Текст книги "Если у нас будет завтра"
Автор книги: Эмма Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
ГЛАВА 2
Сайлас
Будильник прозвенел в пять утра. Но я проснулся раньше.
За огромными окнами спальни висело унылое серое утро. Я отбросил простыни из египетского хлопка[7]7
Египетский хлопок – тонкая и мягкая 100 % натуральная материя, изготовленная из особого сорта хлопчатника. По своему внешнему виду ткань напоминает тончайший сатин или шелк.
[Закрыть] и прошелся по комнате. Выдержанная в современном стиле, почти без мебели, она напоминала пятизвездочный номер в отеле. Камин уже остыл.
В огромном стенном шкафу практически не было одежды. Я не жил здесь, предпочитая собственный пентхаус в городе. Но заболел отец, и я вернулся домой, чтобы помочь ему справиться с проблемой. Как только он придет в норму, я уеду.
Я надел костюм для тренировок и зашагал по верхним этажам восточного крыла. Обутый в кроссовки, я двигался практически бесшумно. По длинной изогнутой лестнице спустился из восточного крыла в отделанное мрамором фойе. Точно такая же лестница вела и из западного крыла.
В кухне Рамона с помощниками готовили завтрак.
– Доброе утро, мистер Сайлас, – проговорила она. – Фрукты, яйца, кофе, как обычно? Колбасу или бекон?
– Бекон, – бросил я на ходу. – В семь, ко мне в комнату.
– Как скажете.
Я прошел через кухню для слуг, гостиную для приемов, столовую и семейную залу, такую же холодную и неуютную, как и та, в которой принимали гостей. Разве что здесь в углу стояло небольшое пианино. И спустился в подвал, переоборудованный в зал для отдыха и тренировок.
Я поднял гантели пятьдесят раз каждой рукой, выполнил полсотни приседаний со штангой на плечах, триста скручиваний с набивным мячом и пробежал пять миль на беговой дорожке. В половине седьмого утра я вернулся в комнату, чтобы побриться и принять душ.
Пока пар от льющейся воды заполнял похожую на пещеру ванную комнату, я взялся за бритву. Провел лезвием по подбородку, машинально взглянул в висевшее на стене зеркало.
И увидел застывшую маску.
Твердый, как лед, взгляд голубых глаз. Стрижка за две сотни долларов на светлых волосах – коротко с боков, а наверху длиннее, так что одна прядь постоянно падала на лоб. Модный загар. Широкий рот. Квадратная челюсть. Длинный прямой нос.
Воспоминания закружились вокруг меня, эхом отдаваясь в ушах.
– Какой красавчик! Взгляни на это лицо. Но для кого оно? Не отрицай, ты ведь бабник. Так зачем пытаться спорить с природой. Плевать в лицо Господу за все его дары. Такой наследственностью стоит поделиться. Раскидать свое семя. Вложить его в женское лоно и позволить прорасти. Воплотиться в сыновьях. Потомках. Ты ведь не хочешь свернуть с намеченного природой пути? Конечно же нет. Поэтому ты здесь. Чтобы вправить мозги. А теперь бери инструмент, красавчик, и возвращайся к работе.
Я вырвался из объятий прошлого, почти ожидая увидеть, как дыхание клубится паром в ледяном воздухе Аляски. Вместо леса, полного заснеженных зеленых деревьев, я оказался в ванной комнате, отделанной дорогой плиткой и хромом. И в дрожащих руках держал бритву, а не топор. Не было кричащего мне в лицо тренера Брауна. Лишь смотрело из зеркала собственное отражение.
«Черт возьми».
Я втянул носом воздух, и страх скрылся в глубине голубых глаз.
Такого же цвета, как вода в Медном озере на Аляске. Неподвижных, безжизненных и холодных. Я поднял бритву и продолжил свое занятие.
* * *
Я надел темно-синий костюм от Валентино, шелковый галстук на пару тонов светлее и туфли от Феррагамо. Как я и велел, ровно в семь утра одна из горничных Рамоны принесла мне завтрак – фрукты, кофе, бекон – на серебряном блюде, накрытом серебряной крышкой, чтоб ничего не остыло. Я уселся возле эркерного окна, выходящего в сад, все еще по-летнему зеленый. Бассейн пока не закрыли на зиму. Я жевал завтрак, почти не ощущая вкуса еды, и читал новости в телефоне.
Об отце ничего. Пока.
