Текст книги "Опасный беглец"

Автор книги: Эмма Выгодская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Нет, не боюсь, – с усилием выговорил пленный. – Я скажу этому Панди, что я и мы все, сколько нас ни есть пленных, мы все пойдем биться за Дели… Позови ко мне Панди, я хочу сказать ему самому!..

Улыбка осветила смуглое лицо Инсура.

– Ты уже сказал, – медленно произнес Инсур. – Я и есть Панди, тот самый.

Глава тридцать третья
ФАКИР ИЗ ФАКИРОВ

Со всех концов Верхней Индии стекались в крепость восставшие войска.

Новый полк сипаев пришел в Дели из Сахранпура. Его размещением занялся Лалл-Синг.

Лалл-Синг выжил из южного угла Серебряного Базара торговца топливом.

– Убери, сын навоза, свой грязный товар! – сказал торговцу Лалл-Синг. – Здесь расположатся герои Сахранпура.

Торговец снабжал сушеным навозом несколько богатых домов и потому считал себя важным человеком.

– Уходи, не мешай моей торговле, сын опозоренной матери, – сказал торговец. – Половина города умрет без моего товара, не приготовив пищи. Если опустеет моя лавка, на чем люди будут варить баранину с рисом?..

– На твоих костях, сын верблюжьего помета! – отвечал Лалл-Синг. – Уходи скорее, если не хочешь, чтобы брюхо шакала стало могилой для твоих останков!..

И Лалл-Синг вытолкал купца из лавки, а вслед ему кинул несколько больших лепешек его сушеного на солнце товара.

Торговец коврами сидел на улице, тоже изгнанный из своей лавки, и громко причитал.

– Они разорили меня, – кричал купец, – несносные сипаи! Они выгнали меня вон, а сами расположились на моем товаре. С каких пор нищие сипаи спят на дорогих мирзапурских коврах?..

– Проклятые сипаи! – кричал торговец зерном. – Из самого лучшего, отборного риса они пекут лепешки для своих раненых!

– Лавка моя опустела! – продавец навоза бился лбом о землю у входа в торговые ряды. – Весь мой товар сипаи раскидали по городу, я разорен!

К концу дня на Конном базаре появился старик. Он пробежал к деревянной башне водокачки в самом центре площади, к месту водопоя коней и верблюдов, где всегда толпился народ, упал на землю, зарылся в пыль и начал молиться.

Старик был несомненно святой. Ногти на руках и на босых ногах у него были значительно длиннее самих пальцев, волосы не стрижены с самого рождения, всё тело в язвах от лишений и усердных молитв.

Простой народ, став тесным кругом у водокачки, с почтением и страхом глядел на старика.

– Я знаю его, – сказал торговец коврами. – Это святой человек. Он прошел на коленях весь путь от Бенареса до великих гробниц Агры. Все часы дня от восхода солнца и до захода он проводит в молитве, а по ночам спит на голой земле.

– Не на земле! Он спит на острых гвоздях, вбитых в доски!..

– Истинно святой!.. Факир из факиров!

Кончив молиться, незнакомый старик начал вещать Народу:

– Темный век настает! Брамины бросают Веды и совершают запретные дела. Рабам они объясняют закон, рабам служат, едят еду рабов. Презренные сипаи, рабы, набравшись гордости, уже занимают места дважды рожденных… Горе нам, горе, железный век настает: парии, чандалы, чамары будут властвовать над землей!..

Старик катался по земле, бил себя в грудь, тряс головой, хрипел. Шапка из грязных омертвевших волос послушно следовала каждому движению его головы.

Купцы одобрительно кивали головами. Какой-то человек в парчовой расшитой безрукавке, в зеленой шелковой чалме, завязанной хитрым узлом над самым лбом, как завязывают ученые, подойдя ближе, внимательно слушал факира. Это был Ассан-Улла, лекарь из шахского дворца.

– Горе нам, смешение каст настает, темный век, рабы, шудры властвуют над избранными! – вопил старик.

– Факир мудр! – сказал Ассан-Улла. – Он вещает правду.

Когда факир кончил свои завывания и народ начал расходиться, Ассан-Улла отозвал старика в сторону и долго беседовал с ним.

В тот вечер старый факир ел баранину с рисом на заднем дворе у шаха. Там же провел ночь, а на утро ушел через южные ворота за городскую стену.

