Текст книги "Вкусный кусочек счастья. Дневник толстой девочки, которая мечтала похудеть"

Автор книги: Энди Митчелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4

Я смирилась с тем, что навсегда останусь толстой, и благодаря этому научилась принимать себя такой, какая я есть. Но быстро поняла: что смирение не означает, что нужно махнуть рукой на свою жизнь и просто жить дальше. Да, я буду толстой, но этим жизнь не ограничивается. Так что, несмотря на то, что на протяжении всего одиннадцатого класса мой вес не менялся, все остальное вокруг меня процветало. Круг друзей расширился, у меня появился первый парень, а мама влюбилась.

В начале учебного года я пообщалась со специалистом по профориентации, чтобы обсудить мои планы на колледж. Я уже давно хотела поступить в Университет Сан-Диего и фантазировала, как буду жить в теплой солнечной Калифорнии. Несколько лет назад Энтони съездил в Сан-Диего на каникулах, когда еще учился в аризонском колледже. Приехав, он с восторгом рассказывал, как там красиво и какая великолепная погода стоит круглый год. «Ты просто в него влюбишься», – сказал он мне, описывая пляжи, холмы и каньоны в таких подробностях, что я могла их себе представить, словно на открытке. С тех самых пор я мечтала там побывать и решила, что лучшим способом будет поступить в местный колледж.

В кабинете специалиста я смотрела, как тот перечитывает мою характеристику.

– Так, у вас хорошая средняя оценка, – начал он, вглядываясь в меня через очки, плотно сидевшие на переносице. – Это хорошо. Но вам нужно больше заниматься внеклассной деятельностью.

После консультации я медленно шла по коридору на следующий урок, раздумывая над его советом. Я знала, что он прав: чтобы получить шанс на поступление в Университет Сан-Диего, нужно больше заниматься общественной деятельностью, но сама мысль о том, что придется постоянно бывать на людях, подавляла меня. Толстой девочке вроде меня намного легче учиться в старшей школе тихо, не высовываясь. С одной стороны, если я вступлю в клубы, буду заниматься спортом и вращаться в хорошо заметных общественных кругах, то стану уязвимой – намного больше людей смогут меня осудить. Но, с другой стороны, я, возможно, смогу найти новых друзей и получить интересный опыт. И даже наконец покинуть нашу маленькую одинокую квартирку – а это само по себе казалось достаточной причиной.

Начала я с того, что снова записалась в команду по лакроссу – там мне, по крайней мере, было комфортно, потому что я уже играла в ней в прошлом году. Со временем, набравшись уверенности, я стала менеджером нашей команды по плаванию, записалась на курсы разрешения студенческих споров и шефства над девятиклассниками, работала по вечерам в небольшой пиццерии в верхней части города, вошла в студенческий совет и даже заседала в комитете планирования выпускного вечера.

Как ни удивительно, занимаясь столькими делами сразу, я чувствовала себя хорошо. Я снова стала тесно общаться с Кейт и Николь благодаря командам по лакроссу и плаванию; наша дружная троица завела множество новых друзей. Я поняла, что такое быть амбициозной, общительной и вращаться в коллективе. Я чаще смеялась. Искреннее улыбалась. Шутила направо и налево.

Работая в группах, я, не колеблясь, общалась со всеми, даже с самыми популярными ребятами вроде Майка Оппеля – несомненно, самого красивого парня в одиннадцатом классе, а может быть, и во всей Медфилдской старшей школе. Я уже не боялась их так, как когда-то.

Но Майк был особенным. Веселый, но при этом добрый, он лучше всех играл на физкультуре в вышибалу, часто шутил, очаровывал девушек и учителей просто своей искренней улыбкой. У нас было несколько совместных уроков в средней и старшей школе, и, поскольку «О» ппель сидит в алфавите буквально чуть-чуть позади «М» итчелл, мы тоже так сидели. Мы дружили, дурачились, шутили и хохмили. Отличная пара: я – прилежная ученица, поднимающая руку, едва услышав вопрос учителя, и он – веселый раздолбай.