Я убрал телефон и принялся разглядывать лес, росший на границе поместья. За кронами деревьев еще спал Сиэтл; из накрывшего город одеяла тумана виднелась Спейс-Нидл.
Отсутствие новостей о состоянии отца было лишь вопросом времени. Рано или поздно кто-нибудь задумается, почему он перестал появляться в офисе в центре города или провел последнее заседание совета директоров по видеосвязи. Акционеры начнут строить догадки, или проговорится кто-нибудь из нанятого неврологом медперсонала. И тогда отец будет вынужден уйти на пенсию.
– И придет мое время.
Слова прозвучали резко и холодно. Эмоций в голосе слышалось не больше, чем у робота. Посредственный актер, повторяющий роль. Лишь персонаж, вот только пьесой была моя жизнь. Состоящая из бесконечной череды дней, полных притворства и лжи. Я настолько привык скрывать свои истинные чувства, что под каменно-стальной маской с трудом угадывался человек из плоти и крови.
Но как бы ни был болен отец, мне приходилось плясать под его дудку, даже несмотря на то, что ему становилось все хуже. И я останусь в его власти, пока он не вручит мне ключи от империи, которую «Форбс» оценил в двадцать шесть миллиардов. Глупо – и опасно – даже думать, что все это когда-нибудь закончится.
Тряхнув рукой, я высвободил висящие на запястье часы «Патек Филипп». Половина восьмого утра. Точно по расписанию.
Я сглупил, заявившись прошлым вечером в убогую комнатенку в захудалом местном колледже в часах за восемьсот тысяч долларов. Черт возьми, о чем я думал?
«О помощи. Тебе нужна помощь».
Я заглушил мысль, будто топором из воспоминаний о зимнем лесе рассекая слова на ничего не значащие звуки. Тренер Браун учил нас, что любую слабость, как и потребность в помощи, следует запереть в непроницаемом хранилище в глубине разума и сердца. Свое я создал на Аляске практически неприступным и почти убедил себя, что внутри ничего нет. Ни слабости. Ни нужды в чем-либо. Ни помощи, ни друзей, ни любви…
Лишь дисциплина. Порядок. Точность. Отречение. Такой теперь стала моя жизнь.
Я совершил ошибку, появившись на собрании Анонимных наркоманов. Выказал слабость, как и прежде, когда позволил болеутоляющим нарушить четкий, размеренный порядок своей жизни.
В Бенингтонской средней школе-интернате я пользовался особой популярностью, ведь, будучи вторым наследником «Марш Фарма», имел доступ к лекарствам, отпускаемым строго по рецептам.
Но сам я их не пробовал. Пока не приехал с Аляски.
Когда я вернулся и меня неохотно выписали из больницы, я открыл для себя ОксиПро – самое популярное обезболивающее нашей фирмы. Оно помогало мне в Йельской школе менеджмента, потом – на управленческих тренингах в «Марш Фарма». Держать свое хранилище крепко запертым и ничего не чувствовать было чертовски утомительно. Таблетки спасали. Вызывая ложное ощущение покоя. Как будто бы я отдыхал от жизни.
От зависимости я избавился самостоятельно, крича и сопротивляясь, но таблетки по-прежнему звали меня. И поэтому я сидел, ссутулившись, в задней комнате местного колледжа. Только если бы кто-то узнал, что Сайлас Марш пришел на чертово собрание с кучкой гребаных наркоманов…
А потом заговорил тот парень.
– Привет, меня зовут Макс.
– Привет, Макс.
Как и ожидалось, хор голосов подхватил его имя, да и я не молчал. Мои губы самовольно, без разрешения, произнесли его.
Макс. Высокий, темноволосый, с широким ртом и карими глазами, в которых светились ум и теплота. Человечность. По тому, как сидели на парне джинсы и обтягивала широкие плечи и грудь черная кожаная куртка, я мог судить о его телосложении. Мень– ше меня, но следит за собой, поддерживая тело в форме…
Вилка, что я держал в руке, со звоном упала на тарелку, и я вновь оказался в своей комнате. И снова передо мной возник тренер Браун, крича и брызгая слюной на мои застывшие от холода щеки.
«Знаешь, кто ты? Жалкий маленький слабак, который позабыл себя. Но я этого так не оставлю. О да, когда я закончу, ты точно вспомнишь, кто такой. Никто. Ты. Пустое. Место».
Я вытер рот льняной салфеткой и вышел, оставив Макса на трибуне в той комнате, где он рассказывал, как ради наркотиков продавался мужчинам. Там ему было самое место, а ко мне все это не имело отношения. Никакого.
