Текст книги "Коварство и честь"
Автор книги: Эмма Орчи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 9
Страшный час
Молодой человек, высокий, худощавый, с желтоватой кожей и бегающими глазами, бесцеремонно протиснулся мимо служанки, бросил шляпу и трость на ближайшее кресло и поспешил войти в салон, где сидела готовая его принять прекрасная испанка, олицетворявшая сейчас безмятежное равнодушие. В качестве декорации Тереза выбрала маленький диванчик, обитый старой розовой парчой. Откинувшись на спинку, она держала в руках раскрытую книгу. Свет стоявшей за диваном лампы с абажуром розового шелка обводил блестящим светящимся контуром силуэт ее головки, изящного плеча и гривы черных волос, подчеркивал холодные полутона прозрачного платья, падал на округлые обнаженные руки и округлые очертания бюста.
Такая картина способна ослепить любого мужчину! Тальену следовало немедленно упасть к ее ногам, и тот факт, что он остановился в дверях, свидетельствовал о нешуточном смятении разума.
– А, гражданин Тальен! – воскликнула Тереза с достойным восхищения хладнокровием. – Вы пришли первым, и я рада вас видеть, потому что почти теряла сознание от скуки. Итак, – добавила она с манящей улыбкой, протягивая ему руку, – вы собираетесь поцеловать мои пальчики?
– Я слышал голос, – произнес он в ответ на столь кокетливое приглашение. – Мужской голос. Кто это был?
Она подняла тонкие брови и, округлив глаза, с ребяческой невинностью взглянула на него.
– Мужской голос? – переспросила она с деланным изумлением. – Вы безумны, друг мой. Или наделяете мою верную Пепиту оперным басом, которым она вообще-то не обладает.
– Кому принадлежал голос? – настойчиво допрашивал Тальен, стараясь говорить спокойно, хотя его буквально трясло от злобы и ревности.
Но Тереза, забыв о вежливости и гостеприимстве, оглядела его с таким пренебрежением, будто перед ней стоял какой-то лакей.
– Вот как? – спокойно обронила она. – Вы смеете допрашивать меня? По какому праву, позвольте спросить, вы принимаете столь грозный тон в моем присутствии, гражданин Тальен? Помните, я еще не ваша жена и вы, насколько мне известно, еще не диктатор Франции.
– Не издевайтесь надо мной, Тереза, – хрипло попросил Тальен. – Здесь Бертран Монкриф!
Какие-то мгновения Тереза не отвечала. Ее быстрый ловкий ум уже взвешивал варианты, а она была неглупа и не хотела рисковать, полностью отрицая правду. Кроме того, она не знала, известно ли все Тальену от шпионов или в нем говорит ревность. Более того, скоро здесь будет другой, чьи шпионы всесильны. Его она вряд ли сумеет покорить улыбкой или хмурым взглядом, как обезумевшего от любви Тальена. Поэтому она решила потянуть время, лавировать и выжидать, спрятаться за полуправдой. И, поспешно взглянув на него из-под длинных ресниц, объяснила:
– Я не издеваюсь над вами, гражданин. Недавно сюда приходил Бертран в поисках убежища.
Тальен удовлетворенно вздохнул, и Тереза беззаботно продолжала:
– Но очевидно, я не могла оставить его здесь. Он казался напуганным, был сильно избит и ушел с полчаса назад.
На мгновение показалось, что мужчина перед лицом столь откровенной лжи даст горячий отпор, но светящиеся искренностью глаза Терезы усмирили Тальена и, не дожидаясь, пока из прекрасных уст польется поток холодного презрения, он отчетливо почувствовал, что мужество его покидает.
– Этот человек – гнусный изменник, – угрюмо заметил он. – Всего два часа назад…
– Знаю, – спокойно кивнула она. – Он оскорбил Робеспьера. А это опасно. Бертран всегда был глупцом, а тут еще и голову потерял.
– Завтра он потеряет голову в прямом смысле, – отчеканил Тальен.
– Хотите сказать, что донесете на него?
– Именно. Я бы сделал это сегодня, до того, как прийти сюда, только… только…
– Только – что?
– Я боялся, что он может быть здесь.