Легкость, которую я чувствовала в школе, в общении с друзьями и парнями, оказалась жизнеутверждающей. Моя самоуверенность была связана не с весом, а с тем, кем я была. Я приняла как должное, что мой вес никогда не будет идеальным. Признала и неохотно смирилась с тем, что лишний вес – это мой недостаток, который исправить невозможно, как ни старайся. В какой-то степени это смирение помогло мне выбраться из ямы. Найти способ существования, не поддразнивая хотя бы себя так, как это делают другие. Потому что смирение, даже самое печальное – это все равно смирение.

Моя жизнь начала постепенно меняться. И мамина – тоже.

Годом ранее развелись родители Николь. Их расставание и все болезненные перемены, связанные с неполной семьей, очень сильно ударили по Николь и двум ее младшим сестрам. Ее мама Пегги и папа Пол попытались сохранить ситуацию более-менее нормальной. Ежегодный традиционный поход, на который Пол всегда приглашал и нас с Кейт, не отменили и после развода.

Пол и Пегги уже давно были знакомы с мамой – с тех пор, как мы переехали в Медфилд и я подружилась с Николь. Незадолго до похода Пол спросил маму, не хочет ли она поехать с нами, чтобы помочь управиться с пятью девочками. Тщательно все обдумав, она сказала «да». Мама и так проводила все время, что не работала, со мной, Николь и Кейт. Мы ходили в кино или кафе, или даже вместе ложились в ее большую кровать и честно разговаривали с ней о парнях, дружбе и жизни. Мы могли прийти к ней с любым вопросом, и она нас выслушивала. Она была так близка с моими подругами, что они даже считали ее чуть ли не второй мамой, и Пол знал это.

За неделю до похода Пол пригласил маму к себе домой поужинать и составить план. Они поели китайской еды, купленной в ресторане, и составили списки припасов. До этого приглашения на ужин я ни разу не видела, чтобы мама ходила куда-то не по делам, связанным с работой, мной или Энтони. И вообще не помнила, чтобы маму когда-нибудь приглашали на ужин.

С ужина она вернулась с таким видом, словно нашла хорошего друга. Весь остаток недели они постоянно звонили друг другу, обсуждая мелкие детали подготовки. Я знала, что эти звонки деловые, но почувствовала, что есть в них и еще что-то, когда услышала, каким тоном мама смеется и как смущенно улыбается, повесив трубку. Когда мы поставили палатку в лесах Нью-Гемпшира, они уже разговаривали, словно дружили много лет. Они казались хорошей парой, смеялись и сочувствовали друг другу – все-таки нужно было следить сразу за пятью детьми.

Мама и Пол продолжили общаться и после возвращения. Каждую неделю Пол приглашал ее на ужин, чтобы поделиться свежими новостями. Он всегда готовил – сытные, комфортные блюда вроде говяжьего рагу и жареного бифштекса по-лондонски с картофельным пюре. Я улыбнулась, когда она вернулась домой после того, как он впервые приготовил ей свои знаменитые спагетти с тефтелями, радуясь, что она нашла их столь же невыносимо вкусными, как и я. Она была так счастлива: впервые в жизни кто-то готовил для нее.

Я обожала Пола. И радовалась, что мама нашла того, с кем можно проводить время; нет, на самом деле радовалась. Но вместе с тем мне было и трудно. Еще никогда не бывало такого, чтобы она уделяла внимание еще чему-то, кроме меня и работы. Когда она готовилась к свиданию с ним, я начинала дуться и раздражаться и не могла ее отпустить, не заставив хоть немного огорчиться. Я хотела, чтобы ее мучила совесть за то, что она уходит, но потом, когда я видела в ее взгляде, какую внутреннюю битву она ведет сама с собой, прежде чем направиться к двери, мне становилось стыдно. Мне понадобилось довольно много времени, но постепенно я свыклась с тем, что мама ходит на свидания. Увидев, насколько они друг друга полюбили, я смягчилась. Я заметила в них определенное сходство. Как и у мамы, у Пола было очень доброе, щедрое и любящее сердце, и его можно было бы посчитать слабаком, если не знать, что он может быть сильным и строгим. Но, с другой стороны, мама часто бросалась в крайности, была неорганизованной и хаотичной, а вот Пол был сдержанным, спокойным и собранным. Эмоциональность мамы уравновешивалась его рациональностью.