В конце коридора в правом крыле я столкнулся с Сезаром Кастро, управляющим поместьем. Возле комнат отца он беседовал с доктором Уэббом. Несмотря на возраст, лицо Сезара все еще оставалось гладким, так что выглядел он моложе своих шестидесяти лет. Я быстро подошел к ним.
– Итак?
– Доброе утро, Сайлас, – поздоровался Сезар. – Вы помните доктора Уэбба?
– Конечно. – Мы обменялись рукопожатиями, и я с хмурым видом скрестил руки на груди. Терпеть не мог повторяться. – Итак?
– Сегодня он отдыхает, – проговорил доктор Уэбб. – И я бы рекомендовал ему отдыхать и дальше. Никакой работы. Никаких телефонных звонков.
– Конечно, – согласился я. – Он ведь едва говорит. Как долго длятся подобные приступы?
Доктор Уэбб потер подбородок.
– Рассеянный склероз – болезнь непредсказуемая. А в случае вашего отца приступы, то есть периоды активных признаков, будут более длительными и прогрессирующими, чем при других формах заболевания. Возможны редкие или очень редкие ремиссии.
Я молча осмысливал слова доктора. Прошло всего несколько недель с того момента, как у отца за ужином начали дрожать руки. На следующее утро появились проблемы с речью, и он жаловался на онемение и зуд в ногах. МРТ выявила повреждения спинного и головного мозга, и ему поставили диагноз. Я сразу же занялся изучением темы первично-прогрессирующего рассеянного склероза, и чем дальше читал, тем сильнее у меня сжималось все внутри. Эта форма заболевания являлась наихудшей и труднее всего поддавалась лечению.
– Ему станет лучше? – спросил я.
– Трудно сказать. Возможны временные улучшения, когда будут неактивны признаки болезни. Мы даем ему самые лучшие и новейшие лекарства…
– Само собой, – фыркнул я. – Мы сами их и производим.
Доктор Уэбб кивнул.
– Да, конечно. А через неделю сделаем еще МРТ, посмотрим, нет ли новых повреждений. И тогда сможем точно оценить распространение болезни. Так что подождем и увидим.
«Подождем и увидим». В словаре Марша не было подобных выражений. Отец никогда в жизни ничего не ждал. Он действовал. Как и в случае со мной. Быстро. Жестко. Безжалостно.
Я выпрямился.
– А кто ухаживает за ним сегодня?
Доктор неуверенно взглянул на Сезара.
– Сейчас с ним Нина и Роберто…
– Они здесь уже два дня, – бросил я. – А где остальные?
– На это нужно время, – пояснил доктор Уэбб, – учитывая секретность и юридические препятствия, что приходится обходить.
Сезар прочистил горло.
– Доктор Уэбб сообщил, что на сегодня назначено два собеседования.
– Хорошо, – проговорил я. – Убедитесь, что ребята не из болтливых. И внесите все условия в соглашение. Потом пусть работают.
Доктор Уэбб, кажется, обиделся. Сертифицированный невролог, впервые применивший возможности секвенирования генома при лечении болезни Альцгеймера, он явно не привык, чтобы с ним обращались как со слугой. Однако удивительно, с чем готовы мириться люди, когда речь идет о больших деньгах вроде наших. Таких, по сравнению с которыми жалованье невролога мирового класса кажется минимальной зарплатой.
– Я лично беседую с кандидатами, – проговорил доктор Уэбб. – Двое перспективных ребят. Одного из них настоятельно рекомендовала подруга из Вирджинии Мейсон…
– Отлично. Займитесь этим. – Я повернулся к Сезару; того явно смутило мое поведение. – Хочу повидаться с папой перед тем, как ехать в офис. Попытаюсь сдержать гиен, чтоб поменьше тявкали. Он проснулся?
– Пару минут назад.
Больше не сказав ни слова, я вошел в гостиную отцовских апартаментов и прошагал мимо ревущего камина в спальню, где пахло дезинфицирующим средством и мочой.
Женщина-медсестра – должно быть, Нина – делала заметки на айпаде. Когда я вошел, она чуть улыбнулась.
– А я собиралась вас искать, – прошептала она. – Он о вас спрашивал.
Я кивнул и подошел ближе, все еще удивляясь, что отец лежит в кровати. Всего несколько недель назад он был полон жизни. Высокий – рост я унаследовал от него, – внушительный, он стегал голосом, словно кнутом, заставляя окружающих стремглав нестись исполнять свои распоряжения.
