Текст книги "Найти Элизабет"

Автор книги: Эмма Хили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Я не ошиблась домом, – возражаю я. Их отношение заставляет меня почувствовать себя маленьким обиженным ребенком. – Я не глупа. Элизабет исчезла. – Глубоко вздыхаю. – Почему вы так равнодушны? Почему никто ничего не делает? – Мне кажется, что я срываюсь на крик, но удержаться не могу. – С ней могло случиться все, что угодно. Все, что угодно. Почему никто не пытается ей помочь?

Эта небольшая группа людей по-прежнему не хочет встречаться со мной взглядом. От досады у меня перехватывает горло. Я сжимаю чашку в руке и швыряю ее на каменный пол. Она легко разбивается, и осколки летят в разные стороны. Женщина в жилетке ставит свою чашку на столик и начинает подбирать осколки.

– Пожалуй, я лучше отведу вас домой, – говорит она, осторожно выводит меня из церкви и усаживает в машину.

Она очень терпеливо ведет себя, когда я называю неверное направление к моему дому и нам приходится сделать круг. Пока она ведет машину, я делаю запись для памяти. «Элизабет нет в церкви». Женщина видит, что я пишу, и треплет меня по руке.

– Я бы не стала беспокоиться на вашем месте, дорогая, – говорит она, помогая мне выбраться наружу. – Господь присматривает за своей паствой. Вам нужно заботиться о себе.

Она предлагает заехать за мной в следующее воскресенье и отвезти в церковь. Но я отвечаю, что у меня нет настроения. Она понимающе кивает, и в ее улыбке я замечаю нотку облегчения.

Глава 6

Полицейский участок расположен все в том же здании. Каменный фасад, над входом каменная плита с датой 1887 год, в коридоре большой стеклянный фонарь. Все это успокаивает. Но вот пол внутри на вид какой-то мокрый, и мне страшно на него ступать. Я на минуту застываю на пороге, думая про себя, как по такой скользкой поверхности ходят «лица в нетрезвом состоянии». Придерживаясь рукой за стену, делаю первый шаг и, не убирая руки от стены, иду дальше.

Сделав еще несколько шагов, я понимаю, что держусь за доску объявлений. Я останавливаюсь и читаю, что написано на плакате, пришпиленном кнопками посередине. «Мошенники, специализирующиеся по банкоматам, работают круглые сутки». Интересно, кто они такие, эти мошенники, специализирующиеся по банкоматам, и как им удается сутками не спать. Эта мысль утомляет меня. Здесь есть где передохнуть – длинная деревянная скамья. Она рядом со мной, но сесть на нее я не могу. Я должна двигаться дальше. Должна сделать то, зачем пришла сюда. На какой-то момент я не могу вспомнить, что это такое. В голове пустота. Руки начинают трястись, сердце бьется, как будто переместилось в желудок. Я делаю глубокий вдох, сую руку в карман кофты и пытаюсь нащупать записку. Что бы это ни было, я должна была записать причину моего прихода сюда. Непременно должно быть какое-то напоминание.

Я вытягиваю из кармана пригоршню разноцветных бумажных квадратиков. Их края загибаются, упираясь мне в кожу между большим и указательным пальцами. Я не хочу отрывать вторую руку от стены, чтобы их просмотреть, мне страшно потерять равновесие. Я нахожу розовый квадратик с сегодняшней датой. Впрочем, я не уверена, что дата сегодняшняя. И еще желтый квадратик с телефонным номером моей дочери, на случай непредвиденных обстоятельств. Далее идет рецепт овощного супа – правда, б ольшая его часть отсутствует, и все потому, что список ингредиентов заканчивается кабачками. Увы, я не нахожу ничего, что бы сказало мне, зачем я здесь.

– Здравствуйте, миссис Стенли, – раздается голос рядом со мной.

Я поднимаю глаза. На другой стороне помещения стоит письменный стол. На столе табличка: ПРИЕМНАЯ ОТДЕЛЕНИЯ ПОЛИЦИИ. Я читаю ее вслух. За столом сидит какой-то человек. Но я вижу лишь его силуэт сквозь стеклянную перегородку. Я запихиваю листки обратно в карман и иду мимо скамьи. Ее деревянное сиденье отполировано до блеска. Интересно, это сюда сажают только что арестованных? Неужели ночью здесь полно алкоголиков, проституток и уличных воров? Не похоже. Потому что сейчас, в разгар дня, здесь царит тишина. Я даже слышу эхо своих шагов, когда иду к столу.