Глава тридцать четвертая
СОВЕТ ПРИНЦА

Южные ворота Дели долго оставались открыты. Через эти ворота в крепость подвозили продовольствие, свободно входили и выходили сипаи, крестьяне, странствующие торговцы, посланцы из других городов.

До самого конца августа у британцев не хватало войска, чтобы обложить крепость со всех сторон.

В переулках подле ворот, на порогах курилен, в чайных, у водоемов постоянно толпился и шумел народ.

И вот, как-то раз поздним августовским утром жители Дели увидели необыкновенное зрелище.

Длинный поезд крытых коврами повозок, открытых телег, носилок, паланкинов выезжал из южных ворот.

Богато одетые женщины, слуги, дети выглядывали из носилок. Впереди на добрых конях ехали купцы, – богатейшие, именитейшие купцы города: Иссахар-Али, Нах-рандат-Бабу, Гуффур-Эддин и другие. Пояса купцов отяжелели от золотых и серебряных монет, зашитых в потайные карманы.

Позади, груженные огромными вьюками, шли верблюды.

Купцы уходили из Дели. Почуяв близкую опасность, они первыми бежали из крепости.

В тот же день к вечеру в крепости разнесся слух: у ферингов прибавилось войска, они собираются обложить Дели со всех сторон. С севера к ним подходят большие подкрепления.

Лица горожан помрачнели. Факиры и нищие в храмах вещали недоброе. Слухи росли, умножались, уже трудно было различить, что в них правда и что неправда.

– Нана-саиб разбит!.. – шептались в Дели. – Его войска сдались на милость ферингов…

– Восстание в Фаттехпуре подавлено. Морадабад окружен.

– Неправда! – говорили другие. – Еще силен Нана-саиб, и войска у него много. Он только отступил в леса, чтобы оттуда вернее нанести удар английскому генералу.

Посланцы с юга и с запада действительно скоро перестали приходить, и Дели, оторванный от других очагов восстания, отныне был предоставлен самому себе.

Никто не руководил собравшимся в крепости повстанческим войском. Каждый полк, – больше того, – каждый батальон и даже каждая рота отдельно от других решали для себя вопросы обороны и нападения и выходили на вылазку за стены крепости храброй, но беспорядочной толпой.

Никто не заботился о снабжении солдат, о выплате им жалования. Купцы отказывали сипаям в муке и соли. Купцы требовали денег за продовольствие, а у солдат нечем было платить.

Выборные от войска пришли к Бахадур-шаху.

– Купцы требуют у нас денег, – сказали выборные. – Большая армия собралась в твоем городе, великий шах, а ты не платишь ей жалования. Купцы закрыли свои лавки, они не дают нам хлеба.

Старый шах вышел на балкон. Старческими подслеповатыми глазами он оглядел солдат, собравшихся у его дворца.

– Нет у меня золота для вас! – слабым голосом крикнул шах. – Глядите, как я беден, сипаи! – Он выхватил маленький коврик из-под ног и затряс им над головой. – Вот всё мое имущество, нет у меня ничего для вас, солдаты!..

Шах заплакал. Министры увели его под руки с балкона.

Лазутчики из британского лагеря проникали в крепость и приносили своим офицерам утешительные вести: в городе нет порядка, все врозь, повстанцы не могут ни о чем договориться с шахом, а у шаха несогласия внутри самого дворца.

В сипайском таборе до ночи не утихал шум. Файзабадские сипаи хвалились своими заслугами, порочили сипаев других полков.

– Мы храбрее всех! – шумели файзабадцы. – У нас самые меткие стрелки!.. Мы больше чем все другие убили в бою офицеров-саибов!

– И мы сражались наравне с вами!.. Разве наши пули летят мимо голов ферингов? Кто из нас дрогнул перед штыком англичанина? – говорили другие.

– Да, да! Стрелки, гренадеры, саперы, конные, пешие, – все мы братья одного дыхания! – раздавались голоса. – Всякий, кто обнажил меч в войне против чужеземцев, достоин равной славы.

– Мирутские, файзабадские, бэрелийские сипаи – все братья! Бхай-банд!..

