Текст книги "Запечатанное письмо"
Автор книги: Эмма Донохью
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Ну прекрати. Ты знаешь, что не стоит обращать на маму внимание, когда она начинает нести вздор, – сказал Гарри, так туго складывая газету, что страницы ее сморщились.
Он поднялся наверх проведать Нелл. Ему сказали, что полчаса назад она попросила пить, но опять заснула, не дождавшись, когда сиделка вернется со стаканом воды. У нее бледное лицо с пятнами яркого румянца на щеках.
Вернувшись в свой кабинет, он сел писать письмо брату.
«Дорогой Уильям…
Дорогой Уилл!
Я был бы очень рад, если бы ты смог приехать в Лондон. Я очень обеспокоен и хотел бы поговорить с тобой…
Мне нужен твой братский, но бесстрастный совет… Кажется, случилось нечто такое…
Произошло нечто такое, что меня волнует и тревожит…
Любовь (он зачеркнул это слово)… Произошло нечто такое, что вызывает во мне…
Произошло нечто, заставляющее меня подозревать мою жену в том, что ее поведение…
Я подозреваю мою жену…»
Нет, это невозможно. Слова «десерт не может продолжаться целых три часа», вплетенные в текст письма и отправленные на Гибралтар, будут восприняты как бред сумасшедшего.
Генерал Уильям Кодрингтон ответит из Гибралтара со смущенной теплотой: «Думаю, старина, тебя слегка заносит. Видно, у тебя слишком много свободного времени? Да, служба на половинном жалованье хоть кого сведет с ума…»
Гарри порвал черновик на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину в форме слоновьей ноги.
Поделиться с сестрами? Тоже нельзя. Джейн живет в Лондоне, так что он может поговорить с ней с глазу на глаз, но что он ей скажет? Она никогда не одобряла Хелен и, услышав его смутные и голословные предположения, только расстроится.
Нет, обсуждать этот предмет с членами семьи, не имея никаких доказательств, – только смущать их. К тому же Гарри требуется не сочувствие, а нить, которая выведет его из этого лабиринта. Ему нужен человек, который уже понимает его положение; человек, который поможет ему решить, является ли то, о чем он догадался в темноте прошлой ночи, результатом паранойи или подлой правдой.
– Дорогой адмирал! Как приятно снова увидеться с вами после стольких лет! – восторженно воскликнула миссис Уотсон. – Только на днях я говорила преподобному, как нам не хватает вашего общества… и общества вашей жены, – добавляет она после едва заметной паузы.
Его давний друг выглядит почти стариком; волосы на висках совсем поредели. Стоя рядом с женой, священник Уотсон кивнул, как китайский болванчик.
– Вы очень любезны, – напряженно сказал Гарри.
Уотсоны, покинувшие Мальту на пару лет раньше его, были его ближайшими друзьями. С тех пор они обменялись всего несколькими вежливыми и довольно сухими письмами. Вернувшись в Лондон, он ни разу их не навестил; казалось, старая дружба увяла. И вот он сидит на диване, набитом конским волосом, в их мрачноватой гостиной, в одном из не очень роскошных, но приличных районов Лондона.
– Как поживают ваши очаровательные дочки?
– Нэн здорова, – с трудом проговорил он, – а Нелл тяжело больна гриппом.
Он выслушал слова сочувствия, советы применить растирания и пластыри. И заставил себя встряхнуться.
– А ваши подопечные, они все еще живут с вами?
– Увы, нет! – сообщила миссис Уотсон. – Они переехали к родственникам в Нортумберленд. И теперь мы с преподобным абсолютно одиноки.
У них нет никаких забот, заключил Гарри, любой визит им в радость. Набравшись решимости, он приступил к делу:
– Вы всегда были так добры к моей жене, миссис Уотсон, даже когда она испытывала ваше терпение.
– О! – смущенно отмахнулась она. – Я всегда была рада играть свою роль. Как поживает дорогая Хелен, если я могу так ее назвать?
Как ответить?
– Хорошо – что касается ее здоровья. Ну а в отношении ее характера…
Пауза…
– Он у нее всегда отличался крайним своеобразием, – поджав сухие губы, заметила миссис Уотсон, опустив взгляд на выцветший синий ковер.
