэтому психопаты не всегда убийцы или насильники. Многие даже не жестоки – простая нечестность служит им, как любое другое оружие. Oни могут быть политиками. Продавцами подержанных автомобилей. Дизайнерами интерьеров. Если вы не стоите между ними и тем, чего они хотят, вы никогда не поймете, что они рядом.
Наемный убийца убивает за вознаграждение. Психопат, если он стимулирован нейронами боли и сексуального наслаждения, может убить ради разрядки.
Поджигатель поджигает здания за деньги. Пироманьяка призывает огонь. Он говорит с ним, втягивает его.
Профессиональный дознаватель никогда не смешивает поведение с мотивацией.
Реальность просто такова, что психопаты существуют. Могут быть написаны бесконечные романы, о них, снята куча фильмов, подпитывающих фантазии... но бесспорно, они – реальность. Жалостливые аргументы о том, что психопаты «испорчены от рождения» в ответ на то, что они «созданы воспитанием» – это просто вопли адептов Facebook, когда они кричат в своих комнатах, слыша только свое эхо.
Есть ученые, которые утверждают, что мозг психопата имеет сокращенную площадь миндалевидного тела, после вскрытия или при радикально сниженной активности организма во время сканирования живого человека. Другие указывают на дополнительную Y-хромосому с гордостью исследователя, так как если бы это был Розеттский камень[9]9
Плита из гранодиорита, найденная в 1799 году в Египте возле небольшого города Розетта (теперь Рашид), недалеко от Александрии, с выбитыми на ней тремя идентичными по смыслу текстами, в том числе двумя на древнеегипетском языке – начертанными древнеегипетскими иероглифами и египетским демотическим письмом, которое представляет собой сокращённую скоропись эпохи позднего Египта, и одной на древнегреческом языке. Древнегреческий был хорошо известен лингвистам, и сопоставление трёх текстов послужило отправной точкой для расшифровки египетских иероглифов. Здесь в значении выбитый на камне закон.
[Закрыть] человеческой развращенности. Но когда другие ученые указывают на тех, у кого уменьшенное миндалевидное тело и отличающийся генокод, но кто никогда не охотился на других, воцаряется тишина.
У всех объективных наук, направленных на определение психопатов, есть одна цель: высечь их из толпы, в которых они ходят незамеченными.
Даже самый одаренный биопсихиатр не утверждает, что лечение психопатии входит в сферу возможностей.
Но науке еще предстоит взглянуть в другую сторону: сосредоточиться на доказательстве того, что психопаты, которые лгут так же естественно, как дышат, также уникально одарены, когда дело доходит до обнаружения истины. Отсутствие эмпатии блокирует вторжение сострадания... но оно не блокирует обнаружение сострадания в других. В режиме обнаружения цели интеллектуальный психопат может обнаружить и использовать такие чувства. Счастье, горе, шок... полный спектр. Не нужно что-то чувствовать самому, чтобы видеть это в других.
Но в то время как психопаты являются предметом бесчисленных исследований, к ним никогда не относятся удачливые психопаты... потому что никогда ни один из них не попадал в тюрьму.
*
Каждое полицейское агентство на планете считает, что допросу можно обучить. Это расхожее заблуждение. Правда в том, что некоторые студенты обучаемее, чем другие, и некоторые из них действительно одарены. Но эти действительно одаренные добровольно не предлагают свои услуги в качестве наставников, не делятся своими знаниями, они ревностно охраняют их. Агентства печатают руководства, тренируют инструкторов, предлагают занятия. Все проходят эти курсы, но неодаренные, обязательно будут терпеть неудачи на полевых испытаниях.
Искусство и наука допроса – не компьютерная программа. Обычный компьютер не может выиграть у меня в покер... если бы я мог удержать кого-то за столом столько же долго. Компьютер вычисляет данные, и только те данные, которые он сам выдает. Он может определять математически правильную игру, он может делать совершенные вычисления вероятностей, но он не может считать сброшенные карты. Или карты на руках игроков. Моя работа не взламывать данные, а извлекать их.