Тереза разразилась театральным хохотом.
– Я должна поблагодарить вас, гражданин, за такую заботу о моих чувствах. Как мило с вашей стороны оградить меня от скандала! Но поскольку Бертрана здесь нет…
– Я знаю, где он живет. Он не избежит трибунала, гражданка. Даю слово!
Тальен говорил очень тихо, но с такой сосредоточенной, накопившейся яростью, на какую способен только безумный ревнивец. Все это время он стоял в дверях, не отводя взгляда от прекрасной женщины на диване, но при этом как будто прислушивался к тому, что происходит в прихожей.
В ответ на угрозу прелестная Тереза ответила уже более серьезно:
– И вы решили сделать все, чтобы я тоже не сбежала?
Из ее глаз вырвалась молния, фигурально говоря, поразившая ее опасного обожателя.
– Не так ли, друг мой? Вы жаждете, чтобы меня постигла участь мадам Ролан? Вне всякого сомнения, вы будете счастливы увидеть, как моя голова свалится в вашу драгоценную корзинку, более пригодную для салата. Последуете ли вы за мной? Или повторите более романтичный конец гражданина Ролана?
В продолжение ее речи Тальен не смог подавить дрожи.
– Тереза, во имя всего святого… – пробормотал он.
– Ба, друг мой! В наше время святых больше не существует! Итак, после того, как мы с вами поднимемся по ступеням эшафота…
– Тереза!
– Ну, что еще? – спокойно продолжала она. – Об этом вы не подумали? Говорите, Монкриф – признанный изменник? Он открыто оскорбил и очернил вашего полубога. Его видели входящим в мою квартиру. Прекрасно. Позвольте сказать, что его здесь больше нет. Но и это не все. Он обличен и приговорен. Прекрасно. Послан на гильотину. Опять прекрасно! А Тереза Кабаррюс, в чьем доме он пытался искать убежища, причем против ее воли, идет на гильотину в его обществе. Перспектива может понравиться вам, друг мой, потому что в данный момент вы страдаете приступом бессмысленной ревности. Но признаюсь, это мне не нравится.
На этот раз явно усмиренный Тальен промолчал. Его удивительно беспокойные глаза скользнули по грациозному созданию на диване. Безумная ревность боролась в нем с ужасом за любимую. Ее аргументы были достаточно вескими. Даже он был вынужден это признать. Хотя он имел власть в Конвенте, его влияние было ничтожным по сравнению с мощью Робеспьера. И он знал своего уважаемого коллегу достаточно хорошо, чтобы понять: оскорбление, нанесенное Монкрифом, не будет прощено ни ему, ни сочувствующим, друзьям или последователям.
Тереза Кабаррюс была достаточно умна и сообразительна, чтобы заметить воздействие своих слов.
– Подойдите и поцелуйте мне руку, – с легким удовлетворением велела она.
На этот раз Тальен без всяких возражений подчинился. Он встал на колени, раскаявшийся и униженный, а она протянула ему для поцелуя маленькую ножку. После этого Тальен был окончательно покорен.
– Вы знаете, что я готов умереть за вас, Тереза! – страстно пробормотал он.
Второй раз за ночь в комнате прозвучало это заявление. И оба поклонника были абсолютно серьезны, тогда как прекрасная дама была совершенно к ним равнодушна. И второй раз за ночь она погладила склоненную голову пылкого поклонника, а губы безразлично прошептали:
– Глупо! О, как глупо! Не понимаю, почему мужчины изводят себя бессмысленной ревностью.
При этом она инстинктивно повернула голову в сторону коридорчика и маленькой кухни, где Бертран Монкриф нашел временное и ненадежное убежище. Жалость к себе и нечто вроде беспомощности без примеси раскаяния сделали ее взгляд неприязненным и жестким.
Там, в душной маленькой кухне в конце темного коридора, ее ждала любовь, в самом точном смысле этого слова, короткая, возможно, но чистая и искренняя, без примеси расчета. Здесь же, у ее ног, лежали безопасность, защита в эти страшные времена, власть и подходящая оправа для ее красоты и талантов. Она не хотела терять Бертрана, нет, не хотела. И с некоторым сожалением вздохнула, подумав о его красивом лице, энтузиазме, бескорыстном пыле.