«Марш Фарма», в конце двадцатого века торговавшая лишь настойками и укрепляющими средствами, за несколько десятилетий превратилась в семейную корпорацию, специализирующуюся на диабетических препаратах. Но именно Эдвард Грейсон Марш III, благодаря лабораторным разработкам ОксиПро, вывел компанию на высший уровень. За последние десять лет миллионы долларов превратились в миллиарды прибыли, и отец в своих кругах стал выдающейся личностью.
«Теперь он похож на пугало, которое кто-то забыл убрать на зиму».
Я пододвинул стул. На нем сидела бы мама, будь она еще жива. Седые волосы отца казались тонкими и ломкими, борода вокруг носа и рта пожелтела. Даже во сне он хмурился, неодобрительно поджав губы.
– Мне сказали, что он проснулся, – раздраженно бросил я, пытаясь скрыть неуверенность в том, что не разбудил его. Даже сейчас, несмотря на болезнь отца, я тщательно обдумывал каждое сказанное слово, принятое решение, сделанный в его присутствии жест.
Я кашлянул в кулак, и отец пошевелился. Открыл глаза, такие же ясные и голубые, как мои, все еще пронизывающие насквозь, и впился в меня взглядом. Повернул лежащую на подушке голову на судорожно дергающейся шее.
– Привет, пап, – тихо проговорил я. – Как ты?
– Н-н-не строй ч-ч-чертова идиота, – прошипел он, с трудом выговаривая каждое слово. – Не трать… время зря…
Я сел ровнее.
– Я поеду в офис, как обычно. Разберусь с Брэдли и чем-нибудь отвлеку Веру. И последнее: ты взял пару выходных…
Он покачал головой и пробормотал нечто, похожее на «бред». На простыни брызнула слюна.
– Я н-не беру в‑выходных.
– Отлично. Ты на встрече с инвесторами в… Ну, не знаю. В нашем комплексе в Токио? Или Нью-Йорке? Пап, выбери место. Мы не сможем скрывать это вечно. Болезнь никуда не денется.
– Г-говорят, она п-приходит и у-уходит, – выдавил он. – Б-болезнь отступит. В-веди себя по-прежнему.
– Этого не хватит.
– Веди… себя… п-по-прежнему.
– Сделаю все, что смогу, – проговорил я, поднимаясь со стула.
С удивительной силой он резко выбросил руку вверх и схватил меня за запястье.
– Т-тебе ведь это н-нравится? Видеть, как с-сдает старик.
– Нет, пап, не нравится.
Он словно бы и не слышал меня. Или не поверил.
– В-все это не т-твое. П-пока еще нет. Н-не вздумай н-напортачить.
– Конечно, нет.
Я вскочил на ноги как раз в тот момент, когда дверь распахнулась и в комнату ворвался Эдвард Грейсон Марш IV. Эдди был старше меня на два года, но выглядел лет на десять моложе. Тощий, с волосами темнее моих, уложенными в идеальную прическу. Сегодня он надел твидовый костюм, галстук-бабочку, жилет и ботинки с гетрами. И выглядел так, словно участвовал в празднике, посвященном Чарльзу Диккенсу. Сезар, Нина и другой медбрат ввалились в комнату вслед за Эдди, пытаясь его успокоить.
– Что за дела, добрый друг!
Высокий, гнусавый голос Эдди заполнил огромную спальню. Руки отца, несмотря на дрожь, стиснули покрывало, и он поморщился от шума.
– Сайлас! – прогудел Эдди. – Какие новости, старина? Навещаете нашего милого папочку?
– Привет, Эдди, – проговорил я, быстро подходя к нему и приобнимая за плечи. – Давай чуть потише. Папа приболел.
– Согласен, – все так же громко пробасил Эдди, быстро высвобождаясь из моих объятий. Он обратился к отцу, не глядя ни на него, ни на кого-либо еще: – Дражайший отец, как ваши дела? Насколько понимаю, не блестяще. Прискорбно.
Я стиснул зубы и осторожно положил руку на плечо Эдди. Брат страдал синдромом Аспергера[8]8
Синдром Аспергера – общее нарушение психического развития, характеризующееся серьезными трудностями в социальном взаимодействии, а также ограниченным, стереотипным, повторяющимся репертуаром интересов и занятий.
