Текст книги "Жажда боли"

Автор книги: Эндрю Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

9

– Ну как ты, Джем?

Все столпились в маленькой комнате у коридора, где раньше лежала больная вдова Дайер. В комнате по сию пору держится ее запах, смешанный с запахом лекарств, что Джеймс приносил из Медердича. Огромный, как туча, Амос Гейт склоняется над распростертым мальчиком и, хмурясь, рассматривает его ногу. Стопа болтается, точно спустившийся чулок; можно стянуть ее голыми руками. Амос поворачивается и обращается к присутствующим:

– Те, которым тут делать нечего, уходите. Это вам не на драку глазеть.

Люди уходят, оглядываясь назад с потрясенным видом, какой бывает у тех, кто протрезвел слишком быстро.

Остаются Джошуа, Элизабет, Амос и незнакомец.

– Марли Гаммер, – представляется незнакомец. – Весь к вашим услугам, сударыня. Имею некоторый опыт в хирургическом деле.

Амос кладет руку на плечо Джошуа:

– Вам с хозяйкой тоже бы лучше уйти. Мне будет сподручнее с мистером Гамли.

– Гаммер, сударь, Марли Гаммер.

Джошуа смотрит на жену, которая сидит на краю кровати. Несколько секунд она вглядывается мальчику в лицо, потом целует его в лоб.

– Он у нас смелый, – говорит она. – Вот увидите, какой он смелый.

Когда Джошуа и Элизабет выходят, двое мужчин раздеваются, Амос – до последней рубашки, Гаммер – до изысканного, хоть и полинялого, жилета в сине-зеленых тонах. Стоя по обе стороны кровати, они спешно устраивают консультацию. Несколько раз кузнец просит мальчика лежать спокойно. И Гаммер замечает, что именно так тот и делает – лежит на удивление спокойно.

Своими грубыми пальцами Гаммер ощупывает место перелома. Ему приходилось вправлять кости, наверное, раз двадцать за свою жизнь. Но никогда он не встречал такого перелома. Чем дольше откладывать, тем меньше надежды спасти ногу. Быть может, уже и сейчас слишком поздно.

– Дурное это дело, по деревьям лазить, а, Джем?

– Конечно, – подхватывает Гаммер. – Но главная-то дурь не в том, чтоб лазить, а в том, чтоб падать.

– Ну, коли не полезешь, так и не… Черт, мне было бы легче, если бы он хоть немного покричал. Странно это, лежит себе и все.

– Так он никогда ничего не говорит?

– Никогда.

– Но, кажется, понимает. Джеймс Дайер, понимаешь ли ты, что сломал ногу?

Джеймс смотрит вниз, на ногу, затем на Гаммера. Кивает. Гаммер не спускает с него глаз, потом переводит взгляд на кузнеца.

– Пора начинать, – говорит тот.

– Еще минуту, сударь. – Гаммер поднимает руку. – Это становится занятным. Джеймс, ты что-нибудь чувствуешь? Может, жжет? – Он резко стучит по раздувшейся ноге. Мальчик сосредоточен, словно прислушивается к звуку камня, брошенного на дно колодца. Мотает головой.

Мужчины переглядываются. Гаммер вскакивает с постели, торопливо оглядывает комнату и со стола, что стоит у окна, берет свечку и трутницу. Зажигает свечку и подносит к кровати.

– Закрой глаза, парень, и дай мне свою руку.

Что-то слишком свойское прозвучало в его голосе, и мальчик впервые насторожился. Помедлив немного, он все-таки закрывает глаза. Чувствует, как Гаммер берет его за руку и крепко держит. А потом такое ощущение, словно кто-то проводит перышком по кончикам пальцев. Кажется, запахло горелым мясом.

– Будет вам, Гамли, – просит кузнец.

Когда Джеймс открывает глаза, он видит красную, пахнущую дымом полосу, вздувшуюся у него на кончиках пальцев. Гаммер задувает свечку.

– Наводит на размышления, мистер Гейт, не правда ли?

Амос скребет пальцами щетину на шее:

– Думаете, от удара у него чувства отшибло?