Но тут она снова взглянула на узкие плечи, жидкие бесцветные волосы, костлявые руки бывшего помощника адвоката, за которого клялась выйти замуж, и слегка вздрогнула, вспомнив, что эти самые руки, теперь сжимавшие ее пальцы в страстном обожании, подписывали ордера на бесчисленные казни, навсегда запятнавшие ранние дни Революции. На какой-то короткий момент ей даже пришло в голову, что союз с таким человеком слишком неподъемная цена за безопасность и власть.
Но колебания мгновенно исчезли, и Тереза вызывающе откинула голову, словно презирая доводы совести и шепот сердца. Ей вовсе ни к чему терять молодого любовника! Он довольствуется столь ничтожно малым! Пара ласковых слов. Случайный поцелуй. Обещание-другое. И он навсегда останется ее покорным рабом.
Конечно, глупо и слишком поздно давать волю сантиментам и думать о Бертране в такое время, когда влияние Тальена в Конвенте уступает лишь влиянию Робеспьера, а Бертран Монкриф – беглец, подозреваемый, несчастный фанатик, чье безрассудство вечно бросает его из одной опасной ситуации в другую.
Поэтому Тереза с затаенным вздохом сожаления о том, что могло быть с Бертраном и чего не случилось, встретила обожающие глаза Тальена своим кокетливым взглядом с оттенком женской покорности, чем окончательно завершила его порабощение, и беспечно заявила:
– А сейчас, мой друг, я жду приказа на эту ночь.
Она поудобнее устроилась на диванчике и великодушно позволила ему сесть на низком табурете подле нее.
Их ссора закончилась благополучно, Тереза настояла на своем, и покоренный Тальен сумел скрыть в глубинах души уколы ревности, все еще его терзавшие. Его богиня благосклонно улыбалась, и умело поданная лесть, с намеками на предпочтение перед всеми соперниками, согревала его каменное сердце и утоляла безграничное тщеславие.
Приговор истории гласил, что Кабаррюс никогда не любила Тальена. Похоже, правда заключается в том, что любовь, на которую она была способна, принадлежала Бертрану Монкрифу, с которым ей не хотелось расставаться, хотя она дала слово влиятельному террористу.
Несмотря на не слишком пылкие и довольно эгоистичные чувства к молодому роялисту, он для нее был кем-то большим, чем боготворивший своего идола раб, на постоянное поклонение которого она могла рассчитывать. Но муж? Никогда!
Собственно говоря, даже Тальен был для нее лишь крайним средством. Несомненно, прекрасная испанка предпочла бы Робеспьера в качестве будущего мужа или, на худой конец, хотя бы Антуана Сен-Жюста, но последний безумно любил другую женщину, а Робеспьер был слишком осторожен, слишком амбициозен, чтобы позволить себе подобную связь.
Поэтому приходилось довольствоваться Тальеном.
– Отдайте мне приказы на сегодняшнюю ночь, – повторила прелестная женщина своему будущему повелителю. И он, сгусток тщеславия и эгоизма, был польщен и успокоен такой покорностью, хотя каким-то уголком души сознавал, что все это притворство.
– Ты поможешь мне, Тереза? – умоляюще прошептал он.
– Как? – холодно спросила она, кивнув.
– Ты знаешь, что Робеспьер подозревает меня, – продолжал он, и при одном упоминании этого грозного имени невольно понизил голос еще больше. – С тех пор, как я приехал из Бордо.
– Знаю. Вашу снисходительность, проявленную там, относят на мой счет.
– Это твое влияние, Тереза… – начал он.
– Преобразило вас из кровавого зверя в справедливого судью, – перебила она. – Вы сожалеете об этом?
– Нет-нет! – запротестовал он. – Поскольку именно это помогло завоевать твою любовь.
– Могла ли я любить хищного зверя? – парировала она. – Но если вы сожалеете, значит, уж точно его боитесь.
– Он послал меня в Бордо, чтобы наказать. Не для того, чтобы простить.
– Так вы боитесь! – повторила она. – Что же случилось?