Гарри заставил себя продолжать:
– За годы пребывания в Валлетте, во время этих незабываемых воскресных встреч… мы с вами частенько касались ее манер… Ее легкомыслия, нежелания считаться с приличиями…
– Увы, это так, – вздохнула миссис Уотсон. – Она все время боролась с собой, и я всегда ей сочувствовала.
Преподобный Уотсон что-то меланхолично пробормотал.
– Надеюсь, ее поведение изменилось к лучшему с тех пор, как вы возвратились к строгим правилам нравственного климата родной страны? – предположила миссис Уотсон, по-воробьиному склонив голову набок.
Гарри сокрушенно покачал головой.
С тонких поблекших губ миссис Уотсон слетел тихий вздох.
– Я уверена… простите мне эту вольность, адмирал… я всегда была уверена, что Хелен изменится, если только вы прямо объясните ей, чего ожидаете от матери своих детей… не смягчая своих требований, без иносказаний Боюсь, в подобных натурах снисходительность и терпимость выпускают на волю худшие черты. – Она сделала паузу. – Если бы вы доверились мне, я сочла бы своим христианским долгом попытаться повлиять на нее…
– Для проповедей уже поздно, – прервал ее Гарри. – Недавно… – Ему показалось, что это будет более пристойно, чем «вчера вечером». – Недавно, должен доверительно вам признаться, я начал подозревать…
Она устремила на него жадный взгляд. «Какие у тебя большие глаза, бабушка», – почему-то вспомнилось Гарри, хотя миссис Уотсон всего на десять лет старше его жены.
– Дело не только в ее манерах, – угрюмо продолжил он. – Дело в том, что здесь, в Лондоне, само ее поведение… Возможно, она действительно перешла границы… – И он заставил себя коротко рассказать о том, что произошло вчера вечером.
Лицо миссис Уотсон удивленно вытянулось, она обернулась и взглянула в водянистые глаза супруга.
Гарри понял, что шокировал их.
– Но у меня нет доказательств, а я понимаю, что мужья, которые на много лет старше жены, часто грешат излишней ревностью и подозрительностью.
– Нет! – пронзительно вскрикнула она, так что он даже вздрогнул. – Вы, адмирал, добрейший человек, подозрительность вам совершенно несвойственна… – Миссис Уотсон на мгновение прижала бледные пальцы ко рту. – Остается только удивляться, что вы так долго терпели нетерпимое.
Гарри пораженно всмотрелся в ее лицо.
– Вы знали? – У него сорвался голос.
– Не наверняка. Мы просто опасались, верно, дорогой?
Реакция его преподобия снова выразилась в кивке и нечленораздельном бормотании.
Гарри удивило то, что скрывается за его потрясением. Помимо ярости и унижения он испытал чувство, которое вынужден был определить как облегчение.
Миссис Уотсон встала и скромно присела на краешек дивана рядом с Гарри.
– Мы не решались об этом говорить. Мы намекали, зондировали почву, но как могли мы выразить свои пугающие выводы, когда вы, с вашим благородством, не желали и слова против нее слышать? По совести говоря, мы не могли взять на себя смелость первыми обвинить мать ваших детей без твердых доказательств… Но сейчас могу вам признаться, что нам казалось… там, на Мальте… что отношения Хелен с различными ее кавалерами можно было интерпретировать самым неподобающим образом!
«С различными»? Гарри показалось, что голова его вдруг стала невыносимо тяжелой, он опустил ее на руки. Твердые концы крахмального воротничка кинжалами впились в подбородок. Он хотел что-то ответить, но вместо слов у него вырвались рыдания. Слезы не давали ему говорить, они текли по ладоням, стекали на бороду, капали на воротничок и галстук. Соленые, как морская вода, только горячие. Он плакал, как дитя, плакал за все эти годы, когда вместо этого лишь пожимал плечами; плакал обо всем, на что надеялся, когда стоял в той флорентийской церкви рядом со своей ослепительно прекрасной и юной невестой и звучным голосом произносил свою клятву.
Миссис Уотсон ждала, когда он выплачется.
Наконец он хрипло откашлялся.