Но файзабадцы ничего не хотели слушать. Перессорившись со всеми, они ранним утром протрубили подъем, снялись с места и, громко крича, стреляя в воздух, двинулись прочь из крепости по плавучему мосту через Джамну.

Английские офицеры смотрели на уходящих в бинокли со своей вышки на Хребте и поздравляли друг друга, поднимая руки в белых перчатках.

– Веселый сегодня день у саибов, – с грустью сказал в тот вечер Инсуру Чандра-Синг.

– Войско без начальника, что тело без головы! – сокрушался старый Рунджит, товарищ Инсура по батарее. – Саибы уже роют траншеи в трех местах по равнине, готовятся ударить по стенам Дели, а мы всё еще не знаем, кто будет руководить защитой крепости.

Пальба по ночам становилась всё сильнее, свежие силы подходили к британцам. Беспокойнее стало в покоях шаха, на дурбарах слышались уже не пение и музыка, а резкие голоса, крик, свара. Бахадур сердился на своих министров: зачем допустили сипаев в город? Зачем связали судьбу его трона с судьбой восставшего войска?..

Всё реже звали музыкантов, плясуний во дворец, всё меньше объедков высылали им к фонтану. Уныние настало во дворце, слитный гул до полуночи стоял в городе.

А по Курнаульской дороге, подняв длинные стволы к небу, уже ползли, влекомые слонами, мощные гаубицы, большие осадные мортиры, ящики со снарядами, с ядрами, с боевым снаряжением.

Джон Лоуренс наконец решился. Он снимал пушки с афганской границы и посылал их на помощь британцам, осадившим Дели. Своей Летучей пенджабской колонне сэр Джон велел готовиться к походу.

Лазутчики из Курнаула принесли о том первые вести. Боевой жар, волнение охватило собравшиеся в крепости полки. Стрелки, гренадеры, конники, артиллеристы вышли на Большую площадь.

– Чего мы здесь сидим, как мыши, которые ждут, чтобы их заперли в мышеловку? – зашумели сипаи Девятого аллигурского полка. – Выйдем из крепости, ударим по врагу! Пробьемся на юг, на восток, вся страна за нас, соединимся с повстанцами Агры, с войсками Нана-саиба, они бьются за то же, за что бьемся и мы!..

– Да, да, братья!.. – кричали конники. – Индия велика. Пробьемся на юг, соединимся с повстанцами Ауда, Рохильканда, – тогда скоро ни одного англичанина не останется на индийской земле!..

– Не обороняться надо, а первыми бить по врагу! – поддержали конников опытные старые пехотинцы, помнившие волнения в Бенгале в 1842 году. – Оборона погубит восстание.

– Шах еще не отдал приказа о выходе из крепости, – возражали солдаты Восемьдесят второго. – Шах совещается со своими министрами.

– Слишком долго совещается великий шах! – кричали конники. – Пускай пойдут наши посланцы во дворец, поговорят с самим Бахт-ханом.

– Панди пошлем!.. Нашего Панди! – подхватили артиллеристы Тридцать восьмого. – Он сумеет поговорить с дворцовыми начальниками.

– Да-да!.. Пускай Инсур-Панди, наш лучший бомбардир, пойдет во дворец к шаху! – зашумел весь Пятьдесят четвертый полк.

Инсур пришел во дворец Бахадур-шаха.

Бахт-хан, назначенный начальником над всеми конными и пешими войсками, разрешил Инсуру войти в стланный коврами нижний зал дворца.

Бахт-хан был невелик ростом, худ лицом и шеей. Глаза с темными болезненными подглазьями глядели мимо Инсура.

Движением руки он пригласил сипая сесть у стены на подушки, устилавшие ковер.

Инсур не сел на шитые шелком подушки, не взял в руки длинной трубки кальяна и не начал речи с обычных приветствий. Лицо у Бахт-хана сразу помрачнело.

– У тебя двадцать пять тысяч солдат в крепости, начальник! – сказал Инсур. – Мирутские конники, молодцы-аллигурцы, гренадеры Тридцать восьмого рвутся в бой. Есть и легкие и тяжелые орудия в нашем Тридцать восьмом, есть и бомбардиры к ним… Мои артиллеристы послали меня к тебе, Бахт-хан… Зачем ты ждешь, когда феринги накопят силы за своими холмами и пойдут штурмом на крепость? Отдай приказ, вели своим солдатам ударить по войску противника и отогнать его далеко от стен Дели… Вся страна, все города Индии поддержат войско повстанцев.