– Нет… только его обычные намеки… смутные угрозы. Ты его знаешь.
Тереза кивнула.
– То же самое, – продолжал Тальен, – он вытворял, прежде чем нанести удар Дантону.
– Дантон был безрассуден. И слишком горд, чтобы обратиться к народу, который ему поклонялся.
– А у меня нет такой популярности, как у Дантона. Если Робеспьер набросится на меня в Конвенте, я обречен.
– Нет, если ударите первым.
– У меня нет союзников. Нет последователей. Ни у кого из нас их нет. Робеспьер способен одним словом склонить Конвент на свою сторону.
– Хотите сказать, – яростно прошипела она, – что все вы – жалкие трусы, покорные рабы этого человека?! Двести депутатов Конвента жаждут конца эры кровопролития, и ни у одного нет мужества крикнуть: «Стоп! Довольно!»
– Первого же человека, который это крикнет, объявят предателем, – мрачно пояснил Тальен. – А гильотина не остановится, пока сам Робеспьер не скажет: «Довольно!»
– Он один знает, чего хочет. Единственный, кто никого не боится, – воскликнула она якобы с невольным восхищением, хотя на самом деле не испытывала ничего, кроме омерзения.
– Я бы тоже не испугался, Тереза, – запротестовал он с нежным укором, – если бы не страх за тебя.
– Я это знаю, друг мой, – ответила она с нетерпеливым вздохом, – но чего вы хотите от меня?
Он подался вперед, ближе к ней, и не заметил – бедный глупец, – что при этом порывистом движении она едва заметно съежилась.
– Есть две вещи, которые ты можешь сделать, – умоляюще пробормотал он. – Любая из них так обяжет Робеспьера, что он введет нас в круг своих близких друзей, станет доверять нам свои мысли, как доверяет Сен-Жюсту или Кутону.
– То есть – доверять вам. Женщине он не доверится никогда.
– Это означает одно: безопасность для нас обоих.
– И что? Какие две вещи?
Немного поколебавшись, он решительно сказал:
– Первая – это Бертран Монкриф и его «фаталисты».
Лицо Терезы стало жестким. Она покачала головой.
– Я предупреждала Робеспьера, что кучка молодых глупцов собирается устроить скандал на улице Сент-Оноре. Но он не обратил внимания, так что моя попытка провалилась, а Робеспьеру неудачники ни к чему.
– Это не обязательно может оказаться неудачей… особенно сейчас.
– О чем вы?
– Скоро Робеспьер будет здесь, – повторил он хриплым от волнения шепотом. – Если Бертран Монкриф у тебя… почему бы не выдать юного изменника, заслужив этим благодарность Робеспьера?
– Что?! – негодующе вскричала она, но, уловив яростный взгляд узких глаз жениха, поняла, что им вновь овладела ревность. Поэтому она беспечно пожала изящными плечами.
– Бертрана здесь нет, как я уже говорила, друг мой. Поэтому не в моей власти помочь вам.
– Тереза, – не унимался он, – обманывая меня…
– Допрашивая меня, – резко оборвала она, – вы причиняете боль лишь себе. Хотите, чтобы я служила вам, служа диктатору Франции!
– Тереза, мы должны стать друзьями Робеспьера! У него власть! Он правит Францией! Тогда как я…
– А! – горячо воскликнула она. – Вот тут вы и ваши трусливые приятели ошибаются! Вы утверждаете, что Робеспьер правит Францией. Это неправда. Правит не Робеспьер-человек, правит его имя! Имя Робеспьера стало фетишем. Предметом обожествления! Перед ним склоняются все головы. Исчезает всякое мужество. Оно правит страхом, который возбуждает в рабах, живущих под постоянной угрозой смерти! Поверьте, правит не Робеспьер, а гильотина, которая ждет всякого, кто смеет возвысить против него голос. И все мы беспомощны: вы и я и наши друзья. И все остальные, которые жаждут увидеть конец эры кровопролития и мести. Приходится делать так, как велит он: нагромождать преступление на преступление, резню на резню и выносить весь этот ужас, пока сам он стоит в стороне, во мраке и одиночестве. Он мозг, который ведет всех по опасному пути, а вы всего лишь руки, которые наносят удары. О, какое унижение! И будь вы мужчинами, а не марионетками…
– Замолчи, Тереза, во имя всего святого, – властно перебил Тальен, тщетно пытавшийся успокоить невесту, так и бурлившую презрением и неприязнью. Но тут его уши, которые обрели необычайную чувствительность к вечно присутствующей опасности, уловили звук, донесшийся из прихожей: звук, заставивший его содрогнуться. Шаги, стук открытой двери, голос…
– Тише! – взмолился он. – В нынешние времена все стены имеют уши.