Проведя год вместе, они купили дом в Медфилде; мы с мамой и Полом поселились под одной крышей, и этот переход состоялся практически безболезненно. Временами с нами жила Николь; ее младшие сестры, Кэти и Кэролайн, раз в неделю приходили на ужин и два раза в месяц ночевали на выходных. К тому времени я уже полюбила его. Я любила его за то, что он честный и порядочный человек, за его хорошую и добрую душу. Я бы могла и просто восхищаться им как маминым партнером, но, к счастью, он любил меня в ответ. С утра он упаковывал для меня школьные завтраки, по вечерам обязательно устраивал семейные ужины, возил меня к докторам, стоматологам и ортодонтам, обращался со мной так же, как с родными дочерьми. Он подарил стабильность дому, которому так долго ее не хватало. Он был отцом, какого у меня никогда не было. Каждый день я изумлялась, как же мне повезло, что теперь я живу с ним. Спрашивала себя, что это за человек, который обходится со мной с такой невероятной добротой. Я не принимала его как должное, как часто поступала с мамой. Пол был даром свыше.

Но так считали не все. Энтони новые мамины отношения не нравились. Он постоянно бодался с Полом, чувствуя угрозу для себя из-за того, что другой мужчина занял такую важную роль в семье. В двадцать два года Энтони был уже слишком взрослым, чтобы его воспитывать, и он слишком натерпелся от родного отца, чтобы довериться приемному. Они непрерывно ругались. Энтони бунтовал именно против того, за что я была Полу благодарна – стабильности, структуры и безопасности. Когда он жил дома – в краткие периоды между работами и съемными квартирами, – часто слышались громкие крики. Мне было больнее всего видеть даже не то, как мама разрывается между ними двумя, а глаза Энтони, который считал, что она предпочла Пола родному сыну. И то, как он иногда смотрел на меня как на предателя и ненавидел за то, что я люблю нового маминого бойфренда. Мне было грустно, что я сумела найти себе в нем отца, а он – нет.

Страдал не один Энтони. Николь тоже было трудно видеть маму вместе с Полом. Она отдалилась от меня; ей тяжело было видеть папу с другой женщиной, и она не могла понять, что делать с меняющимися отношениями с моей мамой, которую она любила как вторую мать. Она обижалась на меня, считая, что ее папа становится моим. Она не была готова ко всем этим переменам, и у меня болело сердце, потому что я знала, что одна часть моей жизни наконец собирается из мелких кусочков, но другая при этом разваливается. Единственная причина, по которой наша дружба пережила старшую школу и продолжилась в колледже, – мы обе отчаянно пытались игнорировать перемены, происходившие вокруг, и оставаться подругами, какими были всегда. Мы притворялись, что все в порядке – хотя это было совсем не так.

В конце марта мама Николь уехала на выходные, оставив дом пустым. Николь, Кейт и я поступили так же, как любые семнадцатилетние подростки: устроили огромную вечеринку. Мы пригласили тридцать человек, заперли в сейфах ценные вещи и купили здоровенную упаковку красных пластиковых стаканчиков. То, что мы были дома, а не в лесу Нун-Хилла, уже оказалось прогрессом по сравнению с обычной ночной медфилдской жизнью. Я суверенностью говорила подругам:

– Завтра мы так хорошо уберемся, что никто даже не узнает.

Вы наверняка смотрели немало школьных романтических комедий, так что не могли не подумать, что хотя бы одна из нас предвидела грядущее фиаско: на вечеринку явилось пятьдесят человек, почти вдвое больше запланированного. Никто из нас не мог предположить, что несколько крышечек от пивных бутылок улетят далеко во двор, где их позже найдут. Никто не мог предположить, какой жуткий беспорядок получится, когда пиво из стаканчиков прольется на кухонный линолеум во время игр в «переверни стакан» и пивной пинг-понг. Мы просто на время отключили раздражающую рассудительность и провели великолепный вечер.