– Каким же идиотом я был! – простонал он сквозь мокрые пальцы.
– Ни в коем случае! Вы были лучшим из мужей. – У нее мягкий и ласковый, материнский голос. – Мы считали вас мучеником, верно, преподобный?
– Верно, – подтвердил тот.
Гарри вытер лицо носовым платком.
– Что ж, – сказал он, складывая его. – Теперь я уже не мученик.
– Да, – согласилась миссис Уотсон. – Всякому терпению приходит конец. Ради малышек…
При мысли о Нэн и Нелл он едва удержался от слез.
– Не говоря уже о вас самом. Ради веры и… и приличия ради, – продолжила она, – вы должны доказать ее вину.
– Или невиновность, – возразил он. – Все-таки, возможно…
– Да-да, разумеется. Необходимо все выяснить, вот что я хотела сказать, – уверила она. – Собрать сведения.
– Но как… – Гарри осекся. – Все это так пошло, так гадко!
– Вот поэтому будет лучше, если расследование с самого начала доверить профессионалу, верно, преподобный?
– О да, дорогая, конечно.
– Чтобы человек вашего благородного склада не касался постыдных подробностей.
– Вы говорите, профессионалу? – тупо переспросил он.
– Почему бы вам не позволить нам выступить в роли добрых самаритян… не предоставить это нам? – предложила миссис Уотсон, бережно похлопывая его по руке.
Глава 4
ENGAGEMENT
(англ.: обручение, помолвка; наем работника; столкновение противников)
Легкомысленная молодая леди и умная серьезная женщина суть близнецы, рожденные в один день и вскормленные одним молоком, но одна любит одеваться ярко и броско, а другая – просто и скромно; одна борется за право женщины быть беспечной и вульгарной, а другая – за свое право быть самостоятельной и эмансипированной.
Лондонское обозрение (1860. 15 декабря)
– Можно сделать так, чтобы эта птица замолчала? – в тот же самый день спросила Фидо, сидя в гостиной на Экклестон-сквер.
– Да-да, конечно, – ответила Хелен и набросила на большую клетку с серебряными кормушками бенгальскую шаль.
Попугай перестал верещать и что-то недовольно пробормотал в темноте.
Фидо перевела взгляд на аквариум с рыбками, на часы с перламутровой инкрустацией, на ковер изумрудных и алых красок. Она смотрела куда угодно, только не на Хелен. Фидо сердилась из-за того, что чувствовала себя так неловко, хотя не она поймана на лжи. Преодолев замешательство, она наконец возмущенно сказала:
– Вчера вечером, когда мне принесли эту телеграмму – больше чем через час после твоего ухода, – я совершенно растерялась… просто не знала, что делать.
Хелен кивнула, не поднимая головы.
– Поскольку она была адресована тебе, первым моим побуждением было переправить ее сюда. Но потом я подумала: а кто знал, что днем ты была у меня? Только… Андерсон. – Она произнесла его имя шепотом. – Поэтому я не могла возвратить назад срочную телеграмму от твоего мужа, ведь она могла попасть к нему в руки! Тогда я решила, что будет разумнее самой ознакомиться с ее содержанием.
– Да-да, я понимаю, – пробормотала Хелен.
– Сначала я решила, что ты разминулась с телеграммой, – объяснила Фидо, и ее тон становился все жестче. – Что Гарри отправил ее раньше, чем ты вернулась к обеду, и что по каким-то причинам ее принесли с опозданием. Но по моему личному опыту, лондонский телеграф абсолютно надежен. – В отличие от мальтийской почты, вдруг подумалось ей. – В результате я сделала единственно правильный вывод: ты уехала от меня не домой, а в какое-то другое место. У тебя заболела дочь, но я никак не могла сообщить тебе об этом, поскольку не знала, где ты находишься, хотя очень хорошо представляла с кем.
– О, carina! – умоляла Хелен. – Вряд ли стоит усугублять мое и без того угнетенное состояние. Какое наказание может быть ужаснее страха потерять ребенка!
Фидо встревожилась.
– А разве доктор не сказал…
– А что знают эти доктора! – презрительно воскликнула Хелен. – Ты представляешь, как долго тянется ночь, когда мать сидит у постели дочери, не приходящей в сознание, и с тревогой прислушивается к ее тяжелому дыханию! Не переставая проклинать себя и понимая, что если она не доживет до утра, то это будет ее… моя вина?