[Закрыть], так что, когда чем-то увлекался, терял связь с реальностью. На несколько месяцев. Последней страстью братца стала Викторианская эпоха. Он одевался, говорил и вел себя так, будто мы находились в Англии восьмидесятых годов XIX века.
Предполагалось, что Эдди станет преемником отца. Подобно тому, как современные монархи наследуют трон, брат был следующим в роду, чтоб получить управление компанией. Однако не вышло, и все свалилось на меня.
Но и я по-своему разочаровал отца.
– Кажется, похоже на дождь, – проговорил Эдди, глядя в пол. – Думаю, приличного ливня не было уже пару недель.
У отца дернулась челюсть, и он крепко зажмурился. Я тщетно искал Марджори, личную компаньонку Эдди, пытаясь осторожно вывести брата из спальни, пока ситуация не обострилась до предела.
Слишком поздно.
– Уберите отсюда этого убогого придурка, – проорал отец без малейшей запинки.
Эдди замер, потом начал раскачиваться взад-вперед. Я резко обернулся к отцу, почувствовав, как внутри поднимается ярость.
– Не надо так с ним разговаривать.
Отец покачал головой и пробормотал, глядя в потолок:
– В чем я в‑виноват? Почему п-проклят? Двое неполноценных сыновей…
Ярость сменилась унижением. Медработники, конечно, понятия не имели, о чем говорил отец. Но Сезар-то знал меня с самого детства. И он старательно отводил взгляд в сторону.
– Идем отсюда, Эдди, – проговорил я. – Пойдем.
Я осторожно вывел его из спальни. Мы спустились вниз по огромной изогнутой лестнице в семейную гостиную, где он начал расхаживать взад-вперед. Сжимая и разжимая руки.
Зажужжал мобильник. Пришло сообщение от Сильвии, моей помощницы.
В пути? У них куча вопросов.
Я пробормотал проклятие и быстро набрал:
Скоро буду.
– Эдди, мне нужно на работу, – пояснил я. – Веди себя хорошо. Мардж скоро придет.
– Послушайте, старина, – проговорил Эдди высоким дрожащим голосом. – Задержитесь ненадолго, ладно? Вы ведь хороший парень.
Я снова взглянул на часы.
– Мне нужно в офис.
– Прискорбно, – пробормотал Эдди. Он снова сжимал руки и, опустив голову, ссутулив спину, быстро ходил по комнате. – Ужасно, крайне прискорбно…
Я чуть коснулся рукой его плеча. Если бы Эдди захотел, он мог бы с легкостью отодвинуться.
– Тс-с-с, все в порядке.
Но я чувствовал, как тело Эдди дрожит под моей ладонью. Оскорбление отца ошеломило брата. И если я что-нибудь не сделаю, он будет волноваться весь день. Я взглянул на пианино. Бежали секунды. Я все равно не успел вовремя. Терпеть не мог опаздывать. Но успокоить брата было непросто. И одним из способов являлась музыка.
– Хочешь, я тебе поиграю?
Эдди кивнул, его руки дрожали.
– Ч-Чудесно. Время от времени люблю послушать хорошую музыку.
– Будут пожелания? – спросил я, усаживаясь на скамейку.
Эдди на какое-то время застыл у меня за спиной, потом снова принялся ходить.
– Я бы предложил что-нибудь быстрое, – проговорил он. – Может, какое-нибудь рондо?
– Конечно, Эдди.
Я положил пальцы на клавиши и, сосредоточившись, через мгновение заиграл «Турецкий марш» Моцарта. Классическое произведение восемнадцатого века, стремительное, но сложное.
Мои руки двигались сами собой – я знал пьесу наизусть, – а мама улыбалась нам с висящего над пианино портрета, написанного маслом. Это произведение я выучил одним из первых, еще в детстве, когда мама обнаружила у меня талант.
«Ты мог бы стать знаменитым пианистом, играть для всей Европы, как юный Моцарт», – часто повторяла она мне, хлопая в ладоши и улыбаясь. Ее улыб– ка всегда была самой особенной. Полной жизни и света.
Как я относился к своей способности играть? Не знаю, она возникла сама собой, почти необъяснимо.
Словно язык, на котором я умел говорить с рождения. Я читал музыкальные знаки на бумаге, а в голове и сердце возникали звуки, которые затем играли пальцы. Но что конкретно значила для меня музыка и что я хотел с ней сделать… У меня даже не было возможности об этом подумать. Мне просто не позволяли подобных мыслей.
Отец говорил, что игра на пианино – всего лишь увлечение, а не серьезная профессия.