Когда я подхожу ближе, то уже могу различить темные погоны на белой рубашке дежурного, они похожи на крошечные крылышки. Он отрывает глаза от экрана компьютера и улыбается мне. Я невольно улыбаюсь ему в ответ, как когда-то улыбалась Фрэнку. Мышцы вокруг рта автоматически слушаются меня. Я не знаю, откуда ему известно мое имя.

– Как обычно? – спрашивает он, и его голос cлегка дребезжит в динамике.

– Обычно? – переспрашиваю я.

– Элизабет, я правильно говорю?

И он кивает, как будто ждет от меня, когда я произнесу следующую реплику в пьесе.

– Да, Элизабет, – отвечаю я.

Откуда ему это известно? Ну конечно же, ведь за этим я и пришла! Я пришла из-за нее.

– Вы знаете Элизабет? – спрашиваю я. У меня как будто груз свалился с души. Наверное, кто-то все же ведет расследование. Кто-то занимается ее поисками. Кто-то знает о том, что она пропала. Мне тотчас делается легче. Сколько же усилий понадобилось, чтобы меня наконец услышали?

– Да, я знаю об Элизабет буквально все, – отвечает он.

Глаза мне застилают слезы благодарности, и я улыбаюсь ему.

– Она пропала, верно?

Я киваю.

– Наверное, это все ее пропащий сынок, вам не кажется?

Я в знак согласия беспомощно пожимаю плечами.

– Но больше никто не считает, что она пропала. Ведь так?

– Именно так, – говорю я, держась за край стола.

– Хотя возможно, – он улыбается мне через пару секунд, и у меня возникает нехорошее предчувствие. – Вы уже… одну минуточку, сейчас уточню, – он несколько раз щелкает компьютером. – Вы здесь уже в четвертый раз.

В четвертый раз?

– Значит, – говорю я, – кто-то ее уже ищет?

Не успела я произнести эти слова, как понимаю всю их беспомощность.

Дежурный смеется.

– О да. Все наши офицеры только этим и заняты. Плюс собаки, судмедэксперты, специальная летучая бригада. Все отправлены на ее поиски. – Он останавливается и машет рукой. – Все до единого ищут вашу подругу Элизабет.

От его слов меня кидает в жар. Мои подмышки мокры от пота. Мне понятно, что он думает обо мне, и мне делается дурно. По щекам текут слезы, и я отворачиваюсь, чтобы он их не видел.

– Мы должны забыть про наркоторговцев, насильников, убийц, сказал я своим офицерам, – говорит между тем полицейский. – Как насчет пропащего сынка нашей Лиззи…

Я больше ничего не слышу, потому что спешу выйти на улицу. Прохладный воздух трогает влажные пятна на моих щеках. Я стою рядом с автобусной остановкой и прикрываю рот рукавом кардигана. Это была последняя надежда. Если полиция не принимает меня всерьез, то каковы мои шансы снова увидеть Элизабет?

Я не помню, чтобы я ходила в полицию насчет моей сестры. Отец отправился туда один, чтобы сообщить о том, что она пропала, и затем еще раз, после того как мы поговорили с соседями. После этого они с мамой часто туда наведывались – узнать, что делается по этому поводу, что уже сумели выяснить, – но никогда не брали меня с собой. Правда, я помню, как к нам домой приходил полицейский, как расспрашивал нас о Сьюки. Он был там, когда я вернулась из школы.

– Я же сказал, что загляну к вам, – заявил он, сидя за кухонным столом перед тарелкой, на которую были навалены ломти пирога. У него были блестящие каштановые волосы и темные круги под глазами. И еще он был без формы. – Но как вам уже сказали в полицейском участке, в наши дни мы только и слышим, что кто-то пропал. Мужчины никак не возьмут в толк, что война закончилась, а женщины никак не могут привыкнуть, что мужья вернулись домой, и, не выдержав, сбегают. И тогда брошенные супруги, обливаясь слезами, идут к нам.

– Но Фрэнк никогда не уходил из дома, – сказала мама, ставя чайник на стол и опускаясь на стул рядом со мной.