Тереза издала резкий, возбужденный смешок.
– Вы правы, друг мой, – выдохнула она. – Какое мне дело, в конце концов? И какое нам обоим дело, пока наши головы благополучно сидят на шеях? Но я не продам Бертрана. В противном случае я буду себя презирать, а вас – ненавидеть. Так что скажите побыстрее, чем иным я могу умилостивить чудовище?
– Он сам скажет вам, – поспешно пробормотал Тальен, поскольку шум в вестибюле стал громче и отчетливее. – Вот и они. И ради всего святого, Тереза. Помните, что наши жизни – в их руках.
Глава 10
Мрачный идол, обожаемый миром
Тереза, как настоящая женщина, была искусной актрисой. В то время как Тальен ретировался в темный угол комнаты, тщетно пытаясь скрыть волнение, она, безмятежная и прекрасная, поднялась, чтобы приветствовать гостей.
Пепита только что впустила в гостиную госпожи компанию, состоявшую из двух вполне здоровых мужчин и инвалида. Среди вошедших был Сен-Жюст, одна из самых романтических фигур времен Революции, конфидант и близкий друг Робеспьера, кузен Армана Сен-Жюста и прелестной Маргариты, вышедшей замуж за надменного английского лорда, сэра Перси Блейкни. Вторым был Шовелен, когда-то один из самых влиятельных членов Комитета общественного спасения, а теперь не более чем прихлебатель в кружке друзей Робеспьера. Ничтожество, которого Тальен и его коллеги не считали достойным своего общества. Инвалидом был Кутон, почти жалкий в своей беспомощности человек, замешанный тем не менее во многих преступлениях. Друзья водрузили его на стул и накрыли ноги ковриком. Кресло, в котором он проводил большую часть жизни, было оставлено внизу, у каморки консьержа. Сент-Жюст и Шовелен донесли его по лестнице до квартиры гражданки Кабаррюс.
Почти следом за ними вошел Робеспьер.
Боже! Если бы гром небесный обрушился с небес в ночь на двадцать шестое апреля 1794 года и уничтожил дом номер 22 по улице Вильедо со всеми, кто находился в нем, как много преступлений было бы предотвращено, сколько несчастий не случилось бы!
Но к сожалению, гром небесный так и не прогремел. Четверо мужчин, проведших ночь и раннее утро в убогой квартирке, занимаемой прелестной Кабаррюс, по милости непознанного провидения сумели без помех обсудить свои нечестивые дела.
Вообще-то говоря, обсуждения не было. Один человек главенствовал над маленьким собранием, хотя по большей части молчал, очевидно, поглощенный собственными мыслями. Мгновениями он даже дремал, что было его неизменной тактикой в последнее время. Он сидел в высоком кресле, чопорно вытянувшись и почти не шевелясь. Безупречно одетый в синий фрак и белые панталоны, с белым жабо у горла и кружевными манжетами, со стянутыми черной шелковой лентой волосами, отполированными ногтями и в тщательно начищенных туфлях, он представлял контраст своим современникам, исповедующим революционные идеалы.
Сен-Жюст, с другой стороны – молодой, красивый, блестящий оратор и убежденный революционер, – был только рад показать свое отточенное красноречие. Он и выступал рупором идей великого человека, был его правой рукой. В часто посещаемых им солдатских лагерях он вел себя властно и деловито, что очень нравилось его друзьям и крайне раздражало Тальена и его клику, тем более что сентенциозные фразы, срывавшиеся с его губ, очевидно, были отголоском прежних речей Робеспьера в Конвенте.