– Ну, будет, успокойся…
– Да, я отправилась с ним покататься, с человеком, чье сердце я собираюсь разбить, – зарыдала Хелен. – Я всего лишь слабая женщина. Мне было жаль и его, и… и себя. И из-за этой часовой прогулки в теплый вечер мстительное провидение покарало мое дитя.
Фидо раздраженно вздохнула. Так уж и покарало!
– Возьми себя в руки, – сказала она. – Жар скоро спадет, разве доктор не сказал тебе? И через несколько дней Нелл будет совершенно здорова.
Спрятав лицо в носовой платок, Хелен безутешно покачала головой.
– Я не считаю тебя виноватой в опасной болезни твоей дочери. Но меня, безусловно, возмущает, что ты поставила меня в столь неловкое положение, ввела в заблуждение, сказала неправду, – напрямик заявила Фидо.
В ответ – молчание.
– Ты говоришь, Хелен, что надеешься на меня, говоришь, что можешь доверять только мне одной, а затем пускаешься в эти нелепые объяснения, чтобы запутать меня! – Она понижает голос до шепота. – Ты что, принимаешь меня за дурочку? Говоришь, что спешишь вернуться домой к обеду, а сама украдкой встречаешься со своим… – Она не хотела произносить имя полковника. – Ты продолжаешь уверять меня, что порвешь с ним, но твое поведение заставляет предполагать совсем другое – что ты планируешь поддерживать с ним отношения до позорного конца.
– Планирую! – повторила Хелен, глядя на нее сквозь слезы, и горько усмехнулась. – Дорогая моя, где уж мне что-то планировать: я убегаю, подпрыгиваю и петляю, как кролик, за которым гонятся охотники!
Фидо вздохнула.
– Хотелось бы мне иметь хотя бы маленькую толику твоей уверенности, невозмутимости и невосприимчивости, – сказала она и вздрогнула. «Господи, как скучно сухо звучат мои слова!»
– Если я и ввела тебя в заблуждение, то потому, что сама не знаю, что сделаю через минуту. И сама себе стыжусь признаться, как далеко я зашла. Когда я влюбляюсь, то не в силах сдерживаться, ничего не могу с собой поделать, – глухо призналась Хелен. – Но ты это знаешь, не так ли? И всегда знала.
Фидо отвела взгляд на заставленные китайским фарфором полки, на обои с рисунком, который словно уменьшает комнату. Нет, она не могла бы так жить. У Хелен нет ни работы, ни серьезного дела, которое захватило бы ее и возвысило; только страсть способна ее увлечь, но что с ней сделала эта страсть! Если Фидо не понимает этой страсти, не может оправдать слабость Хелен и простить ложь, на которую та вынуждена была пойти, – то может ли она называть себя священным именем подруги?
– Пожалей меня!
– Я жалею, – сказала Фидо наконец, глядя прямо ей в глаза. – Правда жалею. И не осуждаю тебя за эту связь. Но я считаю, что она отравляет твою душу. – Она встала с тяжелым вздохом. – Больше я не стану помогать и содействовать ей; я даже слышать об этом не желаю.
– О, но…
– Тсс… – Фидо приложила палец к губам, глядя на Хелен глазами полными страстной любви.
Члены Общества реформисток созваны на Лэнгхэм-Плей загадочным посланием Бесси Паркес: «С целью обсудить дело, представляющее важное значение для будущего „Журнала“».
Странно, подумала Фидо, перечитывая ее записку: всего месяц назад для нее не было ничего важнее, чем будущее «Журнала английской женщины». А сейчас все ее мысли сосредоточены на Хелен Кодрингтон. Временами она ловила себя на том, что лучше бы ей не встречаться с ней на Фаррингдон-стрит; чтобы в тот последний день августа она оказалась где-нибудь в другом районе Лондона и шла бы себе, погруженная в свои мысли.
– Ситуация весьма неприятная, – заметила Эмили Дэвис, занимая место за столом.
Их секретарь не может унять дрожи.