*
Я дознаватель. От «дознаться». Я существую ради ответов. Не глубинных ответов, погребенных в сознании. Я ищу только факты, не причины этих фактов. Мотивации вне зоны моего интереса, и ничего не значат для моих клиентов. Поведение объекта – вот правда… правда похороненная под нижними слоями неадекватного поведения. Мой инструмент не лопаты; я использую скальпель. Самый тонкий скальпель – в умелой руке – может пройти между сухожилиями, не повредив нейроны. Некоторые назвали бы мою хирургическую интрузию «ложью».
Успешно лгать лжецу – это редко практикуемый навык. Ложь должна быть
последовательной, согласованной с ритмом ответов субъекта, когда каждый зонд входит, как снайпер стреляет между двумя ударами сердца.
Ложь должна литься плавно. И никогда не должна быть слишком правдоподобной; каждая ложь должна быть покрыта пузырьками правды, чтобы выдержать удары подозрений.
*
Подозрение – постоянное препятствие в моей работе, но оно тоже разное бывает. В нижней части – фаталисты. Угрозы не имеют для них никакого значения, любые обещания отклоняются как мошеннические, и все стимулы исчерпаны.
Когда такой субъект сидит напротив меня, я работаю со страхом.
Не создавая его, понимая. Уважая. И затем, найдя антидот, я получаю ключ, который открывает сейф.
Пару лет назад людям, которые наняли меня, был нужен код.
Не было никаких оснований объекту удерживать информацию, кроме привычки и того, что считалось честью в его мире. Но и не было причин для предоставления информации. Совсем не было. Даже самая тонкая паутинка толще воздуха.
– Когда эти люди... ваши люди? – он ставил вопрос по привычке, не ожидая ответа. – Когда они забрали меня, я шел с химиотерапии, – сказал мне изможденный человек. Его голос был не таким тонким, как скелет. – Вот почему сейчас меня все зовут Четвертая Степень. Если вы продержите меня здесь слишком долго, я пропущу следующий удар. «Вливание», как они это называют. Как будто это деньги, поступающие на мой счет... только я всегда побеждаю. Тебе нравятся мои шансы?
– Нет шансов, – сказал я, показывая, что в курсе ситуации, – это смертельный захват.
– Забавное название.
– Не для крутого игрока, – сказал я, подчеркнув слова, добавляя легкое розовое свечение. – Про тот захват, про который я говорю, он не должен замыкаться на тебе.
– Я уже в шоколаде, приятель. Это самое лучшее. У меня все оплачено, так что я хорошо доживу свои дни. И у меня есть пустые рецепты на Окси, Демерол, Диалудид, что угодно. Уловил?
– Да, – заверил я его, впечатленный, с каким спокойствием он прошел словесную игру. Он не почувствовал скальпель.
– Теперь давай, мы с тобой займемся математикой, – сказал он, невозмутимо. – Настоящие шансы. Я играю против казино. Если играть достаточно долго, казино выигрывает. Вот как это работает. Вот где я сейчас. Деньги это не изменят.
Он рассказывал мне, почему он неуязвим для всего, что я мог бы предложить.
– Мы не предлагаем деньги.
– Все, что вы предлагаете, не имеет значения. Потому что все, что у вас есть, не купит мне дополнительный день. Боль всегда со мной. Это цена лечения – я должен продолжать жить, чтобы люди оплачивали свои счета. У меня болит в таких местах, что даже медики не могут до туда добраться. Единственный способ перестать ее чувствовать – это потерять сознание.
Он выпрямил позвоночник в кресле с эффектом памяти. Подтверждая свои слова.
Он мог бы сделать себе удобнее, конечно, но он не мог поставить стоп-лосс[10]10
В биржевых сделках граница допустимого убытка.