Но был еще и Кутон, олицетворявший сарказм и пренебрежение, обожавший дразнить Тальена агрессивными выпадами, на которые тот отвечал откровенной лестью. Пламенный юный демагог Сен-Жюст и полупарализованный фанатик Кутон толкали своего вождя к образованию триумвирата, с Робеспьером в качестве диктатора. Беспомощного калеку забавляло наблюдать, как далеко зайдут Тальен и его коллеги, согласившись на столь чудовищный проект.
Шовелен же говорил очень мало и почтительно слушал остальных. Немногие оброненные им слова только подчеркивали его унизительное пресмыкательство перед присутствующими.
А прелестная Тереза, царившая над маленьким собранием как богиня, слушавшая болтовню простых смертных, сидела по большей части тихо, на единственном в скромной квартирке изящном предмете мебели. Она постаралась устроиться в розовом свете лампы, чтобы он наиболее выгодно освещал ее лицо и фигуру. Время от времени она вставляла одно-два слова, но все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы не сказать лишнего. Беззастенчивая лесть будущего мужа, его очевидный страх перед идолом, его постыдная трусость, готовность ползать на коленях перед Робеспьером вызывали на ее губах легкую презрительную улыбку. Но она не укоряла и не поощряла его. А когда Робеспьер казался польщенным неумеренными похвалами Тальена, довольно вздыхала.
Сен-Жюст, выразитель идей Робеспьера, первый придал разговору серьезный оборот. Комплиментам, лести было отдано должное; банальности, пылкие фразы о стране, интеллектуальной революции, свободе, чистоте идеалов и так далее исчерпали себя. Превознесли также блестящий ум, придумавший братские ужины.
Именно Сен-Жюст затронул тему безобразного скандала на улице Сент-Оноре.
Тереза Кабаррюс, пробудившись от царственного безразличия, мгновенно встрепенулась.
– Юный изменник! – негодующе вскричала она. – Кто он?! Каков собой?
Кутон дал краткое и довольно точное описание внешности Бертрана. Он своими глазами видел богохульника – так называли Бертрана в этой тесной компании приспешников и сообщников – целых пять минут и, несмотря на обманчивый и мерцающий свет, постарался изучить его черты, хоть и искаженные яростью и ненавистью, и теперь был уверен, что снова его узнает.
Тереза внимательно вслушивалась, улавливая каждую интонацию людей, обсуждавших события сегодняшнего вечера. Но и самый пристальный наблюдатель не мог бы различить ни малейшего намека на волнение в ее больших бархатистых глазах, даже когда они встречались с холодным вопрошающим взглядом Робеспьера. Никто, даже Тальен, не мог предположить, каких усилий стоило ей казаться равнодушной, когда все ее мысли были о маленькой кухне в конце коридора, где прятался Бертран.
Однако было ясно, что шпионы Робеспьера и комитетов потеряли след Монкрифа, что помогло Терезе обрести уверенность, и ее веселость стала более естественной.
Она вдруг смело обратилась к Тальену:
– Вы тоже там были, гражданин. Неужели не узнали никого из предателей?
Тальен что-то уклончиво пробормотал, умоляя ее взглядом не провоцировать его и не играть подобно легкомысленному дитяти на глазах у тигра-людоеда. Флирт Терезы с молодым и красивым Бертраном наверняка известен армии шпионов Робеспьера, и он, Тальен, не был до конца убежден, что прекрасная испанка не приютила у себя Монкрифа. Только на ночь или?..
– Ах! – воскликнула она, очевидно потрясенная подробным отчетом Сен-Жюста о событиях на улице Сент-Оноре. – Чего бы я только не отдала, чтобы все увидеть своими глазами! Не часто столь волнующие события происходят в унылом и скучном Париже. Тележки смерти, набитые трясущимися от страха аристократами, перестали нас развлекать. Но драма на улице Сент-Оноре! Ах, как интересно! Что за поразительная сцена!
– Особенно поражает, – добавил Кутон, – исчезновение компании изменников при посредстве таинственного гиганта, известного угольщика Рато. Он знаком половине ночных заведений города. Нищий астматик, и многие клянутся, что он…
– Не стоит продолжать, друг Кутон, – саркастически усмехнулся Сен-Жюст. – Умоляю вас пощадить чувства гражданина Шовелена.