– Выяснилось… Оказывается, финансовое положение «Журнала» в гораздо худшем состоянии, чем мы думали.
– Расскажите им, что сказали подписчики, – величественно распорядилась Бесси Паркес, трагически покачивая головой.
– Я втайне беседовала приблизительно с десятью нашими подписчиками, которые после шести лет решили не возобновлять подписку, – сказала Сара Левин своим пришепетывающим голосом. – Несколько человек заявили мне, что, по их мнению, «Журнал» так и не сумел оборвать некоторые сомнительные связи.
– Но, бог видит, мы старались! – воскликнула Джесси Бушере.
– В самом деле, – грустно подтвердила Иза Крейг. – Вынудили бедную Макс уволиться с должности редактора…
Фидо нахмурила брови. Она до сих пор чувствует себя виноватой в том, что приложила руку к увольнению Матильды Хейс, [45]45
Хейс Матильда (1820?—1876) – британская журналистка, редактор, писательница, актриса, переводчица.
[Закрыть]писавшей под псевдонимом Макс. Она была самой ревностной участницей за права женщин, которая призывала к эмансипации женщин еще в то время, когда остальные члены Лэнгхэмской группы носили короткие платьица.
– Мы ее не вынуждали, – возразила Бесси Паркес.
– Ну, уговорили, убедили, – сказала Фидо.
– У нас не было другого выхода: имя Макс было запятнано, – заключила Бесси Паркес, глядя в сторону. – Ее репутация сторонницы блумеризма, [46]46
Блумер Амелия Дженкс (1818–1894) – активистка движения за права женщин, суфражистка; пропагандировала среди сторонниц реформ новую моду – «турецкие шаровары» под платьем, шляпки и др.
[Закрыть]дикие вспышки, эта женская община в Риме…
– Однако вы дружили с ней и с мисс Кашмен, [47]47
Кашмен Шарлотта (1816–1876) – американская актриса, с блеском игравшая и мужские роли.
[Закрыть]вы сами там жили, – подчеркивает Джесси Бушере.
– Да, и Макс всегда будет мне дорога! – дрожащим голосом проговорила Бесси Паркес. – Но подмоченную репутацию крайне трудно восстановить. Приходилось принимать отчаянные меры.
Какая странная смесь нежной души и поразительной твердости в Бесси Паркес, подумала Фидо. Она замечает, что изо всех сил цепляется за край стола. В глубине черепа, где-то за правым глазом, пульсирует сильная боль.
– Я никогда не видела ее в «блумерах», – взорвалась она. – Только в рубашках и в жакетах, сшитых у портного.
– Любая эксцентричность, даже в одежде, оказывается на руку нашим противникам, – сказала Бесси Паркес.
– А кроме того, – возмущенно повысила голос Фидо, – абсолютно несправедливо обвинять «Журнал» в симпатиях к свободным нравам, тогда как он в высшей степени банален и скучен.
– Вы сами все поняли, – жестко заявила Эмили Дэвис. – Полагаю, все эти разговоры о репутации – всего-навсего отвлекающий маневр; нашим читателям попросту надоело тащить эту хромую собаку.
Иза Крейг очень расстроена.
– Но, мисс Дэвис, вы не должны относить это к себе лично! Поначалу число наших подписчиков быстро возрастало и достигло пика в тысячу человек, а потом стало уменьшаться – задолго до того, как вы стали редактором.
– О, мне это прекрасно известно, и я полагаю, что достаточно профессионально исполняю свою работу в меру моих скромных способностей, – согласилась Эмили Дэвис. – Но следует признать, что «Журнал английской женщины» никогда не отличался интеллектуальными и литературными достоинствами.
Женщины избегают смотреть друг другу в глаза.
– Наши друзья покупают его из чувства долга и, как я подозреваю, не читая кладут на полку.
– Неправда!
– Но, конечно…
– Да, да, да! – воскликнула Фидо, кивая Эмили Дэвис. – Проблема в нашей нерешительности. Поскольку у нас не хватает смелости печатать материалы хотя бы отдаленно полемического характера, нам остается только назойливо призывать читательниц найти применение своим способностям, но при этом ни в коем случае не забывать о своем долге женщины и матери!