[Закрыть] на эту сделку. Он собирался слить счет в ноль.
– Смерть меня не пугает, – сказал он. – Уже нет. Игра до нуля. Ничто не изменит результат. Вы можете ускорить это, черт возьми, вы можете сделать это прямо сейчас, если захотите, но вы не можете это замедлить.
Это была его правда. Но я знал о нем больше, чем он. И я знал, что, независимо оттого, насколько хладнокровно они выглядят, игроки всегда верят во что-то.
– Ты не в том месте, – возразил я.
– Сейчас все места не те, – вернул он, пожав плечами, – нет места для моих легких.
Они умерли, и я теперь одноцилиндровый. Все сыплется. В бездну. Еще и простатит толстой кишки. Я стану овощем через несколько месяцев. Быстрее, чем они меня кромсают. Эта злая... штука, она смеется над облучением. Как крошечная маленькая Годзилла, ухмыляющаяся всем бомбам и ракетам.
– Я не это имею в виду, – сказал я ему. – Неправильное место здесь…
– Да ладно. Что ты можешь со мной сделать?
– Не с тобой. Для тебя.
– О, да, – саркастично протянул он, закуривая, чтобы подчеркнуть неизбежность, которую он принял.
Я тоже закурил, меняя атмосферу.
– Прости, у нас тут сбой коммуникации, – сказал я, добавляя сожаления в голос, просто изменив интонацию. – Давай я попробую еще раз. Когда я говорю не то место, я имею в виду не ту страну. В большинстве сфер... большинстве областей, если хочешь... Америка передовая страна.
Я говорил тихо, следя за интонацией, отлично вписываясь в атмосферу.
– Когда дело касается технических характеристик, у нас все в порядке. Робототехника, астрофизика, микробиология, ИИ... мы всегда опережаем кривую. Иногда другие страны не могут даже засечь нас своими устаревшими телескопами. Если дело касается этих сфер, то ты в лучшем месте. Но есть одна область, где мы отстаем. Которую мы никогда не сможем догнать. Одна дверь навсегда закрыта для нас.
– Конечно, я знаю, – сказал он, вдувая струйку дыма в потолок, который не мог увидеть. – Стволовые клетки, да? И ты знаешь какой-то отдаленный альпийский санаторий, где лечатся шейхи, вот, что ты мне скажешь. И все, что я должен сделать, это сказать тебе…
Я дождался, пока он замолкнет, чтобы быть уверенным, что он закончил.
– Нет, я скажу другое. И то, что я тебе скажу, это правда, – солгал я.
Затем я завернул ложь в свой первый слой шелка и блеска.
– Ты это уже знаешь, но ты о ней не думал. Вот что мы не можем делать. В Америке я имею виду. Мы не можем проводить эксперименты на людях, верно? Больше не можем. Раньше было можно. Таскиги[11]11
Печально известный медицинский эксперимент, длившийся с 1932 по 1972 год в городе Таскиги. Исследование проводилось под эгидой Службы общественного здравоохранения США и имело целью исследовать все стадии заболевания сифилисом на 600 испольщиках из числа бедного афроамериканского населения (причём 200 из них не были заражены сифилисом до начала эксперимента над ними).
[Закрыть] не знали, что они подопытные крысы. А раньше мы проводили эксперименты на солдатах, осужденных и психах – всех, у кого не было выбора – со всеми видами болезней до тех пор, пока это не стало незаконным. Вероятно, этот Нюрнбергский процесс прикрыл лавочку.
Его досье сказало, что у него есть диплом MBA первого уровня. Это не делало его гением, но он был образованным человеком. Я видел, как его глаза раскрылись, узнавая мои примеры. Я сделал голос досадливее и сказал ему еще кусочек правды.
– Но все эти двери теперь закрыты. Кроме того, есть фармацевтические компании, и у них есть мега-миллиарды, вложенные в лекарства, которые не должны попасть на рынок. Вот почему для получения одобрения министерства здравоохранения требуются десятилетия на то, что можно купить в аптеке в других странах.