Его дерзкий, вызывающий взгляд был полон холодной иронии, направленной на постоянную жертву издевок.
Шовелен ничего не ответил. Только крепче сжал губы, словно для того, чтобы даже нечаянно не выразить неприязни, которую испытывал в этот момент. Он инстинктивно искал взглядом глаза Робеспьера, который сидел рядом, по-видимому, бесстрастный и равнодушный, склонив голову и сложив руки на узкой груди.
– Ах да! – бестактно вмешался Тальен. – Гражданин Шовелен имел несколько возможностей помериться умом и хитростью с нашим врагом-англичанином, но нам говорили, что, несмотря на его таланты, успеха в этом отношении он не имел.
– Умоляю, друзья мои, не смейтесь над нашим скромным другом Шовеленом! – весело объявила Тереза. – Алый Первоцвет – ведь так зовут этого таинственного англичанина, верно? – куда более неуловим и в тысячу раз сообразительнее и отважнее, чем любой смертный. Но когда-нибудь именно сила женского ума поставит его на колени, попомните мое слово!
– Вашего ума, гражданка? – неожиданно спросил Робеспьер. Он впервые с начала беседы открыл рот, и взгляды присутствующих почтительно обратились к нему. Его глаза, холодные и саркастичные, были устремлены на Терезу. Пожав изящно вылепленными плечами, она с веселым вызовом ответила:
– О, вам нужна женщина с талантом ищейки, полная противоположность гражданину Шовелену. У меня нет таких способностей.
– Почему же нет? – сухо продолжил Робеспьер. Вы, прелестная гражданка, вполне могли бы иметь дело с Алым Первоцветом. Тем более что ваш обожатель Бертран Монкриф, по всему видно, является протеже таинственной Лиги.
Тальен тихо охнул, услышав эту издевку, высказанную диктатором с нескрываемым сарказмом. Желтоватые щеки приняли свинцовый оттенок. Но Тереза ободряюще положила ему на руку прохладную ладонь.
– Бертран Монкриф, – безмятежно выговорила она, – вовсе не мой обожатель. Он отрекся от меня в тот день, когда я принесла обет верности гражданину Тальену.
– Вполне возможно, – процедил Робеспьер. – Но одно несомненно: он предводитель банды изменников, которых любящая совать нос в чужие дела английская шваль сумела спасти сегодня ночью от мести справедливо возмущенного народа.
– Откуда это вам известно, гражданин Робеспьер? – изумилась Тереза. Она по-прежнему была спокойна, по крайней мере внешне: голос ровный, взгляд абсолютно безмятежный.
Только проницательный Тальен сумел заметить почти смертельную бледность, разлившуюся по ее лицу, и напряженные высокие нотки ее обычно мягкого голоса.
– Почему вы полагаете, гражданин, – настаивала она, – что именно Бертран Монкриф имеет что-то общее с сегодняшним скандалом? Я думала, он эмигрировал в Англию или еще куда-то, – весело добавила она, – после… после того, как получил от меня решительный отказ.
– Вы так считаете, гражданка? – насмешливо спросил Робеспьер. – Позвольте сказать, что вы ошибаетесь. Изменник Монкриф – предводитель шайки, пытавшейся настроить против меня народ. Спрашиваете, откуда я это знаю? Видел его своими глазами, вот и все.
– Вот как? – осведомилась Тереза с легким удивлением. – Говорите, Бертран Монкриф? Значит, он в Париже?
– Очевидно.
– Странно, он ни разу меня не навестил.
– Действительно странно.
– Каким он стал? Кто-то говорил, что он сильно растолстел.
Разговор быстро превращался в дуэль между этими двумя – жестоким, уверенным в своей силе диктатором и прекрасной женщиной, вполне сознающей свое могущество. Атмосфера в этой убогой комнате была насыщена предгрозовым электричеством, и все это ощущали. Каждый инстинктивно затаил дыхание, чувствуя, как учащается пульс, как сильно бьется сердце.