– Вот как? Он что, не воевал? – Полицейский поднимает глаза от пирога, и с уголка его рта падает крошка.

– Его фирма «Джеррард» занимается перевозкой крупных вещей, – сообщил отец, глядя на упавшие на стол крошки. – И он не подлежал призыву. В любом случае Фрэнк тоже пропал.

Полицейский медленно кивнул.

– Да-да, «Джеррард». Я слышал. Он помогал моей тетушке перевезти кое-какие вещи после того, как в нее попала бомба. Ну, та мина в школе, помните? Да, он нам здорово тогда помог. И все-таки, – полицейский прокашлялся и раздавил пальцами несколько выпавших из теста смородин. – Я знал, что он куда-то подевался, потому что мы хотели его допросить.

– Вот как? – спросил отец.

Полицейский, все еще зажав между пальцев ягоды смородины, сделал неопределенный жест рукой.

– Афера с карточками, – наконец сказал он, положив в рот ягоды. – Серьезное дело. Помогал людям получить больше, чем им было положено. Что, в свою очередь, способствует тому, что другие вынуждены покупать необходимое на черном рынке.

Мама нарезала полицейскому еще пирога и подлила чаю.

– На черном рынке, говорите? Сдается мне, что Фрэнк знает об этом практически все. И вы его не нашли? – спросил отец.

– Нет. И это коренным образом меняет дело. Он находится в розыске. – Полицейский громко отхлебнул чаю. – Наверное, они вдвоем решили удариться в бега.

Отец отстранился от стола и, глядя в пол, сунул руки в карманы.

– Я не поверю, что Сьюки может быть замешана в каких-то махинациях, – произнес он.

Я старалась не смотреть на них, предпочитая разглядывать пол, и, вертя в руках чашку, вспоминала меховые воротники Сьюки и новую сумку из змеиной кожи, коробки с армейскими пайками в конюшне и всю ту еду, которую мы получали к чаю, когда они с Фрэнком к нам приходили.

– Нет, тем более это не то, из-за чего есть смысл пускаться в бега, – сказал полицейский, протягивая руку за очередным куском пирога. – Сказать по правде, тут и расследовать особенно нечего. Но если все-таки…

– В таком случае Фрэнк что-то с ней сделал и предпочел сбежать, – подвел итог отец.

– Неправда, Фрэнк на такое не способен! – воскликнула мама, вскакивая из-за стола и бросая в мойку чайную ложку.

Отец поднял голову и посмотрел на нее. Наверное, в этот момент он заметил в коридоре Дугласа, потому что окликнул его:

– Дуглас, это сержант Нидхэм, пришел насчет Сьюки. Сержант, это наш постоялец.

Дуглас шагнул в комнату, неуклюже прислонился к полкам возле дверей, кивнул сержанту и, когда мать предложила ему чаю, покачал головой.

– Вы разговаривали о Фрэнке, я не ослышался? – спросил он, слегка повернув голову и потянув за край пуловера.

– Да, – подтвердил сержант. – Миссис Палмер считает, что он не имеет никакого отношения к исчезновению ее дочери.

– Вот как? – удивился Дуглас, глядя на мать. Та стояла лицом к раковине. – А по мне, такое очень даже возможно. Фрэнк – редкий ревнивец. Да и нрав у него вспыльчивый.

– Ревнивец, говорите? – уточняет сержант. – Это почему же? Уж не к вам ли он ее ревновал?

– Нет, – ответил Дуглас, медленно и осторожно. – Но Сьюки иногда мне рассказывала, что Фрэнк временами бывал страшно ревнив, – добавил он, глядя в глаза сержанту. Лицо у него при этом было каменное, скорее похожее на маску, и мне в голову пришла безумная мысль, что когда он говорил, то даже не шевелил губами, а как будто цедил сквозь зубы. – Однажды она мне пожаловалась, что ему вечно мерещится бог знает что.

Отец вынул руки из карманов и потер ладонями лицо. Мать повернулась и оперлась спиной о раковину, придерживаясь за ее край. Интересно, подумала я, с какой стати Сьюки было что-то рассказывать Дугласу и почему она не сказала этого мне? Что, если Дуглас говорит неправду?

– И когда Сьюки сказала это тебе? – вырвался у меня вопрос.