На следующее утро мы проснулись с мутными глазами и растрепанные. Мы убирались, оттирали полы, прочесали весь двор в поисках банок, крышечек и бутылок Mike’s Hard Lemonade[15]15
  Пивной коктейль со вкусом лимонада.


[Закрыть]. Мы продезинфицировали и проветрили помещения, как смогли. Всего за час мы втроем превратили дом из места, где вполне можно было снимать фильм «Зверинец», в выставочную модель для канала «Магазин на диване». Покончив с уборкой, мы решили, что половина второго – самое время, чтобы позавтракать чем-нибудь жирным в кафе «Бикфорд». В спальне Николь мы сняли костюмы, в которых были на вечеринке, и напялили на себя первое, что попалось в ее гардеробе, – собственную смену одежды мы взять не догадались. Кейт и Николь нашли себе милые футболки с принтами, толстовки с капюшоном и стрейчевые штаны, похожие на те, в которых занимаются йогой. У меня в глазах все еще плыло, но внутренний радар безотказно определял одежду самого большого размера в любой беспорядочной куче, так что я нашла сильно потрепанную лиловую толстовку с круглым вырезом и несколькими дырками, когда-то купленную в комиссионном магазине; Николь она была велика размера примерно на четыре. К толстовке я прибавила угольно-черные треники – с зауженными бедрами, вроде тех, которые могла носить ваша бабушка; тогда их делали голубыми, лавандовыми и бежевыми. Я бы обязательно пошутила насчет них, если бы они не были такими тесными, но зато они обтягивали мои ноги примерно так же, как штаны для йоги обтягивали ноги Кейт. Я выглядела одновременно богемно и как-то странно. Пухлая и угловатая, я бы наверняка лучше выглядела в чем-нибудь менее свободно сидящем, чем эта толстовка. Большой человек в мешковатой одежде, как забавно бы это ни звучало, выглядит еще больше.

Позавтракав бельгийскими вафлями с картофелем по-деревенски и колбасками в кленовом сиропе, мы пошли на матч по лакроссу, чтобы увидеться с друзьями. Когда мы добрались до стадиона, половина игры уже прошла. Наша подруга Пэнди, красивая длинноногая блондинка, стояла на противоположной стороне поля и махала нам, подзывая к себе. Я прищурилась, чтобы разглядеть лица остальных, кто стоял рядом с ней, и увидела Майка Оппеля. Подходя к ним, я снова ощутила знакомый ужас толстушки. В моей голове крутилось: «Вот именно в этот день я решила не краситься, да? Втяни живот. Еще сильнее втяни. Дыши. Все, больше ничего я сделать не могу. Да и наплевать всем».

Я ненавидела подходить к людям и еще сильнее ненавидела от них отходить. Я знала о своих формах, знала, как эластичный пояс штанов Николь врезается в пятый слой моего жирового валика. Я подумала о том, как Майк и все остальные внимательно разглядывают мое тело, пробегают глазами вверх-вниз, видят обвисший жир; за возможность исправить его «фотошопом» в реальной жизни я готова была кого-нибудь убить. Еще они видят темно-синие круги под глазами, полученные в наследство от папы. И мое круглое лицо, которое сегодня напоминает луну даже больше обычного, – я еще не расчесала волосы на пробор и не выпрямила.

Я была не готова. Бесконечно далека от идеала, который хотела бы представить всем, особенно Майку Оппелю. Поле, казалось, угрожало и мне, и моей некрасивой лиловой толстовке.

Когда мы подошли, ребята повернулись к нам. Все шестеро оказались моими приятелями. Пэнди весело воскликнула «Эй!», мыхоромустало протянули «Э-э-эй-й-й». Мы начали обсуждать вчерашнюю ночь и сегодняшний матч, и мне стало уже чуть более спокойно. К тому моменту я уже поняла, что единственное, что могу сделать, чтобы выглядеть хоть чуть-чуть лучше, – успокоиться, улыбнуться и подготовить свои лучшие самокритичные шутки. В конце концов, мы тут простоим всего несколько минут.