– Самое удивительное во всем этом не столько то, что он не испытывает боли, сколько то, что он и не предполагал, что ее можно испытывать. Что вы на это скажете, сударь?

– Невероятно.

– Не так уж невероятно, хвала Господу, не так уж невероятно… То, что действительно невероятно, ничего не стоит, а я не сомневаюсь, что на парня спрос будет больше, чем на женщину-крольчиху из Годалминга, ежели, конечно, повести это дело правильно. Ежели за него возьмется человек понимающий…

– Возьмется за что?

– Дорогой мой мистер Гейт, послушайте. Вы, как я вижу, весьма озадачены. Но разве вы не понимаете? Коли моя догадка верна, то перед нами явление чрезвычайной редкости. Ведь так, парень? Чудо природы. Подлинная rara avis. [13]13
  Редкая птица (лат.).


[Закрыть]Некий… – и далее, понизив голос, – товар. – Он смеется, странным резким движением откинув назад голову. – Да, сегодняшний день был полон сюрпризов. Жизнь, мистер Гейт. Как она бывает щедра, верно?

Лицо кузнеца приняло серьезное выражение; именно с таким лицом он выправляет подковы.

– Вот что я должен сказать вам, сударь. Сын Джоша Дайера не продается и никогда продаваться не будет. А нам с вами надобно вправить кость. Так что возьмемся за дело. Вы будете держать мальчика.

Стоя в изножье постели, Амос берется за ступню Джеймса. Гаммер пожимает плечами, стаскивает парик, обнажая неровно остриженные волосы.

– Как пожелаете, мистер Гейт. Только не думаю, что есть необходимость его держать.

Он обхватывает мальчика.

– Тащите! Ха!

Две недели лежит Джеймс на низенькой кровати на колесиках, наблюдая, как свет убывает и прибывает на побеленных стенах. Любопытные пчелы, мухи и бабочки залетают в открытое окно. Его нога зажата между двумя досками, оставшимися после постройки коровника. Кое-где ее изгадили цыплята, которые, как известно, гадят везде. Джеймс сдирает засохший черно-белый помет и, выбирая цель, кидает его в противоположную стену. Жар держится пять дней, потом проходит. Падение – эта та ось, вокруг которой он вращается в своей памяти, снах, полудремотных фантазиях. Дважды вечером, когда его оставляют одного с горящей свечой, он повторяет эксперимент Марли Гаммера. Один раз в присутствии Лизы. Она с ужасом отталкивает его руку. Так Джеймс получает еще одно доказательство.

Нога заживает на редкость быстро, что поражает всех, кроме него. Заглядывает Вайни, полчаса осматривает мальчика, говорит, что никогда не видел ничего подобного. Приходит мисс Лакет с корзинкой клубники из собственного сада. Элизабет приносит еду, смотрит, как он ест, разглядывает его, словно хочет понять, что же он такое. Однажды утром в комнату, ковыляя, заходит вдова, опускает палец в ночной горшок, нюхает и бросает на мальчика злобный взгляд. Гаммер не приходит. Но Джеймсу хочется, чтобы он пришел.

Чаще всего его навещает Лиза. Она приносит выдержки, собственноручно переписанные из местных газет. Читает их Джеймсу, сидя в изножье кровати и изо всех сил стараясь выразить голосом характер сплетен или сенсаций, вдохнуть жизнь в сообщения о прибытии или отбытии кораблей и лордов. На коров снова напала чума. В Сент-Филлипс-Грин, угрожая оружием, ограбили квакера. Старушка, оставившая рядом с занавеской зажженную свечу, сгорела заживо. Их светлости герцог и герцогиня Сент-Олбанс прибыли на воды в Бристоль. Сообщается о смерти ирландца Джона Фоллса, прославившего свое имя тем, что однажды он выпил за один присест две кварты [14]14
  1 кварта (в Англии) равняется 1,14 литра.


[Закрыть]виски, после чего без посторонней помощи дошел до дому.