Бахт-хан недовольно глядел на Инсура.

– Зачем полкам, присягнувшим шаху, выходить за стены Дели и ослаблять город? – ответил Бахт-хан. – Великий шах говорит: оборона трона – превыше всего. Если трон делийский качнется, кто поддержит его в других городах Индии?

На том и кончил Бахт-хан разговор с Инсуром.

– Не жди добра от Бахадур-шаха, – сказал в тот вечер Инсур своему другу и помощнику Лалл-Сингу. – Слишком много думает шах о своем троне и слишком мало – об Индии.

Сам шах, узнав о приходе посланца сипаев, смертельно испугался. Он приказал никого больше не впускать во дворец, ни от горожан, ни от повстанческого войска.

Шах укрылся в своих покоях, велел плотно занавесить все окна, а у дверей поставить охрану из черных африканских слуг. С полудня до полуночи по всем внутренним залам жгли свечи розового воска и сладко пахнущие травы. Черной тушью по голубой персидской бумаге шах чертил стихи о любви соловья к розе, тысячу раз воспетой поэтами старого Ирана.

Шах не дописал своих стихов. Какой-то старик в одежде мусульманского нищего, оттолкнув сторожа, прорвался во внутренние покои и лег у самих ног шаха.

– Спаси нас, великий падишах, сияние неба! – кричал старик. – Спаси город правоверных и святую мечеть!.. Летучая колонна ферингов идет на Дели с севера, две тысячи конных сикхов, свирепых, как шайтан…

Сам Никкуль-Сейн, полковник ферингов; бородатый демон, ведет их на тебя, повелитель!..

– Смилуйся над нами, всемогущий аллах! – простонал Бахадур-шах.

– Это еще не всё, великий шах, надежда правоверных!.. Большие пушки Пенджаба идут на помощь к ферингам.

– Пушки Лоуренс-саиба? – побелевшими губами спросил бедный шах.

– Да, падишах, сияние неба!.. Могучие слоны тащат эти пушки, пыль поднимается до самого неба, от гула и топота дрожит земля… И это еще не всё, великий падишах!.. Маленькие дьяволы идут на Дели с гор, косматые дикие гурки безобразного вида. Они мчатся на легких телегах, и, когда спускаются с гор в равнину, ты станешь от восхода солнца и до захода считать их и не сочтешь… Не надейся больше на сипаев, повелитель, подай руку Вильсон-саибу, если хочешь спасти себя, своих сыновей и внуков, надежду трона!..

В тот же день Бахадур-шах созвал своих министров на совещание. Шах сорвал с себя чалму в знак отчаяния и выдрал клочья волос из своей серебряной бороды.

– О я, несчастный! – сокрушался шах. – Погиб мой трон, сыновья и внуки, надежда трона! Будь проклят день и час, когда сипаи вступили в мой город!

Министры почтительно вздыхали, скребли головы под чалмами и не знали, что сказать.

– Не так слаб Дели, как думают трусы! – пытался успокоить шаха Мукунд-Лалл, хранитель печати. – Снарядов и пушек много в крепости. Хоть и разбрелись файзабадцы, но войска еще у нас немало, и сипаи сражаются храбро.

– Снарядов и пушек много, пороха мало, – вмешался Ассан-Улла, придворный лекарь. – Без пороха молчат и пушки и ружья.

– Нет, не спасти Дели! – сказали министры. – Лучше уйти нам отсюда, повелитель, уйти из южных ворот, пока Вильсон-саиб не обложил крепость со всех сторон.

– Уйти уже трудно, конные разъезды ферингов перерезают и южную дорогу, – сказал Ассан-Улла.

– Гибнет великий трон!.. Всемогущий аллах разгневался на нас!

– Можно еще спасти трон, – неторопливо сказал принц Мирза-Могул.

Все министры повернулись к нему.

– Феринги копят силы, – сказал Мирза. – Жирный Лоуренс посылает им из Пешавара пушки. Большой бой будет под стенами Дели, и мы еще не знаем, кто одержит победу.

– Ты прав, Мирза-Могул, – печально сказали министры.

– Если мы поможем ферингам взять крепость, шах Дели останется шахом Дели.