– Могу я спросить, – робко поинтересовалась Сара Левин, – о какого рода статьях…
Ее прервала Джесси Бушере:
– Я согласна с Фидо. Почему, например, мы никогда не привлекаем внимание публики к несправедливости по отношению к женщине, содержащейся в Законе о бракоразводном процессе?
Бесси Паркес недовольно поджала губы:
– Развод – довольно опасная тема. Нас могут обвинить в том, что мы поддерживаем женщин сомнительной репутации.
– А как насчет порядочных женщин? – спросила Иза Крейг. – Тех, чьи мужья имеют по нескольку любовниц? По закону она может развестись с ним лишь в том случае, если докажет, что он виновен в таких серьезных преступлениях, как отказ выполнять супружеские обязанности, жестокое обращение…
– Насилие, – добавила Фидо, – инцест…
– Развращенные действия, или содомия, – закончила Эмили Дэвис.
Красивое лицо Бесси Паркес побледнело.
– До тех пор, пока я имею право голоса, подобные слова никогда не появятся на страницах «Журнала английской женщины»!
– Ах, оставьте! – возразила Фидо. – Мы с вами достаточно давно работаем в журналистике и способны поднять эти вопросы, не шокируя читателя; для того и существуют синонимы, иносказания и эвфемизмы.
– Закон о разводе имеет много недостатков и не предусматривает равенство полов, но я первая не поддержу его дальнейшую либерализацию, – вставила Эмили Дэвис. – Мой опыт показывает, что женщина после развода оказывается не только опозоренной, но и без средств; к тому же у нее отбирают детей.
– Да, увы, это так. Если бы закон не запрещал, – рассмеялась Джесси Бушере, – думаю, мужчины так и перелетали бы от женщины к женщине, как обезьяны.
– Развод – это лишь одна из проблем, которые мы избегаем затрагивать вот уже шесть лет, – сказала Фидо. – Это напоминает мне анекдот о вожде племени, который по совету миссионера расстался со своей второй женой. Когда его спросили о том, как он позаботился об отвергнутой жене, он ответил… – Она подождала, пока все не обратились в слух: – «Я ее съел!»
Общий смех несколько разрядил напряженную атмосферу.
– А если вместо развода поднять проблему собственности замужних женщин? – предложила Джесси Бушере. – Я согласна с мисс Дэвис, что поскольку замужество является уделом большинства женщин, то необходимо усовершенствовать законы, закрепляющие за ними их собственность.
– Гм… Что касается собственности… – оживилась Фидо. – Как-то вечером меня вдруг осенило: оказывается, с имуществом женщин, совершивших убийство, и женщин, вступивших в брак, поступают абсолютно одинаково: его конфискуют.
– Фидо, вы сегодня явно в форме, – усмехнулась Иза Крейг. – Ну, а как насчет вопроса о праве женщин участвовать в выборах?
– Ну, мисс Крейг, не стоит заводить об этом разговор, – мягко упрекнула ее Бесси Паркес. – Вы же знаете, британцы к этому еще не готовы. Лично я предпочла бы демонтировать эту стену постепенно, камень за камнем, чем разбить об нее наши головы – и деньги моей любимой Бар, [48]48
Имеется в виду Барбара Бодишон.
[Закрыть]позволю себе добавить!
Эмили Дэвис энергично кивнула:
– Сначала нам необходимо добиться доступа к высшему образованию и доказать, что мы обладаем достаточным кругозором, чтобы принимать участие в голосовании. Я предлагаю устраивать временные промежутки между кампаниями, на случай если предыдущая кампания не очень удалась или была встречена жесткой критикой, чтобы это не отразилось на следующей.
– Однако, возвращаясь к «Журналу»… – сказала Фидо.
– Я знаю, «Журнал» дорог всем присутствующим! – с пафосом воскликнула Бесси Паркес. – Это животрепещущее сердце нашей борьбы за улучшение положения женщин, нравственный двигатель, который питает энергией движение за права женщин!
Иронически подняв брови, Эмили Дэвис забарабанила пальцами по столу, имитируя игру на фортепьяно.
– Но при настоящем состоянии наших счетов вряд ли мы дотянем до Рождества.