Только дуэлянты казались абсолютно спокойными. Тем не менее Робеспьер был сильно задет: это было заметно по его резковатым интонациям, по движениям пальцев, барабанивших по подлокотнику кресла. Очевидно, прекрасная Тереза сумела вывести его из себя.
Тереза была достаточно умна и проницательна, чтобы видеть это. И понимать, что диктатор явно сбит с толку и не уверен в своей позиции. Он не выдавал тайного раздражения, видимо, в уверенности, что в его силах сбить с толку прекрасную спорщицу даже одним-единственным словом и высказать открытую угрозу вместо намеков.
«Он видел Бертрана на улице Сент-Оноре, – размышляла она, – но не знает, что он здесь. Чего же хочет?»
Единственным из присутствующих, кто страдал искренне и тяжело, был Тальен. Он готов был отдать все, чтобы точно знать, что Монкрифа в доме нет. Конечно, Тереза не настолько глупа и упряма, чтобы довести всемогущего диктатора до одного из тех приступов злобной ярости, которые отличали его, ярости, когда он был способен на все – оскорбить хозяйку, послать шпионов обыскать ее квартиру в поисках изменника, если заподозрит, что он здесь прячется. Тальен едва не терял сознания от страха за возлюбленную. Но как была великолепна Тереза! Как невозмутима! Пока мужчины трепетали перед неумолимым деспотом, она продолжала издеваться над тигром, зная, что он вот-вот зарычит.
– Умоляю, гражданин Робеспьер, – пропела она, надув губки, – поведать нам, действительно ли Бертран Монкриф растолстел.
– Этого я вам сказать не могу, гражданка, – резко ответил Робеспьер. – Узнав врага, я просто проигнорировал его. Мое внимание было приковано к его спасителю…
– Неуловимому Алому Первоцвету, – проговорила с веселой миной Тереза, – которого, конечно, не мог узнать никто, кроме вас, гражданин Робеспьер? Злодей прятался за личиной нищего астматика? Ах, жаль, что меня там не было!
– Мне тоже, гражданка, – парировал он. – Вы бы сразу поняли, что отказ помочь разоблачить подлого шпиона равносилен измене.
Веселость Терезы мгновенно увяла. Она озадаченно нахмурилась. Темные глаза блеснули, вопрошающий подозрительный взгляд был устремлен на Робеспьера.
– Отказ в помощи? Моей помощи по разоблачению шпиона? Не понимаю… – медленно выговорила она, обводя взглядом присутствующих. Шовелен был единственным, кто отказался встретиться с ней глазами. Нет, не единственный. Тальен тоже, казалось, сосредоточенно изучал ногти.
– Не понимаю, – резко произнесла она, – что это означает?
– Только то, что я сказал, – холодно бросил Робеспьер. – Этот гнусный английский шпион одурачил всех нас. Вы сами сказали, что именно сила женского ума поставит его на колени. Почему же не вашего?
Тереза ответила не сразу. Она лихорадочно размышляла. Вот оно, средство приручить тигра-людоеда, превратить его рычание в мурлыканье, обрести защиту для себя и своего будущего господина! Какая перспектива!
– Боюсь, гражданин Робеспьер, – произнесла она наконец, – что вы переоцениваете остроту моего ума.
– О, это невозможно, – сухо парировал он.
И Сен-Жюст, вечный рупор невысказанных мыслей друга, галантно добавил:
– Гражданка Кабаррюс даже в бордоской тюрьме умудрилась покорить нашего друга Тальена и сделать его рабом своей красоты.
– Почему бы не проделать то же самое с Алым Первоцветом? – логично заключил Кутон.
– Алый Первоцвет! – воскликнула Тереза, пожав плечами. – По-моему, никто не знает его настоящего имени! Только сейчас вы подтвердили, что это возчик угля по имени Рато! Не могу же я обольщать возчика угля, не так ли?
– Гражданину Шовелену известно, кто он, этот Алый Первоцвет, – спокойно продолжал Кутон. – Он направит вас по верному следу. Мы хотим одного: чтобы он был у ваших ног. Гражданке Кабаррюс подобные вещи даются легко.
– Но если вы знаете, кто он, почему нуждаетесь в моей помощи?