– Научи же меня, Мирза, мой верный сын, – научи как быть, – слабым голосом попросил шах.

– Надо тайно открыть ферингам вход во дворец со стороны Речного бастиона. Когда начнется штурм, надо впустить ферингов в город. Генерал Вильсон не забудет нашей услуги.

Все молча смотрели на шаха. Шах кивнул головой.

– Ты прав, Мирза! – сказал шах.

– Ты мудр, великий Мирза, сын великого отца! – повеселев, сказали министры.

Движением руки шах повелел им всем уйти. Министры удалились.

Остались только: принц Мирза-Могул, придворный лекарь Ассан и Мукунд-Лалл, хранитель печати.

Мукунд-Лалл поставил на низкий столик лакированный ящичек с перьями, серебряный сосуд с тушью. Он вопросительно смотрел на лекаря.

– Прикажи, великий падишах, написать письмо Вильсон-саибу, – низко поклонившись шаху, сказал Ассан-Улла. – Я найду способ, как передать твое письмо в лагерь ферингов.

Глава тридцать пятая
ВО ВРАЖЕСКОМ ЛАГЕРЕ

Поздно вечером из Кабульских ворот крепости вышли двое: молодой рабочий оружейной мастерской – Застра – и мальчик-конюх, в белой безрукавке, в желтой чалме и широком поясе, небрежно повязанном вокруг тонкой талии. Инсур проводил их, до самых ворот. На прощанье он положил руку маленькому конюху на плечо.

– Ты смела, Лела, – сказал Инсур. – И ты хорошо знаешь язык саибов.

Он нарисовал на песке извилистую линию холмов, старое русло канала и уходящую на северо-запад узкую черту Курнаульского шоссе.

– Вот! – сказал Инсур, ткнув палочкой в левое крыло лагеря. – Здесь идут какие-то большие работы. Надо узнать, что замыслили саибы.

До старого русла канала, замыкавшего британский лагерь слева, добраться было легко, постройки загородного Птичьего Рынка, хоть и наполовину разрушенные стодневной артиллерийской стрельбой, служили достаточным прикрытием. Но дальше, за Птичьим Рынком, начиналось открытое поле. Конные пикеты противника постоянно разъезжали здесь.

Лела с Застрой пробрались вдоль выбоин в земле, вдоль побитых пулями кустов, и сползли потихоньку в русло высохшего канала, обегавшего лагерь с левой стороны.

Всё было тихо. Они осторожно поползли дальше по высохшему руслу. Сухой бурьян зашуршал у Лелы под рукой.

– Кто идет? – тотчас крикнули где-то близко, на английском языке с туземным акцентом.

На другой стороне канала стоял кавалерийский пикет.

Лела замерла.

Возглас не повторился.

Они ждали долго, потом осторожно поползли дальше.

По правому берегу канала длинным рядом стояли крытые обозные повозки. Лела с Застрой выползли на берег и спрятались между колес.

Проскакал разъезд конных, в красных и синих тюрбанах. Длинные волосы всадников трепались по ветру. Лела узнала резкую раскатистую речь сикхов.

Снова всё стало тихо. Потом несколько человек подошли к повозке. Они уселись на землю с другой ее стороны.

– Завтра придется всё перетаскивать на другое место, – сказал один. – Белуджи пришли.

– Да, тесно стало в лагере. Их больше тысячи человек.

– Послезавтра ждут новый батальон кавалерии.

– Сикхи?

– Нет, кашмирцы.

– Вильсон набрал сюда людей со всей земли.

– Он хочет запереть перед штурмом все выходы из города.

Они замолчали.

– Ползем дальше, Застра! – прошептала Лела.

– Погоди, пусть отойдут, – тихонько сказал ласкар.

Обозные отпрягли волов и увели их к водоему. Лела с Застрой выбрались из путаницы телег. Осмелев, они шли дальше.

Справа дымились костры. Какие-то люди сидели вокруг огня. Пахло дымом, козлятина варилась в больших котлах.

Лела видела туго завернутые чалмы людей, с узлом над правым ухом, их белые халаты с резкой черной каймой, слышала незнакомую гортанную речь.

– Это белуджи, – сказал Застра. – Белуджи-кочевники, я знаю их язык. Ласкар стал слушать.