– Мысль пораженческая! – возмутилась Бесси Паркес. – И это говорит редактор журнала!
– Не думаю, что меня можно упрекнуть в способности легко отказываться от своей цели, – с вкрадчивой мягкостью, скорее похожей на шипение тигрицы, возражает Эмили Дэвис. – Но у меня возникают серьезные сомнения, стоит ли и дальше редактировать статьи, которые адресованы только нашим сторонникам, к тому же недостаточно убедительные. Журнал выходит вот уже шесть лет, но оказал ли он хоть малейшее влияние на изменение законов в пользу женщин?
– Очевидно, все вы понимаете, что нам нужен совершенно иной тип журнала, – заявила Фидо, удивляя саму себя: эта мысль лишь недавно пришла ей в голову.
Бесси Паркес грозно посмотрела на нее:
– Вы имеете в виду ярко выраженного обличительного направления, из-за чего респектабельные люди не станут его покупать даже для разжигания огня в камине?!
Фидо постаралась успокоиться и говорить убедительно:
– Собственно, я имею в виду периодическое издание с солидным денежным обеспечением, рассчитанное на широкую аудиторию, в котором будут печататься самые одаренные авторы, как мужчины, так и женщины. В нем должны подниматься проблемы расширения прав женщин – и одновременно другие важные для общества темы. Журнал, который смотрит вперед, а не внутрь себя. Журнал, который будет по-настоящему интересен читателю!
Эмили Дэвис с любопытством посмотрела на нее, по обыкновению склонив голову набок.
– Мое мнение, – выпалила Бесси Паркес, – заключается в том, что если и нужны какие-то изменения, то они должны выражаться в том, чтобы журнал стал скорее практическим, чем теоретическим изданием! И при этом более дешевым, чтобы его могли покупать массы работающих женщин.
Несколько женщин удивленно подняли брови.
– Но в любом случае можете не опасаться, что к Рождеству он перестанет существовать. Вероятно, мне следовало объявить вам прежде, чем эта интересная дискуссия увела нас в сторону, что предстоящий финансовый кризис предотвращен нашим спонсором: Бар прислала из Алжира чек на оплату аренды за здание.
Вокруг раздались радостные и благодарные восклицания. Фидо тоже постаралась выглядеть довольной.
– Поскольку ей принадлежит основная доля акций «Журнала», – продолжила Бесси, – вы понимаете, что я предпочла бы не вносить никаких серьезных изменений в его работу до тех пор, пока у меня не появится возможность лично переговорить с ней.
Всем остается только согласиться с ней.
«Первая среди равных, – с горечью думает Фидо, спускаясь вниз по лестнице. – Наши дороги расходятся». Машина еще работает, но со скрипом, маленькие винтики начинают расшатываться и выпадать.
Сидя у себя за столом на Тэвитон-стрит, Фидо распечатала конверт с неизвестной ей голубой печатью, но по шотландской марке догадалась, что автор его полковник Дэвид Андерсон, и сразу насторожилась. Пусть он сам устраивает свои тайные встречи: она больше не намерена быть легковерной наперсницей и служить ему посредницей.
Но, прочитав первые две строчки, она приходит в страшное волнение.
«Дорогая мисс Ф.!
Думаю, Вы представляете, какого труда мне стоило написать Вам, что я обручен и намерен жениться».
У нее перехватило дыхание. «Бедная Хелен!» Какой мерзавец, негодяй, животное! Мало того что он нарушил душевный покой одной женщины! Он имеет наглость жениться на другой, и это всего через две недели после их расставания!
«Прежде всего, позвольте Вас заверить, что 16-го, когда Вы любезно согласились позволить мне встретиться с нашим другом в Вашем доме для личного разговора, это еще не было решено. Как правильно информировали Вас Ваши корреспонденты, одна из моих кузин, которая относится ко мне с преданностью, какой я вряд ли заслуживаю, имела основания полагать, что я сделаю ей предложение. Но лично я не был к этому готов, пока 18-го сего месяца не прибыл в Шотландию, где имел счастье быть принятым этой молодой особой.