Лиза знает, что Джеймс слушает, заглядывая в мир через эти газетные щелочки. Когда все уже прочитано, она принимается болтать, рассказывает, кого сегодня видела, кто, что и кому говорил. Задает вопросы и сама же на них отвечает. Эта манера выработалась с годами, теперь все так с ним говорят. Такое общение проще всего, да и родные давно уже перестали надеяться услышать от него хоть слово. Поэтому когда однажды вечером – Лиза сидит на кровати, массируя ему ногу, – Джеймс отвечает на ее вопрос, она оборачивается к двери посмотреть, кто вошел. Сказал-то он всего лишь «да» или «нет» – ни Лиза, ни он сам так и не смогли потом вспомнить первое его слою, – но этого оказалось достаточно. Его молчание, словно огромное стекло, дало трещину. Через минуту вся семья уже собралась вокруг кровати.

– Задайте ему вопрос! – просит Лиза.

Никому ничего не приходит в голову. Наконец Элизабет спрашивает:

– Как сегодня твоя нога, сынок?

Джеймс долго не отвечает. Потом говорит:

– Спать хочется.

Джошуа снимает шляпу и с удивлением качает головой. Как будто с мальчика сняли проклятие. Он улыбается жене во весь рот.

– Что дальше? – говорит он. – Что дальше, а?

Легкий ветерок кружится по комнате. Лиза подходит к окну, тянет носом воздух. «Будет дождь», – произносит она со слезами в голосе. И, закрыв окно, задергивает занавеску.

10

Вечером, четыре дня спустя после свадьбы, Амельда Кетч обнаруживает у себя на лбу красную сыпь, которая на следующее утро уже покрывает почти все ее тело. Вызванный по этому случаю мистер Вайни ставит осторожный диагноз: корь. Через шесть часов его вызывают снова – Сайлас Кетч отчаянно барабанит в дверь. Во время вторичного осмотра Вайни видит, что прыщики теперь расположены в виде густых скоплений, и предупреждает семью, что следует готовиться к худшему. По дороге домой он останавливается на холме и окидывает взором местность – тихие деревенские поля, по которым крадется смерть. Не слезая с седла, он возносит Богу молитву, скачет домой и, зная, что в ближайшие недели будет ездить от одной постели к другой, ложится и в ту же минуту засыпает.

Днем позже папулы превращаются в наполненные жидкостью везикулы, которые вскоре изуродуют лицо девушки до неузнаваемости. Он, как умеет, старается облегчить ей страдания не только физические, но и нравственные, ибо она охвачена смертельным ужасом. Вот только сделать он может не много и хорошо понимает, что она это тоже чувствует. Родным дается распоряжение прикрыть огонь валежником, чтобы горел ровно и долго, и давать девушке пить сколько пожелает, добавив в воду вина для подкрепления сил. Но самое главное – за больной должны ходить только те слуги и родные, кто переболел оспой. Не пускать к ней детей. Убрать из комнаты все зеркала. Да, ему случалось быть свидетелем, когда и более тяжелые больные все-таки выздоравливали. Никогда не следует терять надежду.

Вечером образуются пустулы, в полночь девушка впадает в забытье и, к оцепенелому облегчению тех, кто за ней ухаживает, умирает через два дня, за час до рассвета.

Вайни не присутствует при ее кончине. У него уже пять новых больных, трое из которых дети. Они горят, как щепки, и аптекарю остается только гадать, какой силы будет огонь и как скоро он распространится. Он переезжает от одного пораженного оспой дома к другому, ест, не сходя с лошади или стоя на кухне, когда какая-нибудь плачущая женщина отрежет ему кусочек от жаренного на вертеле мяса. Будь он человеком бессердечным, ему было бы забавно наблюдать, как его бессилие вселяет в людей все больше и больше надежды, словно одной его фигуры на серой кобыле достаточно, чтоб отогнать беду. Никогда еще он не был так одинок.

Первая смерть. Новость разносится за несколько часов. Элизабет узнает о ней от жены Дэна Миллера, Рут, которая в свою очередь узнала от Бидди Бидуэлл, а та от кого-то еще. Все дети Дайеров, кроме Джеймса, до сих пор лежащего в маленькой комнате, сидят за столом на кухне. Мать не говорит им ни слова, но лицо выдает ее. Лиза смотрит на Элизабет с беспокойством и спрашивает:

– Кто к нам заходил, матушка?