Когда мы уже почти дошли до машины, я почувствовала, что кто-то похлопал меня по левому плечу. Я развернулась и увидела Майка; он бегом догнал нас, пытаясь привлечь, поняв, насколько странно я себя веду. Собственно, я была слишком радостной, чтобы он мог меня остановить, учитывая, что, скорее всего, он просто хотел что-нибудь спросить насчет уроков.

– Андреа! – сказал он. – Эй, как дела?

Он засунул руки в карманы.

– Да все вроде хорошо. Сегодня, правда, все очень медленно. – Это вообще к чему? – Аты сам как?

– Хорошо. У меня все хорошо.

Он опустил голову, словно на земле валялись темы для разговора, и он искал, как бы продолжить. Потом он посмотрел на меня.

– Я тут подумал… Ты на выпускной бал идешь?

– М-м-м, ну, да. Нет, я не знаю… Но хотела бы, – с надеждой ответила я.

– Но ты еще не выбрала, с кем пойдешь?

– Нет.

– Круто.

Он кивнул и о чем-то задумался. «Ну, теперь уж вообще хуже некуда», – подумала я. Мне очень хотелось сбежать со стадиона, сделать хоть что-нибудь, чтобы избежать неловкой ситуации: мало того, что я призналась Майку Оппелю, что мне не с кем идти, так он еще и узнал, как отвратительно я выгляжу по субботам.

– Ты пойдешь со мной?

У меня остановилось сердце.

Я вернулась к жизни за мгновение до того, как ответить на вопрос тремя, наверное, самыми обидными словами:

– Ты что, шутишь?

Увидев его непонимающее лицо, я поняла, какую бессмыслицу сморозила.

– Нет… Ха-ха. Зачем мне о таком шутить? Я хочу пойти с тобой на выпускной.

Я внимательно изучала его лицо, ища хотя бы тень улыбки, которая разоблачит обман. Потом повернула голову, чтобы посмотреть на другой край поля.

Этого не может быть. Я чувствовала себя одновременно уязвимой и опьяненной. Волоски на руках встопорщились, и я не смогла сдержать глубокой улыбки, которая, казалось, появилась откуда-то из живота, прошла через сердце и только потом добралась до головы. Застигнутая врасплох, я опустила взгляд на свои кроссовки, пошевелила пальцами на ногах, потом снова посмотрела ему в лицо.

– Э-э-э… Д-да. Конечно. С удовольствием.

Мое лицо залилось краской.

– Отлично. Здорово.

Он улыбнулся.

Я стыдливо убрала волосы за правое ухо и сделала последнюю жалкую попытку притвориться спокойной.

– Спасибо, – искренне сказала я. Он засмеялся и покачал головой.

– Нет, тебе спасибо. Будет весело.

Я оперлась на левую ногу и резко развернулась лицом к парковке; в машине Николь меня уже нетерпеливо ждали подружки. Я дошла до них мечтательной, покачивающейся походкой. Все мое тело казалось горячим и шипучим, как встряхнутая бутылка газировки. Я все улыбалась, не сдерживаясь. Только что произошло нечто невероятное, больше похожее на сцену из мелодрамы о взрослении школьников.

Целый месяц до солнечного майского дня, в который должен был состояться выпускной, я провела в чистой, почти прозрачной радости. Я ходила по коридорам Медфилдской старшей школы с намного большей уверенностью, чем раньше.

Да, были моменты паники, когда я сомневалась в реальности происходящего. После того как Майк Оппель пригласил меня на выпускной, на поверхность вылезли самые разные вопросы. Он уверен насчет этого? Думаешь, он уже жалеет? А друзья его не дразнили и не подшучивали из-за того, с кем он решил пойти? Радость очень легко разрушить.

Но я все-таки решила считать, что мне повезло. Я держалась за свое счастье, так надеясь, что он хоть как-то компенсирует печальные моменты моей пухлой юности. Меня охватывало вожделение, когда я просто представляла себе, что мне может стать даже еще радостнее, чем сейчас. Ровно за месяц до выпускного мы с мамой поехали в свадебный салон, где продавали платья «плюс-сайз» – в сорока пяти минутах от дома, в маленьком городке чуть к северу от Бостона. Мы не нашли ни одного подходящего фасона ни в Macy’s, ни в Filene’s Basement, ни в JCPenney, ни в David’s Bridal, так что салон оставался нашей единственной надеждой.