«Только слабаки всю жизнь стучат пальцами по клавишам. Мой сын не будет слабаком».
Мама умерла прежде, не успев понять, насколько серьезно говорил отец.
Я подвел Моцарта к стремительному завершению и, оглянувшись, увидел, что Эдди, застыв на месте, с улыбкой смотрит в пол.
– Отличное представление, добрый друг, – проговорил он, хлопая в ладоши, но не встречаясь со мной взглядом. Он не мог, или не умел, выражать свои эмоции, как все остальные.
Я тоже не мог. После Аляски.
– Да, мастерское. Без сомнений, однажды мы сможем лицезреть вас в стенах Карнеги-холла. – Эдди приподнял воображаемую кепку. – Доброго дня, сэр.
– Всего хорошего, Эдди, – пробормотал я.
Я бросил последний взгляд на мамин портрет. Она умерла, когда мне исполнилось одиннадцать. Теперь она жила лишь в картинах и фотографиях, с улыбкой глядя на нас сквозь пленку или холст. Хотелось бы мне проникнуть внутрь маминых снимков и оказаться рядом с ней.
В любом случае, там было бы лучше, чем здесь.
ГЛАВА 3
Макс
– Я получил работу, – проговорил я, усаживаясь на стул рядом с Даниэлем.
Его любимый бар «Дым и зеркала» напоминал жилище самого Даниэля – промышленный стиль с кирпичными стенами, трубами и зеркалом позади бутылок со спиртным, что усиливало и отражало свет. Для вечера среды народу было многовато.
Даниэль с друзьями, Малькольмом Нельсоном и Чарли Брайантом, заняли столик в скругленном углу бара. За последние несколько недель я тоже с ними сдружился. Хотя во взгляде Чарли всегда мелькал интерес другого рода, а в улыбке таилось нечто загадочное, как будто он жаждал поделиться со мной каким-то секретом.
Вот и теперь Чарли одарил меня одной из своих хитрых улыбочек.
– Дежавю. Разве мы не сидели здесь месяц назад, поднимая тост за твою работу в Вирджинии Мей– сон?
– Просто Макс хочет, чтобы мы раскошелились, – проговорил Даниэль, ухмыляясь поверх стакана с «Белым русским»[9]9
«Белый русский» – один из популярных коктейлей со сливками на основе водки и кофейного ликера.
[Закрыть] коктейлем. – И поэтому объявляет о важных жизненных событиях. На следующей неделе он перестанет скрывать свои наклонности. Снова.
– Спасибо, хватило и одного раза. – Я повернулся к бармену и, перекрикивая шум и музыку, заказал содовую с лаймом.
– Рад за тебя, – сказал Малькольм. – А то ты выглядел каким-то замученным. Я уж начал волноваться.
– Я тоже, – поддержал его Чарли.
– Спасибо, – проговорил я. – Хотя не думаю, что эта работа окажется легче. Расспрашивали меня по полной.
– Но ты же справился, и теперь ты… – Даниэль поднял брови. – Погоди, а тебе можно рассказывать? – Он повернулся к ребятам. – Он мне почти ни слова не сказал. Сплошные тайны. Полная секретность.
– Ну, конечно, не уровень Джеймса Бонда. Просто теперь я в составе частного медперсонала и работаю на весьма состоятельного парня.
«Если не вдаваться в подробности».
Я кашлянул, подумав о сумме жалованья, что озвучил мне Сезар Кастро, управляющий Маршей.
– Весьма состоятельного парня, – поддразнил Даниэль.
– Звучит глупо, но больше ничего сказать не могу, – пояснил я. – Меня заставили подписать столько соглашений о неразглашении, до сих пор рука ноет. – Я повернулся к Даниэлю. – Но могу тебя обрадовать. Начиная с субботы я больше не буду занимать твой диван. Мне предоставят жилье.
– Надеюсь, не чулан под лестницей, – пошутил Даниэль.
– Не совсем. Мне дали комнату в особняке.
– Круто. Но ты хотя бы будешь в городе?
– По ту сторону озера, в Белвью, – проговорил я с улыбкой и отхлебнул содовой. – Но смогу тусоваться здесь в выходные.
Чарли взглянул на меня поверх бутылки пива.
– Рад слышать.
– За тебя, – провозгласил Даниэль, поднимая стакан. – За Макса и его новую работу. Пусть ухаживает за Рокфеллером или за одним из людей Билла Гейтса. – Он замер, потом схватил меня за руку. – Боже, неужели? Это Билл Гейтс? Он ведь живет в Белвью. Это он?