– Рут Миллер. Языком почесать.

Элизабет понимает, что скоро они узнают про Амельду. Из всей семьи оспой болели только Джошуа и вдова.

Элизабет уходит с корзинкой в маслодельню, кладет туда сыр, масло и сливки, чтоб отнести семье Кетч завтра утром, затем поднимается к себе наверх. Приходит Джошуа, и оба они сидят у окна на краю старой кровати, держась за руки, молчаливые и бледные, и тишина стоит такая, что слышно лишь их собственное дыхание.

Узнав о смерти Амельды, Сара и Лиза час проплакали, но потом пора было отправляться в маслодельню, кормить кур, штопать рубашку. Они не очень напуганы. В них столько молодости и силы. И хотя они видели следы от оспы на лицах старших, им никогда не доводилось наблюдать болезнь в ее разрушительном действии. Жизнь продолжается. В Ковертоне сообщается о полудюжине случаев. Рассказывают, что, возможно, но не наверняка, заболела кухонная прислуга леди Денби. Элизабет ищет хоть слабое утешение, убеждая себя, что болезнь распространяется медленнее, чем они опасались, что смертельных исходов не столь уж много. Быть может, на этот раз она пройдет легче, а Амельда умерла скорее из-за слабого здоровья. Да и никто из соседей не пострадал. Хуже всего, кажется, пришлось жителям Кенна и тем, кто живет дальше, по направлению к морю. Проходит один день, другой, и настороженность Элизабет притупляется. И вот тут-то, словно она только того и ждала, чтоб о ней на минутку забыли, болезнь приходит всерьез.

Сара жалуется на постоянную головную боль. Ломит руки и ноги. Ее лихорадит. Когда появляется сыпь, Элизабет отдает всю себя спасению ребенка. За Сарой наступает черед Лизы, потом Чарльза. Элизабет ухаживает за ними без вздохов и слез. Мужественно встречает она болезнь, пытается сопротивляться этой страшной напасти беспрестанным проявлением материнской любви. Джеймс не заразился. Она держит его отдельно от себя и других детей. Дом разделен на два лагеря. Элизабет, Сара, Лиза и Чарльз. Джошуа, вдова и Джеймс. Из одного доносятся непривычные, жалобные вскрики, лихорадочный бред. В другом – напряженная бессильная тишина.

Элизабет переносит свою постель в детскую и живет там, поит детей с ложечки медовой водой, меняет мокрое от пота белье и, переходя от одного к другому, бормочет молитвы. Она на удивление спокойна, в точности как тогда, на замерзшей реке, только теперь лед слишком тонкий и ломкий и голоса детей, пробивающиеся из распухших, запекшихся губ, напоминают звук темной, холодной реки, текущей внизу.

Джошуа, при условии, что потом он не пойдет к Джеймсу, появляется в комнате у больных, глядит на них сверху, как некая бессмысленная планета, и трогает их с нежным отчаянием. Над Сарой, красота которой внушала ему такую огромную, скрытую гордость, он убивается больше всего. Болезнь превратила ее лицо в маску из лилово-синих волдырей, и он едва ли не рад ее смерти, хотя в этот час чувствует, что его окутывает безумие. Приходит Вайни, помогает обрядить девочку и, завернув в саван, положить в гроб. В Элизабет он ощущает волю, сдержанную, но непреклонную. Сомнения нет – она выстоит, по крайней мере, пока бушует ненастье. Он уговаривает Джошуа заняться работой, рассказывает о других семьях, где тоже царит скорбь. Но Джошуа почти ничего не слышит.

На обратном пути Вайни разговаривает со своим бывшим помощником через закрытую дверь.

– Твою сестру Сару прибрал Господь, Джем, но мама у тебя прекрасная нянька. Я очень надеюсь, что другие дети скоро поправятся.

Из-за деревянной двери доносится приглушенный голос мальчика:

– А я тоже умру?

Невозмутимый, бесстрастный вопрос.

– Всем нам однажды предстоит умереть, Джем.

– Но сейчас-то? Я умру сейчас, как Сара?

– Думаю, нет, дружок.

– И я думаю, что нет, – говорит голос.