Мы зашли в маленький магазинчик, до отказа забитый платьями всевозможных цветов и оттенков, от тафты и тюли до шелка, от ярко-красных до ядовито-зеленых, с блестками и цехинами.

Из-за занавески вышла невысокая, футов пять ростом, владелица магазина, тепло улыбаясь. Она осмотрела меня сверху донизу, кивнула, потом, не колеблясь, сказала:

– Мы что-нибудь найдем, милочка.

Ее уверенность и сильный итальянский акцент приободрили безнадежную девочку, прятавшуюся внутри меня. Я улыбнулась.

Они с мамой отправили меня с тремя платьями в примерочную, которая больше напоминала комнату для шитья с дверью, имевшей больше символическое значение. Я посмотрела на все три и ахнула при виде синего шелкового. До пола, без лямок, свободное, с А-образной юбкой; его цвет постепенно переходил от сапфирового к индиго, затем к топазовому, а кромка была ледяного голубого оттенка. Я отложила два остальных платья, даже не обратив внимание на цвет и форму, и разделась. Платье обручем повисло над головой, прошелестело по шее и спине и остановилось на талии. Оно было на три размера больше – 22-го, хотя обычно я носила 16-й. Но оно мне понравилось. Я знала, что оно подойдет идеально.

Прежде чем я даже успела повернуться, чтобы рассмотреть себя в зеркале со всех сторон, владелица магазина открыла тонюсенькую дверь, посмотрела на меня и всплеснула руками.

– Это, – проворковала она, довольно склонив голову.

Я снова повернулась к зеркалу, сияя, и медленно рассмотрела себя в синем.

– Да. Это.

Мама выписала чек за платье, не задумываясь. Оно обошлось в 250 долларов и требовало значительной доработки; это значило, что теперь маме предстоит три недели сверхурочной работы и недосыпа, лишь бы ее малышка стала самой красивой на балу. Я колебалась, стоя у кассы и проглатывая цену, словно горсть камней, но она взяла мое лицо в ладони.

– Нельзя решать, сколько стоит красота.

Я заглянула в ее глаза, такие любящие и любимые, и улыбнулась сквозь слезы. Она прижалась губами к моему правому виску и прошептала:

– Ты стоишь всех денег, которые у меня есть, Френси. Всех до копейки.

Поездка на выпускной с Майком продлилась, как мне показалось, считанные секунды. Мы болтали, смеялись, подшучивали друг над другом, совершенно не напрягаясь. Я была собой, и он тоже – и меньше всего нас заботил социальный статус. И я никогда не забуду то чувство, которое испытала, зайдя в здание, где проводился выпускной, под руку с Майком Оппелем, самим Майком Оппелем, и в первый раз в жизни пережив в точности то, что хотела.

Я хотела, чтобы меня видели.

Чтобы меня видели красивой.

То было странное ощущение. Чужое. Головы – аккуратные «ежики» и пышные прически, держащиеся на лаке, – поворачивались, когда мы проходили мимо. Друзья подбегали к нам, ошеломленно здоровались, потом шептали на ухо: «Ты сногсшибательная!». Я отклонялась чуть назад, смотрела им в глаза и отвечала: «Спасибо».

От теплых, добрых слов, которые я слышала от всех встречных, у меня закружилась голова, словно меня посадили на шину-качели. Мы поужинали, потанцевали, а потом притушили свет, и директор вышел на сцену с микрофоном, чтобы объявить, кого выбрали королевой бала. Наш класс выбирал только королеву, а королем автоматически становился тот, кто пришел с ней. Мы собрались на танцполе, возбужденно перешептываясь. Я огляделась вокруг, восхищаясь одноклассницами, – те просто лучились всеми оттенками весны. Я задумалась, кого из них выберут королевой, и даже ради смеха начала пересчитывать их детской считалочкой. «Какой трудный выбор», – подумала я. Повернувшись к Майку, я наклонилась к его уху.