– Если это он, передай, что у меня на компе «Эксплорер» накрылся, – пробормотал Малькольм, разглядывая бутылку пива. – В очередной раз.
– Это не Билл Гейтс.
«Но примерно такой же богатый».
Парни выпили за мою работу, а я улыбнулся им и отвернулся, разглядывая собравшихся. В основном мужчины, но есть и несколько женщин. Все о чем-то беседуют, а из динамиков звучат различные композиции в стиле девяностых.
Я чувствовал, как Чарли, сидящий по ту сторону от Даниэля, сверлит меня взглядом. Не могу сказать, что он выглядел непривлекательно. Светлые волосы, борода и бледная кожа. Казалось, все его черты – близко посаженные глаза, маленький нос, миниатюрный рот расположились посреди лица. Но если бы я находился в поиске, мое внимание скорее привлек бы Малькольм. В костюме-тройке он походил на Майкла Б. Джордана[10]10
Майкл Б. Джордан – американский актер. Наиболее известен по фильмам «Станция «Фрутвейл», «Фантастическая четверка», «Черная пантера», а также двум продолжениям серии «Рокки».
[Закрыть].
Но я никого не искал.
«Может, и хотел бы, но не искал».
– О, Шерил и Аднан, – проговорил Даниэль, с энтузиазмом взмахивая рукой кому-то у двери. Он схватил Малькольма. – Пойдем, ты должен с ними познакомиться. Они классные.
– А нам что, ждать здесь? – крикнул я ему вслед, но Даниэль, даже не обернувшись, лишь махнул рукой. Когда Чарли скользнул на свободное место рядом со мной, я понял, что все было подстроено.
Он наклонился ко мне, пока Крис Корнелл пел о падении и черных днях.
– Итак, Макс.
– Итак, Чарли, – проговорил я, криво усмехаясь. – Ты что-то задумал?
– Вообще-то, да, – согласился он. – Ты засел у меня в мыслях. Накрепко.
– Если бы это не звучало так похоже на чью-нибудь реплику, я бы повелся.
– Реплика точно не моя. – Он подтолкнул меня локтем. – Да ладно. Ты разве не думал об этом? Мы с тобой. Общаемся. Наедине. Необязательно что-то серьезное. Вообще, у меня аллергия на серьезные отношения.
Я отхлебнул содовой.
– Даниэль рассказал, в каком я положении?
– Кое-что. Ты вырос здесь, но родители вышвырнули тебя. И теперь ты вернулся, чтобы попытаться заставить их прозреть. Обычная песня в нашей среде.
– Это лишь часть, – вздохнул я. – Остальное породило во мне аллергию на нечестность. По отношению к себе. И к другим.
– Кажется, меня вот-вот пошлют.
Я улыбнулся, чтобы прогнать саднящее чувство.
– Ничего личного, но случайные связи не для меня. По крайней мере, не сейчас. Когда мне исполнилось семнадцать, я вступил на зыбкую почву, и я не… – «Не позволю, чтобы мне причинили боль». – Не стану связываться с кем-либо, пока не пойму, что все по-настоящему.
Чарли шумно выдохнул.
– Дани меня предупреждал.
– О чем?
– Я сказал, что хочу с тобой переспать. Он ответил, что могу попытаться, но я тебя недостоин.
Мои глаза вспыхнули.
– Недостоин?
Чарли махнул рукой.
– Поначалу я обиделся, но теперь понимаю. – Он наклонил бутылку пива в мою сторону. – В тебе что-то есть, Макс Кауфман. Ты словно… не знаю. Слишком хорош, чтобы быть правдой. Так сказал Дани, не я. Но я тоже заметил.
– Что весьма далеко от истины, – пробормотал я, чувствуя, как в груди разливается тепло. Не хотелось признавать, но с тех пор, как меня выгнали из дома, мое сердце цеплялось за доброту. Изо всех сил.
Чарли пожал плечами.
– Ты умный. Точнее, мудрый. Когда мы были здесь в последний раз, я слышал, что ты советовал Малу по поводу брата. Ты сталкивался с подобной дрянью и знаешь, о чем говоришь.
Я поерзал на стуле.
– Если я и посоветовал нечто дельное, то лишь потому, что несколько лет назад коснулся самого дна и кое-что понимаю.