На следующее утро приезжает тележка с обмотанными дерюгой колесами. Джошуа провожает дочь в последний путь. А Элизабет остается с Лизой и Чарли. В воздухе петляют и дрожат их горячечные голоса. Чарли умирает на другой день после похорон сестры. Перед смертью он тянется куда-то вверх, будто хочет сорвать яблоко. Лиза лежит в постели, протянув одну руку матери, другую – смерти. В коридоре остановились незаведенные часы. Стрелки показывают половину четвертого. На кухне больше не горит огонь. Даже кошки ушли.

Джеймс научился распознавать звуки. Он знает голос могильщика Пега, Вайни, пастора. Иногда слышится голос соседа – жалость пересилила осторожность. Часто доносится тяжелое свистящее дыхание Джошуа, неожиданно прерываемое страшной божбой. Вдова Дайер приносит Джеймсу простую холодную пишу, но он ест с большим аппетитом и начисто вылизывает тарелку.

Он ждет, что и Лиза тоже умрет, но пустулы у нее на лице подсыхают и покрываются коркой. Чтобы девочка ее не сдирала, Элизабет все время держит дочку за руки. Утром на двенадцатый день болезни Лиза садится в кровати и слабым голосом зовет мать. Элизабет, перебирая Сарины платья, смотрит в ее слепленные гноем незрячие глаза, подходит к ней, обнимает, передавая последние свои силы ребенку. Одного удалось спасти – это огромная победа. И с каким-то странным безразличием она замечает красную сыпь на собственных руках.

11

Последней заразилась Китти Гейт, последним умер мальчик по имени Слайт. Жители деревни хоронят своих умерших, и всюду на кладбище видна сырая перекопанная земля. У камнереза появился новый подмастерье. Одни находят утешение в церкви, другие – в бутылке. Вайни ставит на конюшню лошадь, днем спит, а ночью сидит и пьет бренди, бормоча что-то тем, кто мимо него проносится в вечность; они несутся, как играющие быстроногие дети, ускользая от его неловких рук.

Их много, и почти все молодые, на чьих лицах болезнь оставила свои следы. Встречаясь на улице, они осторожно кивают и оглядываются по сторонам, точно в поисках прежней жизни. И все же жизнь вновь начинает входить в свой привычный ритм. Слышится первый смех, первые дети, забывшись, пускают свои волчки на каменной плите; по тропкам, где некогда гуляли их матери и бабушки, гуляют первые влюбленные. Пора убирать созревший урожай. В этом году людей мало, мало и поденщиков. От этой нехватки селяне пребывают в оцепенении, они слишком измотаны, чтобы задумываться, слишком усталы, чтобы скорбеть. Яблоки идут по семь шиллингов шесть пенсов за мешок. Зима не станет считаться с людскою скорбью. А потому время, груз сменяющих друг друга дней, ворочает их, как ворочают воду лопасти мельничного колеса.

Фермера Дайера, его слепую дочь и хромого сына жалеют. Среди аристократов страдания фермер Дайер истинный лорд. Не самый знаменитый, но достаточно знатный, чтобы держаться от него на почтительном расстоянии, чтобы упоминать о нем в торжественно-печальном тоне. Кажется, он теряет рассудок, превращается в буйнопомешанного. Кумушка Келли, повстречав на Медердич-роуд кумушку Коулз, говорит ей, что Дайер окажется на паперти еще до Пасхи. Та в ответ качает головой. Джош Дайер успеет к тому времени остыть в сырой земле, а вот что ждет детей и старуху-мать, больно и думать. Кто возьмет их в дом, хоть бы и прислугой? В воздухе витает непроизнесенный ответ. Работный дом.

Двор, некогда подобный ясному немигающему глазу фермы, завален всяческим хламом, зарос, опустел. Продана свинья, а за нею и овцы, в саду высоко поднялись сорняки. Кристиан Вог, управляющий имением Денби, приезжает на ферму к Джошуа и говорит ему что-то, не слезая с седла. На вопрос Лизы, чего хотел Вог, Джошуа ни в какую не отвечает, лишь пристально на нее смотрит, исполненный стыда. Джеймса он замечать перестал.