– Как ты думаешь, кто это будет?

Он посмотрел мне в глаза, внимательно, пристально, словно это и был безмолвный ответ. Потом усмехнулся. Я сощурилась, выискивая в его взгляде хоть какую-нибудь дополнительную информацию. Он уже знает? Может ли он знать? Если он знает, мне даже будет как-то обидно. Я снова посмотрела на директора и попыталась выбрать хоть какое-нибудь имя, прежде чем назовут победительницу. Можно сказать, я заключила пари, пусть и сама с собой.

– Я очень рад объявить, что в этом году королевой выпускного бала стала…

Директор вытащил из конверта листок плотной бумаги. Эрик Клэптон сыграл первые несколько аккордов Wonderful Tonight, и я услышала:

– Андреа Митчелл.

Кхм… Простите, что?

Я потрясенно огляделась; остальные хлопали и радостно кричали, смотря на меня. Простите, я, наверное, не расслышала. Кто?

Вступил хрипловатый, страстный голос Клэптона. «I say ту darlin…»

Когда директор увенчал меня короной, я густо покраснела. Майк взял меня за руку и притянул к себе. Он положил руки мне на талию, а я обняла его за плечи, переплетя пальцы у загривка. Моя щека коснулась его щеки.

– Ты прекрасно выглядишь, – шепнул он мне на ухо. Я почувствовала, как по венам, ведущим к сердцу, быстрее потекла кровь. Прижавшись друг к другу, мы слегка покачивались в такт музыке. Я прищурилась из-за яркого прожектора, направленного от нас, и увидела вокруг сотни улыбающихся лиц. Все напоминало сцену из фильма.

А я в эти четыре минуты песни, в четыре минуты медленного танца была не просто толстушкой.

Я была красавицей. Королевой выпускного бала. Меня приняли. Я словно ничего не весила.

После этой песни началась следующая; снова раздались аплодисменты. Друзья по очереди обнимали меня. С поздравлениями подходили даже люди, с которыми я никогда не разговаривала. Я купалась во всеобщей доброте.

Наслаждение длилось часов пять: танцы и смех. Пять часов я чувствовала, словно плыву. То были пять часов чистой, безграничной эйфории. Пять часов, после которых мой рациональный ум все-таки вернул меня к реальности.

На вечеринке после выпускного, продлившейся всю ночь, многие разбились по парочкам, но вот мы с Майком ходили отдельно. Я увидела, как он стоит в противоположном конце комнаты и разговаривает с другой девушкой – поразительно красивой девушкой. Я заметила, как он улыбается, говоря с ней, потом – флиртуя с ней. И поняла, что мне он так никогда не улыбался. Он не стоял так рядом со мной, не касался невзначай моих рук. Я изо всех сил старалась прогнать от себя эту мысль, так что ушла в соседнюю комнату с подругами. В следующие несколько часов я так наигралась в веселые игры с выпивкой, что практически забыла и о Майке, и о девушке. Он несколько раз приходил ко мне узнать, как у меня дела, и, обняв меня за плечо, спрашивал, нравится ли мне вечеринка. От его прикосновений и милых вопросов я сразу вспыхивала. Я не могла не восхищаться им.

– Да я себя лучше не чувствовала никогда в жизни! – с энтузиазмом уверяла я. Он улыбался, чувствуя облегчение оттого, что я всем довольна, а потом уходил. Каждый раз после его ухода на сердце становилось все тяжелее. Мне было больно думать о том, что в соседней комнате у него другая девушка. Я смотрела в свой стаканчик из-под пива, и на поверхность всплывали непрошеные, словно пена, чувства. Я что, думала, что нравлюсь ему? Я действительно позволила себе подумать, что Майк Оппель может испытывать романтические чувства к самой толстой девушке в классе? Как я вообще могла подумать, что он пригласил меня на выпускной не просто потому, что захотел проявить щедрость и доброту?