– Запрем город, – говорил высокий человек в полосатом бурнусе, с кудрявой черной бородой, – обложим его со всех сторон и всех проклятых пурбийцев[16]16
  Пурбийцы или „пурби" – так в Белуджистане называют жителей Верхней и Центральной Индии.


[Закрыть] перережем. Они поносили имя аллаха!..

– Пурбийцы!.. Так они называют индусов Доаба! – взволнованно прошептал Застра. – Их научили саибы!

– Всех перережем! – повторил чернобородый. – Иначе они пойдут на нашу землю, заберут наши пастбища, угонят наш скот…

– Кто тебе говорил это! – вдруг, не стерпев, закричал из темноты Застра. – Кто тебе говорил это, глупый человек?..

Забыв об опасности, Застра вышел к костру. Он был бледен от злобы.

«Что он делает!.. – Лела замерла в траве. – Он всё погубит, сумасшедший ласкар!..»

– Феринги обманули вас! – задыхаясь, сказал оружейник. – Они хотят вашими руками взять Дели, а потом задушить и наш народ, и ваше вольное племя.

– Что он говорит? – громко спросил человек в полосатом бурнусе. – Что он такое говорит?

– Они так всегда делают, феринги, – сказал Застра. – Воюют чужими руками.

Все головы повернулись к нему. Ласкара слушали.

– В городе у вас нет врагов, – сказал ласкар, широким жестом указывая на крепость. – Там живут мирные люди. Они как братья готовы дружить с вами и не хотят вашей земли. Надо прогнать чужеземцев-ферингов, – говорят наши индусы, – и тогда каждый сможет спокойно возделывать свое поле, пасти скот на своей земле и веровать в своего бога. Феринги обманывают вас, чтобы посеять рознь между братьями – земледельцами одной страны и пастухами другой. Не верьте чужеземцам, сыны пустыни!

Все молчали вокруг костра. Застра видел смущение на лицах.

– Он говорит правду, – несмело сказал чей-то голос.

Но высокий белудж в полосатом бурнусе, должно быть начальник отряда, подбежал к огню.

– Индус лжет! – крикнул высокий. – Он подослан оттуда!

Оскалившись, белудж указал в сторону Дели.

– Он подослан из города, – бессмысленно смеясь, сказал белудж. – Я знаю, мне говорили офицеры ферингов… Проклятые пурбийцы, они ополчились на нашу веру! Они хотят, чтобы мы поклонялись их поганым богам, двухголовым и шестируким. Чтобы мы верили в бога, сидящего на цветке, немыслимого бога, едущего на летучей мыши, на рыбе, на орле… Бога, который каждый год умирает и каждый год рождается снова… Чтобы трупы наших воинов мы не хоронили в земле, а сжигали на кострах, как тела презренных индусов. Тьфу!..

Белудж плюнул на землю.

– Да, да! – послышались голоса. – Гаффар прав! Гаффар знает лучше, – он дружен с большими начальниками ферингов. Сам Никкуль-Сейн подарил ему серебряную шашку.

– Да, да… Индус лжет!

– Взять его! Поганого пурбийца!

Застра стоял не шевелясь. Но едва белуджи подбежали к нему, одним прыжком, почти без разбега, он перемахнул через костер. От неожиданности люди по ту сторону костра расступились. Но тотчас бросились за ним вслед. Шагах в двадцати плотным строем в несколько рядов стояли обозные фуры. Ласкар нырнул под них.

– Он там, там! – закричали кочевники, несколько человек полезли под колеса телег. Ласкар, быстро изменив в темноте направление, уходил уже другой стороной. Он пробежал, прошелестев по траве босыми ногами, у самого плеча Лелы. «Уходи скорее», – успел шепнуть ласкар. И действительно, белуджи уже рассыпались по всем направлениям, шарили во всех кустах. Лела тихонько приподнялась и побежала.

В замешательстве она вдруг перестала понимать, где канал и куда ей нужно повернуть. Кажется, она бежала в сторону, противоположную каналу. Длинный поезд крытых парусиною пушек преградил ей дорогу. Лела побежала в обход, завернула за какие-то деревянные будки и неожиданно для самой себя очутилась среди офицерских палаток.