– Верно. Понимаешь. А на мой скромный, поверхностный взгляд, ты – горячий парень. И сейчас меня волнует именно это, – он тяжело вздохнул и рассмеялся. – Видишь? Дани оказался прав. Я недостоин.
– Это просто смешно.
Чарли пожал плечами.
– Ты все держишь под контролем. Это не плохо, просто встречается довольно редко.
Ничего я не контролировал. Наверное, со стороны так казалось, потому что я уделял все внимание работе и не подвергал себя риску ни в больнице, ни за ее пределами. Но у подобного поведения имелись недостатки. Я не мог радоваться жизни, не прокручивая в голове все произошедшее. И время, проведенное на улицах, напоминало о себе в самый неподходящий момент.
Я пообещал себе, что в следующий раз мужчина прикоснется ко мне лишь тогда, когда захочет дать столько же, сколько и взять. Он посмотрит на меня с нескрываемым вожделением. И увидит настоящего меня…
– Даниэль преувеличивает, – бросил я. – И сильно. Ничего я не контролирую. И мудрости мне, определенно, не хватает. Во всяком случае, я ее не ощущаю. Я лишь чувствую…
«Одиночество», – закралась в голову мысль, и я вышвырнул ее обратно.
– Собранность, – сказал я. – Я просто собранный.
Чарли ухмыльнулся.
– Ты ведь знаешь, чего хочешь, верно? И не готов уступить. – Он чокнулся бутылкой с моим стаканом. – Так что, друг мой, у тебя все под контролем.
На это возразить было нечего. Вернулись остальные. Даниэль бросил на нас вопросительный взгляд. Чарли опустил вниз большой палец. Но, проведя еще час в баре, он уехал домой с парнем, которого встретил на вечеринке неделю назад. Даниэль с друзьями рванули в ночной клуб.
Мы с «мудростью» в одиночестве направились домой.
* * *
В пятницу днем я запихнул свои скудные пожитки в спортивную сумку и чемодан на колесиках. Сезар Кастро обещал, что комната в огромном доме для меня будет готова уже завтра.
Даниэль работал допоздна, но когда он вернется, мы устроим прощальный ужин с пиццей. А пока я решил заглянуть в местный колледж, чтобы еще раз обсудить с Дианой возможное наставничество. Теперь, когда я ушел из отделения «Скорой помощи» и не находился постоянно на грани нервного срыва, я чувствовал, что смогу кому-нибудь помочь.
В колледже, в основном, находилась та же группа. Некоторых я узнал с прошлого раза. Кто-то не пришел. Встречались и новички.
А сзади сидел модный Унабомбер.
«Черт…»
Я увидел, как он вновь ссутулился на стуле, вытянув ноги и скрестив руки на груди, и сердце мое неожиданно пропустило удар. Сегодня он надел очередную дорогущую толстовку с капюшоном, джинсы и черные ботинки. И даже темные очки на глазах не могли скрыть, как он чертовски красив. Я с жадностью рассматривал точеную челюсть и этот рот… Боже. Даниэль восхищался полными губами Тома Харди[11]11
Том Харди – английский актер, продюсер и сценарист.
[Закрыть]. Модный Унабомбер ни в чем не уступал тому же Тому.
Парень поймал мой взгляд и склонил голову набок, как бы спрашивая: «И какого черта тебе от меня надо?»
Я кашлянул и отвернулся. На трибуну поднялась Диана, пытаясь призвать собравшихся к порядку. После встала женщина, чтобы поделиться своей историей, за ней – мужчина постарше. Я изо всех сил пытался внимательно слушать, но чувствовал, что меня будто силой гравитации притягивает к сидящему позади парню.
«Возьми себя в руки. Ты же заделался монахом, а он всем своим видом сообщает: «отвали».
Но он вернулся. Я думал, что никогда его больше не увижу. И вот он здесь, чтобы сделать еще попытку.
«Молодец, парень».
Диана обратилась к собравшимся.
– Кто-нибудь еще хочет с нами поделиться?
Но присутствующие сегодня не стремились к разговорам. Как и я. В комнате повисло молчание.
– Конечно.
Слово, произнесенное глубоким низким голосом, разбило тишину.
Головы собравшихся повернулись к парню, сидящему сзади. Машинально я тоже обернулся и увидел, что модный Унабомбер наклонился вперед, положив мускулистые руки на бедра.
– Замечательно, – проговорила Диана. – Может, поднимешься…
– Мне и здесь хорошо.
– Как хочешь.
Парень изучал лежащие на коленях руки; длинные пальцы он сплел в замок.