Я вышла из комнаты и добралась до туалета. Там, в тишине и одиночестве, я почувствовала себя очень глупо. Я была просто добрым поступком Майка Оппеля. Иронической королевой бала. Мне даже стало интересно, не означает ли моя победа что-то вроде «Давайте сделаем всем классом что-нибудь хорошее и проголосуем за эту большую девчонку. Давайте сделаем ей подарок». Я почувствовала, словно одноклассники тайком номинировали меня на смену имиджа, а потом аплодировали, когда я вышла на сцену, преображенная и до странности уверенная в себе. Акт благотворительности, за который я должна быть благодарна.

И я была благодарна. Повышенная самооценка, радость – их подарили мне. Несмотря даже на предложенное мной печальное толкование, я все равно была рада этим чувствам. Мне самой предстояло выбирать, в каком свете рассматривать события этой ночи – в положительном или отрицательном.

Я наконец заставила себя выйти из туалета, но только для того, чтобы не довести себя саму до слез. Я вышла на улицу, чтобы наполнить стакан. На траве вокруг кулера с пивом сидела большая группа людей. Я нашла свободное место и села рядом со своим другом Джей Джеем, президентом класса; я еще с пятого класса была в него влюблена. Он повернулся и посмотрел на меня.

– Эй!

Его широкая улыбка заставила меня забыть, что всего несколько минут назад я была расстроена.

– Привет! – с таким же энтузиазмом ответила я.

– Поздравляю со званием королевы бала. Это очень здорово.

– Спасибо! Да. Это… странно. Не понимаю, как это случилось. – Я засмеялась.

– А я понимаю. Я считал голоса, тебя избрали почти единогласно. Все хотели, чтобы ты победила.

Услышав от него эти слова, я радостно улыбнулась.

Весь остаток ночи, до утра, мы вдвоем сидели на траве и разговаривали. Прерывались мы лишь на то, чтобы посмеяться, вспоминая забавные школьные истории. Такие интимные, долгие, содержательные разговоры я обычно вела с Кейт. Я не боялась сказать что-то невпопад, не тратила драгоценной умственной энергии, беспокоясь, что он на самом деле давно уже хочет поговорить с кем-нибудь другим, не задумывалась о том, какой растрепанной выглядела в лучах утреннего солнца. Я была собой – честной и немного дерзкой.

К восьми утра уже было пора уходить. Я уперлась ладонями в землю, собираясь встать.

– Знаешь, я хотел сказать тебе… – начал он. Я осталась сидеть и посмотрела ему в глаза. – Я хотел позвать тебя на выпускной.

Он сказал это очень серьезно, и мое сердце забилось чаще. Я покраснела и опустила взгляд.

– Ох, – проговорила я, нервно заерзав на земле. – Ну… спасибо. Это очень мило с твоей стороны.

Он тихо усмехнулся.

– Нет, меня не за что благодарить. Просто… Ты хорошая, с тобой было бы весело.

Меня охватило радостное возбуждение.

– Есть и хорошие новости: мы и так, по сути, провели вместе всю вечеринку.

Мы засмеялись.

– Ты права, – кивнул он. – И нам было весело. Надо еще как-нибудь встретиться.

Я улыбнулась во весь рот, показав, насколько счастлива от его слов.

На следующий день он позвонил и пригласил меня в кино. Еще через день мы почти весь вечер бесцельно ездили на машине и разговаривали – точно так же, как на вечеринке. Наша дружба быстро крепла, он мне нравился все больше и больше.

Мы целый месяц встречались каждый день, а потом поговорили и признались, как же сильно друг другу нравимся. На нашем втором «официальном свидании» случился мой первый поцелуй. Он соответствовал всем моим ожиданиям. Фейерверки и Dave Matthews Band[16]16
  Американская рок-группа.


[Закрыть], вышедшая на бис. Изобилие парфюма и брекеты. Он был чудесным. Чувствительным и добрым, достаточно общительным и веселым, чтобы в его компании нравилось всем.

Шесть благословенных месяцев, в том числе целое потрясающее лето, я была счастлива. Я еще никогда не бывала так долго всем довольна. Он писал мне любовные письма и стихи. Даже записывал для меня смешанные сборники на дисках – это второй точный признак любви. Он никогда не говорил о моей внешности – кроме тех случаев, когда называл меня прекрасной.