Их было много. Спальные палатки, обеденные, гостиные, большая четырехскатная палатка офицерского собрания, – целый город, белый, шелестящий полотняный город. Куда же теперь идти?

Лела стояла в узком проходе, не зная, куда повернуть.

– Кого ищешь? – строго окликнул ее какой-то проходивший мимо солдат.

– Полковника Гарриса, – быстро ответила Лела. – Меня послали к нему в конюхи.

– Разве полковник не в своей палатке?

– Нет.

– Да вот как раз он сам идет! Должно быть, на совет к генералу.

Высокий офицер с коротко подстриженными светлыми усами шагал им навстречу.

Просившийся к нему в конюхи молоденький индус неожиданно побледнел и быстро шмыгнул куда-то вбок, за палатку. Полковник шагал туда же.

Лела легла на землю и заползла под наружную полу какой-то большой палатки. Внутри пахло дорогим табаком и цветочной эссенцией.

Полотняные стены палатки были двойные, – так всегда делают в Индии для защиты от солнца. Между одной полой и другой было около фута пространства. В этом пространстве поместилась Лела.

Сквозь второе полотно Лела видела тени, чьи-то головы склонились над неярким светом. Здесь совещались саибы.

У Лелы сильно забилось сердце.

– Можно ли верить старой обезьяне? – говорил очень близко за полотном чей-то насмешливый голос.

– И всё же обратить внимание на последнее предложение шаха необходимо! – возразил другой голос, скрипучий и бесстрастный. – Может быть, старый шут не врет? Надо добиться ясности. Если старик не лжет и действительно готов открыть нашим войскам ворота дворца со стороны реки, то такой план штурма города, конечно, представит ряд выгод по сравнению с первым. Во-первых, тогда наш левый фланг будет упираться в реку, и, значит, слева мы будем неуязвимы. Во-вторых…

Это говорил Чемберлен.

«Если бы щука заговорила, у нее был бы точно такой голос», – подумала Лела.

Невилль Чемберлен уже оправился от своего ранения и принимал участие в военном совете. Обсуждался окончательный план штурма крепости Дели.

– … во-вторых, – продолжал медленный голос, – если мы беспрепятственно проникнем во дворец и овладеем столь важным участком на правом фланге противника, наши войска смогут непосредственно через западные ворота дворца войти внутрь города и по широкой улице Серебряного Базара начать постепенный захват глубоких позиций неприятеля…

– Я полагаю иначе! – сказал другой голос, отрывистый и энергичный.

Это говорил Никольсон.

– Я полагаю иначе. Лобовой штурм крепости, с Кашмирских ворот, будет, по моему мнению, в данных условиях более правилен. Фланговый штурм, обход и глубокое проникновение в тыл могут оказаться опасными в условиях, где буквально каждый переулок, каждый дом будет оказывать сопротивление. Правильнее будет, если шах откроет нам ход под Кашмирские ворота.

– А есть такой?

– Конечно, есть. Ответвление главного хода, несколько добрых мин, и Кашмирские ворота летят в воздух… Брешь в стене, и мы, начинаем штурм крепости прямо с лобового участка.

– Великолепно! Браво, Никольсон.

– Блестящая мысль!..

– Предложим старику такой вариант. Пускай тешится тем, что мы сохраним за ним престол Дели.

– Кто же займется этим?

– Ходсон, конечно, Ходсон!.. У него есть люди для таких поручений.

– Бедный Ходсон!.. Весь день у него толкутся в палатке какие-то грязные нищие факиры. Я не знаю, где Ходсон добудет достаточно лавандовой воды, чтобы отмыться после таких посещений.

– К делу, джентльмены!.. Окончательный ответ из дворца будет не раньше чем послезавтра. Мы должны сперва проверить: действительно ли шах готов впустить нас в город или это очередная восточная уловка…

Лела не стала слушать дальше. Бахадур-шах хочет впустить саибов в крепость! Отдать Дели и погубить восстание!.. Лела опрометью бежала обратно, не думая об опасности. Добежав до канала, она разом скатилась на его сухое дно; здесь, остановившись на минутку, сорвала с себя безрукавку, стеснявшую грудь, скинула узкие сапожки и дальше бежала уже босиком, не чувствуя, как колючая трава обжигает ей босые ноги… Скорее, скорее!.. Всё рассказать отцу, пока не поздно.