Я сознаю, что мое недавнее поведение по отношению к нашему общему другу в некотором смысле было не совсем достойно джентльмена, к тому же офицера армии ее величества. Все, что я могу сказать, чтобы смягчить, если не извинить мой оскорбительный поступок, – это что ситуация стала крайне затруднительной и не оставляла никаких надежд на выход для той или другой стороны. Насколько мне известно, Вы самым серьезным образом возражали против этой связи, и, если это так, надеюсь, что, учитывая Ваше участливое отношение к этой леди, для Вас будет некоторым облегчением узнать, что упомянутая связь разорвана».
Он прав: к взрыву ярости примешивается чувство радостного облегчения. Его сообщение поможет Хелен высвободиться из сети лжи и притворства, в которой она совсем запуталась. Но как смеет Андерсон приводить это в качестве извинения! Как он посмел не предупредить женщину, скомпрометировавшую себя связью с ним, о приближающейся катастрофе…
«Несмотря на наше кратковременное знакомство, мисс Ф., мое уважение к Вашему глубокому уму и доброму сердцу возросло до такой степени, что в моем нынешнем сложном состоянии я не вижу лучшего, точнее, менее жестокого способа объявить эту новость нашему общему другу, чем просить Вас выступить в качестве моего доверенного лица. В подобных случаях мужчина является грубым орудием, и я уверен, что Вы лучше меня сумеете успокоить и дать доброжелательный совет леди, чьим несчастьем, признаюсь, я воспользовался и чье будущее может только улучшить преднамеренный, но полный сожалений и грусти уход со сцены автора настоящего письма.
Д. А.
P. S. Я буду считать последней из Ваших любезных услуг по отношению ко мне, если Вы уничтожите это письмо и любые другие записи, касающиеся истории, которой не следовало и начинаться».
Дрожащими руками Фидо сложила письмо. Голубая печать, сделанная из дешевого воска, рассыпалась под ее пальцами.
На следующий день, как только Фидо смогла оставить типографию (и утомительное обсуждение нового издания сборника, посвященного прошлогодней свадьбе принца Уэльского и принцессы Александры), она взяла кеб и поехала на Экклестон-сквер. Но в дом не вошла, а послала кебмена почтительно просить миссис Кодрингтон выйти к ней на несколько минут. Она предпочла сообщить Хелен печальную новость таким образом, чтобы их не услышали ни домочадцы, ни слуги.
– Фидо! Что это за таинственность? – Заглянувшая в окно кеба Хелен в ярко-розовом шелковом платье была изумительно хороша.
– Ты поднимешься внутрь? Мне нужно сообщить тебе кое-что очень важное.
Подождав, когда подруга усядется рядом, она пересказала ей содержание письма Андерсона. Хелен закрыла глаза и откинула голову на залосненную спинку сиденья. Фидо взяла ее за плечи и прижала к себе. Из груди Хелен вырвался мучительный стон. Фидо открыла флакон с нюхательной солью и поднесла к точеному носику подруги; от резкого запаха Хелен пришла в себя.
– О, бедняжка моя! – воскликнула Фидо. – Если бы я могла придумать более щадящий способ…
Хелен посмотрела на нее, как испуганный олененок.
Фидо поколебалась мгновение.
– Но в его письме есть зерно истины, и я надеюсь, что со временем ты поймешь это: этот ужасный удар пойдет тебе на пользу.
Хелен с такой силой откинулась назад, что ударилась плечом о раму окошка.
– Как ты смеешь!
Фидо продолжала мягко уговаривать ее:
– Андерсон поступил жестоко, это правда, но благоразумно. Какие бы надежды ты ни питала, но подумай, что могла тебе дать связь с этим человеком?
Женщина мрачно ответила сквозь стиснутые зубы:
– Она поддерживала во мне жизнь.
– Но отравляла твое отношение к мужу, к детям, к самой себе! – увещевала Фидо. – А так все кончено одним решительным рывком, и ты спасена.
– Спасена? – Хелен бросила на подругу гневный взгляд.
Фидо, заикаясь, продолжала:
– Это мой… Я не стала бы так говорить, если бы не считала это моим долгом…
– К черту твой долг! – низким и хриплым, почти мужским голосом отвергла ее доводы Хелен. – Ты мой духовник или друг? Мне не нужны твои проповеди, тем более сейчас!