Напившись, фермер зовет Лизу и просит петь колыбельные. Однажды ночью, когда ее голос не приносит желанного утешения, он, спотыкаясь, выходит на двор и до изнеможения выкрикивает небесам какие-то тирады, а потом снова возвращается в дом.

Под Новый год Джошуа приходит в комнату, где Джеймс спит с тех самых пор, как сломал ногу. Он будит мальчика, трясет и стаскивает с кровати со словами:

– Я ее видел! В амбаре! Теперь она стала ангелом, Чарли.

У черного хода, набросив на плечи накидку, стоит Лиза. Она берет брата за руку. Втроем они пересекают тронутый морозом двор. В руке Джошуа раскачивается фонарь. Входят в амбар. На стенах висят инструменты и мешки, источающие ароматы трав; зернышки скрипят под ногами. Джошуа поднимает фонарь:

– Вот там!

– Что это, Джем? – спрашивает Лиза, дергая его за руку.

Джеймс всматривается туда, где слабый свет лижет нечто, затаившееся в темноте в самом углу амбара. Оно едва-едва движется, белое и как будто светящееся. Лишь спустя несколько мгновений Джеймс понимает, что перед ними; различает мягкий изгиб шеи, изящную головку и подобный алмазу глазок.

– Это лебедь, – произносит Джеймс.

– Лебедь? Батюшка, Джеймс говорит, это лебедь.

– О счастие! – восклицает фермер. – Она вернулась.

Птица остается в амбаре несколько ночей, а потом, испугавшись частых приходов фермера, улетает так же внезапно, как и появилась. Но ее исчезновение, похоже, его не беспокоит. Фермер изменился, с появлением птицы он словно бы воспрянул духом. Бросил пить, начал бриться и носить воскресную одежду. Большую часть времени он проводит в своей комнате в молитве и размышлениях. Ферма его не интересует. Он думает о высоком, и, когда Лиза мягко упрекает его, он лишь улыбается и, гладя ее по лицу, говорит: «Скоро возьмусь, девочка моя. Уже скоро».

Джеймс понимает, что «скоро» значит никогда. Ему любопытно, он с нетерпением ждет, чем все закончится. Ему представляется, что однажды Джошуа исчезнет, уйдет, не сказав ни слова, даже не намекнув куда.

И день этот наконец наступает. На улице весенняя оттепель. По склонам вдоль дороги цветут фиалки, а над живой изгородью порхают первые бабочки. Никто не видел Джошуа с прошлого вечера. С наступлением темноты Лиза, охрипшая от крика, посылает Джеймса за Томом Перли. Тот приходит. У вдовы уже красные глаза. Она беззвучно причитает по покойнику. Том берет фонарь и отправляется осматривать ферму. Джеймс идет вместе с ним, но Том уже не так дружелюбен, как в прежние времена. Не он один думает, что причина несчастий этой семьи так или иначе кроется в этом мальчишке.

Искать приходится недолго. Джошуа в амбаре, в дальнем углу, где до сих пор остались лебединые перышки. Сперва они его не замечают, но потом свет выхватывает из мрака шляпки от гвоздей на его ботинках. Джошуа лежит лицом вниз, одетый в темное платье и крепко сжимая в правой руке нож. Голову обрамляет черная лужа крови. Том подходит поближе. Свет дрожит у него в руке. Он тянется вперед, берет Джошуа за плечо и осторожно переворачивает на спину. Рот над перерезанным горлом будто бы улыбается, открытые глаза смотрят вверх, точно в минуты последней агонии Джошуа Дайер увидел, как в воздухе над ним движется что-то прекрасное. Том с воплями выбегает из амбара. Джеймс на мгновение остается в темноте, дотрагивается до тела ногой, словно хочет удостовериться, что фермер мертв, потом, повернувшись, на ощупь выбирается наружу, приостанавливается, окидывает последним взглядом освещенный звездами неубранный двор, затем берет из своей комнаты зимнюю одежду покойного Чарли.

Рассвет он встречает, шагая по Бристольскому тракту с узелком под мышкой. В мертвом доме в Блайнд Ио девочка вновь и вновь кличет его по имени. Но на ее зов никто не приходит.