Отец тотчас велел мне идти к себе наверх и добавил, что этот разговор меня вовсе не касается.

Я встала и вышла из-за стола, однако задержалась на лестнице. В кухне было светло и уютно. Горела лампа под потолком, гудела кухонная плита. На первый взгляд это было обычное семейное чаепитие. На столе стояли чашки, на плите свистел чайник. Если бы не полицейский, занявший мамино место и доедавший пирог, одновременно что-то записывая в небольшой блокнот.

– И когда именно она вам это сказала? – спросил он у Дугласа, переворачивая страницу в блокноте.

– Да не один раз она это говорила. Раз сто, не меньше, сержант, – ответил Дуглас. – Например, летом…

Мне наш квартирант был виден не полностью, но его рука пошевелилась, из чего я сделала вывод, что он пожал плечами.

– Что, когда она приходила к нам на обед? – уточнила мама. Мне были видны только ноги на фоне шкафчика под мойкой. – Лично мне она ничего такого не говорила.

Подбородок Дугласа высунулся вперед ниже перекладины дверной коробки. Это он наклонился вперед, и я подумала, что сейчас он что-то скажет. Однако сержант допил свой чай и со скрипом отодвинул стул.

– Тогда меня не было, – сказал он. Затем оттолкнул чашку, что-то черкнул в блокноте и поднялся из-за стола. – Спасибо за чай, миссис Палмер. Когда что-то прояснится, я вам сообщу. Но вы не беспокойтесь. Сейчас все куда-то переезжают. Людям просто не сидится на месте. Вполне возможно, что они просто решили пожить в другом городе, и когда поймут, что жизнь везде одинакова, вернутся назад. Как бы там ни было, а Фрэнк от нас не уйдет.

Полицейский постоял еще пару секунд, глядя на Дугласа, а затем направился вслед за отцом к двери. Я быстро юркнула в гостиную и услышала, как мама шепнула Дугласу про то, что весь пирог съел полицейский.

– Это были последние сухофрукты из тех, что принес мне Фрэнк, – добавила она, и я представила себе, какую гримасу сделал Дуглас при упоминании его имени. – Как там твой фильм? – продолжила мать, спеша сменить тему разговора, прежде чем тот вновь заведет разговор о муже Сьюки. Дуглас что-то ответил, но так тихо, что я ничего не расслышала.

– Что? – сказала мама. – Мне казалось, что это должно было быть смешно. Или ты не слушал?

Тем временем отец благодарил сержанта Нидхэма за то, что тот пришел к нам. Они оба остановились у двери и обернулись назад, на коридор. Сержант воспользовался этим моментом, чтобы стряхнуть с брюк крошки пирога.

– Этот парень мне кого-то напоминает, – сказал он, прежде чем выйти за дверь. – Вот только не припомню кого.

Все записки, связанные с Элизабет, я выкинула в мусорную корзину. Теперь она напоминает мне коробку с конфетти. Я чувствую себя ужасно, ведь я бросила ее. Но что я могу сделать? Нет ничего, от чего можно было бы оттолкнуться, никто не хочет мне помочь. Я была в полицейском участке четыре раза. Я это точно знаю, потому что я это записала. Четыре раза, и они до сих пор так ничего и не сделали. Для них я выжившая из ума старуха. Полицейские считают, что они правы. Я беру лист бумаги и красную ручку и пишу записку, которую повешу на стене в гостиной. Элизабет не пропала. Даже если я сама в это не верю, возможно, через несколько часов все будет иначе. Может, даже раньше. Я больше не хочу заниматься ее поисками. Мне никто не поверит. Если же я буду продолжать, то доведу себя до сумасшествия. Кроме того, я так многого не помню, что могу ошибаться. Возможно, Элизабет дома, а я суетилась совершенно напрасно.

Приходит Карла. Увидев записку, она одобрительно кивает.

– Верно, – говорит она. – Лучше сосредоточиться на собственной безопасности. Береженого бог бережет, ведь так?

С этими словами она энергично берется за дела и начинает рассказывать об уличных грабежах и разбойных нападениях. Я пытаюсь ее слушать, но, как мне кажется, ее слова не имеют ко мне никакого отношения.