Он кивнул, пытаясь скрыть свое невысказанное соглашение, прикусил сигарету. Так игрок пытается скрыть, что он знает о чем идет речь. Я продолжил.
– И даже если все это закончится завтра, даже если этот сезон открыли бы и испытания на людях разрешили, все равно это займет много времени. Даже если они начнут завтра, пройдут десятилетия, пока они не...
– Разовьются?.. – сказал он. Одно слово. Более чем достаточно, чтобы показать мне, куда вставлять скальпель.
– Гипер-разовьются, – повторил я, с нажимом. – Ни протоколов, ни контроля, никаких документов в медицинских журналах. Ни контрольных групп, ни плацебо. Что это значит? Это означает, что все получают лекарство. И каждый раз, когда есть прогресс, они увеличивают дозу. Высокоскоростная игра. Большинство умирает при первом лечении. Эти результаты зарывают с телами. Те, кто не умирает, переходят на следующий этап. И следующий. В конце концов, все они умирают. Затем вскрытия.
– Чтобы…
– Ускориться. Аутопсия занимает не больше нескольких часов. Затем переходят к следующей партии. Это процесс. Постоянное повторение. Пока не получается группа, которая действительно вылечилась. И даже тогда не все из них проходят путь до конца.
– Я не…
– Ты когда-нибудь видел чернобыльского сома? – резко перебил я его.
– А? Это рыба для?..
– Чернобыльский сом, восемь футов длиной, – сказал я, спокойно, словно читал энциклопедию, – весит больше сотни фунтов.
– Копался в моем прошлом? – насмешливо сказал он. – Я оставил свой городок миллион лет назад. Как только накопил на автобус.
– Да, и акцент свой бросил там же. Но ты помнишь сома на вкус?
– Я помню, какой он был раньше на вкус. И что?
– Так вот чернобыльского сома есть нельзя. Никто не может его есть. Вот почему они такие здоровые. Радиационное отравление превратило их в монстров.
Он потянулся во внутренний карман своего спортивного пальто и достал алюминиевую коробку. Открыл ее на столе, и я увидел, что у него там кедровые благовония и подставка под ними. Он зажег тайскую палочку и откинулся назад, сражаясь с волной боли.
– И какой в этом смысл? – выдохнул он.
– Дело в том, что нельзя есть этих монстров, но люди постоянно их ловят. И это означает, что они живы. Плавают в реках, и так далее.
Он глубоко вдохнул, подержал дым в оставшемся легком, чтобы максимизировать эффект. Я ждал пару ударов сердца, но он ничего больше не сказал.
– Вот, что они используют в гиперускорении, – сказал я ему. – Это быстрая техника, так же, как были созданы эти сомы. Например, пять тысяч человек с раком, и вы бомбите их всех мега-дозой излучения. Гораздо более высокими дозами, чем здесь разрешено. Пациенты в медицинской коме – тело должно быть в покое, чтобы терпеть эти удары. И машины должны контролировать все, потому что главное не люди, а данные.
– И ты говоришь, что они нашли?..
– Рыночное лечение? Нет.
Еще кусочек правды.
– Еще нет. Но вот что они нашли: курс лечения с нулевым процентом рака у пяти процентов. Ты игрок, калькулятор, а не верующий. Так что сам займись математикой.
– Ты просто говоришь, что пятьсот из десяти тысяч не умирают от лечения, – сказал он, пытаясь оттолкнуть надежду, вдохнув еще раз дым.
– Это не то, что я говорю. Не то, совсем, что я говорю. Если ты хочешь понять, тебе нужно слушать внимательнее. То, чего тебе не хватает – это время. То, о чем я говорю, продолжается уже более четверти века. Это больше пяти циклов. И за все это время уровень выживания не менялся до степени статистической значимости.