– Старики не заботятся о своей безопасности, – продолжает Карла. – Они не замечают, что забыли повернуть за собой ключ замка от входной двери или неплотно закрыли окна.

Карла идет вверх в мою спальню, я же отправляюсь на кухню. Она пока еще не сделала мне сэндвич, и я сама кладу ломтик хлеба в тостер и вынимаю масло.

– Сколько же вы за день съедаете тостов? – спрашивает Карла, неожиданно входя в кухню. – Не иначе как целый батон.

– После сержанта не осталось ни куска пирога, – говорю я.

– Пирога нет потому, что вы весь его съели, – отвечает она, открывая кран и взбивая в пену моющее средство.

Мне не нравится ее тон. Я выхожу из кухни и, прежде чем присесть, проверяю входную дверь. Карла входит ко мне в гостиную, чтобы дать мне выпить таблетки. Я не знаю, от чего они.

– А еще эти маленькие сейфы для хранения ключей, – продолжает Карла свой бесконечный монолог, останавливаясь рядом с кофейным столиком и что-то записывая. – Вы должны их иметь, чтобы мы, социальные работники, могли спокойно входить и выходить. Но ведь всегда найдется какой-нибудь проходимец, разве не так? Кто-то скажет кому-то код. И тогда преступнику даже не нужно взламывать замок.

Карла прижимает руки к голове, затем поднимает их в воздух.

– Вряд ли они такие опасные, – возражаю я. – Иначе почему всех заставляют ими обзаводиться? Такой сейф есть даже у моей подруги.

Мой мозг тотчас торопится мне что-то сказать. У Элизабет есть сейф для ключей. Сейфы для ключей облегчают проникновение в дом. Я записываю эту мысль и добавляю рядом с ней имя Элизабет.

– У моей подруги есть сейф для ключей, – повторяю я. – И если кто-то проник в дом…

– Только не это, – говорит Карла. – Мне казалось, с этим делом покончено.

И она указывает на записку на стене.

– Ах да, – соглашаюсь я и кладу ручку. Я расстроена, как будто потеряла что-то ценное.

– Ну ладно, до свидания, – говорит Карла и направляется к двери. Мне слышно, как она пытается ее открыть. Дверь гремит, как будто застряла в проеме и не хочет открываться.

– Эй, вы ее закрыли, – кричит Карла. – Где ключ?

Я встаю и показываю ей небольшой цветочный горшок на радиаторе, где я храню ключ.

– Вы сами сказали проверять замки, – говорю я и показываю ей записку, которую написала себе по этому поводу.

Карла смотрит на меня.

– Но зачем их проверять, пока я здесь?

Когда она закрыла дверь с той стороны, я иду за сэндвичем. На серванте лежит кусок тоста. Я кладу записки на стол, чтобы взять масло, но не могу найти его в холодильнике. Над плитой висит лист бумаги, который говорит мне, что я не должна ничего готовить, но я бы хотела положить на тост яйцо. Уж что-что, а сварить себе яйцо я наверняка могу. Разве это можно назвать готовкой?

Я включаю газ, наливаю кастрюльку воды и, пока жду, когда она закипит, вновь перебираю мои записки. «Сейф для ключей – облегчает проникновение в дом?» Рядом с этой фразой стоит имя Элизабет. Я перечитываю записку несколько раз. Что-то в ней кажется мне крайне важным. Вот только что? Я также написала «всегда найдется проходимец». Но это верно практически для всего. И вообще, как можно ходить по улицам, если всех бояться? Иногда приходится пускать в дом посторонних людей.

Именно Сьюки предложила взять на постой Дугласа. Сама она тогда работала в армейской столовой, которую устроили в гостинице на вершине утеса, и, пока ему не исполнилось восемнадцать и его не призвали в армию, Дуглас привозил туда молоко. Эта столовая была в его маршруте, и Сьюки он понравился. По ее словам, обычно они болтали до открытия столовой, главным образом о фильмах.