– Это все еще…
– Некоторые выжившие остались жить, – перебил я. – И живут. Как сомы. Теперь понял?
– Надежность или законность, – выдохнул он слова скрипуче, которые всегда были для него волшебными. Возможно, не в его MBA классе статистики, но каждый раз, когда он садился за карточный стол. Я знал это, потому что я знал его. Он был наркоманом, но всегда проверял фармацевтические препараты, прежде чем что-то принять.
Вот почему я исключил его из схемы «игрока дегенерата». Конечно, он был игроком. Но он всегда мог остановиться, никогда не удваивался, чтобы возместить потери, никогда не проигрывал больше, чем имел, сидя за столом. Игрок, который не может остановиться, как торговец наркотиками, который принимает собственный продукт... рано или поздно, ему конец. Этот человек верил в числа, а не в судьбу. Вот, как он оказался там, где был – бухгалтер, специализирующийся на криптовалютах, отмывающий деньги у мультинационального синдиката.
Проблема наркоторговцев – не в заработке денег. Им нужны машины для перевозки, рабочие для упаковки, склады для хранения. Эта проблема универсальна для всех подпольных денежных фабрик, от оружейников до казино, которые занимаются отмывкой денег – как превратить эти деньги, в те, что можно пустить в поток законной торговли.
У мужчины через стол был дар отмывать грязные деньги, и он умел переводить их через Интернет, так, пока след не затеряется в коде. Вот, почему его держали на работе, даже когда узнали, что ему осталось немного времени. Вот, почему они платили за его лечение. Вот, почему они держали чистый счет, которым пользовалась только больница.
– Да, – согласился я. – Надежно, но труднодоступно. Поэтому я не говорю, что шансы высокие. Я говорю, что они есть, что шансы существуют. В этой игре я говорю только об этом, ты ставишь удвоенное на зеро, и казино не выиграет. Не на этой рулетке. На этом колесе выигрывает игрок.
– Так где же это колесо? – спросил он, изо всех сил пытаясь удержать свой цинизм.
– Куба, там это все происходит. Там целая история с этой больницей. Знаешь больницу Уолтера Рида в Вашингтоне?
– Я не ветеран.
– Я знаю. Просто спрашиваю, слышал ли ты об этом месте. Уолтер Рид – генерал, они назвали больницу его именем после того, как он проводил эксперименты на солдатах сразу после испано-американской войны. Они пытались лечить желтую лихорадку – убили в сотни раз больше солдат, чем в боях. Где они это сделали? На Кубе. И прежде чем вы начнете думать о генах, остановитесь. На этом острове у них есть все комбинации генов. Но главные испытуемые у них иностранцы. Ты думаешь, урожай сахарного тростника, что ли, содержит лучшую медицинскую школу на планете? У них река наличных денег впадающих в это место, с десятком притоков, питающих ее.
– Имеешь в виду парней старой закалки?
– Думаешь, что сейчас какое-то казино в Гаване на это способно? Массы стеклись в Вегас, – сказал я ему, отводя его от низменных фантазий и отталкивая от идеи, что с ним играют. – Инвесторы – это не люди. И даже не синдикаты. Это целые чертовы страны. Китай – игрок. Россия. Саудовцы. Везде есть места, где правят боссы. Но все боссы, похожи друг на друга – неважно, что у них есть, они хотят, то, что есть у кого-то другого. У кого угодно. Некоторые страны играют с другого конца. Те, у кого нет денег, платят рабами. Гаити, Зимбабве, небольшие острова, о которых ты никогда не слышал.
– Эти люди…
– Ты не понимаешь, что на кону, – перебил я. – Ты думаешь, боссы не учли это, не посчитали все? Миллионы африканцев умирают от малярии, верно? Малярия, это от комаров. Насекомым все равно, чью кровь они сосут, поэтому каждый может умереть от малярии: белый, черный, коричневый, желтый, красный, не имеет значения. Но вот ключ: генетический иммунитет.