Я познакомилась с ним в тот день, когда моя сестра взяла меня с собой на работу. Это было неделю спустя после того, как в нашу школу во время ночной бомбежки попал снаряд. Для нас еще не успели выделить места в школе для мальчиков, а мама не хотела, чтобы я весь день слонялась без дела дома. Нам пришлось встать очень рано, и когда мы приехали в столовую, я еще толком не проснулась. Сьюки усадила меня на кухне, а сама принялась развешивать в белые матерчатые мешочки чай и кофе и затем бегала туда-сюда, проверяя титан с горячей водой. В синем комбинезоне и шапочке она казалась мне жутко смешной, но ей самой, похоже, было все равно. В кухне пахло готовящейся едой. Сьюки пододвинула мне тарелку с тостом и сосиской с бобами.

– Вообще-то это запрещено, – сообщила она, подперев рукой щеку. – Все это только для американцев.

В столовую приходили в основном американские солдаты, и я, пока жевала бобы, вслушивалась, чтобы уловить акцент. Я уже почти доела свою порцию, когда мои уши уловили то, что я все это время ждала.

– Конечно, – произнес мужской голос. – Какие могут быть вопросы.

Я огляделась по сторонам и увидела Сьюки, а рядом с ней – какого-то парня. Он тащил ящик с молочными бутылками, после чего поставил его на стол прямо передо мной. Я удивилась, увидев молочника-американца, и уставилась на него во все глаза.

– Это Дуг, Мопс, – сказала Сьюки и положила ему на плечо руку. – Скажи ему «привет».

– Привет, Дуг, – наконец промямлила я, старательно глядя куда-то мимо него. Сьюки тем временем вынула из ящика две бутылки и вернулась на кухню.

– Привет, Мопс, – сказал Дуг, слегка нахмурившись, как будто ему не понравилось имя, проводил глазами сестру, скрывшуюся за дверью.

– Это не настоящее имя, – рассмеялась я.

Он повернулся ко мне. Было видно, что я его не убедила.

– Тогда почему она тебя так называет? – спросил он.

Теперь в его голосе я не уловила никакого американского акцента. Интересно, Сьюки в курсе, что он всего лишь притворялся?

Я положила в рот последний кусочек сосиски.

– Это прозвище, – сказала я, жуя.

– Согласись, довольно дурацкое, – сказал он, по-прежнему хмурясь.

Я пожала плечами и опустила вилку на край тарелки.

– Но ведь и Дуг не твое настоящее имя.

– Это почему же? Настоящее, – возразил он и покосился в сторону кухонной двери. Оттуда как раз вышла Сьюки и бросила на весы очередной мешочек с чаем.

– Это сокращение от «Дуглас»?

Он поджал губы, посмотрел на молочные бутылки и принялся вынимать их из ящика.

– Так да или нет?

– Да.

– То есть Дуг – это тоже прозвище?

Дуг прекратил вытаскивать бутылки и посмотрел на меня.

– Все, сдаюсь, – буркнул он, покраснев, и вновь посмотрел на Сьюки. Видя, что я поставила его в неловкое положение, мне стало стыдно.

– А что? Дуг очень даже хорошее имя, – сказала я, стараясь загладить свою оплошность. – Мне оно нравится.

Он улыбнулся моим словам, и от этого мне стало даже еще больше стыдно. Он был такой симпатичный, этот Дуглас. Овальное лицо, мягкие черты лица, каштановые волосы и очень прямые брови. Он был высок, однако сутулился, а когда говорил, то слегка втягивал голову в плечи, к тому же еще и смотрел на собеседника как-то искоса, поэтому окружающие не сразу замечали его рост.

– Надеюсь, ты не нагрубила Дугу, – сказала Сьюки, подходя к нам, и поставила на стол пустые бутылки.

Я кивнула, пытаясь придумать, что на это ответить.

– Эй, мы видели снаружи ту сумасшедшую, – сказала я, потому что я только что заметила ее, хотя и только краем глаза.

– Тсс, Мод, – перебила меня Сьюки. – Ты меня не слушала. Дуг будет нашим новым постояльцем.

С этими словами она взъерошила ему волосы, как она обычно ерошила их мне, и он снова покраснел.

– Не хочешь чего-нибудь перекусить? – спросила она у него.

– Нет, я на работе, – с этими словами Дуг быстро начал ставить пустые молочные бутылки в ящик и, когда тот был полон, понес его к выходу.

– Пока! – крикнула Сьюки ему вслед, и он неуклюже помахал ей рукой.

– А ты спросила у мамы? – поинтересовалась я у нее, когда Дуг вышел за дверь.

– Конечно! А ты как думала? – ответила она, собирая молочные бутылки. – И я тебе серьезно сказала. Разговаривай с ним вежливо. У него недавно умерла мать. На их дом упала бомба.

После этих ее слов мне сделалось еще хуже, и я пообещала быть с ним доброй и внимательной. И не просто для красного словца. С другой стороны, мне вспомнилось, как Сьюки взъерошила ему волосы, как предложила накормить, как заботилась о нем, словно он был ей брат, и у меня возник вопрос, смотрела ли я когда-нибудь на нее так, как смотрел на нее Дуглас.

Откуда-то доносится странный запах. Я обвожу взглядом гостиную, беру подушку и сажусь на скамью рядом с окном. Я ничего не вижу. Я не могу понять причину этого запаха. Я вытащила из мусорной корзины все мои записки и теперь не могу взять в толк, как они туда попали. Я также выудила из корзины треснувшую пластмассовую крышку, причем уже во второй раз. Я как раз собираюсь с силами, чтобы пойти посмотреть, откуда это так ужасно пахнет, когда в комнату входит Хелен.

– Мама! Ты оставила включенным газ! – кричит она. – Сколько раз я говорила тебе не подходить к плите! Ты могла бы разнести к чертовой матери весь этот дом! Брр, здесь тоже им воняет.

Она стоит передо мной и наклоняется, чтобы открыть окно. Затем разгоняет шторой воздух. Я смотрю на кожу у нее под подбородком. Какая она у нее там мягкая. Какая нежная.

– Извини меня из-за прозвищ, – говорю я.

Она опускает подбородок и смотрит на меня сверху вниз.

– Что?

– Не знаю, – отвечаю я. Интересно, она сделает мне чай или нет? Но, возможно, у нас нет молока, потому что я только что обидела молочника… Как все перепуталось! Из окна тянет свежим воздухом. Сквозняк холодит мне поясницу, и я поеживаюсь.

– Разве ты его не почувствовала? – спрашивает Хелен.

– Да, мне показалось, что чем-то пахнет, – говорю я, натягивая кусок ткани себе на колени, чтобы немного согреться. – Что это было? Сосиска с бобами?

– Газ.

– Что, произошла утечка? – ткань у меня на коленях упорно не желает разглаживаться. Я пытаюсь ее разгладить, обернуть вокруг себя, но она все время движется. Я поднимаю глаза на Хелен. Она все еще машет шторой. Глядя на это, я начинаю моргать.

– Нет, мам, – чуть не кричит она, – ты оставила открытой горелку. Именно поэтому тебе нельзя подходить к плите.

– Я обычно к ней и не подхожу, – говорю я. – Там, в кухне, есть записка…

– Я знаю. Можешь мне не рассказывать. Я сама ее написала, – она отпускает штору и запускает руки себе в волосы.

– Но ведь я могу сварить себе яйцо, – говорю я.

– Нет, нет и нет! Мама, именно это я и пытаюсь тебе втолковать! – Хелен дергает себя за волосы. Непонятно, чем она так расстроена. – Ну как ты не понимаешь! Тебе нельзя ничего готовить на плите! Слышишь? Ничего!

– Ну, хорошо, не буду, – соглашаюсь я, наблюдая, как она шагает по комнате. – Вместо яйца я могу съесть сыру.

– Ты обещаешь? – спрашивает Хелен. – Ты можешь это записать?

Я киваю и достаю из сумки ручку. Рядом со мной на столе ворох цветных листков, и я делаю запись под списком, который начинается словом «кабачки».

– И в кухне тоже напиши, – говорит Хелен. – Я пойду с тобой и помогу тебе это сделать.

Она протягивает руку, и я берусь за нее, чтобы встать. Каким-то образом штора зацепилась за мои брюки, и Хелен помогает мне освободиться от нее. Она идет вслед за мной по ступенькам в кухню, и как только я берусь за поручень, ее пальцы ложатся на мою руку. Наконец мы с ней в кухне, и я вспоминаю, что забыла ручку в гостиной. Хелен бежит, чтобы ее принести.

– Даже яйца, – говорит она, когда возвращается ко мне. – Напиши, «даже яйца».

Я делаю так, как она мне велит, затем кладу ручку.

– Что это значит? – спрашиваю я. – «Даже яйца»? Что это значит?